Никита
— Никита, — мягко и с осторожностью обратилась няня, оценивающе оглядывая меня, — зачем же вы опять явились в столь поздний час, да еще и в нетрезвом состоянии? Отец же…
— Мне плевать, что там отец! — резко кинул я, перебив женщину, о чем на утро буду сожалеть.
Мутно соображая, куда идти, где моя комната и кто я вообще, кое-как добираюсь до кровати и, не разуваясь и не переодеваясь, падаю на постель.
***
Утро началось не самым лучшим образом — мой желудок не выдержал то дерьмо, что в нём находилось со вчерашнего вечера, и решил от него избавиться. Вот бы и от жизни так легко можно было бы избавиться…
Хотя, чего я жалуюсь? Мой папа король, я принц, наслаждайся богатством и славой. Но нет, чёрт с два! Хочется… свободы. Чтобы, если появляется желание уехать куда-либо, не спрашивать помощников отца, какая программа на день. И, конечно же, практически каждый день я — надежда нашего государства, надежда всего народа, ярчайший пример для подражания. Блять, естественно, как только на камере перестаёт гореть красный огонёк, я «неожиданно» превращаюсь для отца в позор семьи, «если бы твоя мама была жива, она бы разочаровалась в тебе» и просто отвратительным человеком. Ведь я нередко выпиваю, принимаю запрещенные препараты, курю, позволяю себе набивать татуировки — одним словом веду отнюдь не королевский образ жизни.
Об этом знает лишь пару человек: моя девушка, лучший друг и няня. Остальным же, людям при дворе, обычном горожанам, в подобное лезть категорически нельзя. Может, если кто и догадывается, то скрупулезно держит язык за зубами, а иначе — суд и изгнание из страны как лжеца и предателя королевской семьи.
— Никита, быть может, помочь вам? — поинтересовалась миссис Ленруа, стуча в дверь туалета.
Миссис Ленруа, а также просто няня, сколько я себя помню, заботилась обо мне как настоящая мама. Я понимаю, ей за это платят деньги, причём немаленькие, однако тут нечто большее, чем работа. Ей уже под сорок, из-за того, что все мои двадцать лет миссис Ленруа была со мной, собственных детей так и не нажила, а муж умер десять лет назад.
— Нет, спасибо, — вставая с пола, дабы проволочиться к зеркалу, промямлил я.
Я противен самому себе. Ненавижу каждый грёбаный уголок тела, которое сейчас ноет так, что хочется выстрелить в висок; лица, которое сейчас напоминает мешок кизяка; волос, которые сейчас до чертиков растрёпаны. Это я всё сделал. Правильно отец говорит, я позор, клеймо,
ярлык фальшивости.
Где-то совершенно глубоко голос подсознания блекло шепчет, что на самом деле я добрый, забавный и до жути милый. Из-за этого мысли будто вихрем закружились, и я, взявшись за развалившуюся с новой силой голову, вышел из туалета, дошёл до своей комнаты, и уж было хотел взяться за ручку, когда услышал отца:
— Ты перешел все границы, Никита, — строго и тихо произнес он. Его спокойный тон всегда вводит меня в страх и ужас. — Почему-то уверен, что тебе всё позволено.
Я повернулся к отцу, готовясь к очередному отчету моего нахальства, и заметил, что тот уже в отглаженном костюме, с показушными часами на запястье. Значит, уже не так рано, как думал.
— Вчера вечером состоялся вечер благотворительности, на который съехались королевские особы почти со всего мира, а мой сын не присутствовал потому, что снова убивал себя, — сообщил он, выдохнув. — Мне надоело твое тунеядство. Поэтому я объявил конкурс на лучшего учителя по хорошему воспитание и в принципе хорошей жизни.
Какого учителя? Я не ослышался? В наш дом припрется какой-то хмырь и начнет диктовать, что и как делать
правильно? Мне что, отца не хватает в этой роли?
Знаете, а мне плевать. Пусть он хоть всех петухов страны приведёт сюда мне, по барабану. Либо они сбегут сразу, если не окажутся идиотами, либо рассказы обо мне им покажутся цветочками по сравнению с тем, как я буду вести себя с ними.
***
Больше всего мне не хотелось расстраивать миссис Ленруа, тем не менее поделать с собой ничего не могу — дебильная привычка: творить всё, что кажется отцу обычным делом, только наоборот. Научись играть на фортепиано — научись беспалевно употреблять, и всё в таком духе.
— Простите, что мне пришлось поведать вчерашний случай королю, — искренне виновато извинялась няня.
Её походка уже давно не изящная, волосы не блестят на свету, а зубы не идеально белые. Зато её запах и одно упоминание в диалоге о миссис Ленруа напоминает далёкое детство, в котором я был более или менее счастлив.
— Не просите прощения, вы ни в чём не провинились, — отчеканил я и, быстро обняв няню, лёг обратно в мягкую постель.
