Невротизм увольнения

Ване становится плохо, с каждым разом всё чаще и чаще. После того случая с подвалом, когда ему панически пришлось придумывать хоть что-то, чтобы обозначить своё местоположение, хоть что-то, чтобы не умереть в одиночестве в сыром подвале, в нечеловечески неудобной позе, от обезвоживания или голода. А может и от сердечного приступа, Иван как тогда не был уверен, когда сведёнными руками тоненькой железкой пытался достать до провода, так и сейчас не особо. В итоге, стоит кому-то попасть в неприятности, в особенности пропасть с радаров тихонского слежения, как Ваню начинает кидать, сначала в обычную панику, затем в спокойствие ветреного штиля, оттуда в истерию с привкусом крыжовника и выводит в паническую атаку с влагой рук, вкусом гари проводов и запахом чёрного подземного марева. Когда дело совсем плохо, Тихонов чувствует червей, прогрызающих себе дорожку сквозь деревянные стены подвала. Сергей видит это. Каждый раз, возвращаясь с задания, видит и ненавидит себя за тряску рук, влагу щёк и шеи, запах паники и медикаментов компьютерщика. Ненавидит. Но не может не влипать в неприятности. Стоит преступнику извернуться и стартануть, вовлекая Майского в заранее продуманную погоню с запахом ловушки, как майор внутри Сергея взвывает, ревёт и рычит, ускоряя ноги и подбивая достать, добыть, уничтожить, как минимум поймать и засадить за решётку. А потом то ли потерять телефон с маячком, то ли в западне с блокаторами оказаться, то ли того хуже. И всё. И в ФЭС у одного низенького, худенького, вечно растрёпанного и работающего, не спящего неделями, такого бешено-озорного и яркого, безумно и бездумно шутящего, с глазами такими оленьими и кругами под ними космически-фиолетовыми, начинался круг, сбегая ручьём по лицу, всё ускоряясь и давя сильнее прессом кислотно-горького писка потери сигнала. А потом, уже дома, в один из вечеров после Ваниной паники, в голове закрутилось: Не могу. Немогу. Немогунемогунемогу больше. Мучить и жрать его нервы не могу. Задыхаться запахом истерики и лекарств не могу. И его ими травить тоже не могу. Почему? Мыши ели мыслями, допрос с пристрастиями в голове, адовые попытки сбежать от себя прорезали всё тело, каждую мышцу солью тухлого сыра. А потом по голове запахом металла и пыли, вкусом обуха, цветом таблеток: Люблю. Идиота такого — люблю. Работягу, жениться на компьютере готового — люблю. Гения ребяческого — люблю. Ванечку — люблю. И вот хоть убейся, а эти «люблю» никуда не денутся, не исчезнут, не расплавятся желанием, щелчком и тяжким трудом не убьются. И чем сильнее Сергей понимает и принимает это в себе, тем яснее и больнее Ванины реакции. Он же за каждого так беспокоится, только я чаще всех влипаю, постоянно неприятности нахожу, и сколько не стараюсь, а чувство самосохранения в жопу прячется и всё, блядь. Хоть башкой о стенку бейся. А Ванечка в истерику. Слишком оно часто, да и Галю я уже замучил просьбами не ставить в один день смены, а ведь не помогает же, Ванечка и так обо всём узнаёт и по новой, не так звонко, конечно, но всё же. Чувствами изъеденный мозг всё же находит выход из лабиринта: уходи — кричит и душит, орёт в лицо листьями шиповника; убегай оттуда, и себе, и ему одолжение сделаешь, наконец; себе — потому что умирать с ним не будешь каждый раз; ему — потому что раза в 2 меньше истерик встретит. И не думай о медленном разложении вдали от него, не думай, только о его здоровье и думай, а там уж об остальном позаботится Амелина. С ней точно лучше ему будет, с дамой, с красавицей, с умницей, а не с тупым перекаченным мужиком, как ты. *** — Можно? — Входи, Майский. Сегодня никак не смогу домой Тихонова отправить, увы, он сам замучился — вторые сутки без отдыха, а Холодов совсем не может, он ещё за месяц отпрашивался. Остальные либо уже подключены к другим заданиям, либо не имеют должной квалификации и нужных навыков для этого дела, — немного быстро сказала начальница, встречая тревожный и где-то даже немного виноватый взгляд. — Нет, Галина Николаевна, я не за этим, — печальный голос с тревогой за состояние здоровья Ивана басом разнесся по кабинету, заставив немного вздрогнуть даже столь суровую начальницу ФЭС своим горько-сладким запахом. — Что-то случилось? — подобралась Рогозина. — Да, я… Галь, я увольняюсь, думаю, закончу с этим делом и всё. Я уже написал заявление, — положил бумагу на стол майор, пододвигая документ начальнице и заметив недовольно-несогласный взгляд и уже раскрывающиеся для тирады губы, продолжил, — и я не передумаю. Решение взвешенное и не раз обдуманное, так что, надеюсь, ты подпишешь. — Почему? — вздохнув и смирившись, произнесла Рогозина, теряя суровый вид начальницы и превращаясь в хорошего и верного друга. — Я устал, Галь, хочу отдохнуть, заняться собой… — Ваня? — знающий и понимающий взгляд обратился к Сергею. — Побудь со мной честным в последние дни работы, ни как с начальницей, Серёж, мы же друзья, вроде как. — Никаких «вроде», Галь, друзья, конечно, столько лет бок о бок, — суровый голос и шаги к двери, хлопок, и весь майор будто даже ссыхается, возвращаясь и садясь за стол уставшим и испитым мужчиной. — Я не могу его больше мучить. И себя не могу. Мне больно видеть, как плохо ему из-за моего неумения держать себя в руках и не влипать в неприятности. Мне больно видеть его сближение с Амелиной в той же мере, в которой я за него счастлив. Я правда больше не могу, прости. — Эх, Серёжа-Серёжа. Бедолага ты моя — тихо вздохнула женщина, подписала документ, убирая его в стол, и на прощание произнесла, — Закроем дело и устроим проводы тебе, согласен? Чтоб с размахом. — Ага, давай, я побежал. — Беги, Майский, беги. *** — Блядь, блядьблядь, блядьблядьблядь блядская, — тараторил майор перескакивая камни, битые бутылки и прочий мусор в погоне за таким резвым преступником. Котова нигде не было видно, и это раздражало. — Экие нынче спортивные ботаны пошли, — неприятно удивлялся Майский пластике и скорости хакера, входящего в команду, ограбившую банк и устроившую взрыв обчищенной инкассаторской машины, и уносящего с собой главную улику в сумке на плече. Этот резвый мальчуган, лет эдак всего 20-25 на вид, был явно близок с верхушкой, раз ни раз его уже пытались спасти от погони. Или дело всё же было в ноутбуке и информации в нём. Но пока у них не выходило, майор справлялся и с неожиданными машинами, возникающими направо и налево, и с летящими из них пулями, и с заковыристыми путями. — Ёб, ну нахуй, — выкрикнул, чуть не сорвавшись с неожиданно возникшего края крыши каменного гаража, собрался с силами и продолжил погоню, перепрыгивая расстояние. — Услада для моих ушей, конечно, но тебе безумно везёт, что Рогозина как вышла минуты три назад, так пока и не возвращалась, а то б уже отчитала тебя за такие прекрасные выражения, Серёг, — угорал Ванька на том конце провода. — Знаешь, я тут что подумал, — уже немного задыхаясь от продолжительного бега проговорил в наушник майор, — если он прошёл какие-то спецкурсы по спорту для задротов, то и тебе не помешало бы. — Эй, я в прекрасной форме! — Ага, как же, дрыща, которая, дойдя до столовой, готова умереть от усталости. Эко же много идти, аж два пролета по ФЭС, — угорает на бегу Майский, делая только хуже своим лёгким, но не может остановиться — смех Вани слишком сладок на вкус. — Я не дрыща, я просто стройненький, понял? А после шести часов беспрерывного сидения идти и один поворот дико сложно, — взбрыкнул хакер, — и не всем же быть кабанами, — заржал на том конце. — Ах, вот как, кабанами значит? Ну-ну, — усмехнулся майор, ускоряясь для финального маневра. *** — Хорошо сработано, Сергей, оперативно и качественно, — похвалила Рогозина Майского, когда тот вернулся с хакером под мышкой, и всё же с некой грустью улыбнулась и хлопнула по плечу друга. В воздухе из ниоткуда повис запах палёных волос. — Пойдёшь на допрос? — Может Котова туда? — уставши протянул Майский. — Котова? К нахальному хакеру? — вздёрнула бровь начальница. — Минус хакер, конечно, но может для кого и профилактикой от нахальности будет, — усмехнулся майор, поглядывая на засыпающего на ходу Ивана, с кружкой кофе направляющегося в лабораторию. — Этого ничего не проймёт, — махнула в сторону Тихонова головой Галина. — Ладно, давай я сама, если понадобишься — позову. — Есть. *** В кабинете за стеклом было жарко и вовсе не из-за отопления или погоды, с этим всё было в порядке, а вот сидящий рядом Иван отвлекал, притягивал взгляд своими невозможными глазами и колыхающимися волосами от подёргиваний головой в попытке не уснуть. Он принёс какие-то документы, что-то обличающие, что-то доказывающие, но что — Сергей благополучно пропустил мимо ушей, взгретый теплом и негой сонного голоса. Если Галя меня сейчас позовёт туда — я буду бесполезен, чёрт.Мысль прилетела, как камень от колеса проезжающей на скорости машины, и разбила голову осознанием. Неожиданно горьким крыжовником прошедшееся по носу осоловелое понимание, что это, вот это вот всё, оно последнее — схватило костлявыми щипцами за горло и всё. И никуда. И вроде взвесил всё, обдумал, и не раз, представил себе, разложил в голове, а только сейчас действительно смог осознать. Завтра-послезавтра Ваня навсегда исчезнет из его жизни. И будет счастлив. Хотелось выть, вцепиться в худенькое тельце, скрепить тоненькие запястья наручниками, завернуть всего в косуху и увезти на байке куда-нибудь. И похуй, что найдут и посадят за похищение, похуй. Зато хоть немного, хоть пару мгновений, но это вечно брыкающееся чудо, это сладкое проклятие будет только его, со всеми его дурацкими шуточками, с резким голосом и костлявым тельцем. Весь. Только его. Майского. Чёрт! *** Проводы действительно подготовили на славу, алкоголя было хоть озеро заливай, куча блюд, закусок и десертов на все вкусы, приглушённый свет и альтернативный рок на фоне — всё же провожают его, Майского. Озадаченные лица и недоверчивые вопросы сотрудников — бонус, забавный такой, веселящий кисло-сладким привкусом малины и поднимающий настроение. До встречи с почти таким же взглядом Вани, разве что разбавленным тревогой и чем-то ещё, чем-то холодным, сквозняком свистящим в гигантских глазах напротив. — Это у тебя шутки такие дурацкие или что? — Не-а, давно уже задумывался об этом, — в груди давит прессом поджатых тонких губ и жжёт кислыми морщинками у глаз и сдвинутых бровей. Поиск глазами путей побега, лёгкая трясучка пальцев. Галя! Встреча молящего и грустного взглядов, кивок и… — Ой, Ванька, ты прости, но меня Рогозина зовёт, я побежал. Шаг бегом, торопливые три стакана егеря и лёгкая медовуха на запить. А потом завертелось, понеслось стадом лошадей, звоном копыт и запахом неровных мыслей о чём-то болезненном, засевшем в душе, но мельтешащим в уголке пьяного сознания неопознанным ручейком. Пить, питьпитьпить. Так, чтобы ничего завтра не помнить. А вообще и завтра бы пить, и послезавтра, неделю не выходить из запоя, авось попроще станет, моль в груди успокоится и перестанет душить и рвать молочным густым запахом сердце. А потом пойти покурить одну, две и на третьей удивиться оборзевшим тоненьким пальчикам, вырвавшим пачку из рук и зажавшим сигарету, притягивая её к тонким губам. — А огонёк хоть будет, майор? — взгляд грустный, и удивительно разбавленный хитринкой и чем-то всё тем же, сквозняковым. Зажигалка как на зло то ли просто тупит, то ли в ней закончился керосин, но огонёк отказывается нарушать их атмосферу на двоих. — Хмм, ну, можно и по-другому, — встаёт на носочки, росточком же совсем по-девичьи низенький, голову закинул, вскинул руку, зацепился за воротник косухи, притягивая к себе и подкуривая от сигареты Сергея. — Студенческая акробатика, ёпта. Пропущенные удары сердца душат, то неопознанное спьяну упорно прорывается в мысли, отодвигая всё остальное, захватывает разум и ломает сопротивление логики и мышц, вынимает из губ майора и компьютерщика сигареты, прижимает того телом к стене, левой рукой тянется к челюсти, стискивает её, раскрывает рот, и вжимается губами, проникает языком. Набатом в голове: Прекрати! Отпусти его! Не смей! Он возненавидит тебя окончательно, дебил! А потом тихонько звенит: Но вы больше никогда не увидитесь, Серёж, никогда. Сигареты в сторону, руками по косточкам выпирающим, по волосам и вечно отсиженной попке. Целуя, вылизывая такой нежный рот, с лёгким привкусом алкоголя, табака и ежевичного десерта. И только минут через 10 заметить — никакого сопротивления, только движение обветренных и искусанных губ и языка в ответ, уверенные руки на теле и удивительно яростное подавление и захват контроля над ситуацией. А когда губы начинают саднить отстраниться и дышать в раскрытый раскрасневшийся рот напротив. — Если ты думаешь, что я аки феечка — даже не мечтай, ничего не выйдет, понял? — Что? — пьяный от алкоголя и всего происходящего вокруг Майский никак не может отдышаться и понять, на что ему намекают. — Не смотри на то, что я ниже и худой такой. Я либо сверху, либо ни в чём не участвую. Картинка медленно складывается в пьяной голове и майор застревает на минуты три, размышляя, взвешивая и смиряясь с тем, что, блядь, да, он не против, если так он будет с Ванечкой, заполучит его себе хоть ненадолго, и пусть он потом проснётся один, а Тихонов навсегда свалит из его жизни — потому что так он и сделает — но Сергей хотя бы раз, но будет с ним. Кивок в знак понимания. Приподнятая бровь в ответ. — Согласен, — на грани слышимости хрипом в ухо и вновь к губам прильнуть. — Мне надо забрать сумку и ноут, жди, –руки тонкие, но неожиданно достаточно сильные, чтобы отпихнуть хоть и пьяного, но Майского от себя. Ожидание на ветру и попытки снова закурить, щелчок сбоку от какой-то режуще-жёлтой зажигалки и протянутая в требовании ладошка, по сигарете в тишине и уверенное. — Ну, мы едем или как? Кивок и ритмичные, почти торопливые шаги к байку. *** Ветер в волосах, профессиональный контроль даже в пьяном состоянии, хотя от происходящего у стен ФЭС алкогольные пары немного отпустили тяжёлый мозг майора, и 40-ка минутная поездка: парадная справа, платная стоянка — напротив. Оставить байк и почувствовать неожиданную тряску коленей, нервную, кисленькую, но взять себя в руки и пройти к двери парадной, в подъезд зайти и на второй этаж. Железная дверь двумя замками открывается, деревянная за ней — одним, в прихожей узкой и заставленной берцами и высокими кедами разуться, снять косуху, забрать чужую сумку с ноутом, не включая свет, отнести святое в спальню на стол. Вернуться обратно, пройти на кухню, достать егерь и медовуху, к Ване подойти и встряхнуть ими, намекая. — Выпей, мне лучше не надо, пьяный я не особо аккуратный, нам это ни к чему, — уверенный голос с серьёзными нотками кофе. Вздох. Шот егеря, пол стакана медовухи, ещё два круга и можно начинать. — Ты же понимаешь, что тебе надо подготовиться? — кивок в ответ. — Понимаешь как? Затормозить, но всё же кивнуть. Направиться в ванну, алкоголь притупляет стыд и процедура очистки уже не настолько смущает, хотя лицо всё равно красными пятнами покрыто, уши алые и руки чуток трясутся. Выйти в белье, потому что, а смысл одеваться, если всё равно разденут, смысл стесняться, если весь будешь раскрыт и отдан, если сам на это согласился. Глаза поднять и, наткнувшись на серьезный взгляд напротив, немного успокоиться. — Мне сходить в душ, как у тебя с этим? — Ваня голову наклоняет немного на бок, и Майский застревает, потом подходит ближе, наклоняется к макушке, садясь коленом на пол перед диваном, утыкается носом в пахнущие вечеринкой и потом волосы, вдыхает до кружения головы и отрицательно качает головой. — Хорошо. У тебя всё есть? — В голове майора остро проносится новая волна смущения, и он кивает. — Прекрасно, — на плечи ложатся тонкие руки, немного приобнимая, обволакивая персиковой мягкостью и спокойствием, потом тихонько надавливают, отодвигая, одна рука проскальзывает вниз к ладони, сжимает её, — тогда пошли? — и снова кивок, Сергей нервно поднимается, тянется за изящным запястьем и слепо доверяется, даёт уложить себя на кровать на спину и выдыхает. Поцелуй тягучий и неспешный, всё больше успокаивающий, мягкие прикосновения по телу. Ваня движется уверенно, но медленно, из глаз не уходит серьезность и сосредоточенность, но легонько разбавляется чем-то тёплым и желанным, жаждущим. Медленно раздевается, еще медленнее стягивает бельё с майора, целует колено, выше и выше, по внутренней стороне бедра, поднимает взгляд, улыбается тягуче, касается губами мошонки, языком проводит по стволу к уздечке, обводит головку, одной рукой продолжая гладить бедро, а второй обхватывая член ладонью. Проводит по всей длине, потом делает пару резких движений, вырывая стон, и сжимает у основания. Майский сверху немного выдыхает напряженно, а затем раскрывает рот в заглушенном стоне, когда Тихонов обхватывает головку губами и насаживается. Он движется сначала медленно, всё глубже пропуская в рот, потом ускоряется, поверхностными быстрыми движениями трахая майора ртом, и снова замедляется, постоянно меняет темп, не давая Сергею привыкнуть, а когда слышит гортанные уже не сдерживаемые хрипы, насаживается до конца и сжимает губами основание. Тяжело дышит носом, поднимает взгляд наверх, встречаясь с серо-зелёными туманными глазами, а потом снимается с члена, целует головку, облизывается и приникает к губам. — И как тебе, м? — немного язвительно шепчет в отрытый рот. — У-умело, — хрипит басом майор, озадачиваясь этим фактом и неуместно ревнуя к прошлым практикам. Вдыхает, задерживает воздух, успокаиваясь, выдыхает уже в Ванин рот. — Перевернись, — тихо и спокойно в ухо выдыхает Тихонов, целуя за ухом и сдвигаясь с мощного тела, давая возможность двигаться. Когда майор ложится на живот, Иван медленно вдыхает и выдыхает, опускает руку на лопатку, нежно проводит по мышцам, наклоняется и целует косточку, шею, поворачивает легонько голову Майского, лбом уткнувшегося в сложенные руки, и целует снова за ухом, потом в щёку и тянется к губам. Ласкает руками тело и языком вылизывает рот, изучает. Потом скатывается по прекрасному мощному телу вниз, садится на колени на кровати у раскрытых ног, кладёт ладошку на ягодицу, мнёт её, со свистом выдыхает восхищённо, пойманный красотой тела, кладёт туда же вторую ладонь, мнёт мышцы в руках, спускается правой по бедру вниз, пальчиками рисуя спокойную и нежную волну. Возвращает ладошку на место, снова сжимает, чуть сильнее, а затем хлёстко бьёт по нежной коже, наслаждаясь резким выдохом. — Нравится? — усмехается на сдавленное согласное мычание в ответ и бьёт ещё раз, и ещё, по обеим ягодицам, а затем неожиданно наклоняется и целует порозовевшую кожу. — Какой же ты, Серёж… Ты бы себя видел, — восхищённо шепчет Тихонов, продолжая гладить попу, бёдра, языком проходится по ямкам у копчика, рукой к единственной тумбочке с дверкой и тянет на себя за ручку, в слепую ищет по полочкам ладонью, находя смазку и презервативы, кладёт рядом с собой, закрывая дверцу. Приподнимается на руках и всматривается в это прекрасное тело, которое на эту ночь полностью принадлежит ему. Ваня смотрит, разглядывает, вслушиваясь в смущённое сопение в не расправленную постель, а потом всё же резко опускается обратно, тянет чужие бёдра наверх, раздвигает упругие половинки и проходится языком по сжатому колечку мышц. Сверху доносится громкий удивлённый стон, подгоняя Тихонова к более серьёзным действиям. Лизнуть, провести по кругу, едва касаясь, легонько надавить и всё же проникнуть внутрь, преодолевая сопротивление мышц, сначала лишь кончиком, едва проникая, потом глубже, глубже, и уже всем языком нежно трахать майора, сжимая руками ягодицы и вырывая гортанные стоны. Выйти из входа, провести снова по чуть раскрывшемуся колечку мышц. — Ммм, — вырывается недовольное мычание из уст Сергея, лишь сильнее смущая его самого. — Сейчас-сейчас, мой хороший, — поцелуй в лопатку и щелчок крышки смазки, вылить на пальцы и не жалея на вход. От прохлады мышцы сокращаются, вырывая из Ивана ещё один восхищённый вздох. Указательный тонкий палец легонько входит в обильно смазанный анус, Тихонов пару раз двигает рукой, ещё расслабляя мышцы, вставляет второй палец, продолжая движения, разводит их в стороны, потом добавляет третий, второй рукой проходится по позвоночнику вверх, мнёт мышцы, отвлекая. — Давай уже, — басом подгоняет майор, на грани смущения и возбуждения. Когда пальцы выходят из него, пытается повернуться на спину, но ладошка надавливает на плечо, возвращая на место. — Хочу на спине. — В первый раз на спине будет больнее, не тот угол проникновения, — спокойно отзывается Иван, вновь поглаживая ягодицы, затем тянется к презервативам, раскрывает один, собираясь надеть, когда тяжёлая рука Майского ложиться сверху. — Дай я, — тихим шелестом персикового смущения. — Хорошо, — Тихонов сам направляет руку майора, тот в слепую, не поворачиваясь, раскатывает резинку по члену, пару раз проводит рукой по всей длине, примеряясь. — Готов? — Сергей согласно мычит в ответ, пытаясь расслабиться, тонкие кисти возвращаются на его спину, снова гладят Майского, расслабляют, затем Ваня спускает одну ладонь на бедро, второй направляя член в растянутое колечко мышц. Входит толчком на половину, останавливается на пару мгновений, поглаживая ягодицу и вслушиваясь в шипение, переходящее в тяжёлое дыхание, потом толкается до конца, ждёт ещё немного, давая Сергею привыкнуть. Майский кивает, выдыхая, и немного ёрзает, подавая знак. Тихонов вновь восхищённо оглаживает тело майора, наклоняется, вдыхает приятный запах, толкаясь раз, ещё один, набирая лёгкий темп, слушая тяжёлые выдохи вместо сдерживаемых стонов, снова выпрямляет спину и ускоряется. Вбивается в накаченное тело, потом замедляется, едва покачиваясь, снова ускоряется, выходит, резко входит обратно и снова меняет темп, не давая привыкнуть, приноровиться, скачет с бешеного ритма до нежных покачиваний, выбивая стоны, яркие и пряные, запахом корицы заполняющие всего Ивана. Чувствуя приближение разрядки опускает руку на член Сергея, надрачивая в такт толчкам, и через пару глубоких толчков кончает, кусая плечо майора. Выходит, снимая и завязывая презерватив, кладёт на пол, переворачивает тяжело дышащего Майского на спину и берёт член в рот, пропуская в глотку, даёт майору схватить за волосы и трахать как ему удобнее. Стонет, подгоняя вибрациями горла, и сглатывает, когда Сергей кончает. Смотрит снизу вверх довольно и сыто. — Блядь, — Майский хватает его за подбородок трясущимися руками, тянет на себя, целует глубоко. Ваня тянет за одеяло, всё же расправляя постель, укладывает Сергея на подушку, ложится рядом, укрывая майора крепкими объятиями и обоих мягким одеялом, утыкается в чужую шею, целуя её, и засыпает. Сергей хочет полежать с ним так подольше, пока всё не исчезло, не растворилось в сумраке окончательно, но разморенное тело быстро обволакивает сном. *** Утро тихое, с лёгким жжением в заднице и пустой холодной половиной кровати. Майский набирает воздуха в грудь, задерживает дыхание. До жжения в лёгких. До стиснутой челюсти. До мушек перед глазами. Выдыхает, когда совсем не может уже терпеть. Где-то в подкорке наивно сидит что-то мечтательное, что-то уверенное в том, что Иван либо в душе, либо на кухне, но звука воды нет, да и ванная пуста. Кухня тоже. Ты с самого начала знал, что так и будет, расслабься. Расслабься и дыши дальше. Справишься же как-нибудь, верно? Всегда ж справлялся. Но в горле молоко стоит и душит противным запахом, кислит упорно и раздражает все внутренности, парами сводит глаза, и Сергей закрывает их и скатывается по стене вниз, потому что нет, не справится, по крайней мере не сразу, да и вообще не факт, что хоть когда-нибудь станет проще, что хоть когда-нибудь это отвратное молоко отпустит его внутренности и даст дышать нормально. Не даст. Никогда, блядь, не даст. И Сергей подрывается, в душ идти не хочется, иррациональный страх смыть хоть эфемерные прикосновения и остаточный запах Тихонова заполняет мысли, майор одевается по-военному быстро, звонит другу и мчится в бар. Напивается монотонно, с уверенной упорностью вливая в себя шот за стаканом и стакан за шотом. Хочется поделиться. Вывалить всё лучшему другу, он же поймёт, не просто так он самый близкий, самый родной и надёжный товарищ за всю жизнь, но Майский не решается, а Юсупов смотрит понимающе, хлопает по плечу в один момент и отправляет Сергея домой: — Давай, дружище, я не знаю, что у тебя произошло, и понимаю, что ты не готов говорить об этом, но сейчас, я думаю, тебе пора пойти домой проспаться. Давай. Да и бар не ночной, закроется скоро. — Лёнь, а я могу у тебя остаться? — идти домой, в пустоту и душащее молоко не хотелось. Хотелось остаться в баре желательно до следующей жизни. Хотелось уснуть и всё. Аля улю. Но не домой. — Я бы с радостью, но моя сейчас болеет, она нас обоих просто выставит, — Майский вздыхает от этих слов, утыкается головой в сложенные на стойке руки. — Бля, дружище, если прям так совсем надо, я попробую её уговорить, давай? Я попытаюсь, Серёг. — Да не, не надо, буду я ещё тебя грузить, ещё поссоритесь с Нинкой, ну его, к себе пойду, — грустно усмехается майор, залпом допивая пиво. — Уверен? — Ага, — не пытаясь фальшиво улыбаться, потому что бесполезно, уверенно тянет Сергей, для пущего убеждения кивая головой. — Хорошо, пошли тогда такси вызывать, — и уже собравшегося отстаивать своё уверенное пьяное вождение Майского дёрнул за руку, потянул к выходу, осаживая, — не, дружище, потом заберёшь своё сокровище, тут стоянка платная, так что ничего с твоим байком не станется. Майор вздыхает, принимая поражение, и усаживается на скамейке у бара, ожидая с другом такси. *** Сидеть в углу зала с бутылкой пиваса оказалось удивительно приятно. Сколько он уже тут сидит? Часа два-три? За телефоном тянуться лень, но за окном небо было тёмным, ещё не звёздным, но ночным. Наверно часов 11 вечера, а может половина, кто знает. Пьяную медитацию нарушает скрежет ключей в замке, открываемой двери, ещё одних. Майскому всё равно кто там пришёл к нему, хотя где-то на подкорке он удивлённо отмечает, что запасные ключи только одни и те были в тумбочке, но утром он их не проверял, может и спёрли. В прихожей зажигается свет, кто-то проходит внутрь и громко выдыхает. — Ну и что это? — голос знакомый, режет по ушам болью и заставляет поднять глаза на вошедшего. Иван. Блядь, реально Ваня. — Я, конечно, знал, что ты иногда бываешь импульсивным и эмоциональным, но это немного перебор, Серёг, — усмехается по-доброму. — Мог бы проверить тумбочку, я же не просто так вторые ключи взял. Да ладно ключи, Серёж, мой ноут лежит на столе в спальне, тебя это не на какие мысли не навело? Ты что это думаешь, что я бы без него свалил? — улыбка нежная и одновременно язвительная, взгляд тёплый, со смешинками устремлён на майора. — Чудо в перьях. Тихонов проходит в зал аккуратно, кладёт походную сумку и портфель на диван, у которого на полу сидит майор, приближается к Майскому, опускается перед ним на корточки и треплет по волосам. Идиот. Я — идиот. Мысль счастливо пробивается в сознание, и Сергей тянется к тонким плечам, прижимается губами, втягивая Тихонова в поцелуй, жмётся к нему, гладит руками. — Блядь, — выдыхает уставши, но расслабленно, — Ванька, чёрт, — тянется снова. Целует, кусает, вылизывает. — Экий ты бойкий, майор, — улыбается. — Меня вообще утром Рогозина вызывала, нужна была срочная помощь Андрею с делом, да и между тем она отдала мне одну бумагу, мы её кстати вместе сожгли, а потом я за вещами решил заехать, — кивнул на диван и мягко продолжил, — думал ещё: не тороплюсь ли я? Не тороплюсь.