Reptile

Холод начал пробирать до самого мозга костей, заставив недовольно промычать, ощущая тягости реального мира. Я раскрыл глаза посреди ночи, ощущая то, насколько чувствительна стала моя кожа. Простыня причиняла боль своими маленькими ворсинками, бриз обжигал тонкие участки подле костей. Дыхание мгновенно сбилось, сам же я перевернулся набок. Почему-то жутко хотелось блевать, и я явно чувствовал, как волна боли приближается к моей ротовой полости. Такая сильная и мучительная, что из моих уст ненароком вырвался кашель. Я едва сдержал его продолжение, закрыв ладонью рот. Не хотелось разбудить Артема, что заснул в соседней комнате на моем диване после афтепати. Но сдерживать себя оказалось задачей довольно сложной. Я перевернулся на живот и сбросил с себя одеяло. Жар сочился по капиллярам, лицо горело, даже воздух, испускаемый из легких, был горячим, точно вскипевший чайник. Я простонал в подушку, как только ощутил ноющую боль в районе ребер. Вцепился в простыню, извиваясь, чтобы отыскать удобный угол. Но абсолютно все махинации отдавали агоническими спазмами в районе солнечного сплетения. Поначалу я хватался за сердце, за грудину, стараясь отыскать источник боли, пока не убедился, что сама грудная клетка — и есть один сплошной источник боли. Нервно усмехнулся — скривился в немом крике, кряхтя. Заторможенным движением сорвал с себя и майку. Остановил руку в воздухе, поскольку правая лопатка зажгла, обдавая всю конечность неприятным жжением. Я попытался перевернуться, но, как только захотел оттолкнуться, одно из ребер с глухим звуком, буквально, ударилось о позвоночник. Я упал в неестественной позе, зажевал одеяло, пусто разглядывал темноту ночной спальни. Что-то хрустнуло опять в районе грудины, а дальше я перестал адекватно соображать. Перестал дышать, поскольку комом встал посреди горла невыносимо желанный крик. Я по-прежнему прикусывал все, что только можно, тем самым выдавая лишь рычание и сдавленные всхлипы. В моей спине будто бы что-то шевелилось. Резало кожу, отдавало нестерпимой болью… В моих глазах замерцали слезы, и за пеленой не было видно ничего, кроме кровавых простыней. Алая лужа растекалась по всему периметру кровати, а руки уже успели в ней изваляться; я почувствовал противный запах, едва сдержал очередной рвотный позыв. Легкие издавали нечленораздельные звуки, похожие на астматический припадок, я жадно хватал губами воздух. Давился горькими слезами. Ребра будто бы ломались в унисон. Лопатки смещались ходуном в разные стороны. Хрустели позвонки, и даже в шее я ощущал сильное покалывание. Кожу на спине как будто бы пронзило сотней кинжалов. Они царапали, опускались ниже, оставляли шрамы. Я взвыл, беспомощно и сдавленно… брыкнулся от очередного спазма и, кажется, провалился в обморок. Второй раз я очнулся уже под утро. Рассвет красными пятнами ложился на подоконник, обрамлял тенями кружевные занавески. Я прикоснулся ко лбу: голова гудела и отдавала неприятной мигренью в черепной коробке. Я ощущал себя парализованным. Боль уже успела отойти на второй план, но все еще напоминала о себе в виде гудящих и подрагивающих мышц. С моих губ сорвался тяжкий вздох. Я присел на корточки, стараясь разложить все по полкам. Что-то зудело под лопатками, я обернулся, точно мог увидеть, что именно, и только после по-настоящему осознал, что со мной произошло. Зыркнул на окровавленные простыни и чуть ли не подпрыгнул на матраце. Смятое одеяло обдавало железным запахом, едва касалось моих пальцев. Я возмущенно стиснул губы и подорвался с места, сгреб в охапку спальные принадлежности, таща в сторону ванной комнаты. Где-то с полчаса я старался отмыть хоть что-то с белого хлопка. Руки натерлись друг об друга, а сам я спросонья плохо мыл, действовал и ориентировался, то и дело клюя носом. Саму струйку воды включил на минимум, чтобы журчание не разбудило все того же спящего гостя. Не хотелось лишних вопросов. Я устало рухнул на кафельную плитку, проводя ладонями по лицу. В зеркало смотреться было страшно — я боялся лицезреть последствия моей напасти. Я знал, что они были. Прямо на спине и на груди. Оголенной спиной чувствовал, как воздух пробирался меж прорезями на коже. И это не давало должного покоя. Я старался успокоиться, чтобы не теряться в дебрях безысходности, хотя безумно хотелось. Противно сосало под ложечкой. Я лениво посмотрел на шторку, что закрывала ванную от посторонних глаз, встал, кое-как переложил туда нечистое белье. Задвинул занавеску и, сделав пару шагов назад, все же, уперся в стекло длинного зеркала. Прикоснулся к нему ладонями, прикрывая веки и шумно выдыхая. После же с рывком обернулся, забегал шустрым взглядом по своему дрожащему телу. Пара ребер торчало под тончайшим слоем кожи. Я видел, как кончики их выпирают из-под нее острыми краями. Некоторые оставили на теле глубокие царапины. Лопатки же переместились чуть пониже, как мне показалось. Я повернулся в профиль. Вместо аккуратной осанки с углублением в районе поясницы, предо мной предстал совершенно прямой позвоночник, практически перпендикулярный полу. Я забвенно вознес руку и провел ею по многочисленным ребрам. Попытался сосчитать, но сбился несколько раз от навязчивого страха. Быстро потянулся за полотенцем и наскоро оттер капли крови с царапин в районе груди. Глаза были бешеные. От страха. От отчаяния. Переизбыток эмоций в раннем часу заставил меня в третий раз заснуть за эту ночь, взгромоздившись на пустой матрац без специальных принадлежностей. Он, чудом, остался чист… или же я попросту был не в состоянии проверять и убеждаться. Мое тело то и дело вздрагивало от страха и судорог. Рассвет градиентом перешел в оранжевый, когда, наконец, Морфей взял бедного Рептайла на свое попечительство. Но ненадолго. Раздался режущий звонок. Я, злой до скрежета в зубах, сначала агрессивно зыркнул в сторону двери. Звук повторился — я упал обратно, прикрываясь подушкой. Вся надежда была на Артема, что, наверняка, и подавно успел проснуться от неугомонного гостя. Но звонок повторился снова. И снова. Мои руки задрожали в ярости, едва ли не порвав подушку напополам. Пауза. И снова звон донесся до моих ушей, что удивительно — не особо приглушенно. Я прорычал что-то нечленораздельное, поднялся, святя своим оголенным и изувеченным торсом. Неестественно быстро, сжимая кулаки, подошел к двери, заглядывая в глазок. В коридоре стоял растерянный курьер, это можно было понять по кепке с должным логотипом какой-то пиццерии. «Что тебя принесло сюда, черт возьми?!» — гневно проворчал я про себя. 'Рассудок' ото сна еще особо не очнулся, я туго соображал, поэтому с секунды три вдуплял в ручку, положив на нее правую ладонь. Раздался щелчок, и из ванной вышел, по всей видимости, Шатохин, остановился посреди коридора, прекращая шаркать обнаженными пятками по половице. Я же в этот момент дернул дверь на себя, делая полшага назад. — Егор! — зажевал вопль Артем и ринулся в мою сторону, оттолкнул подальше, к стене и вешалкам. Я ударился о крючки с верхней одеждой, раздался глухой звук. Тёма изучающе просканировал меня взглядом, а после судорожно забрал заказ у растерянного паренька, оставляя пару зеленых в качестве чаевых. Он медленно двинул дверь, закрывая с тихим гулом. Нахмурился и посмотрел на меня исподлобья, напрягая нижнюю челюсть. — Ты ж чуть не спалился! — как можно более сдержанно выдал друг. В его глазах сверкало недопонимание и страх. Странно было, ведь это я должен был тогда бояться, но боль, что импульсами разлилась по шее от столкновения с выпирающими крюками, заглушила все мои адекватные мысли. Я стоял, возмущенно открывал-закрывал рот, яростно насупив брови. Сверкал змеиным глазом. — Ты че творишь?! — прошипел, подаваясь вперед. Артем еще больше помрачнел, но с места не сдвинулся. — А то ты не понимаешь?! — съязвил Шатохин, указывая в сторону выхода, откуда минутой ранее ретировался курьер. Приятель положил цветастую коробку из-под пиццы на ближайшую тумбу, воззрившись на меня с вызовом и неясной обидой. — Ты че творишь?! — абсолютно неадекватно и громко прокричал, стремительно направляясь к другу и прижимая того к стене всем своим телом. Помутнение рассудка, вот что произошло нежданно в тот момент. В голове были мысли лишь о том, как мне было больно этой ночью, как Артем толкнул меня и как начал гнать… откуда-то взявшаяся ярость нарастала с новыми силами. Я схватил Тему за тиски, приподнимая в воздухе. Тот попытался брыкнуться, но лишь ударился коленом об угол стены, простонав. — Ты ахуел, что ли?! — возмутился Тёма, размахивая свободными руками. — Отпусти, блять! — я наклонил голову набок, искривляя лицо в противной и злобной гримасе. Это мгновенно подметил приятель, нахмурившийся и разглядывающий мое уставшее лицо, изувеченную грудь… на ней красовались царапины, как подметил я еще с утра. Шатохин шумно сглотнул, испуганно посмотрел в мои глаза. На его лице начала появляться паника. Он прижался к стене всем телом, стараясь, практически, не дышать, — Егор… нет… ты не в себе! — Я не в себе?! — оскорбилось мое нутро. Последнее, что я увидел перед тем, как в лицо Артема полетел кулак, так это его панику. Она читалась во всех движениях мышц его лица. После же он повалился на пол, прикрывая глаз, что с прошлого раза едва успел зажить. Он прошипел, с невыносимой болью глядя на меня, сделавшего три шага назад и закрывавшего рукой треклятый рот. В этот же момент, словно проказ демиурга, по языку пронеслась режущая боль. Я пискнул, сам скатился по стене, округлившимися глазами смотря на Артема. Каждая частичка и клеточка рта словно сгорала дотла. Я чувствовал кровавый привкус на небе, зубах, а после — и на подбородке. Тёма напротив меня тяжело дышал. Косился, потирал ушибленное место. Я пытался что-то вымолвить, но язык словно кто-то старался оторвать с корневищем. Настолько было больно, страшно и непонятно. Отрезвляюще. Мы с минуту еще просидели так, глядя друг на друга со страхом. Артем практически трясся. Пару раз заносил ноги, чтобы уйти оттуда прочь, но все равно оставался на месте, косясь на меня неизмеримо напуганно. Наверняка, я не отставал в этом. Смиренно сидел, подрагивал, наблюдая, как гость все же поднялся на ноги, молча удаляясь в сторону ванной. А после — за ним ринулся, неуклюже передвигая заплетавшиеся ноги. Застал я Тёму у зеркала. Он стоял, глядя на прибывшего меня через стекло. Его взгляд был недовольный и изрядно вопросительный. Я тяжело вздохнул, прикрыл отяжелевшие веки. Сердце пропускало удары… на скуле Артема опять красовалась красная шишка. — Тёма… — на выдохе прошепелявил я. Из моего рта тонкой струйкой по-прежнему сочилась алая кровь. Артем судорожно вдохнул, обводя мое тело ладонью. — Давно у тебя это? — он остановился в районе спины, с неким отвращением кривя пухлые губёшки. Я придвинулся ближе. — Артем… — паника охватила меня с головой. Я чувствовал, как язык разорвало на две половины, как он елозил, точно змеиный, по ротовой полости. Я чувствовал это, а также ребра, что заныли с новой силой. Мне было искренне страшно. Ощутил себя настоящим монстром, способным потерять рассудок в любую минуту… теряющим свою человеческую составляющую. И только стыд был подвластен мне. Только пугливый стыд, с которым я разглядывал друга. Я снова его ударил… я точно был обречен… — Тёма… — снова повторил я. Сдавленно всхлипнул, попытался сдержаться, но после громко зарыдал, буквально упал в объятия своего друга, хватаясь за него, как за спасительный круг, — я умираю, Артем! Я не хочу умирать! — слезы душили втрое сильнее, я едва держался на ногах, утаскивая Шатохина за собой. Тот пытался вывернуться, снисходительно супил брови, — я не хочу умирать так! — кое-как прошипел, стараясь орудовать изуродованным языком. Сердце бешено выбивало одно простое слово — «Конец», «Конец», «Конец»… чего я искренне не хотел. Продолжал цепляться за штанину друга, скатился постепенно в тартарары, на пол, ударяясь лбом о холодную плитку. — В ванной одеяло… сожги его! Сожги! — истерически прокричал, стараясь снова ухватиться за Шатохина. Тот в недоумении отодвинул, а после резко захлопнул занавеску, растерянно бегая глазами по ванной комнате. — Прости меня… прости, прости, прости… я меняюсь! Я не могу это контролировать! — взвыл, — не хочу! Мне нет прощения! Оставь меня одного! Убей, не мучай! Тёма с жалостью сдвинул брови к глабелле, глядя на преданный щенячий взор откуда-то с пола. Любому станет дурно от моего положения, я понимал это… задумчиво хмурил брови, про себя чеканя довод, что без меня было бы намного проще и логичнее... я тяжело дышал. Какая-то злоба на обстоятельства, на Артема отдаленно барахталась внутри горьким привкусом беспомощности и ужасного одиночества в своем же теле. Повисла тишина. — Перестань… — вымолвил Артем. Я резко перевел на него потерянный и наивный взгляд из-под ресниц, на коих росой красовались кристальны слезы. Шатохин тяжело сглотнул, — поднимись. — скомандовал, подхватывая меня под руку. Я неумело поднялся на ноги, слегка их подкосив. — Лучше бы ты оставил меня, — прошипел, едва выговаривая слова. — Но я ж не оставил. — Я скоро размажу твое ебало обо что-нибудь, расчленю и сожру. Даже не подавлюсь! — пригрозил. — Лучше тебе уйти. — Да никуда я не пойду! — Оставь меня одного! Сдай уже копам! Это неизбежно! — Ты не одинок, — через длительную паузу вымолвил Артем. Я посмотрел на него мокрыми от слез глазами. На секунду мне показалось, что и в его огромных очах засверкала пелена жалостливых слез. Мы оба стояли, глядя друг на друга. Никто не решался что-либо предпринять за раскрасневшимися от досады лицами. Я прикусил губу, елозя языком по ней. Все еще было довольно-таки противно ощущать эволюционный тупик и его проявления на себе. Дышать было невыносимо сложно, в ванной царила духота. — Ты не одинок, — повторился Шатохин, а после, неуверенно переставляя ноги, расставил руки для объятий и обхватил мое обмякшее тело. Пару секунд старался удобно расположиться, чтобы не задевать мои физические раны. Я же глупо рассматривал пустоту. Тепло чужого тела разливалось по эпидермису. Толпа мурашек прошла по затылку. Я в очередной раз приглушенно всхлипнул, постепенно переставая вздрагивать от малейшего звука. Хотелось убежать, скрыться, ведь я — одно из самых опасных существ. Драконорожденный… уродливый и беспомощный. — Когда я прошу оставить меня в покое, то уж будь добр… — прошептал ему куда-то в макушку, шустро развернулся и на ватных ногах направился прочь из ванной комнаты.