Когда рассеется дым

Брайан Я притягиваю Джастина к себе, мои пальцы скользят по его спине, а губы прижаты к его шее. В нем всегда было что-то запретное. Когда я увидел его под фонарем, окутанного желтоватой дымкой, меня привлекла не его внешность. Он показался мне чем-то, что я мог бы хотеть, но никогда не хотел. Тогда я подумал: «Нахуй это», потому что Брайан Кинни делает то, что хочет, имеет кого хочет и когда хочет. Кто же тогда мог знать, что Джастин станет яблоком в моем райском саду? Кто знал, что я окажусь и Евой, собирающей плоды с запретного дерева, и Адамом, откусывающим от них большой сочный кусок, и проклинавшим про себя последствия? Кто знал, что однажды древнейшая библейская история станет частью моей жизни? Я полагаю, что вынужденные часы воскресной школе разом окупились. Я ненавидел воскресную школу. Меня никогда не интересовала Библия, но я с легкостью запоминал стихи и строфы. В подростковом возрасте Библия была моим любимым оружием борьбы с Джоан Кинни. Джастин прерывает мои мысли. — О чем ты думаешь? Я молча беру его за руку и веду в спальню. Он вернулся так… легко. Я останавливаюсь у подножия лестницы и поворачиваюсь к нему лицом. — Что? — я смотрю на него так долго и пристально, что ему, наверное, становится не по себе. — Брайан, что случилось? — Я думал, что будет сложнее, — звучит двусмысленно, но он не ухмыляется, не смеется и даже не улыбается. — Правда? — А разве нет? Он смотрит через плечо, словно проигрывая в голове предыдущую сцену от начала и до конца. После нескольких секунд молчаливого созерцания он вновь поворачивается ко мне. — Эта часть была легкой. А вот дальше будет сложнее. Он прав, потому что хотя мы снова решили быть вместе — в нашем не общепринятом, неопределенном смысле, и мы совершенно точно собираемся трахаться — обсудить, как оно будет дальше, мы не успели. И сейчас мне пиздец как страшно. В глубине глаз Джастина бушует буря эмоций, и я понимаю, что он тоже не знает, что нас ждет. Мне всегда казалось, что уж он-то точно во всем разобрался. Что всегда будет знать, куда идти и сможет подсказать и мне правильное направление. Тот факт, что он растерян не меньше меня, с одной стороны вроде бы успокаивает, и в то же время беспокоит. Возможно, Джастин и не открывал столько дверей, сколько я думал. А вообще, дело, наверное, не в том, кто за кем следует, а в том, что мы движемся вперед вместе. Я тяну его за руку, пока он не оказывается прямо передо мной. Вместе, рука об руку, мы поднимаемся в спальню. В какой-то мере это символично и, возможно, здесь есть что-то лесбийское, но мне плевать. Мы стоим перед кроватью, он сбрасывает ботинки, я избавляюсь от пиджака. Понимаю, что процесс должен идти намного быстрее, потому что с тех пор, как я прикасался к нему в последний раз, прошла целая вечность, но мы не спешим. Каждый предмет одежды снимается между длинными паузами для поцелуев, прикосновений, ласк. Казалось, что проходит множество часов, прежде чем мы полностью обнажаемся. Я упираюсь лбом в его висок и шепчу:  — Ложись на живот. Он кивает, касается моей руки и очень медленно отстраняется, оттягивая разрыв телесного контакта между нами до последней возможной секунды. От волнения и остроты ощущений у меня ноги подгибаются. Джастин ложится лицом вниз, кладет руки под подушку, а я вытягиваюсь рядом. Касаюсь его волос, вплетаю мягкие пряди между пальцами, провожу рукой по его шее и спине — точно так же, как в тот день, когда я заплатил триста баксов хастлеру за дешевую имитацию. Он поворачивается ко мне, глаза смотрят тепло и мягко. Я наклоняюсь вперед и шепчу его имя, прежде чем снова поцеловать. Сказав, что он для меня — все, в тот самый миг я будто постиг наивысшую истину, и впервые произнес ее вслух. Когда Джастин появился — как поговаривал Майкл в самом начале — мне показалось, что моя жизнь только началась. Я словно был эмбрионом, который плавал в теплой жидкой тьме, а все окружающие звуки и ощущения были приглушены и притуплены. Кто знает, может, и он почувствовал что-то похожее. Мы познакомились в ночь, когда родился мой сын, что тоже весьма символично. С тех самых пор Джастин-художник пытался расцветить смелыми яркими красками мою жизнь, когда до него она казалась черно-белой. Я касаюсь губами основания шеи Джастина, беру мочку уха в рот, покрываю поцелуями его спину. — Так необычно, — бормочет он. Я негромко смеюсь, поднимаю голову и указательным пальцем прослеживаю легкую красноту на его коже. — Это все моя щетина. Он поворачивается, чтобы посмотреть мне в глаза. — Нет, это ты сам. Я снова целую его, пропускаю волосы сквозь пальцы, провожу ногой по его ноге. Вжимаюсь лицом в спину между лопаток, когда он зарывается головой обратно в подушку. Каким бы сильным не было мое желание оказаться в нем, сначала я хочу насладиться им по полной. Хочу восстановить на карте пути, которые давно запомнил; пути, по которым я мог бы следовать с закрытыми глазами и никогда не заблудиться. Я медленно целую его спину, спускаясь все ниже. На вкус он такой же, как я помню, только лучше, потому что впервые я ценю его по-настоящему. До путешествия в страну самоанализа я и не подозревал, что всегда принимал его как должное. Я отбрасываю чувство вины куда подальше, и напоминаю себе, что хотя я не в силах изменить прошлое, у меня есть возможность двигаться дальше и извлечь из всего этого урок, чего прежде я никогда не делал. Когда я добираюсь до его поясницы, он раздвигает ноги. Приглашение, которое я с радостью принимаю. Я сползаю ниже, осторожно развожу его ягодицы, и целую там, где нежно и чувствительно. Он задыхается, выгибает спину. Интересно, когда в последний раз кто-то касался его там. Я провожу языком вокруг расселины, пробую на вкус каждую складочку, смакую, ублажаю. Если существует что-то, что Джастин любит в постели больше всего — это римминг. Помня об этом, я не спешу, чередуя легкие поцелуи и нежный отсос. Время от времени я буду прижимать кончик языка к его дырочке, чтобы раздразнить, будто собираюсь войти в него. Он сдавленно стонет, толкается ко мне, потирается пахом о простынь. Я полон решимости заставить его кончить вот так. Я запускаю руки вверх по его телу, влажному от пота и горячему от желания. Он выстанывает мое имя, я погружаюсь в него языком, выхожу и снова вхожу. Очевидно, все это слишком интенсивно, и довольно скоро я подвожу Джастина к пику. Он напрягается всем телом и, вскрикнув, кончает. Я скольжу ладонями по его спине, трогаю губами горячую кожу. Джастин тяжело дышит, почти задыхается. Дотянувшись до его шеи, я отодвигаю волосы и целую, прежде чем перевернуть лицом к себе. Его жаркое дыхание обжигает мои губы, он крепко сжимает волосы и тянет вниз, трахая мой рот языком. Благодарность ли это, или возмездие в причудливой форме… в любом случае, оторвавшись от него, я дышу так же неровно и судорожно, как и он сам. Я останавливаюсь на минуту и любуюсь им. Его глаза темные и затуманенные, губы приоткрыты, а кончик языка прижат к верхним зубам. Он выглядит… — Ты прекрасен, — вырывается у меня. Он мягко улыбается и тянется к моему уху, чтобы заправить за него прядь волос. 3начимость этого момента кажется ошеломительно новой, будто прежде у нас не хватало времени на то, чтобы оценить притяжение, химию между нами. Нагнувшись, я накрываю губами его правый сосок и нежно посасываю; когда он твердеет — делаю то же самое с другим. Я покрываю легкими поцелуями его грудь, сползаю ниже, собираю губами размазанную по животу сперму, и только затем принимаюсь за его уже наполовину вставший член. Я обхватываю его и слизываю с головки выступившую жидкость. Пальцы Джастина вцепляются в мои волосы, когда я сжимаю его яйца. Вылизываю их, не прекращая водить ладонью по члену. Джастин мелко дрожит, стонет, продолжает теребить мои волосы. Я словно поклоняюсь ему, его телу, но после всего дерьма, через которое мы прошли — вместе и врозь — он, блядь, заслужил это. Его член тяжелеет в моей ладони, я облизываю головку, прежде чем вобрать его в себя целиком. Должен признаться, что я отсасывал ему множество раз, но это почти всегда было в спешке — в основном, чтобы быстрее подготовить его… не то, чтобы мне это не нравилось. Я люблю его член и прямо сейчас делаю Джастину минет, который он никогда не забудет; звуки, которые он издает, это только подтверждают. — Не могу больше! — задыхается он. Его бедра вздрагивают, когда я насаживаюсь горлом на член почти до основания. Размеренно скольжу вверх и вниз, каждый раз чуть задерживаясь у краешка головки, кружу по ней языком. Боковым зрением вижу, что глаза Джастина закрыты, он мотает головой, теряясь в ощущениях. «Красивый» кажется слишком убогим словом, чтобы описать то, как он выглядит в данный момент. Мой член пульсирует, сочится смазкой, но я игнорирую его, потому что вполне способен подождать — я хочу быть в нем, когда кончу. Я снова беру его яйца в руки, тяну и сжимаю в одном ритме с движениями губ. Джастин отпускает мои волосы, вцепляется в простыни, выгибает спину и поджимает пальцы ног. Он совсем близко, шепчет что-то лихорадочнo и неразборчивo. Я вставляю средний палец ему в задницу, беру глубже в рот, лишив дара речи, и его бессвязные слова сменяет первобытное животное рычание, которое эхом отзывается в гулком пространстве лофта до тех пор, пока мой рот не наполняется горячей жидкостью. Я сосу его член, пока он не обмякает, а затем поднимаю глаза. Джастин весь взмок, дышит тяжело и прерывисто, но все так же охуительно прекрасен в своем пост-оргазмическом состоянии. Я ложусь рядом, мой член напряжен почти до боли. — Тебе понравилось? Он не отвечает, пока дыхание не выравнивается. — Это было… неебически прекрасно, — он смотрит на меня. Я смеюсь, слизываю капельку пота с его шеи. — Я рад. — Ты никогда… не делал этого так. Я протягиваю руку, поглаживаю его щеку подушечкой большого пальца. — Ты прав, и… прости за это. Его смех похож на мелодичный шепот. Он поднимает голову и обхватывает меня за шею рукой. Целует мои губы, подбородок. — Я хочу, чтобы ты трахнул меня. Я скольжу рукой вверх от бедер к груди и снова вниз. — Именно это и собираюсь сделать, — он тянется к моему члену, но я останавливаю его. — Нет. — Он слегка отстраняется. — Я хочу быть… Джастин улыбается — открыто, широко, и, блядь… солнечно. — Это так… — я закрываю ему рот поцелуем, опасаясь, как бы он не произнес это вслух. Одно дело — думать о таких вещах, совсем другое — говорить о них. Он прерывает поцелуй. — …горячо. Я прижимаюсь лбом к его лбу и смеюсь: — Да. Он сосет мочку моего уха, шепчет еле слышно: — И сладко. — Чуть подается назад и берет мое лицо в ладони. — Мне нравится, что ты… Я хочу, чтобы ты трахнул меня… — он целует меня в шею. — …жестко, — в подбородок. — …быстро, — облизывает мою нижнюю губу. — Как я… — …люблю, — заканчиваю я за него и в тот же миг наши языки встречаются в жадном, голодном поцелуе. Игры закончилось. Я отрываюсь от его губ, чтобы достать все необходимое из тумбочки. Он забирает у меня презерватив и, спеша, разрывает зубами упаковку, а я ложусь на бок, предоставляя ему возможность раскатать его по моему члену, выдавливаю смазку себе на пальцы и скольжу ими в его промежность. Он прикусывает нижнюю губу, чтобы не сказать то, что обычно говорит в таких случаях, но не может удержаться, как всегда. — Блядь, да она холодная! Я смеюсь, когда он ложится на спину, покрываю смазкой свой член, затем кладу руки на матрас по обе стороны от его груди, нависая над ним, давая занять позицию поудобнее. Джастин сжимает мои бицепсы, обхватывает ногами мою спину, смотрит, не отрываясь. — Готов? Он кивает. Держа одну руку прижатой к матрасу, я протягиваю другую и направляю член в его задницу. Блядь. Я пытаюсь собрать весь свой опыт, все силы, чтобы не кончить сразу же, как только знакомый плотный жар его тела обволакивает мой член. Оказавшись внутри него, я кладу руку обратно на кровать. У него снова стоит. Сделать так, чтобы Джастин кончил три раза подряд за такой короткий промежуток времени, особенно учитывая, как сильно он кончил только что — задача не из простых. Он молод, но ему далеко до секс-машины. Я медленно проникаю в него, и так же медленно и плавно выхожу. Знаю, он просил, чтобы это было жестко и быстро, и я дам ему это, но не раньше, чем полностью наслажусь тем фактом, что он здесь, что я — в нем, что я адски соскучился, и всего этого достаточно, чтобы заставить меня заплакать. Ну, почти достаточно. Я наслаждаюсь этим, жажду этого, жалею об этом, пытаюсь отложить в памяти, записать на подкорку щемящее ощущение этого. Я ловлю его взгляд, и в нем — все: наша связь, понимание того, что нужно немного подождать, а пока он наслаждается моими ритмичными толчками и знает, что как только я утолю свой голод, то сделаю, как он хочет — трахну его так сильно, что он кончит, выкрикивая мое имя. По мере того, как я наращиваю темп, вбиваюсь в него все сильнее, a наши тела все плотнее соприкасаются, я обхватываю руками его плечи и голову, запускаю пальцы ему в волосы, раскрываю его губы своими. Ноги Джастина плотно оплетают мой торс, его член зажат между нашими телами, ногтями он впивается мне в спину. Мы толкаемся, стонем и рычим. Наши скользкие от пота тела словно сплавляются вместе, в то время как мы боремся с желанием кончить как можно быстрее. Я чувствую себя разгоряченным, мокрым, окруженным его… всем — преданностью, властью, желанием, потребностью. По ощущениям это похоже на огонь, звучит как треск молнии, и за моими сомкнутыми веками нет ничего, кроме слепящих лучей солнца — белого, обжигающего, жаркого. Я не могу насытиться им, не могу перевести дух. Не могу перестать желать его. Любить. Казалось, что это тянется целую вечность. Удивительно, как нам удается продержаться так долго. Затем Джастин напрягается, начинает мелко дрожать подо мной и выплескивается себе на грудь. Он сжимается вокруг меня так невозможно сильно, что я не выдерживаю и срываюсь следом — кончаю c ослепляющей силой, глубоко внутри него. Это самый потрясающий, блядь, фан-тас-тический оргазм в моей жизни. Ожидание того стоило. Обессиленный, я обрушиваюсь на него, вжимаюсь лицом в его шею. Притискиваю к себе, целую и между глубокими рваными вдохами шепчу: — Я так, блядь, скучал по тебе. Джастин Секс с Брайаном всегда был восхитительным. Даже когда мы не ладили, все равно было здорово. Брайан хорош во многом, но в постели ему нет равных. Он — мастер и учитель. Он совершенен. Но словa «потрясающе» и «идеально» не отражают и малой толики того, что он делал со мной сегодня. Брайан целовал каждый дюйм моей кожи, ласкал и трахал меня больше раз, чем я могу сосчитать. Сегодня он поклонялся мне. Овладевал мной. Нуждался и хотел так, как никогда раньше. Даже если я очень захочу, то, пожалуй, не смогу сформулировать, каково это и что означает для меня. Это не то, что можно положить в коробку и подписать название маркером. Брайан вдавливает меня в матрас весом своего тела. Его член все еще в моей заднице. Его губы прижаты к моей шее, теплое дыхание скользит по моей коже. Я никогда в жизни не чувствовал себя настолько удовлетворенным. Интересно, где он, черт возьми, прятал это последние четыре года? Что произошло, пока я лежал в больнице? Это не чувство вины, и не любовь, обмотанная красной ленточкой посттравматического синдрома. Это что-то совершенно другое. Он изменился. И дело не только в том, как именно он меня трахал, а в том, что было «до» — что мы снова вместе и собираемся трахаться, что он наконец-то сказал о своей любви. Все это не означает, что внезапно наши отношения станут идеальными, но по правде говоря, тот факт, что он вообще это признал, сносит мне крышу не меньше его минета. Я вожу руками по его спине, вычерчиваю ломаные линии. — Брайан?  — М-м-м? Я запинаюсь, еще не зная, что хочу сказать. Но времени подумать не остается, потому что он вскидывает голову и вопросительно смотрит на меня. — На этот раз у нас все получится. Он накручивает на палец прядь моих волос. — Я знаю. Подтверждает. Признает. Любит. — И знаешь, давай не будем… заглядывать слишком далеко, — он ухмыляется, уперев язык в щеку и вжимается в меня бедром. Я смеюсь и легонько хлопаю его по плечу. — Ты знаешь, о чем я. Он вдруг становится серьезным и чуть подается вперед, я приоткрываю губы ему навстречу. Не дождавшись поцелуя, ищу его взгляд. Есть что-то отдаленно знакомое в том, как он смотрит на меня, только я пока не могу понять, что именно. Медленно-медленно он наклоняется, скользит языком по моей нижней губе, а затем все же целует меня — нежно, мягко, с любовью, отчего у меня голова идет кругом. Через минуту Брайан прерывается и прижимается своим лбом к моему. — Я должен выйти прямо сейчас, — его голос густой и низкий. — Хорошо, — шепчу я. Он приподнимается, его член выскальзывает из моей задницы. Он скатывается с меня, избавляется от презерватива, и внезапное ощущение пустоты, которое приходит всегда, почему-то сегодня кажется сильнее, тяжелее. Я поворачиваюсь на бок, а он смотрит на меня, прижимается щекой к моему лицу, и его рука снова оказывается в моих волосах. — Ты остаешься? — в его голосе звучат неуверенность и уязвимость, от этого начинает ныть в груди. Он имеет в виду сегодняшний вечер, или же… навсегда? — Я остаюсь здесь, с тобой, — это самое легкое решение, которое я когда-либо принимал в своей жизни. Придвигаюсь ближе, обвиваю рукой его талию, прижимаюсь к его груди, чувствую щекой горячую кожу. — Я люблю тебя. Он улыбается, целует мои губы. — Знаю. Понятное дело, нам есть, о чем подумать, что обсудить, к чему-то прийти, но сейчас — сегодня — кроме нас самих ничего не имеет значения. Брайан Я притягиваю Джастина ближе — когда его дыхание выравнивается, он засыпает. Мне понадобилось тридцать четыре года и долбанных десять дней в больнице, чтобы добраться сюда. И это не то чтобы в один прекрасный день я проснулся и вдруг подумал: «Когда я изменился?» — нет, все было совсем не так. Днями напролет он лежал без сознания, не двигаясь, едва дыша; я будто бы физически ощущал, как вращаются ручки, скрипят шестеренки, раздаются мягкие щелчки, и вот наконец комбинация вычислена, и сейф открыт. Внутри не было ни денег, ни бриллиантов, ни каких-либо материальных ценностей. Внутри был я — не новый или лучший — а я, нашедший смысл жизни благодаря Джастину. Другой, лучший, новый, изменившийся — называйте как хотите, но в конце концов, суть остается прежней, хорошо это или плохо. И неважно, что будет дальше, пока у меня есть он, и у него… наконец-то есть я.