Спасение

Жильнормана не было дома, но он распорядился, чтобы, если «господин Фошлеван» явится с визитом, его впустили. Поэтому, когда Вальжан появился в дверях, слуга сразу же впустил его, хотя и вежливо попросил Вальжана подождать в прихожей, пока «молодого господина» проводят в гостиную. Через несколько минут Вальжана наконец провели в гостиную, где он увидел Мариуса, сидящего в кресле. Молодой человек, в отличие от деда, казалось, был не особо рад приветствовать гостя; он едва взглянул на Вальжана, когда тот вошел, и равнодушно сказал: – Здравствуйте, что вам угодно? – Доброе утро, – ответил пожилой человек. Ему было сильно не по себе. Он не был уверен, как много помнит молодой Понмерси о событиях ночи восстания, и даже не был уверен, хочет ли, чтобы Мариус помнил это. Он стоял в нерешительности, держа шляпу в руке. – Садитесь, пожалуйста. Вальжан сел. Мариус скользнул по нему взглядом, не узнавая. – Простите, месье, но, кажется, мы не встречались. Вальжан понял невысказанный вопрос: «Кто ты и почему ты здесь?» – Нас никогда официально не представляли друг другу, – признался он. – Я здесь по поручению моей дочери, мадмуазель Козетты Фошлеван. Она обеспокоена… Мариус вскинул голову, и на его бледном лице появился румянец. – Козетта? Вы ее отец, сударь? – Так и есть. Она беспокоится о вашем здоровье. – Поверьте, месье, если что-то и может улучшить мое здоровье, так это известия от мадмуазель Козетты, – сказал Мариус, приподнимаясь в кресле. – Она здорова? Вальжан кивнул. – Вполне. – Он хотел было неохотно добавить, что Козетта хочет его навестить, но, очевидно, молодой Понмерси слишком поспешно попытался сесть, потому что румянец сошел с его лица так же внезапно, как и появился. Встревоженный Вальжан встал и сделал два быстрых шага вперед, невольно протягивая руку. – Мариус?.. Молодой человек несколько раз моргнул, перевел взгляд с руки на своем плече на пожилого мужчину, стоявшего перед ним, и затем что-то, казалось, вспомнил. – Я... я видел вас раньше… Вальжан смотрел на него, не зная, что сказать. – Я вас помню! – сказал Мариус, резко садясь и сбрасывая руку Вальжана со своего плеча. – Вы убили инспектора полиции! Вы его убили! – Нет! Я не делал этого!.. – Вальжан отступил, попятившись от обвиняющего взгляда молодого человека. Он не находил слов и лишь беспомощно повторял: «Это не так!» – Я хочу, чтобы вы ушли, сударь, – холодно сказал молодой человек. – Слуга проводит вас. Вальжан склонил голову. – Прошу прощения, что побеспокоил вас, – тихо сказал он. – Желаю вам скорейшего выздоровления, сударь. – Он надел шляпу и вышел. Мгновение спустя Жавер увидел Вальжана, который вышел из дома Жильнормана и медленно направился к нему. Один взгляд на лицо пожилого человека сказал инспектору, что дела обстоят не лучшим образом. – Что случилось? Парень все еще без сознания? – Нет, – угрюмо ответил Вальжан. – Он очнулся. Он узнал меня. – Как отца Козетты? Как человека, который спас ему жизнь? Вальжан побледнел и покачал головой. – Он... он считает, что я убил тебя. Брови Жавера поползли вверх. – Ты исправил его заблуждение, не так ли? – Я пытался, но... он не хотел слушать. Он решил, что я убийца, и приказал мне убираться вон. – Что?! – рявкнул инспектор. – Я сейчас. Он прошел мимо Вальжана в ворота, не обращая внимания на его протестующий возглас, и толкнул входную дверь. Дверь была не заперта; инспектор вошел, не удостоив вниманием лакея, который поспешил к нему, чтобы воспрепятствовать его внезапному появлению в гостиной. – Сударь! Я вынужден попросить вас подождать! Взгляд Жавера заставил слугу попятиться. – Я инспектор Жавер из парижской полиции. Немедленно проводите меня к господину Понмерси. Слуга заметно вздрогнул и пробормотал: – Сию минуту, господин инспектор. Когда инспектор вошел в гостиную, молодой человек поднял голову. – Вы!.. – Собственной персоной. Я Жавер, инспектор полиции, – холодно ответил тот. – Я вижу, вы меня помните. Странно, что вы узнали меня, но не господина Фошлевана. Мариус сделал равнодушный жест. – Так его зовут? Я попросил его удалиться. Я не хочу его видеть. Я думал, что вы мертвы, инспектор. – Как видите, я жив. Вы должны извиниться перед господином Фошлеваном. – Вы не понимаете, господин инспектор. Я думал, что этот человек убил вас. – Так, значит, вы не одобряете убийства, господин Понмерси? – Конечно, нет! – Простите мое удивление, – ледяным тоном произнес инспектор, – но в то время вы не выказывали никаких нравственных колебаний или угрызений совести. Что, по-вашему, ваши друзья собирались со мной сделать? Или убить меня от имени «народа» было позволительно? Мариус покраснел. – Я не… Жавер жестом прервал его. – Избавьте меня от ваших оправданий, сударь. Я жив, но не благодаря вам, а благодаря человеку, которого вы выставили из дома, как собаку. Я позову его сюда, и вы извинитесь перед ним. Вы также должны поблагодарить его за спасение вашей собственной жизни. – Моей жизни? – Именно так. Очевидно, кто-то принес вас домой, и вы с ним были единственными, кто выжил в той последней атаке на баррикаду. Таким образом, простая логика указывает на то, что господин Фошлеван был вашим спасителем. Мариус моргнул, но ничего не сказал. – И если этого недостаточно, сударь, – добавил Жавер тем же холодным тоном, – то он отец юной особы, которую вы, по вашим словам, любите. Если ваши намерения по отношению к этой девице благородны – а если нет, то вы ответите передо мной и перед господином Фошлеваном, – то было бы не только прилично, но и разумно произвести на него хорошее впечатление. – Жавер скептически взглянул на молодого человека. – При условии, что вы на это способны. Мариус снова покраснел. – Да, конечно, господин инспектор. Пожалуйста, попросите господина Фошлевана вернуться, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы извиниться и просить у него позволения ухаживать за мадмуазель Козеттой. Инспектор коротко кивнул ему и молча вышел. Вальжан, бледный, стоял снаружи. Он с тревогой взглянул на инспектора. – Жавер?.. Тоном куда более учтивым, чем тот, которым он разговаривал с Мариусом, инспектор ответил: – Молодой Понмерси хочет вам кое-что сказать. Я подожду вас здесь. Вальжан молча прошел мимо Жавера и закрыл за собой дверь. Инспектор вышел из усадьбы Жильнормана на улицу. Только миновав железные ворота и остановившись на тротуаре, он понял, что вошел в дом и покинул его через парадное, а не с черного хода, как он автоматически делал в прошлом. «Этот юноша – барон», – напомнил себе Жавер и понял, что этот факт не производит на него такого впечатления, как прежде. «Моя жизнь поделилась на «до» и «после». Граница между ними проходит через ту ночь у реки, когда Вальжан остановил меня. Теперь это влияет на мои поступки. Раньше я никогда бы не заговорил с дворянином в таком тоне и не вошел бы в его дом с парадного входа. Я полицейский, и, хотя социальные статусы никогда не мешали мне исполнять мой долг, я также никогда не позволял себе думать, что я, простой служака, вправе чего-то требовать от тех, чье положение в обществе выше. Поступить иначе – значит порвать саму ткань общества, а это ведет к беспорядку и хаосу. По крайней мере я всегда так считал. Кажется, я больше так не думаю, по крайней мере не до такой степени убежден в этом, как раньше. Мои сегодняшние действия показывают, что я изменился, по крайней мере, немного. Это хорошо или плохо? Изменился ли я к лучшему или к худшему?..» Его размышления были прерваны тем, что открылась дверь особняка Жильнормана, и вышел Вальжан. Он надел шляпу и подошел к Жаверу, стоявшему на тротуаре перед воротами. Инспектор отметил, что если бывший каторжник и не сияет от радости, то, по-видимому, чувствует себя гораздо лучше. – Надеюсь, юный глупец извинился, – проворчал Жавер. Вальжан слабо улыбнулся и кивнул. – О да. Весьма красноречиво. И так же горячо поблагодарил меня за спасение жизни. – Улыбка исчезла с его лица, когда он добавил: – А потом он самым смиренным и учтивым образом попросил у меня разрешения ухаживать за моей дочерью, мадмуазель Козеттой. – И ты разрешил? Вальжан вздохнул. – У меня нет ни одной веской причины для отказа, поэтому, конечно, я сказал «да». Я уверен, что Козетта захочет навестить его завтра. Жавер насмешливо фыркнул, и они направились к дому Вальжана. – Может быть, это и так, но на твоем месте я бы заставил наглого щенка поерзать пару минут. Пожилой человек взглянул на него. – Я не видел в этом необходимости. И должен сказать тебе, Жавер, когда я разговаривал с Мариусом, у меня сложилось впечатление, что ты его довольно резко отчитал. В этом не было необходимости, он ведь еще мальчишка. – У нас разные понятия о необходимом, – коротко ответил инспектор. – И этот «мальчишка» должен отказаться от своего высокомерия, от своих идей, достойных школьника, и повзрослеть. Если он достаточно взрослый, чтобы ухаживать за молодой девушкой и жениться, не говоря уже о том, чтобы участвовать в разжигании революции, то он должен вести себя как мужчина. – Его политические убеждения не имеют для меня значения. Я не испытываю большой любви ни к одной политической партии. В любом случае, революция или монархия, – жизнь все так же тяжела для бедных, нуждающихся, невинных и беспомощных. Людей угнетают, сажают в тюрьмы, бьют, унижают, морят голодом – и ради чего? Чтобы сделать их лучше? Сформировать лучшее общество в каком-то неведомом будущем?.. – Вальжан говорил словно сам с собой; казалось, он размышляет вслух, но Жавер все равно ответил: – Вот почему у нас есть закон. Это единственная защита от хаоса. – Инспектор угрюмо замолчал на мгновение, обдумывая последнюю фразу. – По крайней мере я всегда в это верил. Вот почему я посвятил свою жизнь служению закону. Я всегда хотел, чтобы торжествовала справедливость. Вальжан посмотрел на него. – Возможно, – согласился он помолчав. – Я не претендую на то, что знаю, как решить все проблемы общества. Я думаю, что если бы мы меньше старались навязывать миру или другим людям всякие улучшения, как мы их иногда называем, и сосредоточились бы на улучшении нашего собственного поведения, то, возможно, в мире не было бы столько боли и раздоров. – Он слегка улыбнулся. – И, как отдельные личности, мы можем помогать друг другу по мере сил. – Если бы на это можно было рассчитывать, то, возможно, закон был бы не нужен. Но очень немногие люди склонны так жить, – возразил инспектор. – Значит, кто-то должен защищать невинных и поддерживать порядок. Я полицейский, я должен беспокоиться о поведении других, включая того молодого дурака, которому ты спас жизнь. Извини, но позволь мне заметить, что ради всех, кто в этом замешан, и не в последнюю очередь ради мадмуазель Козетты, следовало бы дать понять молодому барону, что если он хочет ухаживать за твоей дочерью, то должен поставить ее интересы и будущее выше своей абсурдной одержимости политикой. Он должен всегда относиться к ней с величайшим уважением и любовью. Это самое меньшее, чего заслуживает девушка. – Последовала короткая пауза. – Как и ты. Вальжан изумленно уставился на Жавера, но инспектор сделал вид, что ничего не заметил. Ни один из них не остановился, но на лице бывшего номера 24601 появилась искренняя улыбка, и, время от времени поглядывая на Жавера, он адресовал эту улыбку лично ему. Инспектор, казалось, не обращал на это никакого внимания, но его лицо заметно смягчилось и стало менее суровым. «Жавер изменился, – думал Вальжан, сам не свой от радости. – Я иду по улице с человеком, которого боялся больше всех на свете! Поистине, пути Господни неисповедимы!» Чуть погодя они встретили молодого жандарма, который обходил дозором свой участок. Это был молодой человек с вьющимися темными волосами, один из тех двух жандармов, которые пришли им на помощь, когда двое головорезов попытались ограбить Вальжана и его дочь. Вальжан старался стоять спокойно и не выказывать тревоги, но это было трудно. Его страх перед полицией был почти инстинктивным, несмотря на новое отношение к Жаверу. В прошлом Вальжан внимательно следил бы за приближением любого полицейского и скорее перешел бы улицу или свернул в переулок, чем рискнул бы столкнуться с представителем закона. Сегодня ему не о чем было беспокоиться, тем более что жандарм не обратил на него особого внимания. Молодой человек снял шляпу и слегка поклонился. – Господин инспектор! – Дюбуа, – приветствовал его Жавер. – Рад видеть вас, месье. Мы допрашивали двух негодяев, которые пытались ограбить вас и этого господина, – молодой Дюбуа кивнул на Вальжана, – и обесчестить его дочь. Господин префект считает, что эти двое могут быть членами банды, однако они ни в чем не признаются, что, впрочем, неудивительно. Нам не удалось заставить их ответить на наши вопросы. Господин префект хотел бы, чтобы вы присутствовали при допросе. Намек был очевиден, и Жавер, всегда помня о своем долге, уловил его. – Тогда я так и сделаю. Продолжайте обход, Дюбуа. – Молодой человек кивнул, приподнял двууголку, приветствуя старших, и пошел дальше. Вальжан был встревожен, но, прежде чем заговорить, подождал, пока молодой жандарм отойдет подальше. – Жавер… Инспектор взглянул на хозяина дома. – Я должен вернуться к работе. Время пришло. И поскольку я был участником инцидента, я могу сам написать отчет. Я не вижу причин привлекать к этому делу тебя или твою дочь, – добавил он спокойно. Вальжан кивнул, но, к удивлению Жавера, ничуть не обрадовался. – Очень хорошо. Я понимаю, что ты должен идти. Но я надеюсь, что ты вернешься и поужинаешь со мной и Козеттой. – Обязательно, – пробормотал Жавер. Он все еще неоднозначно относился к пребыванию в доме Жана Вальжана, человека, за которым охотился столько лет. Тем не менее он согласился еще погостить у Вальжана и помнил об обещании, данном его дочери. К тому же, по правде говоря, хотя он и не желал быть в долгу ни перед кем, тем более перед бывшим заключенным, он чувствовал себя в доме своего былого противника в большей безопасности, чем где бы то ни было. Причины этого он не мог объяснить даже самому себе, так что он испытал некоторое облегчение, получив приказ вернуться на службу. Арестовывать преступников и допрашивать их – это то, в чем у него был опыт. Вслух он сказал только: – Но сейчас мы должны расстаться. Я должен вернуться к своим обязанностям, а ты иди домой и сообщи мадмуазель Козетте, что ее молодой человек пришел в себя и хочет ее видеть. Вальжан кивнул без всякого энтузиазма. – Да, Жавер. Пожалуйста, возвращайся как можно скорее. – Жавер удивился слабой просительной нотке в голосе Вальжана. Тот продолжал: – Козетта будет счастлива, что Мариус наконец пришел в себя. Она захочет его навестить как можно скорее. – Последнюю фразу он произнес с видимым усилием, словно напоминая себе об этом. «И это не то, что ты хотел бы поощрять», – подумал Жавер, ощутив неожиданный укол жалости. Но он не произнес этих слов вслух, просто кивнул, и они разошлись в разные стороны.

* * *

Жавер был доволен собой, когда закончил допрос двух бандитов и, составив рапорт об их нападении, покинул полицейский участок и направился к дому Вальжана. Хоть негодяи и не признали вину полностью, как ему хотелось бы, но, как обычно, Жавер смог получить больше информации, чем любой другой полицейский, что не только понравилось префекту, но и означало, что ни один из головорезов не выйдет из тюрьмы в ближайшее время. Сначала они пытались все отрицать, но, разлучив их и подвергнув безжалостному допросу, Жавер добился признания, что они пытались ограбить мужчину, хотя оба по-прежнему отрицали, что намеревались изнасиловать девушку. Впрочем, один из головорезов проговорился, что девушка была основной целью нападения, а это не имело смысла, если у них не было намерения надругаться над ней. Он утверждал, что нападение не было случайным, что их наняли – причем нанимателем якобы была женщина, во что было трудно поверить, – но по крайней мере было достаточно доказательств против них двоих, чтобы их единственным домом в обозримом будущем стала тюремная камера. А так как Жавер был главным свидетелем против них и сообщил все подробности, то господин Жиске согласился, что нет никаких оснований беспокоить почтенного господина Фошлевана и его дочь, подвергать их допросам и ворошить тяжелые воспоминания. Жавер облегченно вздохнул. Дело не только благополучно разрешилось, и его начальник остался доволен, но, когда он честно сказал, что у него больше нет дубинки, потому что он потерял ее в ту ночь на баррикадах, ему выдали новую. Таким образом, если он все еще мог сделать что-то хорошее в качестве полицейского, он был по крайней мере физически готов снова приступить к своим обязанностям. Он повернул за угол и подошел к дому Вальжана. Входная дверь была распахнута настежь. Чувствуя, как колотится сердце, Жавер взял свое оружие наизготовку и осторожно вошел. Дом казался пустым, если не считать единственной служанки Вальжана. Когда он вошел, женщина подняла голову. – О, м-м-месье инспектор! Слава Б-б-благословенной М-матери Б-божией, что вы здесь! – Туссен внезапно расплакалась. – Что случилось? Где ваш хозяин? Где мадмуазель Козетта? – спросил Жавер. – Ее н-н-нет, и м-м-есье хозяина тоже! – Туссен всхлипнула. Потребовалось несколько минут, чтобы узнать всю историю, так как волнение Туссен заставило ее заикаться еще сильнее. Но при необходимости Жавер мог быть настойчивым и неумолимым, как сама смерть, и ему удалось вытянуть из служанки все, что она знала. Выяснилось, что, пока хозяина и инспектора не было дома, прибыл некий молодой человек на фиакре с поручением для мадмуазель Козетты, якобы от господина Фошлевана. Молодой человек сообщил девушке, что господину Понмерси стало хуже и что фиакр был послан ее отцом, чтобы отвезти ее к постели юного барона, пока не поздно. Козетта, не раздумывая, накинула шаль и шляпу и уехала с этим незнакомцем. Когда некоторое время спустя господин Фошлеван вернулся домой и узнал об отъезде дочери, он очень расстроился, потому что не присылал никакого фиакра. Его беспокойство усилилось, когда через несколько минут в дверь постучал мальчишка с запиской. Господин Фошлеван прочел и побледнел, как мертвец, – это была записка с требованием выкупа! Хозяин ушел в спальню, взял деньги и выбежал из дома! С тех пор Туссен не видела ни его, ни барышню, и, пожалуйста, господин инспектор, помогите найти их обоих! Жавер сохранял хладнокровие. – Записка у вас? – О-о, д-да, м-месье! – Туссен протянула ему листок бумаги. Жавер почти выхватил его у нее из рук. «ДЕВУШКА У НАС. ЕСЛИ ВЫ ХОТИТЕ УВИДЕТЬ ЕЕ СНОВА, ПРИНЕСИТЕ ПЯТЬ ТЫСЯЧ ФРАНКОВ – далее был указан адрес – И ВСТАНЬТЕ ПОД ПАМЯТНИКОМ. ТАМ К ВАМ ОБРАТЯТСЯ И СКАЖУТ, ЧТО ДЕЛАТЬ. МЫ ЗНАЕМ, ЧТО ВЫ НЕ ВЫЗОВЕТЕ ПОЛИЦИЮ». Жавер уставился на смятую записку в руке, лихорадочно соображая. Сама записка была на обычной бумаге: никакой зацепки. Очевидно, похитители знали Вальжана в лицо и понимали, что, судя по всему, он богат и у него найдутся пять тысяч франков. Они также кое-что знали о его делах и делах его дочери, поскольку воспользовались беспокойством Козетты о юном Понмерси, чтобы похитить ее. Жавер понял, что в последней строке записки содержится что-то важное. Там не было сказано: «Не вызывайте полицию», но – «Мы знаем, что вы не вызовете полицию». – Откуда такая уверенность? Тут была скрытая насмешка, почти как если бы… Как если бы кто-то знал, что Вальжан – беглый каторжник. – Молодой человек, который увез мадемуазель Козетту в фиакре. Он был красив? Хорошо одет? – Д-да, м-месье инспектор! Н-настоящий ф-франт, даже слишком хорош для м-мужчины! – Как давно уехал господин Фошлеван? – внезапно спросил Жавер. Туссен сказала. Жавер выругался себе под нос и выскочил из дома.