Спасение

К тому времени, когда они добрались до особняка Жильнормана, Вальжан уже полностью овладел собой, хоть и не испытывал особой радости, исполняя Козеттино поручение. Мужчины остановились перед коваными железными воротами особняка. Вальжан стоял и смотрел сквозь железные завитки, не делая попыток войти. – Жан, – спокойно сказал Жавер, – все, что тебе сейчас нужно, – это нанести визит вежливости и спросить, как дела у мальчика. Выясни, пришел ли он в сознание. Этого будет достаточно, чтобы успокоить твою дочь. – Пока, – эхом отозвался Вальжан. – А как насчет завтра? – До завтра еще нужно дожить. Думай о сегодняшнем дне. Вальжан посмотрел на него с некоторым удивлением, как будто это не было похоже на инспектора, которого он помнил. «А может, и нет, – подумал Жавер. – Мы оба изменились, мы уже не те, какими были когда-то». – Давай, – ободряюще сказал Жавер. Вальжан глубоко вздохнул и осторожно протянул руку, словно надеясь, что ворота заперты, но они легко распахнулись. – Возможно, мне следует подождать здесь. Парень уже пережил шок, и, без сомнения, его дед тоже. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из них испытал новое потрясение, вообразив, что инспектор Жавер пришел арестовать юного бунтовщика. Вальжан взглянул на него. – Спасибо, Жавер. Я ценю твою деликатность в этом вопросе, хотя не очень-то вежливо заставлять тебя ждать снаружи. Я не задержусь надолго. Инспектор кивнул и принялся расхаживать взад и вперед по тротуару перед домом, а Вальжан подошел к входной двери и поднял молоток. После недолгого ожидания ему ответил слуга и, обменявшись с ним несколькими словами, впустил в дом. Его провели в гостиную, где господин Жильнорман сидел, выпрямившись, явно расстроенный. Они обменялись вежливыми приветствиями, Вальжана пригласили сесть, но было ясно, что старик нервничает и сильно озабочен. – Мой внук все еще без сознания, месье. Доктор говорит, что пока нет причин для паники, но, когда он осматривает Мариуса, вид у него довольно мрачный. Могу я узнать, почему вы нанесли этот визит? – Я пришел по проьбе моей дочери Козетты, которая знакома с вашим внуком. Она очень беспокоится о его благополучии. При этих словах лицо Жильнормана просветлело, и впервые с тех пор, как Вальжан вошел в комнату, в глазах старика мелькнула искорка надежды. – Я очень благодарен ей за заботу, месье, потому что если что-нибудь и может разбудить Мариуса, так это голос и присутствие юной особы, которую он любит. Надеюсь, вы привезете ее в следующий раз? В его последних словах было столько надежды, граничащей с отчаянием и совсем не похожей на обычное высокомерие старика, что Вальжан не смог заставить себя ответить отказом. – Я... Я подумаю над этим, господин Жильнорман. Конечно, я должен подумать о том, как это отразится на репутации моей дочери. – Я уверен, что барышня не откажется навестить больного юношу, который нуждается в ней. – В глазах старика, в его голосе была мольба. – Что до ее репутации, то, разумеется, я буду рад и вам, господин Фошлеван. – Дело не только в этом, сэр, – уклончиво ответил Вальжан. – Моя дочь Козетта – очень чувствительная молодая девушка. Как я уже сказал, я подумаю над этим. – Увидев, что Жильнорман собирается что-то сказать, он встал и потянулся за шляпой. – Я вернусь завтра. Если ваш внук придет в себя, я, возможно, соглашусь на короткий визит с Козеттой. – Да, да, месье, конечно. – Жильнорман был явно разочарован и в то же время благодарен за малейшую надежду. Казалось, он верил, что согласие гостя привезти Козетту навестить внука – это все, что нужно, чтобы мальчик выздоровел. – Ни вы, ни ваша дочь не пожалеете об этом. Мой внук – барон. Он продолжал говорить еще несколько минут, хотя Вальжан почти ничего не слышал. Бывший № 24601 почувствовал, что близок к отчаянию. Казалось, он ничего не мог сделать, чтобы оградить себя и Козетту от дальнейшего общения с внуком Жильнормана. Он напомнил себе, что в ту ночь на баррикадах он молился Всевышнему, чтобы тот пощадил Мариуса. Он и сейчас хотел, чтобы мальчик поправился, но в то же время не мог не желать, чтобы Мариус просто исчез и оставил Козетту с ним. Он боялся того, что будущее в лице этого молодого человека принесет его дочери и ему самому. Вальжан не мог отделаться от мысли, что потеряет Козетту навсегда. Наконец визит, который занял всего несколько минут, закончился, и Вальжан снова очутился на улице, не помня, как вышел из дома. Он медленно подошел к тротуару, где его ждал Жавер. – Ты что-то бледный, – приветствовал его инспектор. – Парню стало хуже? Вальжан покачал головой. – Нет, не лучше и не хуже. Он все еще без сознания. Жавер коротко кивнул. – Что ж, ты сделал все, что мог. – Он помолчал. Вальжан смотрел в никуда и, казалось, почти не слышал его. – Что-то еще случилось? – Жавер. – Вальжан повернулся к нему, как в медиумическом трансе. – Месье Жильнорман хочет, чтобы я привел с собой Козетту. Он считает, что его внук может откликнуться на ее присутствие и звук ее голоса. – Полагаю, это возможно. Ты согласился? – Я сказал, что поговорю об этом с Козеттой. И я обещал зайти завтра. Если к тому времени мальчик очнется и Козетта согласится, я разрешу ей навестить его. – Понимаю. Вальжан продолжал смотреть на него, словно ожидая от инспектора какого-то ответа. Жавер вздохнул. – Ты не хочешь этого делать, не так ли? Пожилой мужчина покачал головой, не в силах вымолвить ни слова. – Что ж, ты дал слово и не можешь его нарушить, – заметил инспектор. – Я знаю, – прошептал Вальжан, словно разговаривая сам с собой. – Точно так же, как я знаю, каким будет решение Козетты. Я теряю ее, Жавер. Я теряю ее из-за этого мальчика, и я ничего не могу с этим поделать. – Жан. – Жавер протянул руку и положил ее на плечо пожилого человека. Вальжан моргнул, словно очнувшись от кошмара, и посмотрел инспектору прямо в лицо. – Я повторю то, что сказал раньше. Ты сделал все, что мог, на сегодня. Завтра ты сделаешь то, что обещал. Но, помимо этого, тебе не нужно беспокоиться о том, что принесет будущее. – Он помолчал, пока Вальжан, казалось, осмысливал услышанное. – А теперь, я думаю, нам с тобой надо пойти перекусить. Уже полдень, недалеко отсюда есть кабачок, где неплохо кормят, и, судя по твоему виду, тебе нужно подкрепиться. Если ты вернешь мне бумажник, я заплачу. Вальжан выудил из кармана потрепанный кожаный бумажник Жавера с деньгами и удостоверением инспектора полиции и вернул его владельцу. – Я не могу просить тебя заплатить, Жавер. – А ты и не просишь меня ни о чем. Я сам это предлагаю. Я достаточно долго злоупотреблял твоим гостеприимством. – Он легонько потянул Вальжана за руку. – Пойдем со мной. Бывший № 24601 много раз в жизни ожидал услышать эти слова от инспектора Жавера, но как прелюдию к аресту, а не приглашение на обед. Ирония ситуации вызвала на его лице легкую улыбку, и он пошел вместе с инспектором.

* * *

Двое мужчин не спеша принялись за еду. Вальжан не торопился возвращаться домой и сообщать Козетте новости о состоянии Мариуса, а Жавер не знал, что ему делать, кроме как исполнять свой долг, а долг этот был для него не так очевиден, как когда-то. Наконец с обедом было покончено, Жавер настоял на том, чтобы заплатить, и они покинули заведение. – Нам пора расстаться и разойтись в разные стороны, – сказал Жавер. Его голос был подчеркнуто нейтральным. Если бы кто-то слушал Жавера или смотрел на него, когда он произносил эти слова, этот свидетель не смог бы понять, как мучительно трудно ему было это сделать. Жавер не знал, как найти следы своей прежней жизни, да и не был до конца уверен, что хочет это сделать, но другого выхода он не видел. Более того, он по-прежнему считал своим долгом в данных обстоятельствах не вмешиваться в жизнь Жана Вальжана. – Нет! – воскликнул Вальжан. Инспектор пристально посмотрел на пожилого человека, удивленный жаром, с которым он произнес это слово. – Я не думаю, что ты полностью поправился, – неуверенно добавил Вальжан, как будто под пристальным и пронизывающим взглядом собеседника была видна несостоятельность этого аргумента. – Я вполне здоров, – коротко ответил Жавер. – Я не могу больше навязываться тебе. – Но ты не навязываешься!.. – Голос Вальжана прозвучал неестественно громко. Жавер замолчал и посмотрел на него. – Жавер, пожалуйста, я не хочу, чтобы ты уходил. – Когда инспектор замялся, не зная, что сказать, Вальжан продолжал поспешно: – Ты еще погостишь у меня? При этих словах губы инспектора сжались в жесткую, почти бескровную линию. Он резко произнес: – Вальжан, я не стану пользоваться твоей благотворительностью. – Дело не в этом. – Нет?.. Фантина умерла. Ты регулярно раздаешь милостыню нищим. Ты спас юного Понмерси и вернул его деду. Твоя дочь стала взрослой девушкой, и ты не скрываешь, что боишься потерять ее. Если тебе нужен кто-то еще, на кого ты мог бы изливать свои благодеяния и чувствовать себя при деле, выбери кого-то другого. Я не просил тебя спасать мне жизнь. Пока инспектор говорил, пожилой мужчина качал головой. – Пожалуйста, Жавер, ты не понимаешь. Твое присутствие... поддерживает меня. Ты человек, который никогда не нарушал своего слова. Это помогает мне помнить, что и я должен выполнять взятые на себя обязательства. – Он протянул руку и взял собеседника за плечо. – Пожалуйста, – повторил он едва ли не умоляющим тоном. Жавер был удивлен, тронут, смущен и ощутил, как внутри у него все сжалось от жалости. Чувствовать все это одновременно было так непривычно и так тревожно, что он едва расслышал свой голос, когда ответил: «Ладно». Вальжан улыбнулся ему с облегчением и легкой грустью, и они вместе отправились в долгий путь к дому Вальжана.

* * *

– Папа!.. – Козетта пулей вылетела из своей комнаты, услышав, что мужчины разговаривают с Туссен в прихожей. Она обняла отца, который только что отдал Туссен пальто и шляпу. Жавер, протягивая служанке свою шинель и двууголку, заметил, как крепко Вальжан обнял девушку в ответ и на миг закрыл при этом глаза, словно от боли. Но когда дочь чуть отстранилась, чтобы посмотреть ему в лицо, Вальжан улыбнулся ей. – С Мариусом все в порядке? – Боюсь, что нет. Он все еще без сознания, Козетта. Лицо девушки вытянулось. – Но я обещал господину Жильнорману, деду молодого человека, что вернусь завтра и справлюсь, очнулся ли он, – добавил Вальжан, поспешно и в то же время неохотно. – Я молюсь об этом, папа! – Я тоже, дорогая, – заверил ее отец. Жавер подумал: «Я верю, что он действительно молится об исцелении юного Понмерси. Вальжан, вероятно, единственный человек на свете, который может сказать «Я молюсь за человека, которого ненавижу» – и это будет чистая правда». – И... я также обещал старому господину, что, если Мариус завтра придет в себя и сможет принимать посетителей, я попрошу тебя его навестить. Глаза Козетты округлились, словно ей только что вручили подарок. – Спасибо, папа! Конечно, я пойду! – Дорогая, ты не должна слишком надеяться. Завтра юноша, может быть, еще будет без сознания, – предупредил отец, но Козетта, смеясь, снова обняла его и на этот раз поцеловала в щеку. – Это не имеет значения, папа, я уверена, что он скоро очнется! Ты скажешь мне, когда это произойдет, и я тотчас пойду к нему! О, папа, я так рада! Вальжан искренне улыбнулся, наслаждаясь радостью дочери. «Пусть даже ценой собственного счастья, – подумал Жавер. – Как сильно этот человек изменился с тех пор, как был узником в Тулоне. Если он так изменился, может быть, и я смогу?..» – Ну что ж, решено, – сказал Вальжан с наигранной сердечностью. – Жавер, ты не хочешь выбрать в библиотеке что-нибудь почитать? Мне нужно немного побыть одному, чтобы помолиться. Жавер кивнул, думая о том, что, сколько бы Вальжан ни улыбался, он бледен, и глаза у него несчастные. Козетта, сияя от радости, проводила инспектора в библиотеку, а затем извинилась и, очевидно, вернулась к себе. Жавер был удивлен количеством и разнообразием книг, которыми владел хозяин дома. Просмотрев их, он все же выбрал кое-что для чтения, хотя ему было трудно сделать это без чувства вины. Он не привык иметь избыток свободного времени, и то, что в середине дня ему нечем было заняться, кроме чтения, казалось ему легкомыслием и непозволительным сибаритством. Он был так поглощен своими мыслями, что только когда служанка осторожно постучала в дверь и позвала его ужинать, понял, сколько времени прошло. Все трое поужинали вместе, но инспектор заметил, что Вальжан почти ничего не ест; то немногое, что он съел, было ответом на нежные уговоры дочери. Сразу же после трапезы Вальжан извинился и ушел к себе. Жавер вернулся в библиотеку, но на этот раз ему не читалось – возможно, потому, что он провел там большую часть дня. Решив, что ему нужно подышать свежим воздухом, он встал и вышел в сад. В ночном воздухе была разлита приятная прохлада. Козетта была там и обернулась, когда он вошел. – Папа? – Она замолчала, поняв, что это не ее отец. – А, это вы, инспектор. – Она улыбнулась. – Да, мадмуазель. – Жавер увидел, что на девушке только ночная рубашка, и отвел глаза. Козетта, поняв то же самое, покраснела и скрестила руки на груди, так как у нее не было под рукой халата. – Простите меня, инспектор. Я часто прихожу сюда, где листва скрывает меня от прохожих. Обычно здесь нет никого, кроме меня, Туссен и папы, но я все равно не должна выходить из дома ночью без халата. Как я всегда говорю папе, я уже не маленькая девочка, хотя папа, кажется, все еще думает, что я маленькая. – Нет, мадмуазель, это я виноват в том, что вторгся сюда без спросу. Позвольте мне, – произнеся последние два слова, он снял мундир и накинул ей на плечи, словно защищая. – Я уверен, что вы не хотите простудиться, – дипломатично сказал он. Она взглянула на него с удивлением и какой-то робкой благодарностью, снова покраснела, как будто не привыкла к таким учтивым жестам, и он почувствовал, что очарован такой невинностью. В его мире это было редкостью. На мгновение в его сознании промелькнуло легкое, как перышко, воспоминание о том, как много лет назад он нашел невинную маленькую девочку, заблудившуюся ночью на улицах парижских трущоб. Одновременно Козетта посмотрела на Жавера и сказала почти шепотом: «Вы мне напоминаете...» – однако ничего не добавила. Она покачала головой, слегка улыбнулась ему и сказала: – Спасибо, господин инспектор. Ваш мундир согреет меня, когда я буду смотреть на звезды. Далекое воспоминание смыло волной удивления и радостного волнения, захлестнувшей Жавера. – Вы тоже любите смотреть на звезды, мадмуазель? – О, да, инспектор. Они такие красивые, и вид их всегда был для меня большим утешением. Видите ли... – она немного поколебалась, потом продолжила: – Я не всегда жила с папой. Когда я была совсем маленьким ребенком, я жила с трактирщиком и его женой, которые совсем не были добры ко мне. Я была так одинока. У меня не было никого, кто любил бы меня, и не на кого было положиться, кроме звезд. Они всегда были на небе, освещая ночь, и даже я, у которой ничего не было и с которой никто не считался, могла смотреть на них, когда хотела. – Она замолчала, серьезно глядя на него. – Вы понимаете, инспектор? – Да, мадмуазель. То, что она прочла на его лице, удовлетворило ее; она расслабилась и улыбнулась, прежде чем снова заговорить серьезным тоном: – Когда папа пришел и забрал меня у трактирщика и его жены, он буквально спас мне жизнь. Пока я не встретила Мариуса, на земле не было никого, кого бы я любила, кроме папы. Поэтому я беспокоюсь. – Что вас беспокоит, мадмуазель? – Я боюсь за обоих мужчин, которых люблю. – Она вздрогнула и плотнее запахнулась в его мундир. Жавер смотрел на нее сверху вниз, чувствуя себя неловко. Он хотел утешить ее, но не знал как. – Я боюсь, а вдруг Мариус не поправится. Что, если он никогда не придет в себя? А папа? Бедный папа, он так любит меня, но я иногда боюсь, что я не слишком хорошая дочь, инспектор, потому что он, кажется, не понимает, как сильно я его люблю. – Я уверен, что он никогда не сомневался в этом, мадмуазель. Она продолжала, как будто не слышала; казалось, она пытается разобраться в собственных мыслях и чувствах: – Пока я не встретила Мариуса, я никогда не любила никого так сильно, как папу. И хотя я люблю папу не меньше, мои чувства к нему отличаются от чувств, которые я испытываю к Мариусу. Я хочу быть с Мариусом все время, провести с ним всю оставшуюся жизнь! – Она вдруг подняла глаза, положила руку на плечо Жавера и умоляюще посмотрела на него. – Я так рада, что вы здесь, инспектор. Для меня было большой неожиданностью узнать, что у папы есть друг, но и большим облегчением. Я не хочу, чтобы он оставался один. Пожалуйста, инспектор, будьте рядом с моим папой! Ошеломленный, не в силах придумать, что еще сказать, Жавер наконец выдавил: «Хорошо».

* * *

После сцены в саду Козетта и Жавер отправились спать. Девушка вернула Жаверу мундир у дверей своей комнаты и порывисто поцеловала его в щеку, как молодая девушка целует любимого дядюшку. Она все еще казалась взволнованной, но он не знал, что сказать или сделать, чтобы успокоить ее. Умение утешать никогда не было сильной стороной инспектора. Заметив, что дверь в хозяйскую спальню оставлена приоткрытой, Жавер вошел и обнаружил хозяина дома спящим. Ночная рубашка и другие вещи были приготовлены для него, скорее всего, служанкой. Жавер переоделся, умылся и лег в постель. Он закрыл глаза, думая, что этот беспокойный день подошел к концу. Но он ошибался.

* * *

Он проснулся в темноте и услышал плач. – Папа! Папа! – Козетта, дорогая, что случилось? Глаза Жавера тотчас открылись, но он не шелохнулся, не желая показывать, что проснулся. Рядом с ним, с взъерошенными волосами, явно только что проснувшись, сидел Вальжан. Козетта стояла у кровати и плакала. – Мне приснился кошмар, папа. – О, моя дорогая, – сказал Вальжан очень мягким голосом и поднялся с постели, чтобы обнять дочь. – Все в порядке, папа здесь. – Девушка все еще плакала. – Что тебе приснилось на этот раз? «На этот раз? Девочке и раньше снились кошмары? Как часто?» Жавер прикрыл глаза, продолжая из-под ресниц наблюдать за отцом и дочерью, притворяясь спящим. Сцена была интимной; он не хотел смущать ни Вальжана, ни девушку, давая им понять, что не спит и является свидетелем этой сцены. – М-Мариус, – всхлипнула она. – А если он никогда не очнется, папа? Или если он очнется, но не вспомнит меня? Вальжан крепче обнял ее. – Козетта, любовь моя, никто из тех, кто тебя встречал, никогда не забудет тебя. Это невозможно. Что касается здоровья Мариуса, то прошло совсем немного времени. Мы должны уповать на Бога. – Я о-очень люблю его, папа. Если мы не сможем быть вместе, не думаю, что смогу это вынести!.. Вальжан тихонько положил голову дочери себе на плечо. Козетта, все еще плача, но уже не так горько, прижалась к нему, ища утешения. Вальжан поцеловал ее в золотистую макушку, нежно погладил по волосам, а затем, все еще шепча ей что-то успокаивающее, повел в ее комнату. Как только хозяин дома и девушка ушли, Жавер повернулся лицом к окну. Глядя наружу, он на сей раз не смотрел на звезды и не думал о них, а думал только о той ночи на баррикаде и о том, сколько жизней было погублено зря. Он считал мятежников безрассудными юными глупцами и все еще продолжал так думать. Их предприятие было обречено с самого начала, и даже если бы это было не так, разве никто из молодых глупцов никогда не слышал о терроре? Как бы высоко ни взлетала риторика, в любом столкновении между законом, порядком и хаосом Жавер знал, на чьей он стороне. Он сделал, что мог, пытаясь остановить мятеж, прежде чем события выйдут из-под контроля. Но, в конце концов, он не смог этому помешать. «Безрассудные юные глупцы, – снова подумал Жавер, – школьники играют в опасные игры, которых не понимают». Когда они схватили и загнали его в угол, он зарычал на них, как волк, но, несмотря на свои гневные слова, он хотел, чтобы они были наказаны за свой экстремизм и неповиновение закону, а не убиты. «Я не остановил это, и так много людей погибло. И когда я увидел там Вальжана... я мог только предположить, что он каким-то образом узнал, что я здесь, и пришел убить меня. Когда он этого не сделал, все, о чем я мог думать, было то, что по крайней мере я могу схватить преступника, который нарушил условно-досрочное освобождение, и вернуть его в тюрьму». Но Вальжан не только пощадил его, Жавера, жизнь – он спас ее. И сделал это без просьб и условий, так же, как спас жизнь юному Понмерси – ради дочери. И хотя Жавер смирился с тем, что не может арестовать Жана Вальжана, хотя его все еще беспокоило и это, и некоторые другие обстоятельства, самоубийство больше не казалось ему выходом из положения. «Я уже не знаю точно, в чем состоит мой долг перед законом... но, возможно, по крайней мере сейчас, у меня есть новый долг. Возможно, мой долг – помочь этим людям: Вальжану, его дочери, даже юному Понмерси». Инспектору пришла в голову и другая, еще более странная мысль. Вальжан убеждал дочь доверять Божьему Промыслу. «Возможно... возможно, мне следует попытаться сделать то же самое». Нерешительно, но с искренним смирением он мысленно вознес молитву. «Боже, помилуй меня. Помоги мне понять, в чем мой долг. Помоги мне сделать все возможное, чтобы помочь Жану Вальжану и его дочери». В следующее мгновение Жавера охватило глубокое спокойствие. Глаза его закрылись, и он погрузился в такой глубокий и мирный сон, что не проснулся и не пошевелился даже тогда, когда Вальжан вернулся и снова улегся в постель. Вскоре весь дом спал, и в ту ночь больше не было ни кошмаров, ни страха, ни беспокойства.