blink back to let me know

Гет
Перевод
PG-13
Завершён
383
переводчик
Автор оригинала: Оригинал:
Размер:
21 страница, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
383 Нравится 16 Отзывы 74 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста

[Понедельник]

Утро. Понедельника. Просто. Потрясающе. И если бы не вчерашний день, то от того, насколько ей хорошо, Маринетт непременно бы стало плохо. Всё идёт как обычно. За исключением того, что умывая лицо, после — сидя за завтраком, она вспоминает время, проведенное после репетиции на «Либерти». Воспоминания приходят небольшими вспышками — гитара, цвета, прикосновения к ее лицу, к волосам, рукам, — и при каждом что-то внутри переворачивается. Чудом Маринетт удается проглотить завтрак, но пока она носится по квартире, собирая вещи в школу, или, стараясь усидеть на месте, нетерпеливо дёргает ногой, то сжигает все набранные калории. На этот раз подобное настроение не причина выходок Лилы или Хлои, и совсем не нужно стараться прийти в школу как можно позже. Жизнь стремительно набирает обороты, когда на тебя вдруг разом обрушиваются все волнующие события. На пути в пекарню, где-то между утренними поцелуями родителей и ожиданием Альи, Маринетт чувствует странное… жжение. Зудение. Будто бы что-то хочет из нее выбраться и единственный способ удержать это что-то внутри — не переставать двигаться, неразборчиво бормотать, раскачиваться на пятках из стороны в сторону. В голове возникает до странности поэтичный и немного вульгарный образ: стоит ей остановиться, открыть рот — и оттуда вылетит стая птиц. Всё это очень несвоевременно. — Маринетт? — зовёт ее отец. — Что такое? Волнуешься перед контрольной? Маринетт, повернувшись к нему, улыбается. — Нет-нет, ничего такого. И все птицы и бабочки возвращаются с удвоенной силой, уютно устраиваясь где-то в горле. Отказываются улетать. Родители с беспокойством на нее смотрят, и, немного помолчав, Маринетт, наконец, объявляет: — У меня есть планы на субботний вечер. Вы ведь не против? Они переглядываются между собой и снова смотрят на нее. — Конечно, нет, — отвечает Сабина. — Пойдёшь к Алье? — Ну, — Маринетт неловко чешет затылок, — нет. — На репетицию «Банды Котиков»? — предлагает папа. — Тоже нет. — Проект в школе? — Нет, нет… — Маринетт переступает с ноги на ногу, безуспешно стараясь скрыть нервную улыбку, и чувствует, как по щекам расползается румянец. — У меня свидание. В магазине становится тихо, но Маринетт почти слышит, как озаряется радостью лицо мамы. Единственная проблема, — которая на самом деле вовсе не проблема, — в том, что перед тем, как она собирается объяснить, в чем дело, в пекарню влетает Алья, переключая внимание на себя. Все в очередной раз начинает происходить так быстро, и Маринетт обещает, что да, позже она обязательно обо всем расскажет, но, по крайней мере, бабочки и птицы исчезают. Ей остаётся лишь надеяться, что родители не подумали, будто бы у нее свидание с Адрианом Агрестом. Или с Котом Нуаром. И что отец действительно понял, кого она любит, а кто причиняет ей боль. Даже если сама Маринетт ещё точно не знает. Настоящее чудо, что Алья не много спрашивает о том, что происходило после репетиции, и большую часть дороги в школу рассказывает о предстоящем проекте, который они, скорее всего, завалят. Потому что, несмотря на любовь к урокам мисс Бюстье, никому не нравится психовать в ночь накануне группового зачёта из-за одного человека, не выполнившего свою часть работы. На школьных ступенях, пока Алья говорит что-то вроде «Может, в следующий раз мисс Бюстье над тобой сжалится и не заставит работать в паре вместе с Хлоей и Сабриной», у Маринетт вибрирует телефон. Смущенная и удивленная, она достает его из сумочки, и экран загорается уведомлением о новом сообщении: утра, ма-ма-маринетт. посмотри вверх Лука. Да. Тот самый мальчик, с кем у нее свидание. О котором она все еще не рассказала Алье. Из-за чего, вероятно, уже потеряла внушительное количество очков лучшей подруги. Или вот-вот потеряет. Но говорить о таком утром понедельника Маринетт просто не готова, потому она поднимает голову и на школьном дворе видит Луку, сидящего на лестнице с блокнотом на коленях и чехлом для гитары подле себя. Лука смотрит на нее из-под челки — он всегда смотрит на неё именно так, впрочем, она не возражает — и, тепло улыбаясь, поднимает два пальца в приветственном жесте. Чудеса продолжаются, когда к ним присоединяется Нино и занимает все внимание Альи — Маринетт совсем не удивилась, узнав, что они начали встречаться, а сейчас ее мысли занимает совсем другое. Она незаметно проскальзывает в школу и, подойдя к Луке, улыбается так широко, что становится почти больно. — Над чем работаешь? — она наклоняется чуть ближе, пытаясь заглянуть ему через плечо, но тетрадь быстро закрывается и прячется в портфель, стоит ей увидеть темные линии на бумаге. — Над песней, — он говорит так легко, будто бы мог работать над чем-нибудь ещё (может быть, и мог бы, но музыка увлекает Луку настолько сильно, что Маринетт ещё ни разу такого не видела). — Над той, о которой я тебе рассказывал, помнишь? — Помню, но ведь это было так давно. — Музыка никогда не останавливается, Маринетт, — произносит он так, словно ее имя — причина, почему музыка не останавливается, после чего поднимается на ноги, оглядываясь по сторонам. — Можно я провожу тебя до кабинета? Кабинет всего лишь этажом выше, и Маринетт ещё нужно мысленно приготовиться ко дню. Но она смотрит в сторону школьного крыльца, где начинают собираться одноклассники, и тихо кивает. Маринетт всегда знала, что Лука спокоен и терпелив — не считая тех случаев, когда музыкальные продюсеры воруют чужие работы. Поэтому совсем не удивляется, что он заботливо и ненавязчиво ждёт, пока она собирается духом, барабаня пальцами по дверце шкафа и мысленно повторяя обычное «у тебя все получится». Странно говорить это самой себе, когда Тикки, которая обычно ее поддерживает, тихо сидит в сумочке, но сегодня можно потерпеть. Лука выглядит таким… влюбленным в нее. Но не таким, словно готов-расцеловать-землю-по-которой-ты-ходила, мечтаю-о-нашем-двухэтажном-доме-и-хомячках. В его взгляде только лишь готовность ждать столько, сколько потребуется. — С нетерпением жду субботы, — замечает он между делом; они идут очень медленно, настолько, что это даже неудобно, но Маринетт совсем не против, потому что так она больше времени проведет с Лукой, увидит, как он непринуждённо прислонится к стене, растягивая секунды до звонка. — Ох, да. Я тоже! — разговаривая с Лукой, Маринетт не теряет способности связывать слова в предложения, хотя нервничает не меньше. Когда он рядом, в животе трепещут бабочки и щебечут птицы. Она пока не скажет ему о том, что дома родители грызут от любопытства ногти, желая разузнать о нем все, потому как сегодня понедельник, а такие разговоры заводят в четверг, когда уже сама Маринетт будет от волнения грызть ногти. Лука смеётся под трель школьного звонка: — Наверное, тебе лучше идти. Но прежде чем уйти, он тянется к ее руке. Окна не настолько низкие, чтобы одноклассники заметили прикосновение, но достаточно широкие, чтобы любой мог увидеть, как он подносит ее запястье к губам, а потом, развернувшись, уходит, оставляя Маринетт в полном шоке. Лука Куффен. Он делает это снова и снова. Мисс Бюстье прочищает горло — нежно, но строго, как и большинство учителей. — Если ты готова, Маринетт, то мы можем начинать. Она проходит внутрь, под хихиканье других учеников, садится за парту и, упершись взглядом в столешницу, неловко поднимает руку, когда мисс Бюстье во время переклички называет ее имя. Единственное, о чем Маринетт забыла, — так это о том, что их с Альей фамилии очень близко друг к другу по списку. Стоит только Маринетт пробормотать, что она здесь, Алья придвигается ближе и с нажимом шепчет: — Расскажи. Мне. Все.

[Вторник]

Маринетт ничего не рассказывает полтора дня. В большей степени потому, что когда на тебя со всех сторон сыплются вопросы, очень трудно что-либо вспомнить. А ещё потому, что разговора за обедом в окружении не менее трёх подруг все равно не избежать. Даже Джулека будет там, что, в общем-то, совсем не удивительно, ведь она тоже принимала участие в создании планов о завоевании любви всей ее жизни. И нельзя не учитывать тот факт, что мальчик, о котором они говорят, — старший брат Джулеки. Но не она первой прижимает Маринетт к стенке. И не первая заводит разговор. Эта роль достается Алье — лучшей подруге и сплетнице в одном лице. — Повторяю: расскажи. Нам. Все. Они сомкнули вокруг столика плотное кольцо и молчали, прожигая Маринетт взглядом, пока та не сдалась. Она не рассказывает им все, потому что знать всего им не нужно, да и они никогда не поймут разницу. Говорит только о самом важном: что сказал Сайленсер, что повторил Лука, как долго она думала над его словами и как он научил ее держать любовь в себе, потому что так чувства расцветут ярче. Что его слова, как неторопливая мелодия, и чем больше она о них думает, тем искреннее они кажутся. К тому времени, как Маринетт рассказывает о прикосновении к губам, все девочки в восторге. Роуз прижимает ладони к щекам, Аликс крепко сжимает бейсболку, Милен обмахивается ладонью, а Алья выглядит так, словно на ее глазах одновременно тонет Титаник и спасаются пассажиры Карпатии. Только Джулека сидит тихо, крепко сцепив руки, но за длинной челкой восторженно искрятся глаза. Оставшаяся часть обеда — причудливая смесь планов, как приодеть Маринетт для субботы, и хитрых вопросов об Адриане, ответить на которые она не готова по многим причинам. Вместо этого Маринетт то и дело бросает на Джулеку короткие взгляды, стараясь угадать ее эмоции. Иногда встречается взглядами с Лукой. Однажды он ей подмигивает и с улыбкой возвращается к еде, а Маринетт давится соком и не знает, как объяснить, почему она покраснела и внезапно заинтересовалась столешницей. Перед звонком, пока остальные убирают посуду, Маринетт, схватив Джулеку за запястье, предлагает снова сесть за столик. По ее лицу невозможно что-либо прочитать. Маринетт неловко чешет затылок и оглядывает столовую, — чтобы Лука не заметил. — Просто хотела убедиться, что ты в порядке. Наверное, это странно, да? Джулека пожимает плечами: — Почему же? — Ну… Мы ведь все это время говорили о твоём старшем брате. Будь у меня старший брат, я бы удивилась, если бы моя подруга сказала, что он классный. — Думаешь, мой брат классный? Маринетт краснеет: — Забудь, что я сказала. Пожалуйста. Джулека замолкает. Может, действительно старается забыть, может, о чем-то размышляет. В конце концов, она чуть наклоняет голову, надевая на руки перчатки. — Он начал красить ногти, чтобы меня перестали за это дразнить. Потом сказал, что ему идет и так легче играть. Сейчас это для него привычно. То же и с волосами. Но сначала он покрасил меня. Взгляд Маринетт падает на руки Джулеки. Она хоть и замечала, что маникюр каждый день разный, но не придавала этому особого значения. Сегодня лак тёмно-фиолетовый, а безымянный палец серебристый. — Правда, очень мило, — наконец тихо говорит Маринетт, чтобы никто, кроме Джулеки, не услышал ее слов. — Но почему ты рассказываешь мне нечто настолько… личное? Джулека отводит взгляд и замыкается в себе. Наверное, она привыкла так делать перед тем, как что-то сказать, особенно если это что-то — правда. — Ему нравится, когда те, кто ему не безразличны, счастливы. Кто-то должен относиться к нему так же. Это самая длинная речь Джулеки за все их знакомство. Маринетт не знает, честный ли это совет или типичное «убью тебя, если ты причинишь ему боль», которое она ожидала услышать. — Хочешь сказать… мне нужно быть этим кем-то? Джулека лишь поднимается на ноги и, когда к ней подходит Роуз, надевает на плечо сумку. — Это не от меня зависит. Так и есть, Маринетт знает, но никак не может перестать думать об этих словах весь остаток дня. Это всего лишь свидание. И она совсем не воображает их совместное будущее после свадьбы. Но ведь она успела уже… сказать несколько романтичных слов о Луке. Более того, она даже сумела нормально поговорить с Адрианом, — а разговор с ним в девять из десяти раз превращался в глупый влюбленный бред и заканчивался желанием от досады рвать на голове волосы. В общем, звучало так, будто она его любит. Может, потому Джулека так и сказала. У Маринетт в сердце слишком много любви, и она совершенно не представляет, что с ней делать. Звучит очень самодовольно. Такое не стоит произносить вслух. На выходе из класса, почти у самой лестницы, Маринетт снова останавливает Джулеку, схватив ее за запястье, и отводит в сторону. — Ты ведь говорила о… — начинает Маринетт, и ее взгляд падает на Адриана, который машет на прощание рукой так же, как и всегда — вежливо и приятно. От его улыбки сердце все ещё немного трепещет, но не так, чтобы сильно, и без бабочек в животе, как это случалось каждый раз. Джулека следует за ее взглядом, и улыбка спадает с лица Адриана, будто бы он догадывается, что разговаривают о нем. Но, отмахнувшись от этой мысли, он возвращается к разговору с Нино и Альей. — Я лишь хотела, чтобы Лука был счастлив, — бормочет она, и простота ее слов только больше смущает Маринетт.

[Среда]

О том, что сказала Джулека, Маринетт думает долго. Очень долго. Делая домашнюю работу, отдыхая, ужиная с родителями, глядя на вечернее небо, а потом на потолок комнаты, лёжа в кровати. Даже на следующее утро, когда стоит в раздевалке и искренне желает, чтобы пустота внутри шкафчика ее поглотила. Не то чтобы мысли беспокоят, — скорее, они забираются в самые дальние уголки подсознания и выворачивают все наизнанку, когда оно и так перевёрнуто с ног на голову. Не то чтобы ей не нравится Лука — эту фразу Маринетт повторяет так же часто, как Тикки подбадривает ее перед началом очередного дня. Нравится. Он ей нравится. Иначе субботы бы не было. Но ведь девочки много раз видели, как она сходила с ума перед Адрианом, а теперь так резко одумалась и согласилась на свидание с другим парнем — с братом Джулеки, о котором она совсем ничего не знает… Боже. Маринетт точно худший компас из всех когда-либо созданных. Неужели она такая ветреная? Неужели она больше не любит Адриана, хоть и от одного его взгляда на лице появляется широкая улыбка? Неужели причиняет боль сразу двум людям? Или трем, если считать себя? — Не думала, что тебе нравятся панки. Испугавшись, Маринетт захлопывает дверцу шкафчика, которая ударяет прямо по пальцу, и, чтобы не потерять лицо, изо всех сил старается сдержать крик боли. Пока она прижимает к себе больную руку, Кагами — почему именно она? — садится рядом и внимательно осматривает ее руку: — Я видела и похуже, — говорит девушка, словно не удивленно здоровается. Если это должно было подбодрить, то явно не сработало. — Тебе просто нужен лёд. Маринетт непонимающе на нее смотрит, но руку убирает не сразу, — да и желания самой убраться куда подальше не появляется ни сразу, ни после. — Что ты здесь делаешь? — У меня тут шкафчик, — Кагами говорит так, будто бы это самое очевидное замечание, и начинает готовиться к тренировке. — А ты, кажется, снова сомневаешься. Разве я не говорила тебе так не делать? — а затем тихо добавляет: — Честно, сколько уже можно… — У тебя шестое чувство или вроде того? — Нет, лишь обычные пять, — Кагами тянется закрыть дверцу шкафчика. — Но прищемить палец дверью неуклюже даже для тебя. Значит, ты о чем-то задумалась. А если ты о чем-то задумалась, то тебя что-то беспокоит. Это азбука. Не может быть все так просто. Наверное, лучше сменить тему. — Не знала, что ты вообще обо мне думала. Кагами лишь пожимает плечами, но не так, как это делает Джулека. Маринетт даже кажется, что нужно ответить что-то остроумное, а не просто слушать. — Я наблюдаю. Вижу, когда одни чувства исчезают, а другие становятся крепче. Трудно не заметить, особенно когда ты так открыто это показываешь. Сложнее всего разглядеть, что по середине. Маринетт хмурится и идёт за Кагами на школьный двор, все ещё прижимая к себе ушибленную руку: — Неправда. И я не предсказуемая. Кагами бросает на нее короткий взгляд. И Маринетт запинается: — Ну, не настолько. — Середина — это ужасное состояние. Именно здесь все часто меняется. Похоже на подброшенную в воздух монету. Пока она вращается в воздухе, ты никогда не знаешь, на какую сторону она приземлится. Только после увидишь, — Кагами пристально на нее смотрит. Для Цуруги говорить правду так же естественно, как для Куффенов красить ногти и волосы. Девушка встряхивает головой и разворачивается в сторону спортивного зала, а ее слова эхом отражаются от стен коридора: — Ты выглядишь так, словно долгое время вращаешься в воздухе. Тебе ведь рано или поздно придется приземлиться. Реши, кто ты — орёл или решка, — не то закончишь сотрясением или переломом. Да, решает Маринетт, все ещё прижимая к себе больную руку, сегодня все хотят окончательно поставить ее в тупик. — Ты в порядке? Она, вскрикнув, снова подпрыгивает от испуга, но этим человеком оказывается не Кагами, которая вдруг решила вернуться с непрошеным советом. И даже не Лука. Это Адриан, который сначала замечает ее задумчивый взгляд, а уже потом ушибленную руку. — Прости. Ты какая-то напуганная. Что-то случилось? Ты ударилась? — Я… — Маринетт тяжело сглатывает и старается успокоиться, потому что это всего лишь Адриан. Всего лишь Адриан Агрест, который спрашивает, как она. — Я в порядке, мне просто нужен пакет со льдом, вот и все. Закрывала дверцу шкафчика и… — она нервно смеётся. — Такое часто случается. Я в порядке. — Выглядит нехорошо. Палец уже опух, — Адриан осторожно берет ее руку в свою и осматривает, поворачивая то в одну, то в другую сторону, и Маринетт не знает, отчего ее бросает в жар: то ли от прикосновения, то ли от невыносимой боли. — Провожу тебя до медпункта, — времени на раздумья он не дает — решает все за нее, как и расползающийся под ногтем большого пальца темный синяк, — и аккуратно ведёт Маринетт за собой. Это… очень мило с его стороны. Именно доброта и готовность прийти на помощь покорили сердце Маринетт в тот дождливый день. Когда они сидят на скамейке, сознательно избегая случайных прикосновений локтями или коленями, и ждут, пока медсестра принесет пакет со льдом, Адриан говорит: — Ты выглядишь очень счастливой в последние дни. В смысле больше, чем обычно. Маринетт пару раз моргает, все ещё прижимая руку к груди. — Ты о чем? Где-то за дверью шумят голоса, а Адриан смотрит на нее в тишине комнаты, и Маринетт кажется, что он видит ее насквозь. Будто бы понимает все ее чувства к нему, даже те мечты про хомячков, и все чувства к Луке, даже желание переделать подаренный им медиатор в кулон. Его взгляд одновременно тревожит и успокаивает, и Маринетт ёрзает на стуле, чтобы отогнать непрошеные чувства. Адриан встряхивает головой и кладет руку ей на плечо. Его прикосновение… согревает. Как прикосновение старого друга. — В любом случае я очень рад за тебя. Как только он отстраняется, Маринетт здоровой рукой хватает его за запястье, замирает и выдает первое, что приходит ей в голову: — Как ты думаешь, я орёл или решка? Адриан восхитительно невинно смущается: — А? — Ну… — Маринетт быстро качает головой. — Это, наверное, полная бессмыслица… Он смеётся, и Маринетт этот смех знаком слишком хорошо: так смеялся Адриан, когда над ней захлопнулся зонт, та же веселость была в словах Луки, когда они встретились в первый раз. Не то чтобы монета прекратила вращаться, но когда Адриан подвигается на лавочке чуть дальше, Маринетт видит одну ее сторону. — Ты такая забавная, Маринетт. И что-то в сердце переворачивается. К тому времени, как приносят лёд и накладывают повязку на палец, Адриан все ещё ждет в коридоре, а Маринетт объясняет слезы сильной болью и холодом льда. Трудно объяснить школьной медсестре или мальчику, который на уроках сидит перед тобой, который пытался отодрать жвачку с твоего сидения, который предложил тебе зонт и который одним своим существованием освещал твою жизнь, что монета упала. И нечто внутри так внезапно отмирает. И прощание с этим нечто ты вновь откладываешь на неопределённый срок, хотя и была готова отпустить, потому что часть этого чувства навсегда останется с тобой, будет неприятно жечь, и, наверное, никогда не перестанет.

[Четверг]

Джулека бормочет, не отводя взгляда от большого пальца Маринетт: — Прости. Не то чтобы ее слова появляются из ниоткуда. Начиная со вчерашнего утра, каждый спрашивает, все ли хорошо и нужно ли чем-нибудь помочь. Алья пошутила, что, может быть, это и к лучшему — Маринетт нужно начать думать о себе, а не о других, как случалось в девяноста девяти случаев из ста. Хлоя попыталась съязвить по поводу неуклюжести, но весь класс посмотрел на нее таким взглядом, что она лишь фыркнула и закатила глаза. А это довольно забавно — недавно Маринетт узнала, что Хлоя, увидев их с Лукой вместе, решила прекратить надоедливые издевки. Кагами ничего не сказала, но взгляд, которым она посмотрела на Маринетт в коридоре, был довольно красноречив. Адриан тоже постоянно предлагал свою помощь: носил учебники, поднос с едой, писал вместо Маринетт заметки, спрашивал, не нужно ли ей снова к медсестре. Теперь большой синяк превратился в чёрное пятнышко на ногте, время от времени напоминающее о себе лёгкой болью, но Адриан все равно с опаской на него поглядывал, будто бы это произошло по его вине. Может быть, так и есть, но ему знать об этом необязательно. Маринетт лишь качает головой и аккуратно оттягивает повязку, показывая палец Джулеке: — Теперь уже лучше. Не волнуйся. Джулека опускает взгляд на носки туфель. — Я не об этом. — Тогда о чем? — О том, что я сказала во вторник. Прости меня за те слова. — Э? — Маринетт чуть наклоняет голову, нервно разминая пальцы. — Но почему? — Потому что я… — Джулека садится на ближайшую лавку. — Ты наверняка сейчас чувствуешь многое. И это странно. И не нужно было заставлять тебя тут же разобраться в своих чувствах и сделать Луку счастливым. Маринетт смягчается. Перекладывать книги из одной руки в другую немного больно, но оно того стоит, чтобы протянуть Джулеке открытую ладонь. — Я не обижаюсь. Ты права, я чувствую многое. И это странно. Но ты не давишь на меня. Я о многом думала, многое переосмыслила и многое… эм… прекратила. Джулека ничего не говорит, но в ее взгляде ясно читается вопрос. Маринетт качает головой, улыбаясь. — Здорово, что ты так беспокоишься о Луке. Здорово, что ты желаешь ему счастья. И если от этого тебе станет лучше, то я с нетерпением жду субботы. Джулека смотрит на нее из-под челки понимающим взглядом. Словно чувствует перемены в сердце Маринетт. Почти так же в медпункте вчера смотрел Адриан и почти так же всегда смотрит Лука. Может, именно этим, помимо внешнего вида, они с братом друг на друга похожи. — Он тебе небезразличен. Просто будь к нему добра. — Непременно, — нежно, но уверенно обещает Маринетт, смотря, как Роуз уводит Джулеку за собой. Остальная часть вечера проходит незаметно. Алья часто присылает сообщения, в которых спрашивает, все ли в порядке, — а ведь она делает домашнюю работу вместе с Нино, значит, может завести разговор о том, что Маринетт просто не готова обсуждать с лучшей подругой. Лука присоединяется к ней на обратном пути из школы, шутит, будто сестра защищает его честь, и так непринужденно осматривает ее руку, что Маринетт едва замечает его пристальный взгляд. На вопрос, куда они пойдут в субботу, Лука подмигивает и говорит, что это секрет, — значит, либо это что-то настолько романтичное, о чем Маринетт не то что услышать, подумать не могла, либо он ещё ничего не придумал. А Лука очень хорошо хранит секреты и так же хорошо отвлекает внимание, так что, когда он опускает ее руку, трудно сказать что-то конкретное о его планах. У выхода из школы Маринетт останавливает Адриан, положив руку ей на плечо. И выглядит он так, будто ему… неловко. Таким Адриана она ещё не видела, даже когда он говорил, что никогда не ходил в школу и у него никогда не было друзей. — Надеюсь, я не слишком переборщил с заботой. Просто ты всегда была очень добра к другим, и я подумал, что ты заслуживаешь такого же отношения в ответ, — он чешет затылок и улыбается. — Ты хороший друг, Маринетт. И я тоже хочу быть для тебя хорошим другом. Друг не ложится тяжёлым грузом на сердце и не кажется чем-то ненужным, неважным. В этом слове столько же теплоты, сколько накопилось в прикосновениях и взглядах Адриана за прошедшую неделю. Кажется, будто бы он создан для нее, а она — для него, но без лишней романтики, свадьбы и хомячков. Будто бы он пойдет с ней вместе, куда бы она ни захотела, для этого силы дружбы вполне достаточно. Маринетт рада это слышать. На глазах наворачиваются непрошеные слезы, и она улыбается ему в футболку, крепко обняв за талию. Без лишних слов Адриан обнимает в ответ и легко треплет Маринетт по волосам, спрашивая, почему она плачет — неужели рука так сильно болит? — Ты орёл, — говорит она, пальцами здоровой руки сжимая его футболку, — а я — решка. И я люблю тебя, Адриан. Не знаю, как эту любовь описать, и не прошу тебя отвечать на нее взаимностью. Просто хочу, чтобы ты знал, что ты мне очень дорог, и я… ты мне нравишься, как человек. Сейчас я чувствую именно это. Когда Маринетт отстраняется, Адриан смотрит на нее широко распахнутыми глазами, как смотрел тогда, на пикнике, когда у нее хватило смелости поцеловать его в щеку. Он улыбается, открыто, но сдержанно. Перед тем как сесть в машину, он прижимает руку к сердцу, будто бы показывая, где теперь ее слова: — Спасибо, что рассказала мне об этом. Когда машина отъезжает, Маринетт смеётся и плачет одновременно. Она, наверное, так глупо сейчас выглядит, стоя на школьных ступеньках и балансируя на тонкой грани между счастьем и акуматизацией, но ей все равно. Она чувствует. Она чувствует все и вряд ли когда-нибудь перестанет. Маринетт глубоко вздыхает, вытирая слезы тыльной стороной ладони, и всю дорогу до дома охотно подставляет щеки лёгким поцелуям Тикки. И плачет вместе с ней дома, когда понимает, что больше не любит Адриана Агреста. В ответе на очередное сообщение от Альи Маринетт ничего не рассказывает. Потому что Алье не нужно знать всего или типичные я-сказала-он-сказал. Единственное, что нужно знать, — что она — Маринетт, что она научилась, что она любит Адриана Агреста, и что он об этом знает, и ей не хочется ни встречаться с ним, ни выходить за него замуж. Но в субботу у нее свидание с Лукой. И Маринетт думает, что с ним она встречаться не против. И, по крайней мере, начинает думать, что это нормально.

[Пятница]

Наверное, говорить о том, что у тебя свидание за два дня до свидания, — не самая лучшая идея, особенно когда у тебя двое чрезмерно заботливых родителей, желающих узнать абсолютно все о человеке, с которым у тебя свидание, и тот факт, что этот человек твой близкий друг, их совершенно не останавливает. Особенно когда твои друзья очень хотят помочь выбрать наряд, парфюм и стиль для второго первого свидания с самым замечательным мальчиком из всех, которых ты когда-либо встречала. Но есть и плюсы. По крайней мере, папа спокойнее относится к тем, кто ей нравится, волнуется не так сильно, что готов снова превратиться в оборотня и запереть дочь в комнате, чтобы никто не посмел причинить ей боль. Он внимательно слушает, задаёт верные вопросы и понимающе улыбается, когда замечает, что Маринетт начинает волноваться. Хоть она и старается, волнение прорывается само по себе, а папа знает, каково это, быть не в силах сдерживать эмоции, потому что сам через это проходил. По крайней мере, Маринетт учится завивать кудри и впервые надевает платья, спрятанные в недрах шкафа, — спасибо Алье, которая знает её слишком хорошо, и Аликс, которая смогла те платья достать. Роуз и Милен учат наносить лёгкий макияж, но Маринетт не будет слишком увлекаться косметикой: проходила ведь без неё почти пятнадцать лет, и даже если Лука немного старше, ей не хочется так быстро взрослеть. Джулека красит Маринетт ногти в тишине; к тому времени, как она заканчивает, они сияют пастельно-розовыми блестками, и в ответ на комплименты девушка что-то смущенно бормочет. Лучше всего то, что эти люди не дают Маринетт оставаться одной. Потому что остаться одной значит, думать о многом, думать о многом значит хотеть плакать, а хотеть плакать значит в самом деле плакать. Проблема в том, что все дороги ведут именно сюда. В историческом смысле в Рим, а вечером пятницы это кажется ужасно трогательным. Конечно, причин плакать нет. В Париже влюбленные девушки не плачут, — кроме, пожалуй, тех, кому разбили сердце. Просто трудно убедить себя в том, что тебе разбили сердце, если ты чувствуешь, будто бы все почти по-прежнему. Просто трудно убедить себя в том, что ты на том этапе принятия чувств, когда не можешь избавиться от ощущения пустоты там, где что-то умерло. Сложно осознавать, что прежних чувств вдруг не стало. — Знаешь, красивые девушки и хмурый вид — это не лучшее сочетание, — раздается голос сверху, но Маринетт не пугается. Она лишь поднимает голову вверх и поджимает губы, как только замечает тень в лунном свете. — Кот Нуар? Что ты здесь делаешь? Он уверенно спрыгивает на перила балкона, но близко к Маринетт не подходит, словно ожидая ее приглашения. — Пробегал неподалеку и решил навестить одну из моих любимых принцесс, — он чуть наклоняет голову и смотрит на неё в тишине ночного города. Смотрит внимательнее, чем во время битвы с Натаниэлем, то есть со Злолюстратором. — О чем думаешь? — О многом, — она освобождает немного места рядом с собой и устраивается на одном из шезлонгов. Теперь Маринетт видно не больше, чем расплывчатый силуэт, но само присутствие Кота… успокаивает. Когда дело доходит до душевных откровений, лучше слушателя не сыскать. — И ты пришел сюда явно не для того, чтобы услышать все мои мысли, — да и вряд ли бы Маринетт смогла их озвучить. Он игриво разворачивается на балконных перилах — она бы точно упала, если бы попыталась такое повторить, — и дёргает одним кошачьим ушком. — Я не против, — говорит он, сверкая глазами. — Ушей у меня предостаточно. Скажи, с твоей рукой все в порядке? Выглядит… — Не спрашивай, — Маринетт слабо смеётся и откидывается на спинку шезлонга. Забавно, что стоит ему прийти тогда, когда у неё на сердце неспокойно, сказать пару слов, и железная хватка нервов тут же ослабевает. Так, наверное, проявляется настоящее взаимопонимание, ведь взамен Кот ничего не просит. — Ну? — Кот удобно устраивается на полу, закинув ногу на ногу. — О чем всё-таки думаешь? — Я… — Маринетт вздыхает и переводит взгляд на полосатую обивку шезлонга, чувствуя на себе пристальный взгляд Кота. — Я разлюбила. Не то чтобы совсем, просто… стала любить по-другому. А потом… — она качает головой: говорить о таком неправильно. — Почему любить так сложно? — Не могу сказать, — наконец, говорит Кот после долгого молчания. — Я любил только одного человека. Ох. Точно. — Это… Ты не… — Маринетт заламывает руки, не в силах закончить вопрос. — Как думаешь, я ветреная? — Почему? — Потому что я люблю одного человека так, а второго по-другому. Ей не хочется смотреть на него, но Маринетт заставляет себя повернуться набок. Кот, кажется, совсем не злится, не расстраивается и не осуждает. Наоборот, ему будто бы любопытно. — То есть ты спрашиваешь меня, плохо ли заботиться о других? — Нет! Нет, я… Просто не знаю, как это объяснить. Мне нравился один мальчик. Сильно, можно сказать сумасшедше, я даже приготовила ему подарки на следующие двадцать дней рождения. Странно, правда? — Маринетт не может остановиться, Кот будто бы вытягивает из нее каждое слово, и она сама не знает, что скажет дальше. — Я не поняла, как так вышло, но что-то внутри умерло и… Не то чтобы мне теперь на него все равно, нет, мне все ещё кажется, будто бы мы созданы друг для друга, но не в том смысле, в котором я раньше думала, и, наверное, было глупо все это ему рассказывать, а потом… потом… Кот Нуар поджимает колени к груди, ни на секунду не отрывая взгляда от Маринетт. Если бы она присмотрелась к нему внимательнее, то заметила бы, что где-то в глубине души Кот знает, какая боль наполняет ее сердце. А если присмотрится ещё внимательнее, то поймет, что такой взгляд она уже у кого-то видела. — Появился кое-кто другой. Маринетт тихо сворачивается в комок. — Появился кое-кто другой… Кот чуть наклоняет голову. Выглядит даже мило, но Маринетт в этом не признается. — Ты много мне рассказала. — Ну, я… — она останавливается, подбирая слова. — Если ты держишь в секрете свою личность, то и мои переживания сохранишь. Он моргает пару раз, будто бы не верит ее словам. — Тогда, — Кот говорит не так, словно ему все равно, для него это действительно важно, — расскажи мне. Мальчик? Девочка? Оба? — Мальчик, он… — Маринетт чувствует, как по лицу расползается краска, как разливается по венам адреналин, а чувство вины исчезает так же быстро, как и появилось. — С ним я чувствую… Слушал музыку, под которую приятно засыпать, зная, что ты в безопасности? Вот как я себя чувствую рядом с ним. — Ты в него влюблена. Маринетт отводит взгляд в сторону. — Наверное, да. Кот Нуар всего лишь супергерой и сомнительный друг, точно не личный психолог, а потому он широко улыбается: — Что ж, надеюсь, свидания он не хуже меня устраивает? Это ведь я показал тебе тот красивый вид, — он приподнимает бровь. — Тот супер сюрприз. Маринетт смеётся. По крайней мере, пытается. — Не будь глупым, Котенок. Ты устроил то свидание для ЛедиБаг, а не для меня. Что такое? Почему ты вдруг загрустил? — Ничего, просто… она меня так называет. Маринетт не произносит ни слова. — Ой. Кот Нуар поднимается на ноги и, подперев щёку рукой, смотрит на луну. — Может, когда-нибудь во мне тоже что-то умрёт. — Нет, нет, ты ведь… — она аккуратно встаёт и подходит к нему ближе, но дотронуться не смеет — потому что боится, он тогда сразу от неё убежит, будто бы этого разговора и не было, да и без прикосновения Кот чувствует, что она рядом. — Просто позволь сердцу делать то, чего оно хочет. Он несколько раз повторяет её слова, сжимая и разжимая балконные перила. Просто позволь сердцу делать то, чего оно хочет. — Ну, — наконец, произносит он, — хорошо, но только если ты сделаешь то же самое. После разговора, более глубокого и задумчивого, чем обычно, Кот Нуар уходит, легко потрепав её по волосам. Говорит, что сохранит в тайне ее чувства и что выполнит свою часть сделки, если Маринетт будет рассказывать ему о том мальчике. Она смотрит, как Кот растворяется в темноте ночи, поднимает два пальца в прощальном жесте и наконец решает проверить сообщения. Оно только одно, от Луки: «Встретимся в шесть?» Кот Нуар позволит сердцу делать то, чего оно хочет, только если Маринетт сделает то же самое. «В шесть звучит здорово».

[Суббота]

До шести часов вечера у Маринетт Дюпен-Чен предостаточно времени, чтобы перебрать все наряды и вспомнить каждый неуклюжий поступок, который она когда-либо совершала, и к 17:45 ни одно из этих дел ещё не окончено. Распущенные волосы мягкими волнами лежат на плечах — она ещё не решила, какую прическу сделать; Маринетт крутится перед зеркалом и думает, не чересчур ли она будет выглядеть в плиссированной юбке и не слишком ли просто в кроссовках. И не зря ли она так наряжается, — а понять трудно, когда за улыбкой и пронзительными голубыми глазами Лука скрывает почти все, включая планы на сегодняшний вечер. Оказывается, что для окончательного решения нужно лишь пять минут видеозвонка с Альей, даже если последние несколько часов Маринетт провела, переписываясь с девочками и делая фото, спрашивая совета у каждой. Потому что через пять минут раздается стук в дверь, отец говорит, что к ней пришли, и Боже, Маринетт остаётся только догадываться, о чем он говорит с Лукой, какие вопросы задаёт и какие фото показывает (только бы не те из фотобудки). В последние нервные секунды Маринетт хватает сумочку и пиджак, чудом правильно надевает туфли и издает полусмех-полувскрик сквозь крепко сжатые зубы. Алья только улыбается с экрана: — Иди к нему, девочка, — и сбрасывает трубку. В её словах уверенности больше, чем в самой Маринетт. Но скоро уверенности прибавится. Когда Маринетт спускается по лестнице, то замирает под пристальным взглядом Луки — он долго смотрит на нее, и приходится позвать его по имени, чтобы выдернуть из мыслей. Лука одет очень аккуратно, просто, как и она сама, и на пару мгновений Маринетт забывает, как дышать. Не важно, сколько раз она его видела, сколько вечеров они провели за глупыми шутками, общаясь по душам и слушая музыку. Есть тонкая грань между мальчиком с медиаторами Джагеда Стоуна и тем, кто собирается провести с ней вечер. Во всяком случае, это нормально для первого свидания. Наверное, так и должно быть. — Пойдем, — наконец говорит Лука, тепло улыбаясь и чуть кивая головой, и ведёт Маринетт за собой, положив руку ей на плечо. Она бросает короткий взгляд на родителей, которые весело поднимают вверх большие пальцы. Может, вечер пройдет хорошо. Лука ведёт её в центр города, и на всём пути Маринетт ощущает его лёгкие прикосновения — на талии, запястье, между лопатками. Перед тем, как перейти дорогу, он останавливает её, вытянув вперёд руку, а в метро приобнимает и тихо шепчет: — Тебе идёт клетка, — он оглядывает её с ног до головы, но делает это быстро и ненавязчиво; Маринетт, старающаяся рассмотреть Луку получше, ему в этом явно проигрывает. — И не думаю, что видел тебя с распущенными волосами. Немного испуганная, Маринетт проводит по ним рукой и начинает рыться в сумочке. — О нет, я хотела… — Тебе идет, — может, это легкий комплимент, может, Лука старается её приободрить, но Маринетт чувствует волну облегчения. — Выглядишь прекрасно, — говорит он, смело выдерживая её взгляд; на выходе из метро Лука без колебаний берёт Маринетт за руку и ведёт в небольшое кафе. Сердце трепещет, и она сжимает его руку в ответ, не говоря ни слова. Кафе спрятано в сердце города — тихое, чуть винтажное место с мягким освещением, легким меню, деревянными половицами, скрипящими от каждого шага, и витринами сладостей. Музыка здесь совсем не похожа на ту, которая нравится Луке, — скорее, Маринетт под такой ненавязчивый ритм делает уроки. Но затем тот кивает головой на сцену в противоположном углу и говорит, что пару раз в неделю хозяева разрешают подниматься на неё всем, кто желает выступить. Музыка, поэзия, пение — не важно. — Они не очень любят рок, — говорит он вполголоса, отодвигая для неё стул, и развязывает бабочку на шее. Маринетт смеётся, с признательностью занимая место, и изучает висящее на стене меню. — Но им нравится твоя музыка? Лука усмехается, — отчего Маринетт снова начинает нервничать, — и достаёт из бокового кармана кошелёк. — Можно и так сказать. — Значит, ты хотел сегодня выступить? Он задумчиво хмыкает, смотрит на сцену, потом на Маринетт. — Может, в другой раз. Сейчас у меня есть дела поважнее. Маринетт прячет широкую улыбку, отводя взгляд. Не важно, как сильно она настаивает, Лука смотрит на неё ласковым взглядом, с которым трудно спорить, и говорит, что он платит и что возражения не принимаются. Не потому что он мальчик, а потому что он искренне того хочет. Потому что он пригласил её на вечер и в этом вся прелесть. К тому же, так Маринетт может рассмотреть его получше, проникнуться льющейся из колонок музыкой, и когда Лука возвращается, она почти витает в облаках. Под столом они постоянно сталкиваются коленями — отчасти потому, что сидят очень близко, отчасти потому, что ей хочется быть так близко. Потому что за короткое время она привыкла к его прикосновениям. На свидании с Лукой быть легко. Не нужно ничего скрывать, за исключением обычного волнительного беспокойства, не нужно оправдывать призрачные ожидания, воображать, будто бы это судьба и они созданы друг для друга. Можно спокойно провести время, общаясь с мальчиком, который ей нравится и который делится едой, и каждый раз, когда она смеётся, смотрит так, словно в её глазах сияют звёзды. И, кажется, будто в его глазах тоже мерцают звёзды. Во всяком случае, это точно не отражения лампочек с потолка — Что такое? — шепчет Маринетт, замечая, что Лука, подперев подбородок рукой, смотрит на нее слишком долго. Он медленно моргает, качает головой и указывает в сторону двери. — Ты не против, если мы возьмём десерт с собой?

[Вечер субботы]

— Знаешь, — говорит Маринетт, сжимая в руках коробку с наполеоном и кремом-карамелью, — это ведь ты должен был проводить меня домой. Если она забавная девочка, то Лука просто забавный мальчик. Он такой радостный, пока они сидят на набережной Сены. — Ну, — отвечает он, барабаня пальцами по грифу гитары, — мне нужно было кое-что взять. Корабль где-то вдалеке, покачивается на волнах, но его можно разглядеть, если чуть прищуриться. Маринетт искренне надеется, что ни Джулека, ни Капитан Куффен их не видят. — Ночью здесь тихо, можно услышать всё. — Как романтично, — не подумав, говорит она и тут же закрывает ладошкой рот. По щекам расползается краска, но фонарь довольно далеко, а значит, её румянец никто не увидит. Улыбаясь, Лука наклоняет голову, будто бы говоря «Ты правда так думаешь?». Будто бы эти слова он ожидал услышать. Зажав медиатор между пальцами, он возвращается к перебору аккордов. Маринетт хочется задать миллион вопросов, но она не знает, можно ли задавать их на первом свидании, будет ли второе или нет. Почему Лука пригласил её, если знал о чувствах к Адриану? Счастлив ли он так, как того хотела Джулека? Знает ли он, что Джулека желает ему счастья? Верит ли он в судьбу или в то, что некоторые люди созданы друг для друга? Как он думает, они созданы друг для друга? Мечтал ли он когда-нибудь о свадьбе и хомячках? До нее он кого-нибудь любил? А её любит? По-настоящему её любит? Вместо этого она откладывает в сторону коробку с десертом, поворачивается к Луке и спрашивает: — Какой цвет ты сейчас играешь? Непонятным образом он умудряется ослабить бабочку, не прерывая игры. — Розовый, — шепчет он, не поднимая взгляд. — Странно… Я редко слышу розовый. Только здесь. Только с тобой, — он смеётся. — Ты, должно быть, содержишь в себе все звуки, Маринетт. — Я? Нет, ты шутишь. — Не шучу. Ты влияешь на меня больше, чем думаешь. Лука играет, а Маринетт кончиками пальцев проводит через дырки в джинсах по его коленям. Чтобы вновь почувствовать прикосновения, потому что прислониться к нему, когда он играет, неправильно, и не важно, как сильно ей того хочется. Она говорит, не прерывая музыки: — Знаешь, что сказал мне папа? Он сказал, что… что если ты кому-то нравишься, то этот кто-то будет очень нервничать рядом с тобой. И это знак, потому что он тоже хочет тебе понравиться. — Правда? — говорит он и берет несколько тихих аккордов. — А я не очень нервничаю? — Не думаю, что когда-нибудь видела, как ты нервничаешь. Ты всегда… спокойный. Лука поднимает на неё взгляд. — Значит, ты думаешь, что мне не нравишься? — Эм, — Маринетт напрягается, — н-нет, я… Мне кажется, что ты просто хорошо скрываешь волнение. — Буду считать, что это комплимент, — он останавливается и нежно щелкает её по лбу. — Не путай сдержанность с равнодушием. Она не знает, что это цитата, но все равно морщит нос. Лука только улыбается и возвращается к игре. И какую бы мелодию он не играл, она точно розовая, потому что отражается и резонирует где-то внутри. Маринетт чуть наклоняется, стараясь согреться от ночного холода, и тянется за наполеоном. — Надеюсь, ты меня сюда ещё раз приведёшь, — говорит она в перерывах между укусами, иногда слизывая сахарную пудру или заварной крем с большого пальца. Пирожное почти такое же вкусное, как у папы, но всё-таки с выпечкой Дюпен-Ченов ничто не сравнится. — И я услышу, как ты будешь играть на той сцене. Лука приподнимает бровь, а музыка рассеивается в речной глади. — Приглашаешь меня на второе свидание? Маринетт пару раз моргает, тяжело сглатывает и ёрзает на месте, не в силах поднять на него взгляд. — Да. Если ты хочешь. — Хочу, — тихо говорит он, но она всё равно его слышит. — Я… — чтобы сдержаться, требуются невероятные усилия; если Коту можно было рассказать все, что было на уме, на Луку это вываливать не стоит. — Я о многом думала. — Понимаю, — Лука улыбается, больше себе, чем ей, и неторопливо играет лёгкую мелодию. — Расскажи мне. Маринетт не знает, музыка ли тому причиной, или его слова, или то, как хорошо он её знает, но Лука будто бы вытягивает из неё слова, располагая к себе случайным взглядом или лёгкой мелодией. Она придвигается ближе, пока их колени не сталкиваются, и если наклониться чуть ближе, можно услышать, как в корпусе гитары рождаются звуки. Но Маринетт не наклоняется — только барабанит пальцами по коленям. — Рада, что ты не считаешь поход на каток первым свиданием. Ты заслуживаешь лучшего. — Лучше чем что? — Чем… — она убирает недоеденное пирожное в коробку и прикусывает ноготь большого пальца, собираясь со словами. Даже если знает, что польются они непрерывным потоком. — Чем просьба пойти со мной потому, что я согласилась на то, чего не хотела, и из-за меня ты чувствовал себя лишним, ведь я не замечала тебя, потому что следила за Адрианом, прости, пожалуйста, за это… — Маринетт, — мягко говорит он, и музыка постепенно затихает. И, конечно, она его слышит, но не может перестать говорить. — Прости, что так долго вращалась в воздухе и не знала, какая сторона монеты выпадет… — Совсем не понимаю, о чём ты говоришь. — И ты мне нравишься, — она мнётся и надеется, что тушь на самом деле водостойкая, как клялась в том Роуз. — Правда. Но я не понимаю своих чувств, не понимаю, почему они такие и почему они меня смущают, если всё так очевидно. И я хочу пойти с тобой на второе свидание и, может быть, даже на третье… — Маринетт. — Хочу услышать, как ты играешь, и хочу сходить в то кафе, чтобы увидеть тебя на сцене, хотя выпечка у них хуже, чем у папы… — Я тебя услышал, но… — Я даже не думала о хомячках, о Господи… Одной рукой он берёт её за подбородок, другой обхватывая гриф гитары, и наклоняется так близко, что Маринетт забывает, как дышать, а когда старается посмотреть на него, перед глазами всё плывет. — Маринетт, — снова шепчет он, переводя взгляд на её губы, и целует. И она не знает, почему время замедляется на несколько секунд и почему он так легко и вежливо может заставить её замолчать. Единственное, что она знает, — его глаза чуть приоткрыты, когда она, наконец, закрывает свои. Когда Лука отстраняется, Маринетт не открывает глаза и чувствует, как он смущается, волнуется, все ещё сжимая в руке гитару. — Теперь… — он слабо выдыхает. Ей кажется, что его слова громкие настолько, что она услышала бы их из дома. — Теперь понимаешь? Когда Маринетт открывает глаза, он пристально на неё смотрит. Лука закусывает нижнюю губу, будто бы жалеет о том, что сделал, и как бы ей не хотелось, чтобы он перестал волноваться, он выглядит слишком мило. Но кажется, ещё чуть-чуть, и она упадёт, поэтому Маринетт прижимает ладони к лацканам его пиджака. — Думаю, да. Но хочу быть уверена. Чуть подумав, он наклоняется во второй, и, засмеявшись, в третий раз. Маринетт желает, чтобы Лука мог выполнять несколько действий одновременно и ему не пришлось бы убирать её руки и тратить так много времени, убирая гитару в чехол. Но когда он снова подходит к ней, то обхватывает руками лицо, притягивает за талию, не смея отойти в темноте, и целует так, как нужно целовать, когда любишь. Так, как она любит. Он целует, целует, целует, и Маринетт с ног до головы накрывает волной щемящей нежности. Кожу покалывает от полноты чувств, и Маринетт думает, что это самый бескорыстный и самый эгоистичный поступок Луки, и только он один знает, как сохранять баланс между двумя крайностями. Наверное, сейчас его губы в сахарной пудре и помаде. Отстранившись, он не убирает рук и совсем не дышит, хотя несколько секунд назад целовал её так, будто без поцелуев не сможет жить. — О-ох, — все, что Маринетт может сказать, касаясь пальцами своих губ. И снова заикается. — Да, — шепчет он, прижимаясь лбом к её лбу, — ох. Она переступает с ноги на ногу, всё ещё в его объятиях, ужасно рада, что оставила волосы распущенными. — Лука? — М-м? — Что… — Маринетт тяжело сглатывает и кладет руку ему на грудь; под её ладонью быстро колотится сердце, хотя сам Лука выглядит совершенно спокойным. Сдержанным, но не равнодушным, как и говорил. — Что ты сейчас слышишь? Лука беззвучно смеётся и лбом утыкается ей в плечо. — Я слышу тебя, Маринетт. Я слышу всё.
Примечания:
Отношение автора к критике
Приветствую критику только в мягкой форме, вы можете указывать на недостатки, но повежливее.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.