Вредная привычка

      – Шесть пачек за день! Придурок, умрёшь же, идиот! Да как у тебя только совести хватает вообще! – да, орал Мирон знатно, у Рудбоя даже уши заложило, пока он изображал из себя сильно раскаивающегося ребёнка, который только что играл со спичками, и теперь его ругает мама. Эта самая «мама» никак не хотела успокаиваться, памятуя о том, что в прошлый раз Ваня просто эффектно свалил, после того, как сорвал первый хриплый стон с его губ с помощью покусываний в шею. Евстигнеев усмехнулся, растягивая губы в пакостной и самодовольной линии.        – Позволь, блять, узнать причину твоего веселья, – «мама» активно вела наступательную деятельность в качестве срыва своего же горла. Прожжённое одеяло поменялось на такое же, но зелёное. В комнате опять царил чёртов бардак, не позволявший просто ходить: приходилось играть в квест под названием «Дойди до Вани, въеби ему по лицу, и уйди тем же путём, не упав». Мирон успешно справился с первой частью задания, которая заключалась в том, чтобы дойти до Охры. Теперь они стояли в двух небольших шагах друг от друга, и вместо того, чтобы ударить, Мирон решил поорать, отводя душу. Он же правда волнуется, от такого количества сигарет нормальные люди умирают, а этому всё нипочём пока. Только пока. Поэтому Мирон и волновался, руша и свою нервную систему, и свой голос.        – Да вот, вспомнил, как можно от тебя свалить, – Ваня помолчал. – И насколько я помню, это довольно просто, если не сказать: даже дураку легко будет, – губы снова растянулись, только уже не в нахальной усмешке, а в похабной ухмылке. Мирон сглотнул, удивлённо приподняв брови. «Совсем как тогда в луже» – подумалось Евстигнееву. Наверное, самое время исполнить «предсказание». Он сделал шаг вперёд, а Мирон шаг назад.       – Ты чего это, а? – Ваня сделал уже два крупных шага по направлению к Яновичу. Теперь они стояли, касаясь друг друга грудью при очень глубоких вдохах. А таких вдохов было большинство, потому что близость, столь непривычная для обоих, волновала, душила горячими волнами, исходящими откуда-то из области паха. Рудбой, наконец, решился исполнить то, что крутилось у него в голове уже порядочное количество времени. Резко наклонившись и заставив Мирона чуть запрокинуть голову, он прижался своими губами к чужим, не надеясь ни на что, рискуя дружбой и расположением. Выпрямившись, Ваня зажмурил глаза и ждал. Ждал реакции. Ответит или оттолкнёт? Поцелует или ударит? Согласится или пошлёт к чертям? Как ни странно, рэпер ответил, аккуратно притягивая к себе оппонента, прижимаясь всем телом, зарываясь руками в чуть всклоченные волосы. Евстигнеев сжал Мирона в объятиях буквально до хруста рёбер, до потемнения в глазах, до появления цветных кругов. В ответ он получил такие же объятия: несмотря на меньший рост, Фёдоров не уступал другу (или уже не другу?) в силе. Когда это горько-сладкое мучение закончилось, Ваня с облегчением выдохнул, утыкаясь в тёплое плечо, вдыхая запах свежей, кажется чёрной без всяких рисунков, футболки.       Ветер теребил прозрачные шторы, снова пробираясь под одежду вместе с чужими руками, пуская мурашки вместе с касаниями, обводящими татуировки. Зелёное одеяло оказалось на полу, простыни со всё ещё не отстиранными пятнами вина сминались под тяжестью тел.       – Ты знаешь, ты моя самая большая зависимость, – выдохнул Ваня прямо в ухо Мирону, тут же начиная его покусывать и вызывая чужой стон.       Евстигнеев перебрался к другому уху и выдохнул уже в него: – Ты – моя главная вредная привычка, – снова стон, сначала Яновича, потом его.       – Я знаю, придурок. Знаю, – улыбка растеклась по губам обоих, а потом мягко перешла в полный нежности поцелуй.