Я потерял тебя, и с той поры за мною по пятам шагает тишина. (Д. Г. Лоуренс) (1)
«Вы хотите знать, когда это случилось впервые?» «Да, – говорит Скалли. – Когда вы впервые все поняли?» Она делает глоток чая с молоком, а Гретта отвечает: «Мне было семь, а Фредерику – девять. Мы жили на одной улице и вместе сидели за партой. Не потому, что дружили, а потому, что так нас рассадили: мы даже ни разу друг с другом не разговаривали до тех пор. Фредерик, как и большинство наших одноклассников, обычно притворялся, что меня не существует. Однажды, в начале октября, когда мы были в четвертом классе, учительница крупно написала на доске таблицу умножения. Это был первый урок после большой перемены. Еще чашечку?» «Нет, спасибо», – отвечает Скалли, а Гретта продолжает рассказывать: «Я выглянула в окно. Собирались тучи, и один раз где-то вдалеке прогремел гром, словно прорычала недовольная собака. Меня не пугали грозы. Если совсем честно, мне было на них плевать. Миссис Сандерс задала вопрос. Не помню, какой. Я знала ответ, но говорить не хотела. Нет ничего хуже, чем отличаться от других, а любой семилетний ребенок, который знает ответ на вопрос для четвертого класса, отличается от других по определению. Ярко-зеленый разряд молнии прорезал небо с одной стороны, потом с другой. Я огляделась, но, кажется, никто, кроме меня, этого не заметил. И вот тогда у меня в голове начало странно жужжать». Она делает паузу, чтобы собрать со стола пустые чашки и блюдца. Скалли кивает – едва заметно – в попытке показать легкое нетерпение. «У меня никогда не получается объяснить, – говорит Гретта. – Вот я сижу на своем месте, нисколько не тревожась насчет грозы. А потом вдруг начинаю нервничать. Нет, не нервничать. Ожидать. Фредерик смотрит в окно, а миссис Сандерс снова повернулась к доске. Тучи продолжают сгущаться, а у меня внутри словно тугой узел затягивается. Фредерик не смеется, но его лицо полно восторга». Гретта улыбается Скалли. «Мне вдруг показалось, что я вижу, как он будет выглядеть через пять-десять лет», – говорит она. Скалли улыбается в ответ и мягко направляет разговор в нужную сторону: «А что потом?» Гретта продолжает: «Солнечный свет пробивается через облака и окутывает осенние кроны деревьев – так, что кажется, будто они подсвечены пламенем изнутри. В моей голове – тысячи слов. Гроза все ближе и ближе. Мысли Фредерика – теплые и мягкие, как шерсть. Он не знает, что я смотрю на него и тем более – что я его «слушаю». Он такой красивый, такой загадочный, такой добрый. Он ждет и думает: "Будет радуга"».***
11 октября 1999 года Он ненавидит себя за то, что у него трясутся руки. Утром бритва упорно пыталась выскользнуть из его пальцев, но он все же побрился – так тщательно, как мог. Его черные туфли начищены до блеска. Он расправляет пиджак, вешает его на спинку стула и выходит в гостиную. Встав у окна, смотрит наружу, но не глядит на часы. Скорее всего, ей пришлось припарковаться чуть дальше. Их все равно не ждут в церкви раньше восьми вечера. У них еще полно времени, чтобы добраться туда. А что потом? Вся сила ее решимости и пламя ее веры не могут сравниться с той глубокой искренностью и всепоглощающей любовью, на которые она способна. Теперь он понимает это. То, что он «услышал» в ней, когда она стояла около его смертного одра, запало ему в душу. Эти мысли походили на удивительный фантастический пейзаж, на звездный свет, на абсолютную радость в своей чистейшей форме, которая, взяв начало в одной точке, взорвалась, расширилась и заполнила собой все. Но в ее мыслях было и другое – отчаяние, боль, страх. Лезвие мачете, мужчина, касающийся ее виска, словно совершая крестное знамение, вода, сочащаяся сквозь песок, корабль, одно существование которого невозможно, рой насекомых, кровавые волны у ее ног, загадочные фрагменты ДНК, религиозные тексты, безумные пророчества… И наконец – он сам в ее замершем от страха сердце – в тот самый момент, когда она изо всех сил старалась не плакать и велела ему быть сильным. Ее разум полностью открылся ему, каждая мысль, каждое переживание обнажились и вырвались наружу. И все ради того, чтобы он не переставал бороться. После этой какофонии тишина кажется оглушительной. Он не выдержит, если еще хоть пять минут ему придется сидеть сиднем, «восстанавливая силы». Всю последнюю неделю он послушно глотал антибиотики, витамины и обезболивающие. Спал по семь с половиной часов каждую ночь. Настало время присоединиться к ней. Им надо работать. Ему хочется почесать заживающие швы на голове, но удается сдержаться. Он нервно меряет шагами гостиную. Стол завален папками, на содержании которых никак не получается сосредоточиться. Ему нужна она – здесь и сейчас, чтобы сделать его восприятие острее, а окружающий мир – реальнее. Они не обсуждали случившееся, что само по себе не являлось для них чем-то необычным. Он кое-что сказал ей пару дней назад, но это были просто слова – слишком завуалированные, слишком взвешенные. Кажется, все их задушевные разговоры в коридоре у его квартиры проходят таким образом. Если он зашел так далеко, что обнимал ее целых полминуты, умудрившись сказать «спасла», «пробный камень» и «цельная личность», то, в конце концов, через пару десятков лет, ему, возможно, удастся соединить достаточное количество правильных слов в одно предложение и объяснить ей, как много она для него значит. Но это куда менее важно, чем другая насущная проблема: она его самый дорогой друг, и ей причинили боль. Они еще никогда не были так близки и в то же время – так далеки друг от друга. Он понятия не имеет, как это исправить и как утешить ее. А сейчас изо всех сил старается разглядеть в темном стекле что-то, кроме собственного отражения, чтобы вспомнить, как ритмично бился внутри него пульс ее мыслей. В конце коридора слышится тихое звяканье: приехал лифт. Он открывает дверь, но оказывается, что это возвращаются домой соседи. Поскольку он уже успел выглянуть в проем, не остается ничего, кроме как поздороваться и приготовиться к паре минут мучительно вежливого разговора. Она не сильно опаздывает. Пока еще рано волноваться.***
– Фредерик, афиши просто чудесные, – говорит Кароль. Она перекидывает шарф через одно плечо и заправляет волосы за уши. – Знаю, что уже говорила это раньше, но я в полном восторге от того, что ты теперь работаешь в фонде. – Она хихикает. – Спасибо, – отвечает он и прикладывает к стене напротив двери уровень, чтобы повесить картину. Большой плакат с эмблемой «Артобер Феста» – теперь в самом центре внимания. У Ассоциации изобразительных искусств Уиспервуда всего одна неделя, чтобы собрать достаточно средств и покрыть свои расходы за весь 2000-й год. Кароль – арт-дилер фонда и новый наставник Фредерика. Все работники Ассоциации провели последние три часа, отдраивая полы, убирая пыль и украшая вестибюль здания фонда. «Я терплю этого незваного личного ассистента уже на три часа дольше, чем можно вынести. Если, конечно, не сидишь на таблетках», – думает Фредерик. – Как поживает Гретта? Вы часто видитесь? – невинно интересуется Кароль. Он убирает уровень в ящик с инструментами и копается там в поисках перманентного маркера. Руки так и чешутся вывести им что-нибудь прямо на лице Кароль, но ему нужно надписать банки с краской для завтрашних детских занятий – бесплатных мастер-классов для школьников в «Горячей картошечке Джолин». – Нет, я давно ее не встречал. Но слышал, что у нее все хорошо. В лавке в это время года жизнь кипит. Сбор урожая и все такое. – Да, конечно. – Кароль улыбается своей самой фальшивой улыбкой. – Ну ладно, я пойду. Удачи тебе завтра. – И тебе. – Фредерику жонглирует пятью банками темперы, умудрившись не уронить ни одну из них, и с облегчением вздыхает, когда за Кароль закрывается дверь. Он остался в здании один. Самое время тоже пойти домой и что-нибудь съесть. Постирать. Закончить дизайн флаеров. Или заняться макетом сайта. Или позвонить Гретте, спросить, не хочет ли она прогуляться и не нужна ли ей помощь, чтобы загрузить на ночь в хранилище все эти бесчисленные тыквы. Он открывает дверь и с наслаждением вдыхает пряный аромат, витающий в дымке осеннего вечера. Точно такого же вечера, как тот, когда он намеревался сделать предложение… «Чертов ты олух, – думает он. – Если бы она прочла твои мысли… Вышел бы небольшой конфуз, правда?» Порыв ветра чуть не сбивает его с ног и взъерошивает копну темных волос. Он должен пойти домой, лечь в свою одинокую постель и проснуться, когда наступит зима. Когда все покроется снегом, а ему будет слишком холодно, чтобы думать о чем-то, кроме перспективы замерзнуть насмерть. Да. Пройдя пару кварталов, он замечает фонарики из тыкв, выставленные по периметру двора перед маленькой лавкой, которой владеет Гретта. Клыкастые злобные морды с мерцающими в темноте глазами.***
Последний лист дерева трепещет на холодном вечернем ветру и крутится во все стороны, набирая скорость, чтобы улететь. Шелковистая ниточка – последнее, что удерживает его на ветке, – сверкает, на долю секунды поймав отблеск серебристого света луны, а потом снова становится невидимой, как исчезающая в лучах солнца паутина. Скалли останавливается на тротуаре, чтобы застегнуть пальто. Она зябко вздрагивает и поднимает взгляд на поредевшую крону дуба. До дома Малдера остается четыре квартала, а она уже опаздывает на десять минут. Тишину нарушают лишь мелодичные шорохи ветра, вплетающиеся в ритмичное постукивание ее каблуков. У нее мерзнут уши, и она жалеет, что сделала новую прическу покороче и что по глупости своей не приемлет шапки. (Ей кажется, что они делают ее голову неестественно круглой.) Желто-оранжевая луна, окутанная смогом, отражающим огни города, выглядит так, словно объелась моркови, и на ум приходят образы из детства – Луна, сделанная из сыра, и прогрызающие в ней дыры маленькие мышки. Неужели так быстро стемнело? Она до сих пор не успела привыкнуть к осени. Ее внутренние часы все еще идут в летнем ритме жарких закатов, бессонных ночей, соленых морских капель, шершавого песка. Не прошло и двух недель с тех пор, как она смотрела на покрытую рябью поверхность кровавых волн, спала в палатке, сражалась с саранчой и видела кошмары о том, что сердце Малдера остановилось навсегда. Они встречались днем. Она занесла в офис кое-какие бумаги, и они договорились о том, что вместе пойдут на церемонию прощания. И вот она здесь – открывает входную дверь его дома, поднимается на тускло освещенном лифте, выходит в коридор с желтоватыми стенами. Смутно знакомая женщина с ребенком – должно быть, соседка – разговаривает с ее напарником. Девочка с косичками в вельветовом сарафане вся светится и подпрыгивает от счастья, и женщина успокаивающе кладет руку ей на макушку. Малдер отвечает на какой-то вопрос, который Скалли не расслышала. Наконец он замечает ее, нежно улыбается, надолго задержав на ней взгляд, а она подходит к нему, берет за руку и, встав на цыпочки, целует, как будто это самый обыкновенный и привычный для них способ поздороваться. Он отвечает на поцелуй, глядя на нее с легким удивлением в глазах. Соседка уходит и растворяется где-то вдали. Малдер открывает дверь и, впустив Скалли в квартиру, помогает ей снять пальто. Но вдруг замирает. – Что? Он показывает на ее воротник, а потом на свой. На них одинаковые, застегнутые на все пуговицы темно-голубые оксфордские рубашки. «Мы слишком давно работаем вместе», – думает она и, улыбнувшись, говорит: – Тебе стоит переодеться. Иначе это будет выглядеть странно. Как будто мы специально оделись как близнецы. – Этот оттенок мне идет, – замечает он. «О да», – думает она и говорит: – У меня с собой больше ничего нет. – Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь подумал, что мы люди со странностями. Это абсолютно неприемлемо. – Конечно. – Жаль, что на тебе вообще должно быть что-то надето, – рассеянно замечает он и удаляется в спальню. «Жаль, что нам надо идти на поминальную службу», – думает она. На его журнальном столике – книга об апокалиптических предсказаниях индейцев и пропуск высшего уровня секретности, ведущий в ту самую комнату, где она нашла его, распластанного на столе, с перебинтованной головой и в двух шагах от сепсиса. В самые неожиданные моменты – когда она стоит на светофорах или выбрасывает содержимое мусорного контейнера из ванной в тот, что побольше, на кухне, – в памяти всплывает его изможденное лицо и трепещущие веки. Тогда она снова и снова думает о смерти, которая так искушала его. И не может заставить себя остановиться. Она не знала, сумеет ли привести его в чувство, и ощущение его тела, всей тяжестью наваливающегося на нее, до сих пор кажется реальным. Теперь ту комнату наверняка ни за что не отыскать – даже с картой и командой специалистов. Если ее все еще не обновили и не переделали, то это, несомненно, будет сделано в самое ближайшее время. А потом она просто исчезнет. Скиннер сказал, что ФБР собирается отправить туда криминалистов, но дальше слов дело не пошло. Они и без того были заняты – телом Дианы, которую обнаружили привалившейся к двери ее роскошной квартиры в одном из жилых зданий «Уотергейт». – Скалли? Малдер стоит у дивана и ждет ее реакции. На нем белая рубашка, темно-серый костюм и темно-красный галстук. Он выглядит почти нормально, с виду вроде бы совершенно здоров. И одет весьма подобающе для мужчины, который собирается почтить память искупившего свои грехи двойного агента. Того самого, с которым он заново открыл «Секретные материалы» так много лет назад. Она встряхивает головой. – Хм? – Готова? – Да. – Она вытягивает руку, чтобы пригладить его волосы. Он стоит абсолютно спокойно, сфокусировав взгляд на ее лице, а потом кладет ладонь ей на плечо. Она не может представить себе жизнь без него. Это открытие одновременно пугает и раскрепощает. – Я готова, – говорит она.***
17 октября 1978 года – Меня зовут Фредерик, – шепотом говорит он Маркусу, который продолжает называть его Фредди. И чуть громче добавляет, повернувшись к Барни: – Хватит наступать мне на кроссовки! А потом обращается к каждому из одиннадцати мальчишек, благодаря которым он нынче пребывает в девятом круге ада, но только мысленно: «Я не люблю играть в вышибалы». Чей-то локоть бьет его под ребра, капли пота попадают ему на щеку. «Я ненавижу играть в вышибалы», – думает он. Отец Фредерика Робертса часто твердит о девятом круге ада – по причинам, очевидным для Фредерика. Мяч пролетает мимо его головы, и он уворачивается, врезавшись в Стиви. Тот вскрикивает и со всей силы дает ему по плечу. Эрик и Джейкоб нацеливаются на мяч, реагируя на его перемещения быстро и споро. Томаса выбили, и теперь он растянулся на асфальте, как герой из мультика, которого переехало катком. Его отец может иметь в виду все что угодно – от Данте (кем бы он ни был) до карьеры оценщика страховых убытков, но Фредерик понимает, что огненные озера лавы и раскаленная сера – ничто по сравнению с принятыми у четвероклассников способами провести время на перемене. Брэд Брендл, скорее всего, начнет угрожать избить его просто веселья ради. Но это лучше, чем если ему на спину снова усядется Лукас Свонк. А попытаешься ответить им обоим – дело кончится только разбитыми костяшками и распухшей губой. Он старательно бегает зигзагами, но мяч все равно попадает ему прямо в живот. Падая, Фредерик думает, что сейчас выглядит как циркач, в которого выстрелили из пушки. Наверное, все же нет, заключает он, решив в полной мере насладиться преимуществами пребывания на импровизированной бетонной кровати. – Хватит дрыхнуть, Фредди! – орет Маркус. – Тебя выбили! Кто-то пинает ногой мяч рядом с распростертым на земле телом Фредерика. Он медленно садится, и игра возобновляется. Частички пыли и гравия взмывают в воздух вокруг него, пока девятилетки, у которых иссяк запас других форм мести и взаимного причинения ущерба, пытаются навредить друг другу хотя бы этой резиновой сферой. Когда он встает, мяч, с невероятно громким шлепком отскочивший от его левого уха, вылетает за пределы поля и укатывается прочь, прежде чем кто-то успевает перехватить его на полпути. – Твоя вина! – жалобно визжит Эрик и толкает Фредерика хилыми ручонками в грудь. – Иди доставай! Фредерик вздыхает и, осмотревшись, видит, что мяч все еще катится, направляясь к зданию школы. Он бежит, чтобы достать его и думает, что мячик удивительно похож на Юпитер. Мяч наконец останавливается прямо у ног Гретты Карлайл. Она сидит, прислонившись к стене, с раскрытым на коленях учебником по математике, держа в руках листок бумаги и карандаш. Подойдя поближе, Фредерик понимает, что она, похоже, в самом деле решает задачки в конце каждого раздела. И уже дошла до тридцатой главы, хотя они провели в четвертом классе всего семь недель. «Ненормальная», – думает он. Когда Фредерик наклоняется, чтобы подобрать мяч, Гретта поднимает на него взгляд. – Привет, – говорит она таким радостным голосом, как будто он подошел специально, чтобы поздороваться с ней. – Как дела? Он зажимает мяч в ладонях и корчит недовольную мину, услышав, как одиннадцать раздраженных мальчишек орут и требуют, чтобы он поторопился. Лукас уже приближается к нему с явственной угрозой на физиономии. Вместо ответа Фредерик поворачивается и кидает ему мяч. – Зачем ты играешь в эту игру, если так ее ненавидишь? – интересуется Гретта. Она все время задает ему такие вопросы – странные, как будто бы незначительные, но ужасно личные. И делает это так назойливо, словно у нее есть право на подобную информацию. Он в ярости от того, что им приходится сидеть вместе. Будто мало того, что она живет на той же улице, вместе с ее туповатыми бабушкой и дедушкой. Фредерик пытался не обращать на нее внимания, однако до сих пор ее это не останавливало. Но он знает, что она не станет приставать, если он просто уйдет, поэтому именно так обычно и поступает. Сегодня он устал, весь запачкался, у него звенит в ухе, и он ненавидит Гретту Карлайл с такой же страстью, с какой ненавидит вышибалы. Звучит первый звонок, и Фредерик решает пойти в класс пораньше, чтобы спокойно посидеть за партой одному хотя бы до второго звонка, пока все остальные не начнут гурьбой вбегать в кабинет. Она спокойно отпускает его. Когда он заходит в класс, там действительно никого нет. Ведущая на улицу дверь громко захлопывается за ним, как запоздалая реплика в спектакле. Оказавшись в долгожданной тишине, Фредерик с наслаждением плюхается за парту и кладет на нее голову. Вскоре звучит второй звонок, и появляются другие дети – взвинченные, грязные, угрюмые, смеющиеся. И в общем и целом – немного более озлобленные, чем они были до перемены, предназначенной для того, чтобы «потренировать навыки социализации» (как любит говорить миссис Сандерс). Томас и Джейкоб щиплют друг друга и показывают Фредерику языки. Гретта проскальзывает на соседнее место и поднимает крышку парты, чтобы убрать математику, достать тетрадь и учебник по естествознанию. Миссис Сандерс стучит линейкой по доске и, не произнеся ни слова, строго смотрит на учеников, что срабатывает как высокочастотный отпугиватель собак. Гам начинает затихать, а Гретта наклоняется к нему и шепчет: – Мячик был красным. Он похож на Марс, а не на Юпитер. Она улыбается. И Фредерик знает: так улыбается тот, кто по-настоящему хочет стать твоим другом. Он игнорирует ее. У него это стало неплохо получаться.