mindless

      — Да брось, я тебе всё равно не скажу. И вообще отстань. Закажи пиццу.       Мирон приподнял вверх брови и улыбнулся уголком рта. На синяк смотреть всё ещё было ужасно. Руки непроизвольно начинали чесаться. Впервые появилось такое разрозненное чувство: на это хотелось смотреть и в то же время хотелось вернуть тоналку назад. Глеб вздохнул и прикрыл глаза, слушая, как Мирон разговаривает с девушкой из доставки. Интересно, а боится ли она отправлять людей к нему в квартиру? Не, глупо немного, но всё-таки… страх он вещь такая. Кто-то боится высоты, даже находясь в очень безопасном месте, кто-то пауков, даже безобидных. Почему? Необоснованно. Так боится ли она?       Сейчас ему хочется думать о других. Он даже вспоминает отца. Каково сейчас отцу? Он вообще заметил, что сына нет, или для него проблемы наркоты сейчас релевантнее, чем собственное дитя? Лет в шесть он говорил, что любит. Но, если человек любит, то может ли он так себя вести? Так, что бы его ребёнок чувствовал себя лучше у своего насильника, чем с ним? Или любовь всё-таки от этого не зависит? Странная это вообще штука.       — Мирон…       — А, что, малой? — закончив вызов, отреагировал Мирон и подошёл к нему ближе, протягивая руку к волосам.       — А что с отцом, ты знаешь?       — Чего это ты вдруг о нём вспомнил? — с неприязнью, но интересом, спросил на это Мирон, огладив его чёлку. Глеб дёрнул головой.       — Просто… вспомнилось, не знаю. Так что с ним?       — Жив, насчёт здоров — не знаю. По крайней мере около двух недель ко мне он не приходил, — говоря ко мне, Мирон имел ввиду всю его сеть. Лично к нему, конечно же, никто не приходит, а тем более какие-то там пьяницы, с которых и нажиться нечем. Однако как-то Мирон контролировал этот бешеный поток желающих отлететь в другой мир. Глеб точно знал, что он мог отправить в два мира. Из одного можно выйти путём ломки, из второго вернуться невозможно. Интересно, а сколько убийств висит именно на его плечах? Они точно есть.       — Ладно.       Мирон оглядел Глеба немного обеспокоенным взглядом, вспомнил недавнюю его паническую атаку — по-другому объяснить он это не мог, — и, хмыкнув, ушёл в спальню, потрепав напоследок его по голове и сказав:       — Малой, не переживай. Алкаши — самые живучие твари на свете.       Одна из вечных проблем Мирона состоит в том, что он не умеет подбирать слова. Сказал бы он хотя бы не «твари», а «люди», так сразу стало бы хоть немного полегче, но в итоге скребущий осадок остался ещё сильнее. Глеб поджал губы и опустил голову.              Мирон бодро принял заказ, поставил коробку на стол и отвернулся за тем, чтобы взять тарелки. Глеб, словно проснувшись от очередного потока своих мыслей, оперативно снял красную полосочку защиты и быстро забрал один кусок.       — Ты руки мыл?       Глеб фыркнул, пережёвывая, из-за чего чуть не подавился. Мирон немного нахмурился и подошёл, чтобы выдать лёгких профилактических пиздюлей, своровать -отнять — пиццу и отправить в ванную, но Глеб его опередил. Он быстро вскочил со стула и, запихивая еду в рот на ходу, побежал мыть руки. Стоить ли говорить, каким тяжёлым взглядом ему глядели в спину.              — Послезавтра идёшь ко врачу. Точнее по врачам.       Глеб закатил глаза и цокнул. Хорошо, что ему огласили эту информацию уже после еды и аппетит себе он не испортил.       — Я здоров. И вообще, хочешь что-то сделать — плати.       — Как платить? — заинтриговано спросил Мирон, удобнее усаживаясь на стуле.       — Дай сигареты.       Теперь цокал и закатывал глаза уже Мирон, а потом ещё отрицательно махал головой. Солнце садилось. Из-за этого комната залилась кровавым светом. Но всё же очень чарующим и красивым. А сам он закурил.       — Знаешь что? — Мирон, оживившись, ожидающе уставился на Глеба. — Это нечестно! Это, ёбанный в рот, несправедливо!       — А где ты видел справедливость, малой?       Глеб издал звук больше похожий на хрюк, нежели его постоянный фырк и сложил руки на груди, грузным взглядом уставившись на пепельницу по центру стола.       — Хоть где-то, но она есть. Мир должен находиться в балансе, — пробурчал он. — Именно поэтому всё же справедливость есть.       — Например? Расскажи мне какую-нибудь справедливость из твоей жизни? Даже если она и будет, мне кажется, что она будет мнимой, — флегматично отозвался Мирон, стряхивая пепел.       — Ты ничего не знаешь о моей жизни, — грозно сверкнул глазами, Глеб повысил голос и вскочил со стула, ударив ладонями по столу. Мирон повёл бровями, прикурил и откинулся на спинку стула, ровным и железным взглядом уставившись на вскочившего.       — Я не знаю её детально, да. Ты прав. Однако у меня есть на тебя всё досье. Ты родился в местной больнице. Родился раньше практически на целый месяц из-за чего у тебя в детстве были проблемы со здоровьем. Мать работала на трёх работах, вскоре от чего-то скончалась. Не хочу говорить тебе от чего, информация эта тебе не понравится. Ты в возрасте восьми лет остался один с отцом, который начал усиленно пить, — вещал Мирон с такой же холодностью, словно подписывает условия какого-то договора. Глеб стоял в той же позе, опираясь руками на стол и сдерживал слёзы. Слушать про свою жизнь ему не хотелось, но он жадно слушал, словно не знал всё это сам. — После отец впервые попробовал наркотики. Это было ещё до меня. А может и не впервые, но тогда он попал в больницу с отравлением. А точнее передозировкой. Даже не могу представить где в это время был ты. Надеюсь в школе…       — У учительницы, — негромко выдохнул Глеб, закрывая глаза, чувствуя одинокую слезу скатывающуюся по щеке.       — Хорошая, видимо, женщина. Так или иначе, но потом твой отец опять начал работать, а вскоре подсел уже на мои наркотики. Тогда ты был в классе шестом, седьмом. Но, раз ты начал курить в пятом, до этого тоже всё было не гладко. Кое-как ты сдал ОГЭ, зачем-то пошёл в десятый класс. Встретил меня. Не могу сказать, что я очень хороший человек. Я к себе отношусь более менее трезво. Так что, малой. Где справедливость в твоей жизни? Или ты решил страдать за всех?       — Замолчи. Замолчи…       Мирон покачал головой и затушил сигарету. Глеб продолжал стоять, опустив голову.       — Так или иначе, но не забудь про врача. И не смей с собой что-либо делать.       — Из-за тебя? Разбежался.       Мирон улыбнулся и кивнул, а после встал из-за стола, задвинул стул и пошёл в спальню, попутно притянув к себе Глеба за подбородок и чмокнув его в щёку.       Ураган. Тайфун. Глебу так хотелось штиля или хотя бы бриза. Больно было слушать про свою же жизнь, детально, не как Мирон говорил, а именно детально представлять себе те сцены. Смерть матери. Он уже толком не помнит её лица, но помнит запах медикаментов и убитые лица родителей… горестно ему до сих пор. А когда отец в первый раз попал в больницу? Учительница пригласила его пожить у себя, она была очень мила, по сей день она его любимая учительница по литературе… но… но она сказала, что у отца проблемы со здоровьем, язва открылась или ещё что-то… она не говорила про это… Да всё это. Слышать и проживать — разные вещи. Мирон слышал, ну или читал, нет разницы. А Глеб проживал. Каждый момент, потому что это его жизнь, и Мирон прав… не было толком справедливости в его жизни, а если и была то какая-то относительная, какая-то… мнимая.       — Ты столько на меня нарыл, — сказал Глеб, заходя в комнату. Лежавший на кровати Мирон поднял на него взгляд. — Зачем это тебе?       — Малой. Я уже говорил, что ты мне нравишься. Гм… очень нравишься. А я одержим вещами, которые приносят мне удовольствие. Я хочу знать тебя полностью. И как бы это не звучало для тебя пугающе, но я хочу, что бы ты был моим. Думаю, что ты это уже понял, но всё же.       — Просто так присвоишь себе человека? — Глеб закрыл за собой дверь и подошёл к кровати, сел на неё с краю.       — Не думаю, что это будет очень просто, однако я в этом уже преуспел. Но пока что ты мой не полностью, — нежно закончил он, проведя пальцами по его спине.       — Я живу у тебя. Ты знаешь, что я ем, мою биографию, забираешь меня после школы, то есть контролируешь весь мой день. Тебе мало?       — Я не хочу тебя контролировать, малой. Я хочу, что бы ты был моим.       — Но тебе нравится меня контролировать.       — Не спорю, — быстро согласился Мирон, довольно кивнув. — И что? Ты всё ещё недостаточно мой.       — А когда будет достаточно? — Глеб обернулся на Мирона и посмотрел ему прямо в глаза. С вызовом. Стойко.       — Гм… не знаю. Может, когда ты не захочешь от меня уходить…       — Мечтай, — фыркнул Глеб и уставился в окно.       — Мечтаю, — действительно мечтательно отозвался Мирон и огладил его спину, а после приблизился поближе и обхватил его живот руками.                     Вообще непонятно каким боком, но этот день пришёл, и Глеб сейчас сидел рядом с каким-то кабинетом в больнице. В частной и хорошей больнице, где врачи, проходя мимо, мило улыбались. Даже Мирону. Ему в первую очередь. Врач, который прилепливал к нему, Глебу, присоски, вроде бы кардиохирург — Глеб в этих врачах вообще не разбирается, — сказал, что вроде всё нормально, но полноценный диагноз придёт через два дня. Ещё был врач, который, как беременной женщине, смазывал ему живот и водил какой-то штукой. Говорил что-то про повышенное содержание чего-то там, потом ещё упомянул отклонение от нормы ещё где-то, в поджелудочной что ли, но в итоге Глеб понял, что там не всё печально, а очень даже хорошо, особенно учитывая его прошлый уровень жизни. Эти результаты так же придут через два дня, как и все другие.       Сдавать кровь — из вены и из пальца — было самым настоящим испытанием. Иррациональный страх просто кружил Глебу голову. Он себе всё шептал, что бывало и больнее, намного больнее, чего какой-то там укол в палец… Потом, пока в каком-то кабинете была длинная очередь, Мирон отвёл его сделать прививку от гриппа.       После посещения уролога Глеб думал, что хуже уже не будет, он вымотался полностью, а его ещё слали куда-то и слали… одно радовало — небольшие очереди. Частная же. И ещё обрадовало, что хрен знает какой по счёту и по названию врач сказал воздержаться от полового акта некоторое время и выдал рецепт на какой-то препарат и диету назначил. Лекарство — мазь или свечка или что ещё — Глеб так и не понял, — но ему уже всё нравилось (не ебаться). Мирон особо расстроенным не выглядел. Видимо, он это итак предполагал. Но всё же Глеб знатно шуганулся, когда врач сказал что-то про геморрой. Ему прям стало страшно и он даже забил в телефон название препарата. На всякий случай. Мирон усмехнулся, кивнул и позвал на выход, попрощавшись с врачом. Культурный.       Вообще Мирон ходил за ним везде хвостом. Или головой. Просто везде ходил, как матери носятся с пятилетними детишками. Сперва Глеб хотел от этого раздражаться, но вскоре понял, что оставаться один на один с врачом ему ещё страшнее. Такая поддержка в виде Мирона стала какой-то необходимой. Врач говорил: «расскажи… а было ли…», а Глеб супился, прятал голову в ворот толстовки и смотрел в стол. Тогда-то Мирон и пригождался. Да и вообще он разряжал эту обстановку похоронную.       Последним на этот ужасно сложный день выпал стоматолог. Зная себя, Глеб предчувствовал несколько слетевших пломб и много кариеса. Да и, если говорить честно, зубы у него частенько ныли. Не прям так, что болит невыносимо, а вот просто порой ноют.       Пока Мирон что-то заполнял в бланке рядом с милой девушкой врачихой, одетой в светлую одежду и с торчащими тёмными лоснящимися волосами и такими же глазами, эта девушка проверяла Глебу зубы и говорила другой врачихе какие-то цифры и прискорбные слова.       Прискорбные. Глеб услышал слово кариес раз пять где-то или больше…       — Зубы не болят? Вот здесь, нет? — спрашивала девушка, указывая какой-то серебристой штукой на какой-то зуб. Глеб махал головой и смотрел в потолок. — Ладно, думаю, больно тебе не будет, — Глеб понял, что избежал уколов в десну и уже этому сильно обрадовался. — Пломбы какие ставить?       Больница платная, поэтому на бесплатные Глеб и не рассчитывал, но какая ему разница — за всё платил Мирон, он и выбирал. В итоге девушка ему кивнула, сказала принести что-то другой врачихе — слово вроде легко выговорить, но оно сразу же вылетело из памяти — и начала настраивать кресло.       Глебу стало страшно.       — Может не надо? — прорезался у него наконец голос. Девушка посмотрела на него сперва немного тяжёлым, а потом насмешливым взглядом.       В воздухе витал этот ужасный запах медикаментов, словно бетон в спирту. А ещё здесь было ужасно светло, а это огромное кресло и неподалёку разные пыточные инструменты для зубов создали ещё одну волну ужаса. Хотелось вжаться в кресло, выпасть через него на пол и по-тихому свалить.       — Могу и не делать, кариес в дальнейшим просто разрушит весь зуб, он у тебя будет болеть и его придётся вырывать. А новые зубы уже не вырастут, — страх усилился в сто крат. — Сладкое любишь? — Глеб посмотрел на неё практически исподлобья и ничего не ответил, за него ответил вставший Мирон.       — Любит. Зубы не вылечишь — мармелад не получишь, — сказал он и взлохматил Глебу волосы, а потом обезоруживающе приятно улыбнулся девушке. — Я всё заполнил, вручаю его в Ваши прекрасные руки.       Очаровательная и уже очарованная девушка польщёно улыбнулась и принялась за свою работу. Глеб печально и многострадально вздохнул и открыл рот. Здесь все знали, кто такой Мирон, поэтому вели себя с ним очень обходительно, а он в ответ так же становился милым человеком. Или у того сегодня просто хорошее настроение. Было не особо приятно, но боли как таковой он и правда не чувствовал, а от того, разглядывая потолок, думал о всём, что приходит в голову. В основном о ждущим его за дверью человеком.       Когда милая девушка его попросила проверить пломбу, не мешает ли та, то он страдальчески выдохнул.       — Что такое? Больно?       — Два часа же есть нельзя! — вспомнил Глеб и ещё раз взвыл. Девушка одарила его весёлым взглядом, сдерживая рвущийся смешок. Но другая врачиха позади засмеялась в открытую.       — Пломба тебе как? Не мешает? Зубами подвигай.       — Не, норм. Не мешает, — сказал он, оглаживая языком новую пломбу. Кисленько.       — Тогда можешь идти. Про два часа ты и так вспомнил, и ещё полчаса не пить.       Глеб, вставая со стула, взвыл, посмотрел на милую девушку врачиху детским обиженным взглядом и пошёл к выходу. Так как это был последний врач они должны были поехать домой, но Глеб запросил у Мирона моральную компенсацию.       — Мармелад не куплю. Ещё не все зубы залечил. К тому же нельзя есть. Гм… можем в кино пойти, тут недалеко кинотеатр.       — Э, и что мне там делать без попкорна?       — Кино смотреть? — скептично отозвался Мирон, огладив Глеба по макушке.       — Тогда напиток хотя бы нормальный нужен.       — Вода. Через полчаса. Как раз пока доедем, пока билеты купим, на места сядем — время пройдёт.       — Так пить же можно через полчаса! Чем тебе кока-кола не вода? Её же пьют!       — Вода.       — Я с тобой не разговариваю.       Следующий сеанс, как загуглил Глеб, должен был начаться через пару минут, из чего следовало, что они не успевали. Но Мирон в этом проблемы не видел. Кинотеатр находился в торговом центре, а это отличное время, чтобы подобрать какую-нибудь тёплую одежду.       В таких магазинах Глеб не был. Ему конечно же было пофиг, сколько на него Мирон потратит денег, но ему всё же было плоховато, когда он увидел цену на обычную радужную шапку. Полтора косаря за обычную шапочку. Радужную. За неё триста рублей отдавать — кощунство, — а тут полтора косаря…       У Глеба сердце кровью обливалось, когда Мирон ему дал пуховик за сорок тысяч. Глебу было жалко деньги. Вот просто жалко. За что? Его прошлый пуховик стоил как шапочка и прослужил ему несколько лет. Хороший был пуховик, жаль пропал… В итоге Мирон догадался правильно использовать вечно пытающуюся что-то подсказать девушку. Он просто всучил ей Глеба и сказал подобрать ему несколько комплектов на холодную осень и зиму. В любой ценовой категории. А сам пошёл за кофе.       Глеб его молча проклинал, потому что его дёргали как тряпичную куклу, то снимая, то заново что-то надевая. И постоянно спрашивали, словно он президент и от его слова зависит судьба целой страны, а то и нескольких! На двадцатой минуте он устал конкретно, поэтому начал оглядывать свою мучительницу новым взором.       Её звали Александра. У неё тёмные волосы до плеч, слегка волнистые. Улыбка какая-то птичья, губы тонкие, глаза хомячьи, шея тонкая, фигура очень хорошая. Доска немного, но всё по эстетичному выгнуто. В целом мордашка у неё хорошая и Глеб толком не понял, почему тогда не испытывает никаких особых к ней эмоций.       Тогда он решил повторить свой эксперимент, ему как раз сейчас свитер искали. Он нашёл глазами другую привлекательную девушку за кассой. Чем-то она напоминала Гагарину. Светлые волосы, аккуратно уложенные на голове, несмотря на карэ, небольшие губы, нижняя слегка пухлая, глаза светлые, какие-то серые и большие. Ну красивая же. Глеб на неё смотрел и думал, что в постели её видеть бы не хотел совершенно. Он даже специально украдкой посмотрел на грудь девушки за кассой и пятую точку Александры, но опять же реакции особой не последовало. А вот Мирона хотелось вспоминать. Его волосы на груди, на руках, на ногах не вызывали никакого отторжения, а наоборот казались нужными в его личном эстетичном плане. Плоская и в меру накаченная грудь всплывала весьма охотно перед глазами и вызывала желание по ней провести.       Глеб тряхнул головой и, пока Мирона нет, начал искать глазами других мужчин. Ему как раз уже подбирали обувь.       Мужчина нашёлся быстро. Какой-то ариец с кудрявыми тёмными волосами и загадочным шоколадным взглядом. Немного смуглый и слегка накаченный. Он выбирал себе ремень. Вот его хотелось потрогать, на его тощую жопу хотелось смотреть, даже горло немного запершило.       — Не жмёт?       Глеб был рад, что его отвлекли, на этом он решил и закончить эксперимент. Александра принесла ему сапоги, потом ещё сапоги и ещё кроссовки. Сапоги сразу же отбраковались, а вот кроссовки принялись за милую душу и тут даже денег на них было не жалко. Очень удобные, пластичные, весьма приятного внешнего вида. Это осенние. Потом, поняв его предпочтения, она пошла искать ему зимние.       Вернулся Мирон, принёс с собой воды и свою гаденькую, уже по привычке, улыбку. На самом же деле она была заразительно очаровательной. Именно так она влияла на девушку, которая совершенно его не узнала. Когда узнают Мирона, то это понятно сразу. Понятно по появляющейся в воздухе нервозности, по прыгающему взгляду, каменным чертам лица. Человек начинает паниковать и пытаться как-то подсмотреть и в тоже время избежать общения. Девушка же чувствовала себя абсолютно прекрасно и постоянно советовалась с Мироном, доставая его этим. Глеб радовался чужому горю и абсолютно себя за это не корил. Так вот он чувствует и что вы ему сделаете?       — Ещё мы выбрали вот это и…       И Глеб сам охуел от того, как много они на самом деле выбрали. И вообще он ничего не выбирал, он местами кивал или качал головой. Мирон оглядел вещи, сам отбраковал две какие-то не особо впечатляющие его и вскоре всё это оплатил. Пока он ходил в машину, чтобы оставить в ней все покупки, Глеб рассматривал стенды перед кинозалом с популярными мультфильмами этого года и поглощал водичку.       — На какой ряд брать билеты?       Глеб даже дрогнул. Мирон часто появлялся подобно призраку, но сердце всё равно ёкнуло. Как можно так быстро и тихо ходить?       — Не на последний.       В итоге они оказались практически на последнем ряду, но с него всё было отлично видно, никто не загораживал экран своей головой и детей было крайне мало. Хотя взрослые ведут себя иногда хуже, чем дети, сейчас всё было прекрасно и ничего не мешало насладиться хорошим кино. Даже Мирон не мешал, а он сидел рядом и… не приставал.       — Скучное кино, — отозвался Глеб, выходя из зала.       — Тебя ничем не удивить, да, малой? Но так-то да, где-то через чур много спецэфектов, даже смешно порой было.       — Например, когда мужик отлетел на машину от одного удара, а у той разбилось стекло и разлетелось во все стороны?       Свои эмоции после фильма они изъясняли друг другу, пока шли до машины, и только возле неё Глеб понял, что это было… так просто. В том смысле, что буднично. Он, даже не это имел в виду. Он даже толком понять не мог, что он имел в виду. Просто он настолько уже сблизился с Мироном, что никакое действие уже не вызывает в нём бывалого отторжения. Теперь не хотелось постоянно пихаться, показывать факи и демонстративно молчать. Этот этап прошёл и казался каким-то глупым. В общем, можно подумать, что они стали друзьями… Глеб резко подумал о том, что скоро станет воспринимать их отношения уже по любовному. И, хоть эта мысль была понятна и естественна, всё же она пугала. Даже не пугала, а волновала.       — Что заказать, малой?       Глеб блуждал по сайту ресторана и называл разные названия, даже не представляя, что это вообще такое.       — Куриный жульен — это что?       — Там грибы, сыр. Курицу я даже не чувствовал, когда ел. На любителя вещь.       — Не ел. Заказываю. А…       Список пополнялся по мере их приближению к дому. Мирон честно не понимал, куда Глеб будет запихивать всё, что поназаказывал.       — Слушай, можно заказать потом ещё раз, зачем всё сразу-то? Ты ж не съешь.       Но Глеб был жадный, а до чего он и сам не понимал. Он хотел всего и понемногу, но заказывал много и вообще реально понял, что всё это не съест, но микроволновка специально для этого и придумана. Или не специально, а вроде бы случайно её придумали, да какая вообще разница-то? Главное, что такое чудное изобретение есть на свете.       Ещё на свете есть душ, в который идёт Глеб, пока Мирон озвучивает весь список девушке из ресторана. Курьер должен быть в течении часа? Ну, наверное, в течении двух часов, потому что списочек там здоровенький.       Не успевает Глеб толком смыть с себя шампунь, как в ванную заходит Мирон, подходит к стиральной машинке и просто, опираясь о неё, смотрит, как моется Глеб. Ванна квадратная, в том смысле, что очень даже угловатая и пол в ней ровненький — уменьшает шанс поскользнуться.       — Как ты вошёл?       — Ключи.       А как же ещё? Глеб вздыхает и продолжает смывать с волос шампунь.       — Ты так и будешь здесь стоять? — выключив воду, спрашивает он.       — А что, нельзя?       — Я тебя намочу, — угрожает Глеб и берёт в руки своё оружие — душевую лейку. Одной рукой тянется к переключателю горячей воды.       — Я же ошпарюсь, — жалобно тянет Мирон, но уходить никуда не планирует, продолжая стоять в той же позе, только руки на груди складывает.       — Тогда я холодной, подойдёт?       Мирон его лукаво оглядывает. Ждёт. Глеб тоже ждёт. А потом всё-таки включает воду и поток струи ударяет Мирону куда-то в шею или чуть ниже, в область ключиц. Вода быстро меняется с тёплой на холодную. Глеб наблюдает за тем, как мокнет Мирон и садистски улыбается. Ему нравится. Ему в кайф.       Мирону кажется тоже нравится его решимость прекратить жить, поэтому он скалится сам, всё-таки сжимая зубы — вода реально ледяная, — и быстро снимает с себя домашнюю футболку, закрываясь — защищаясь — ей, подходит к Глебу и кладёт свою руку на его, из-за чего вода теперь бьёт холодной струёй по ванне.       Глеб вскрикивает и быстро тянется выключить воду. Ногам холодном. Но Глеб доволен. Мирон тоже.       — Раз я мокрый, то и надо домыться, — говорит он.       — Домывайся, — отвечает Глеб и хочет выйти из ванной, но ему не дают это сделать руки на его руках.       — Мне не нравится как ты помыл волосы. А бальзам? У меня есть. Ты тоже моешься.       — Иди к чёрту.       — Я итак у себя дома, настрой воду потеплее, если не хочешь задубеть, я пока штаны сниму.       Не, Глеб его посылает конечно же, но воду настраивает. Ему на самом деле самому захотелось под тёпленькое, желательно даже горяченькое. Мирон долго ждать себя не заставляет, становится позади, практически не попадает под тёплую воду, но стоит очень близко, так что Глеб чувствует холод, причинённый им, своей спиной.       — Не, так не пойдёт, — говорит Глеб, берёт лейку и поворачивается к Мирону. — Ты холодный, — осуждающе говорит он. И нет в этом ни капли заботы, только волнение к себе любимому. Он поливает Мирона тёплой водой, специально небрежно, так что в итоге вода попадает и на его лицо.       Мирон, скалясь, вырывает лейку у того из рук, прижимает его к себе и грубо целует в губы. Языком вторгается к нему в рот, толкаясь с языком Глеба. А потом, прежде, чем его оттолкнут или укусят, отодвигается сам, довольно улыбаясь до глубоких носогубных складок.       — Ты как зверёк какой-то. Так и хочется тебя тискать и кормить, — говорит он, промывает его волосы, а затем возвращает ему в руки лейку и тянется за бальзамом.       — Звери кусаются и переносят бешенство.       — Бешенства у тебя нет, а кусаться тебе никто не запрещает, — охотно говорит Мирон, втирая бальзам в его локоны. Волосы в руках становятся слишком податливыми, гладкими и блестящими. Вскоре он забирает обратно лейку и смывает бальзам.       А потом Глеб вылезает из ванны, вытирается, краем глаза наблюдая, как моется Мирон, вспоминая свои рассуждения, свой эксперимент, в ТЦ. Голый Мирон смотрится куда органичней какой-то голой девушки, представленной воображением. Если забыть, что порой творит Мирон, то его хочется. Хочется… обнять? Даже поцеловать, в принципе, можно.       Мирон, явно довольный вниманием к себе, заканчивает принимать душ и выползает из ванны, как раз тогда Глеб и решает свалить из комнаты.       Только он надел на себя последний атрибут домашней одежды, так в дверь сразу звонят и не сложно догадаться, что это доставка. Можно было подумать на соседей — но нет. Они к нему ни за что не сунутся. Можно было подумать, что к Мирону по делам кто-то — Ваня, скажем, с каким-то вопросом. Но за всё время такого ни разу не было. Все вопросы Мирон предпочитал решать вне квартиры. Зачастую, как понял Глеб, он сидел в том кафе или баре, или как это там ещё назвать, где Глеб впервые потерял свою девственность.       Поэтому Глеб воодушевлёно пошёл открывать двери, поздоровался с доставщиком, принял всю заказанную еду и крикнул Мирону, чтобы тот пошёл оплачивать. Курьер провожал Глеба заинтересованным взглядом и слегка задумчивым встретил вышедшего к нему в одних шортах Мирона. Не узнал, но… но что-то такое промелькнуло. Читал, слышал. Мозг порой думает быстрее человека. Да и какая разница, Мирон оплатил заказ и попрощался с курьером, а гадать узнал ли тот его или нет он не собирался. К слову скажу, что мне это тоже не известно.       — Ты уже жрёшь.       — Кушаю, — поправил Глеб, что-то пережёвывая и параллельно открывая какую-то коробку. — О, это чшо?       — Куриный жульен, — отозвался Мирон, сев за стол. Он протянул руку к коробкам, задумчиво их разглядывая. В итоге решил взять уже открытую картошку.       — Странный он какой-то, — сказал Глеб, оглядев чашечку с куриным жульеном таким взглядом, словно тот пообещал ему миллион рублей за фотографию с ним. С таким недоверием короче…       — Тебе с ним не дружить. Не суди еду по внешнему виду.       Глеб и не судил, но ему не понравилось. А на вкус понравилось. Вкус интересный. Лучше, чем пицца с одноимённым названием. Мирон не согласился, ему вот пицца куда больше нравится.       — На вкус и цвет товарищей нет.       — На вкус и цвет фломастеры разные.       — Причём тут фломастеры?       — А причём тут товарищи?       Логично. Этот момент они опустили и продолжили есть. В Глеба влезло больше, чем он планировал, но всё же меньше, чем он заказал. Ничего, останется на завтра, послезавтра. К тому же Мирон же тоже ест, поэтому еда не пропадёт.       Потом Тёма написал, спросил жив ли Глеб. Ну правильно, Глеб же написал Тёмычу, что его ведут на пытки ко врачам. А ещё он оскорбился, потому что друг вместо поддержки отправил стикер.       — Мармелад! — так резко воскликнул Глеб, что подавился каким-то салатом, который очень увлечённо уплетал, уже практически понимая, что скоро лопнет. Но он жадный такой, что пиздец. Волк голодный. Сколько волка не корми — всё равно в лес смотрит. И Глеб смотрит. На еду. И сердце его плачет, что он всё это съесть не может. А дети в Африке… а мы циничные твари и на других нам немного наплевать. Глеб вроде понимает, что плохо быть там эгоистичным, но он такой получился. Добрый, но эгоистичный. У него вот это отлично вместе сочетается.       — Что мармелад? — Мирон резко поднимает голову, не понимая к чему тут мармелад, он вообще сидел в телефоне и думал о чём-то своём. Он уже даже забыл о чём.       — Ты не купил!       — А ты не все зубы вылечил, — тут же отзывается Мирон, рефлекторно, а потом прокручивает в голове информацию, слегка улыбается и снова пропадает в телефоне.              А потом они опять лежат на кровати, каждый занятый своим делом, но Глеб опять же в изголовье, а Мирон у того в ногах, головой на ляжках. В комнате витает запах чего-то ленивого. Еды и спокойствия. В сон клонит. Глеб широко зевает, думая, что шесть вечера прекрасное время для сна. Мирон к этому лоялен, у него очередные дела, поэтому он лишь целует в коленку и вскоре исчезает из квартиры.       Просыпается Глеб где-то полдвенадцатого. Квартира всё ещё принадлежит ему и Филиппу. Ещё раз набивая себе рот, Глеб разговаривает с кактусом о всём насущном. О проведённом дне. Оказывается, кактусы отличные слушатели. Но диалог поддержат не могут.       Ночью одному в квартире как-то… одиноко? Ночью Мирон обычно уже возвращался, а сейчас его нет. Глеб фыркает при мысли, что ему скучно и одиноко без Мирона и он даже за него немного волнуется. Но эти мысли он отгоняет. Смотрит на холодильник. Золотистый, высокий. На дверце содержит пять магнитиков. Мало. Глебу скучно, он их передвигает, а один крепит на бок холодильника. Там что-то про «жрать» было. Что-то в ненужном контексте. Вроде «хватит».       Не хватит, но в Глеба больше опять не влезает и он бродит по квартире. Изучает в ванной шампуни, гели и бритвы. В большом коридоре рассматривает небольшой шкафчик, где завалялась какая-то книга, мелочь, туалетная вода, статуэтка. Ещё Глеб там нашёл аптечку. Её он переместил на кухню, взял стул, загнал эту самую аптечку как можно выше и как можно дальше. Потом заставил её кружками. Кружек было не особо много, но они были.       — Чего не спишь?       Мирон пришёл немного под шафе. То есть немного пьяным. Пьяным до степени «добродушный бомж с района». Ну знаете, такие подойдут, вежливо попросят подсобить чем-то, поддерживают любой разговор, улыбаются, как мишки плюшевые, но выглядят правда… одежда драная, грязная, вроде отвращение от них появляется, прям блевать тянет, но смотришь на их доброе-доброе лицо, скорее всего с множеством морщинок, с узкими — потому что опухли — глазами, красным носом. Дядя Ваня, здрасьте, нет, полтичок не дадим.       Вот и Мирон пришёл такой. Добродушный, улыбчивый, податливый, мягенький. В другом смысле мягенький. Как синоним податливого.       — Наклюкался.       Но Глеб к пьяным всегда относится с преувеличенной настороженностью. Всё это, конечно же, из-за отца. Отец пьяным не такой добрый, а даже когда добрый, то это бывает такая мнимая доброта. Всё же никто не знает, что может взбрести в голову пьяному человеку. Вот Глеб не знает, поэтому к Мирону близко не подходит, закрывает за ним двери, проводит подозрительным и немного укоризненным взглядом в комнату.       Ложиться рядом он не хочет. Как бы пахнет. Глеб вспоминает пьяного себя и думает, что от него тоже тогда ведь несло. Но от отца несёт хуже, а от Мирона терпимо. Он сравнивает и понимает, что спать толком не хочет. Не хочет спать, потому что спал и потому что ложиться не хочет. Рядом. С ним. С пьяным телом. Давайте так. Это не Мирон. Это пьяное тело.       Глеб берёт книгу и сбегает на кухню. С рыженьким приглушённым светом он сидит, иногда кидая взгляд на Филю и читая вслух ему некоторые моменты. Время бежит вроде бы заметно, тянется крайне медленно, хотя произведение оказывается увлекательным. Оруэлл. А потом Глеб видит рассвет и понимает, что время шло медленно, но оно уже прошло, а книга прочитана практически на половину. И спать хочется. Уже вот хочется.       Точнее не спать. Глеб себя обманывает или наоборот нет… он не определился. Глаз один немного дёргается, он ощущает у себя под глазами мешки, пробует держать открытыми веки. Ресницы мешают читать, и Глеб сдаётся.       Он вздыхает, оглядывается, ища, чем бы сделать закладку, находит салфетку. Сойдёт. Он её рвёт, подкладывает на нужную страницу, кладёт на стол и, сдерживая зевок, потому что всё-таки спать не хочет — он так решил, — идёт спать. Мирон лежит на своём краю кровати, забрав одну треть одеяла.       Глеб лёг и забрал три третьих.              В школу он проспал. Ну, оно и понятно. А вообще смысл идти? Два дня — один из них сегодняшний — и каникулы. Мирон просыпается раньше, сонно толкает Глеба в бок, говоря переться куда-то там — школа — слишком сложно произносимое слово, к тому же он его просто напросто забыл, — а потом легко поддаётся на уговоры Глеба.       Уговоры простые: «Из-за тебя не спал», «На следующей неделе каникулы», «Ходил ко врачу». Мирон спросонья принимает все три довода, не перечит и вскоре засыпает заново. Глеб за ним.              — Малой, я сильно вып… напился? — Глеб видит, что у Мирона похмелье и по-садистки ухмыляется. Ни капли сожаления в нём нет. Только самодовольство. От чего он и не знает. Ну, а кто знает? Чувства вещь такая — нелогичная. К тому же у него уже психическая травма. Не у него одного.       — Могло быть и хуже, — важным голосом отвечает Глеб. — Мне казалось, что с тобой можно было тогда делать всё что угодно.       — Ты в школу не пошёл, — чтобы не чувствовать себя особо виноватым, Мирон переводит тему.       — Утром с тобой можно было делать тоже всё что угодно, — ухмыляется Глеб, но всё же поясняет утренние причины.       Мирон вздыхает и с барского плеча позволяет остаться и завтра. А потом они завтракают. Где-то в час или два дня — самое время для завтрака. Просто немного позднего.       — Как книжка?       — Интересная. Слушай, а у меня же целая неделя каникул.       — Да, будет когда к зубному пойти. Запишу тебя на завтра.       — Да бля… я имел в виду, что ты целую неделю, если следовать заветам врача, не будешь меня ебать.       Мирон вздыхает и его губы расползаются в улыбке. Не довольной, а просто в какой-то улыбке, которую никто не звал, но она сама выползла. Он опирается подбородком о руку и кивает.       — Да, малой, твоя жопа будет цела. Как насчёт рта?       Глеб показал фак и клацнул зубами. Мирон кивнул. Завтрак подходил к концу.              «Я жив» — это надо было написать обязательно, чтобы Тёма там не волновался в школе. А Тёма ведь и правда волнуется. Глеб им очень дорожит, как другом, потому что, начиная с класса пятого, они постоянно вместе. Друг познаётся в беде? Тёма много раз проходил этот тест. Всегда успешно, поэтому Глеб просто не может заставлять друга волноваться.       А вообще это не весь их разговор. Ещё Глеб писал Тёме о выпавшем ему на голову счастье — Мирону запретили его ебать. Тёма как-то скептично — это чувствовалось даже сквозь телефон — его поздравил и сказал особо не расслабляться. И потом обвинил его в том, что он, Тёмыч, теперь один сидит. К нему уже математичка успела прикопаться. Словно он чего-то знает.       «Держись бро» — отослал Глеб и получил смайлик «фак» в ответ.       А потом надо было возвращаться в мир, где Мирон записывал его к зубному, а после с кем-то очень долго переписывался с самым сосредоточенным лицом. Глеб решил отложить телефон — от него уже голова болела — и окунуться в мир книг.       Находиться в комнате с Мироном стало уже очень привычно. Ну лежат на одной кровати, или сидят за столом на кухне, у каждого свои дела — они друг другу не мешают, хотя вроде бы и рядом.       Мирон опять съехал куда-то в район живота Глеба, постоянно копошился, меняя позу. Нормально лечь рядом было не для него, а вот лежать поперёк кровати — то, что надо.       — Я отъеду. Приеду поздно, — говорит он, впрочем продолжая щекотать-колоть своей лысиной чувствительный живот Глеба. Они не голые, но домашняя большая футболка сильно высоко задралась. Возможно, сделала это не сама.       — Опять в стельку? — без особого интереса спрашивает Глеб, даже не поднимая взгляд со строки, которую читает.       — Это было ещё не в стельку, но постараюсь принести себя как можно более трезвым.       — Боюсь представить, какой ты в стельку.       — Гхм… пою блатные песни, качаюсь как маятник, еле стою на ногах, очень упёрто что-то доказываю, хотя бы то, что Пушкин и Дюма — один и тот же человек, и меня не переубедить. Хм… могу приставать.       — Один и тот же человек? В каком месте? — опомнился Глеб и наконец-то отвлёкся от книжки. — Это как вообще они в твоей голове в одного человека превращаются?       — Я ещё не пьян, чтобы объяснять это и придерживаться данной теории.       — Конспирология. А в астрологию веришь?       — Только вместе с конспирологическими теориями. А так — нет. Хуйня.       На том и порешали. Глеб вернулся к чтению Оруэлла, а Мирон вскоре начал собираться и после неспешных сборов куда-то свалил.              Глеб себя суицидником не считал, хотя иногда был к этому близок, но раньше он не знал точного времени, когда вернётся это лысое существо, а сейчас он точно знал, что не скоро. Что дела. Ему как бы говорили из дома не выходить, но что это за запрет такой? А погулять? А выпить? Глеб не суицидник, но он уже давно просто не гулял по району. Просто один или с Тёмой. Одному даже не хотелось, к тому же было почему-то страшно, но вот с Тёмычем.       Тёмыч не одобрил, но всё-таки согласился. Бухло он не одобрил вдвойне, но Глеб наподворовал у Мирона себе где-то рублей двести, поэтому к Тёме пришёл с начатой бутылкой водки — самое дешёвое, но весьма эффективное.       Тёма, от греха подальше, повёл Глеба на их место. Глеб не сопротивлялся.              — Вот он пришёл пьяным, а я чем хуже? Ни-че-м. Я его даже лучше, поэтому мне можно. Он недавно вообще у меня стал сигареты отбирать, будто бы его кто-то спрашивает!       — Бросал бы ты реально курить.       — А сам-то? — скептично отзывает Глеб, приподнимая бровь, как Мирон. Сравнение из головы он выметает и отпивает прямо из горла. Обжигает. Ещё бы мармелада. Спирт бьёт по носу и вспоминается запах пьяного Мирона. — У тя жвачка есть? Оч надо, для сохранения здоровья.       Тёма вздыхает и кивает, на будущее пихает Глебу сразу в карман штанов и откидывается на их скамеечку, нервно теребя в руках телефон. У него свои мысли текут так быстро, что он пропускает следующую тираду немного пьяного и от того довольного Глеба.       — Мармелада бы…       — Так кариес.       — И ты туда, — дуется Глеб и прикрывает глаза. — Все вы меня убить хотите.       — Когда это вылечить, означало — убить? Слушай, ну не набирайся ты так. А если он вернётся? Тебе проблем мало? Он тебе разрешал вообще из дома выходить?       — Хуй я клал на его разрешения.       Значит не разрешал — выводит Тёма и смыкает плотно губы. Телефон вибрирует в руках и Тёма его включает с таким видом, словно под ним пол лифта отвалился и он летит вниз. Глеб этого не видит — он медитирует с закрытыми глазами. Но слышит какой-то облегчённый вздох, впрочем, не обращает на него никакого внимания.       Целую бутылку он выдувает практически самостоятельно и за слишком короткий срок. Его разносит просто дичайше и он порывается встать и идти за второй. Закусывать надо было, но Тёма мог предложить только жвачку. Он её уже отдал. Сигарету Тёма тоже давать не хотел.       — Тём, Тём, а, Тём, слушай. Он же смешной… я вообще не понимаю отца…и после этого, юлюлю… а… Тём, Тё-ё-ём! Ты слушаешь? — Тёма слушал, только практически всё пропускал мимо ушей. Он скорее слышал, чем слушал, но да, он слушал, поэтому учтиво кивнул и опять исчез в телефоне, а Глеб что-то опять продолжил говорить, иногда перебивая себя же, чтобы потребовать бутылку. К семи вечера стало весьма прохладно, хотя Глеб этого и не замечал, но Тёма ёжился от ветра и бросал печальные взгляды на друга.       — …И вообще я понял, что пидор. Ужасно прискорбный факт.       Тёма посмотрел на него немного неверяще — это предложение он выцепил из общего контекста, только там перед ним была какая-то предыстория про магазин. Вроде бы. Или кинотеатр. Тёма тогда не слушал, а сейчас заинтересовался данными выводами.       — У него торс охуенный. И бошка прикольная. Колючий. Так и хочется ему с локтя в глаз уебать.       Романтика. Тёма смотрел на Глеба и немного цинично радовался, что у него всё куда проще и радужнее. Он своё счастье встретил однажды по не пьяному, но угару... Первое впечатление после себя он оставил не очень.       Телефон опять вибрирует, но Тёма уже не так шугается этим смскам. А Глеб продолжает что-то заливать, не понятно только к чему его разговор. Там вроде что-то про утюг.       Когда Тёма решает, что всё уже, хватит. Он поднимает Глеба и спрашивает у него адрес Мирона. Спрашивает минут двадцать и несколько раз потом переспрашивает, потому что с Глеба не убудет отвести в другое место, потому что туда — домой — он возвращаться не хочет. Узнавать адрес у кого-то другого Тёма не спешит. Авось повезёт. Опасная зона.       Добредают они по темноте. Глеб разводит руками перед домофоном — откуда он код-то знает? Его Мирон пускал или Ваня. На Ване Тёма ёжится и спустя пять минут всё-таки открывает дверь. Глеб втуплял в небо, поэтому откуда его друг узнал код — он не знает, но и не стремится узнать. Только героем называет, пока идёт по лестнице. Он бы с этой лестницей поцеловался, но ему не даёт всё тот же Тёма. Хороший друг, ничего не сказать. Не даёт поменять ориентацию с пидора, на лест… на любителя лестниц.       Последнее, на что надеется Тёма, оставляя Глеба за дверью, так это того, что бы Мирон вернулся очень поздно, желательно пьяным, а Глеб спал, проветривался. Додумался ещё помыться и жвачку сжевать.       Но Глеб выполняет только пункт поспать и делает это прямо рядом с дверью. Которую он закрыл. Спасибо Тёме, который кричал об этом через неё же. Просыпается он хрен знает когда от звука поворачивающегося замка. Тогда он берёт себя в руки и старается спринтером добежать до ванной. Удаётся. Даже свет, забегая, включил. И дверь ванной на замок после.       Глеб дышит глубоко и тяжело, вся его бравада сейчас рушится. Он боится этого человека, что вернулся домой. Смотрит в зеркало, видит свои большие стеклянные глаза и про себя матерится. Умывается. Жует найденную жвачку, лепит её за шкафик и чистит зубы. К нему пока что никто не приходит, не стучится. Знает — не знает? Выходить не хочется. Сидеть здесь вечно — не вариант. Пахнет или нет?       — Блять, ладно, — шепчет он себе, прикрыв, сжав, глаза. Шепчет и хватается за ручку. Он в уличных джинсах и в уличной толстовке. Хорошо хоть без кроссовок. Но всё же палевно. Ходил проветриться? Он же не выглядит пьяным, да? — в конце концов, — сбивчиво продолжает говорить он себе под нос, — я же протрезвел.       Мирон складывает свои вещи в шкаф, сам он уже в домашнем. Весьма правильно смотрится в своей же спальне, даже не назвать его великим ужасом народа.       — Долго ты.       Ровно. Ровно, потому что настроение, или ровно, потому что знает? Блять, Глеб прекрати, а то он услышит твоё сердце оттуда.       Глеб думает, что ему ответить, но в этом одна из его ошибок. Он говорит не подумав, а сейчас наоборот. А это подозрительно. Он молчит, а Мирон на него не смотрит. Блять, знает.       Наконец он уложил вещи в шкафу, закрыл дверцу и повернулся к Глебу, подняв бровь, мол: «что стоишь?». Действительно, что он стоит. А на одежду нам плевать, мы на неё не смотрим, внимания не обращаем. Мы, точнее Глеб, идёт себе спокойненько, к шкафчику, открывает недавно закрытую дверцу, одежду себе присматривает. А Мирон молчит и смотрит, а руки на груди. Вроде не злой.       Глеб думает, что он столько раз посылал Мирона, почему же сейчас ему страшно это делать? Чего он боится? Вещички свои берёт, идёт к кровати. Джинсы снимает, надевает домашние спортивные — серенькие такие, каким сейчас хочет быть Глеб. Сереньким и незаметненьким. Интересно, а сколько времени?       Толстовку снять ему помогают. Глеб рёбрами чувствует холод пальцев Мирона. В глаза не смотрит. Не смотрит. Мирон бьёт его по щеке. Смачненько так. До красного следа. Громко. Ладонью. Лещ, пощёчина, называйте как хотите, но и больно — жжёт пиздец, покалывает, — и обидно. Хочется плакать. Глеб не плачет. Но в глаза не смотрит. Молчит. Его берут за подбородок. Грубо. Поднимают взгляд, но он его отводит всё ниже.       В конце концов, имеет же он право погулять и немного выпить. Глеб поднимает взгляд и смотрит на Мирона. Или это какая-то картина, фотография, статуя? Слишком мёртвый у него взгляд. Каменный, блять.       — Отпусти.       Говорит и получает ещё раз. Голова шатается, но его ловят опять за подбородок. Щёки жгутся. Руки немного трясутся, Глеб обхватывает чужую руку, которая в отличии от его собственной весьма ровная. Не дрожит в смысле.       Глеб хочет ещё что-то сказать, пропищать, но его толкают в грудь прямо на кровать. Больно толкают. Всего секундное касание, а, уже лёжа на кровати, он продолжает ощущать пальцы на своих рёбрах, хоть их и нет. Фантомные.       Мирон садится рядом на кровати и мёртвой хваткой берёт Глеба за запястье. Глеба в ответ прорывает: он начинает отбрыкиваться, рыдать, закрывать глаза, махать руками, в том числе и той, что держат, что-то говорить, а что он и сам не понимает. Даже не говорить, а выкрикивать, выплёвывать. Толкает Мирона в грудь, но тот практически не отшатывается.       — Сколько ты выпил?       — Съеби.       — Не ответ.       А Глеб считает, что ответ. Больше он ничего не ответит. Ему итак больно. Больно на рёбрах, больно на щеках, больно в руке, больно на сердце. Ему больно, он кричит и бессильно бьётся. Рыба об лёд? Может. Глебу сейчас не до метафор. Глеб кусается. Кусает Мирона за руку, за что получает весьма грубо по лбу. Его переворачивают и прижимают всем чем можно к кровати. Минута, две, пять. Глеб уже перестаёт дёргаться, только всхлипывает.       — Не смей шататься один где попало, — говорит Мирон сверху. Глеб сжимает кулаки и что-то говорит в кровать. Что он и сам не знает, просто какой-то лепет, зачастую из чего-то матного.       — Тем более пьяным, — говорит Мирон и сильнее давит на руку, наклоняется ближе, спрашивает чётко, не громко:       — Понял?       Всё равно сам с собой говорит. Глеб не хочет разговаривать, в нём столько адреналина было, что сейчас он чуть ли не в отрубе. Нормально-то и не поспал. На полу к тому же. Не дошёл. Его видели, да? Видел кто-то. Да какая разница. Глебу сейчас похуй, он почти спокоен, спать только хочет.       Мирон его переворачивает, предварительно сползая с него, и удобнее устраивает на кровати, голову на подушку. Заботливо, ага. Но смотрит слишком серьёзно — Глеб закрывает глаза. Он не смотрит, а если не смотреть, то и проблемы нет. Так ведь? Или это так всё-таки не работает? Глеб приверженец первой теории — работает. Мирон второй. Не работает.       — Глаза открой. Что это был за акт самоуправства? Ты где шлялся? — Глеб слышит претензию и усмехается. Мирон честно старался быть весьма спокойным и обходительным, но в эту усмешку он врезается кулаком.       Глеб мычит, чувствует привкус металла — кровь. Губа разбита. Уголочек рта кровоточит. Умеет бить. Удар хорошо поставлен.       — Иди на хуй, — скалится, открывает глаза, смотрит бешеным взглядом. Всё скалится и скалится, пока Мирон сканирует его своими глазами. Своими блядскими глазами, которые практически не блестят, радужка которых видна вполне себе отчётливо. Серые с примесью голубого. Грязный голубой. Нечистое небо. Небо перед бурей, перед штормом. Тебе подходит. Глеб продолжает скалиться. А потом отвечает на поцелуй. Остервенело отвечает, словно он падальщик, что наконец отыскал себе добычу. Грубо хватает Мирона за шею, практически душит, тянет на себя.       Мирон сидит на нём близко, так же жгуче отвечает ему, переплетается языком, прикусывает. У них у обоих начинают болеть губы, но им похуй. Они продолжают стараться ровно дышать и пытаться влезть в чужой рот. Мирон отступает первым, сползает ниже, кусает подбородок, а после сразу, пальцами отводя его в сторону и назад, спускается мучить шею. По прошлым засосам водит языком, слегка прикусывает их. Глеб мычит, его руки уже крепко держат плечи Мирона.       — Я бы тебя выебал. С радостью выебал. Грубо, блять, выебал. Заслужил. Но нельзя пока что.       Сказал Мирон Глебу куда-то в челюсть.              Время оказалось не такое уж позднее. Всего около часа ночи, но сколько они вот так вот бодались — неизвестно. Скорее всего Мирон пришёл в начале двенадцатого. Глеб трёт шею и поглощает чай. Вливает его в себя даже таким вот, весьма горячим. Ему пить хочется. Хорошо бы алкогольного, но за это уже губу не разобьют. За это челюсть сломают. А сперва руки или ноги, потому что настроение у Мирона сейчас весьма шаткое. Он полувозбуждён, полузол. Такой себе наборчик, честно. Уж лучше выебал и выпустил бы так пар.       Прикладывать холодное Глеб не стал, он горячее хлещет, а перепад температур не выдержит. Блеванёт или в обморок ёбнется. Мирону такого счастья не надо, да и Глебу самому тоже.       — Где ты был?       А где обращение? Где это излюбленное малой? Глеб продолжает пить и требует повторить напиток. Мы не в баре, но требует.       — Гулял.       — Тебе нельзя выходить без меня. Тем более пить на улице. Откуда у тебя вообще деньги? Или тебе кто-то покупал?       Тёму мы не выдаём, он ни в чём не виноват.       — За гаражами на личные закрома. И хули мне вообще нельзя выходить на улицу без тебя? Охуел совсем что ли?       Не, ну охуел он давно, но как оказалось не всё так просто. Мирон скотина не только ревнивая, но ещё весьма переживающая. Оказывается, что у него полно врагов — а кто бы сомневался, — и эти враги вполне могут пиздануть Глеба. В смысле украсть, а перед этим никто не ручается за его сохранность.       — Так у тебя же по городу люди.       Да, но его люди не сверхлюди, а обычные человечки, просто с пестиками и невзрачными лицами. Его люди ходят по своим делам и замечают всё неладное, его люди могут не успеть или не заметить. Его люди просто люди. А Глеб ему теперь пиздец как дорог и это не обсуждается. В том смысле, что «ты мой» и все его производные или вот это «малой, ты прекрасен» и прочее, вот это всё не обсуждается. Это вся информация, которую Глебу нужно знать, а то, что крышу рвёт, что любит так вот, своеобразно, то знать не надо. Догадаться же может. Вот поэтому это и не обсуждается, потому что свои чувства Мирон выражает, а не рассказывает.       Глеб думает, что «бьёт — значит любит» этому человеку подходит. Но этот человек немного больной. На почве своей работы у него поехала крыша. Возможно, она поехала и раньше, но о своём прошлом Мирон рассказывает не часто, хотя иногда бросается какими-то фразочками. «Бьёт — значит любит» нормальному человеку не подходит и идиот и скотина тот, кто считает, что если любишь — надо бить. Так думает Глеб, но Мирона он уже давно не осуждает. Крыша же уехала. Чё там говорить-то…       А говорить нечего. Глеб лишь пытается лишнего чего случайно не ляпнуть, потому что Мирон перед ним тут остывает, но всё же позиция опасная. Ещё раз получать по лицу он не планирует. И вообще он обиделся, поэтому сидит молча, только и успевает заглатывать чай.       — Скучно дома сидеть-то, — говорит Глеб едва обиженно, когда Мирон в очередной раз спросил: «Ну вот нахуя?».       — А сказать сложно? Пошли бы куда-то…       Ему вот скажи. Ага, ему скажи. Глеб чужое гостеприимство ценит, но свою роль ещё не до конца принимает. Что-то просить у Мирона он не может. Неа. Требовать? Да, вот это можно. А просить — нет. Хуй там. Вот алкоголь он требовал, а ему нихуя не дали. А вот попросить погулять он… да и куда? И с ним? А как же Тёма? Третий лишний.       — Парки есть разные, где ты со своим другом этим можешь погулять, если тебе так претит моя компания.       Ну как претит. Иногда надо отдыхать друг от друга. Тем более когда отношения такие странные очень. Глеб уже может спокойно сам себе говорить, что он находится в отношениях — подвиг для него.       — Завтра к зубн…       Дальше Глеб предпочёл не слушать, а полностью провалиться в свои мысли. К тому же он о чём-то пытался вспомнить. О чём-то важном. А губа болела…              Диета — ужасная вещь. Свечки — тоже не в кайф. Мазь тоже не особо приятное решение проблемы. Вообще проблемы особой Глеб не видит. Ну побаливает остро иногда задний проход, ну так и ладно, чёрт с ним. Не горит же. Но врач такое там наплёл, про заражение крови, про геморрой, ещё дохулион разных страшных слов назвал, поэтому Глеб и терпит это издевательство. А Мирон терпит… у Мирона воздержание. Но этот утренний диалог Глебу как-то всю душу уже выжал. Вот прям больно скрутил её.       — Хочешь немного развлечься?       Вот сперва вопрос он не понял.       — В каком смысле?       — Шлюху хочешь? — Глеб чуть водой не подавился. Сидит значит, кушает, потому что он кушает теперь понемногу раз пять в день, пьёт водичку, потому что по диете воду надо пить, а ему про шлюху. — У нас вечер один скоро будет, там будет много алкоголя, курева и шлюх. Если хочешь, пойдём. Только напиться я тебе всё равно не дам, знай. А вот снять тебе кого-нибудь могу. Лишишься своей девственности.       — А ревновать не будешь? — прочистив горло, спросил Глеб. Мирон сейчас выглядел весьма спокойным и задумчивым. Глеб не уверен, что тот в полной мере осознаёт то, что говорит. Слишком он неясный.       — Я просто не отпущу тебя одного. И не смей никого целовать.       — Больно надо шлюх целовать. Ты что тройничок хочешь?       — В комнате могут быть и две пары.       Могут быть. Две пары. Глеб понял не сразу, но когда понял, то ему что-то кольнуло в грудь. Это не ревность. Или она.       — То есть ты будешь трахать рядом какую-то шалаву?       — Да.       Скорее всего ревность. Глеб выметает эти мысли из головы и старается вернуть себе своё былое, напускное, надменное спокойствие. Выходит. Хуёвенько, но выходит.       — Ладно, — гордо отвечает он и принимается есть салат.              Такой был утром разговор. Скажите странный. И ревность эта закололась вообще непонятно к чему. Наоборот же проще будет, если Мирон пойдёт ебать кого-то на стороне. Успокоится, пар выпустит весь накопившийся. Плюсы одни ведь. А чё тогда мерзко так. Сразу представляет он, навалившийся сверху на какую-то брюнеточку с кудрями крашенными, глазами огромными и губами красными, открытыми широко. Как она стонет под ним ненатурально, но весьма эффектно. Мерзко стало, защемило где-то. Наверное, это из-за того, что Глеб недавно выяснил до конца свою ориентацию и противно ему только потому что это девушка, а не потому что она с Мироном. Скорее всего.       Скорее всего Глеб в этом до конца ещё сам не разобрался. Вот одевается он сейчас, практически в парадную одежду: в чёрные джинсы, в чистую толстовку без рисунков, приятного мятно-голубого цвета. А Мирон рядом рубашку чёрную с принтом ненормальным, с какими-то белыми абстрактными линиями и кружочками, застёгивает. Джинсы у него тёмного синего цвета, грубые.       Да, Глебу делать нечего, кроме как думать об одежде, потому что он и представить себе не может, что будет ждать его там. На этой вечеринке. На этом вечере. Шлюха так и осталось с таким наименованием, называть женщину лёгкого поведения проституткой Мирон старательно не хочет. Глебу похуй, у него свои тараканы.       Шёл он напряжённый, но пришёл в итоге и расслабился. Народа дохуя, свет приглушённый, музыка качает. Пахнет просто прекрасно — кальяном пропитано просто всё. Притом самым разным кальяном. Нет, этот запах может кому-то не нравится, но Глебу очень даже в кайф. Влажноватый, терпкий, дым с примесями разными. У него вообще вкусы свои, своеобразные. Ну, не всем же нравится мармелад с водкой или мармелад с табаком. Вот, а ему нравится. И музыка прикольная, и Мирон рядом.       Да, сейчас это в плюс. Сейчас находиться здесь далеко от него Глебу не улыбается. Это место он вообще смутно помнит, а вот толчок хорошо здешний помнит. Очень даже хорошо, даже замутило на секунды, да в жопе закололо.       — Малой, тебе чего? — это был вопрос про алкоголь — они к бару подошли. За барной стойкой стоял Ваня и очень увлечённо с кем-то беседовал. Глеб не успел посмотреть с кем, как этот собеседник неизвестный сразу смылся. Очень быстро смылся. Ну и похуй.       — Я что знаю какие в барах напитки? Меню есть какое-нибудь или что?       — Так-с, Вано, я отойду ненадолго, вручаю его тебе. Давай не высокоградусное. Всё по лайту, что бы не напился, — последнее Мирон сказал и Ване и Глебу одновременно.       — Вас понял, шеф, — отсалютовал Ваня рукой, как служивый, и подмигнул Глебу, да полез с улыбкой на лице за напитками. — Ну, малой, рассказывай.       Первым делом малой рассказал, что его зовут Глеб и передразнивать Мирона тут не надо. В том смысле, что, по непонятным причинам, Глебу совершенно не нравилось это прозвище. И если от Мирона оно было уже понятное, уже органичное, уже даже какое-то родное, то чужим так называть его нельзя. И всеми его производными — тоже.       Это Ваня уяснил, но улыбки с лица не потерял, наоборот продолжил использовать всё своё очарование. Спрашивал, слушал ли Глеб новые релизы, как себя вообще чувствует, что говорят врачи? Весьма тактично не интересовался новыми побоями.       Результаты по врачам, кстати, пришли. Ничего сверхужасного там не обнаружилось, поэтому никаких дополнительных врачей, приёмов и диет ему не назначили. Он был крайне рад и этому. И кариес ему весь убрали. Теперь ему покупали мармелад без лишних вопросов.       С Ваней время летело незаметно, темы брались буквально из воздуха, атмосфера была лёгкой и непринуждённой. С Мироном можно было считать каждую минуту, его присутствие часто давило на грудь. Он ощущался грузом на шее. Иногда даже приятным грузом. Живым что-ли слишком. Глеб не знал как это объяснить даже самому себе, но с Мироном он реально начинал чувствовать себя живым человеком, а не картонкой из третьсортного кино.       — Налей ещё.       Ваня качает головой, но всё-таки забирает бокал и снова отдаёт уже заполненный каким-то спиртным коктейлем.       — Последний.       Глеб хочет спросить «следующий?», но ему на плечи ложатся тёплые ладони и, кажется, он научился различать Мирона по касаниям. По крайней мере касания Тёмы и Мирона он различает, другой человек к нему прикасаться и вовсе не решался. Хотя, Ваня мог бы. Наверное, они ещё слишком мало для этого знакомы.       — Пойдём? — шепчет Мирон на ухо. Глеб морщится и залпом выпивает напиток. Мирон немного пьян, его голос мурлыкающий, тягучий, распевчатый. Касания не очень грубые. Идеальная прям фаза.       Идут они на второй этаж, попутно Глеб слушает историю о том, что бар тут на первом, а второй этаж — обычные жилые квартиры. Только в этих квартирах уже никто не живёт, их объединили с первым этажом и там теперь, типа, второй этаж. Просто второй этаж, без особых названий. Это и есть его название.       На втором этаже, понятное дело, квартиры. Их три. Они заходят в одну из них, из неё в комнату с большой кроватью. Одной. Но очень большой. Прям здоровенной. Чёрное дерево, стильное постельное бельё — идеальное место для трахадрома. Обои выполнены в золотистом тиснение по песочной ребристой поверхности. Стильно. Практически не чувствуется запах кальянов, музыка какими-то импульсами проходит по полу, но слышится как шум — очень приглушённо. В комнате никого, но это, видимо, не надолго.       — Тебе кого, малой? Есть блондинки, брюнетки, шатеночки, даже белая. Шикарные фигуры, что тебе больше по душе? — спрашивает Мирон, толкая его к кровати. Глеб ступает легко, буквально летит ракетой — немножечко разнесло от коктейльчиков. А ещё он фырчит. Думается, что на бабу у него и не встанет. Можно попросить плоскую, может шансы и появятся. Ещё можно отказаться. Наверное.       — А кого возьмёшь себе ты? — это звучит заинтересованно, без капли ревности.       — Гм, там есть одна брюнетка интересная. Не знаю, настоящая ли у неё грудь, но выглядит зачётно, — Глеб себе это и представлять не хочет. Он выпил, сейчас бы покурить, да спать лечь. — Ты чего такой невесёлый? — спрашивает Мирон, подходя к кровати, на которую уже лёг Глеб. Тот молчит. Мирон проводит по его коленке, притягивает к себе за ворот толстовки и один раз глубоко целует, а потом шепчет в губы: — Раздевайся, малой.       Глеб глупо хотел спросить «полностью?», но потом сам же ударил себя мысленно по лбу.       — Тут есть и парни, интересует? Там есть один подстать тебе. Худышка, чёрные волосы до плеч, выразительная шея. Робкий мальчик, — говорит Мирон, помогая Глебу раздеться взглядом. Не помогает то есть нихуя, но пялит.       Глеб же представляет себе картинку пацана. Голого, с торчащим хребтом, обнимающего себя за плечи, на которые спадают угольные волосы. Взгляд покорный. Сглатывает. Не парень, а Глеб. Занимательная картина, ничего не скажешь.       — Я так и ревновать начну, — говорит Мирон, заходя к Глебу со спины, утыкаясь ему в шею носом и обхватывая торс руками. Дышит пьяно, глубоко, чужим запахом. Водит носом, словно разрывая землю, что бы лучше почувствовать. Глебу от этого тепло, уже совсем не мерзко, уже даже приятно. Он голый, а Мирон ещё нет. — Правило помнишь? Целовать нельзя. Я сейчас приведу их. Не забудь, что это их работа, они за это получают, так что дай им её сделать качественно. Презерватив под подушкой, смазка там же.       Договорив, осведомив, Мирон отстраняется от Глеба и выходит из комнаты. Ладно — вздыхает Глеб, — будем лишать себя девственности. Выходим на новый уровень.              Брюнетка и правда интересная. Не худышка, дама с формами и озорной улыбкой. И выбритыми висками, но волосы, оставшиеся, длинные. Ниже плеч, по лопатки. Чем-то она похожа на цыганку, но кожа белая у неё, а вот глаза реально цыганские. Бабло вытягивающие, тёмные, гипнотизирующие. Одежда с неё очень быстро слетела, так что думать о том, в чём она была особо и не приходится. Девушка с характером, лезет сама, активно действует.       Парень же реально робкий. Стоит и рвано раздевается — либо цену набивает, либо новичок. А ещё он пиздец какой худой. Шаг и будет анорексия, но Глеба это почему-то заводит. И глаза зелёные его заводят, взгляд из-под ресниц, из-за плеча. Он стоит боком, скрываясь. Всё-таки, он так впечатление производит или реально стесняется? Глеба это реально сперва интересовало, но потом, когда парень остался без своего тёмного одеяния и налетел на него сверху, буквально быстро подошёл к кровати, забрался на неё молнией и уже был в ногах у Глеба, тогда сам Глеб начал думать только хуем. Парень свою работу знал — не новичок. Экзотика.       Мирон это боковым зрением тоже просёк, но сейчас его больше интересовала девушка, раскинувшаяся под ним в покорном жесте. Глеб в их сторону старался не смотреть, а когда этот анорексик забрался на него сверху и ввёл в себя его член, то отвести куда-либо взгляд было вообще сложно.       — Смелее, ну что ты? — говорил рядом ему Мирон, сливаясь со стонами девушки.       Глебу было противно смотреть на то, как прыгают её груди и на то, как Мирон обхватил её ноги. Не нежно, но всё равно кололо. Поэтому он вернул взгляд к парню, а после обхватил его за бёдра. Чего стеснятся, действительно. Работа же такая. У них. Глеб скорее шёл навстречу, нежели самолично ебал, но это было первые минут семь, а потом он навалился на паренька сверху и, вспоминая Мирона над собой, начал сам вбиваться в него.       Парень долго ждать себя не заставил. Обхватил его плечи, начал стонать. Излишне эмоционально и красиво, слушай и слушай. Главное не слышать, как орёт рядом та баба, главное не смотреть на того, из-за кого она орёт.       Парень задрал вверх ноги и уж слишком сладко-вымученно простонал и кончил. Глеб себя ещё не довёл до пика, ему было мало, член был ещё очень твёрдым, яйца горели, поэтому парень, быстро отходя от оргазма, полез к нему, снял презерватив и начал увлечённо сосать. Глеб заплёл руку ему в волосы. Чёрный шёлк — не иначе. Лоснился, переливался в неярком освещении комнаты. Глеб почувствовал себя Мироном, однако он сам никогда не делал ему минет. Возможно это было бы так же пошло.       Хлопки по коже Глеб услышал краем уха, а краем глаза заметил, как кончил Мирон и ударил девушку по жопе. Слабовато ударил. Глеба радовало, что это всё было таким животным. Что с ним Мирон кончал по-другому, после этого вёл себя по-другому. Ласкался, подползал ближе, целовал, лежал в ногах, помогал довести до предела. Чувствовалось другое отношения и в движениях и просто во взгляде. Глеб наконец-таки кончил с весьма самодовольной улыбкой и лёгким стоном. Парень сосал умело, проглотил всё. Хотелось его сперва погладить по голове, но потом это наваждение спало и его хотелось оттолкнуть. Он как-то разом потерял свою привлекательность. Стал неинтересным, мерзким, порочным.       Вскоре бабочки улетели, возможно, к новым клиентам. А Глеб продолжал лежать и смотреть в потолок. Потолок ничего интересного из себя не представлял — обычный натяжной, беленький. Люстра недорогая, но и не бичовская. Всё красивенько. Мыслей других нет, он отдыхает, отстаньте от него, дайте порассматривать потолок и подумать о белом. О побелке там.       А потом к нему подкатился Мирон и обнял, и мысли о побелке куда-то радостно испарились. Мирон начал целовать его шею. Сладко и развязно, без всяких намёков на ещё один, только уже совместный, акт. Глеб провёл ладонью по его голове, почувствовал колючую щетину и улыбнулся. Кайф, вот это был кайф.              — Как тебе? — спросил Мирон, когда Глеб натягивал на себя толстовку. Глеб не ответил, лишь пожал плечами. Животное желание он испытывал, оргазм тоже, а какого-то особого удовлетворения — нет. Шлюхи не по его части как-то, видимо.       — Дашь покурить? Там столько кальянов. Никогда не курил кальян, — сказал вместо ответа Глеб и присел на кровать рядом с Мироном. Тот только недавно распутал головоломку — трусы в штанах, попробуй достань в этой темени — и сейчас натягивал на себя свои джинсы тёмные.       — Ладно, о’кей, малой, получишь ты свой кальян, — беззлобно ответил Мирон, застёгивая молнию. Настроение у него было хорошим, а у Глеба задумчивое. — Лады пошли.       Мирон щёлкнул его в нос, а после чмокнул в губы, практически в их уголок — противоположный от раны, — а потом потянул на себя, и они пошли на выход.       Народа было всё ещё много, но уже гораздо меньше. Многие, кто уже совершенно в хлам либо дизертировались домой, либо сидели в углу и чуть ли не спали. Кто-то в своей компании шумно что-то обсуждал. За стойкой Вани уже не было, там стоял другой какой-то парень. Музыка стала чуть тише, кальян до сих пор заменял воздух.       — Ребзя, — сказал Мирон, когда подошёл к крайнему столу с двумя длинными диванами по его стороны. — это Глеб, представитесь сами, я скоро, — сказал и ушёл. А Глеб упал на правый диван, где помимо него сидел какой-то нерусский чел. С татушками. Даже на шее. Крылья птицы что ли. Взгляд поплывший, но добрый. В целом — вывел для себя Глеб — брутал, типа, на стиле, но свой в доску. Возможно, чем-то похож на Ваню.       — Дарио, — представился тот. Имя не наше. Или это кличка какая-то?       — Еба, так вот он какой, — сказал какой-то парень за противоположным диваном. Он даже вперёд наклонился из-за чего расплескал свой напиток, а его очки сползли с носа, открывая объёбанные глаза, даже нельзя было толком понять их пигментацию. — Марк, дарова. Ваня прав, щупленький ты. За что по морде получил? Мирон он может сгоряча, он слишком вспыльчивый порой, — затараторил тот пьяным голосом. Чувака совсем уже развезло — в дрова.       — Марк, заткнись. Он любит задавать неудобные вопросы, — оправдался за него другой парень, что сидел рядом с ним. — Илья, — представился и единственный протянул руку. Глеб её пожал и кивнул.       — О, привет, привет. Эрик, — представился тот, что сидел между Марком и Ильёй. — Ты как, депрессии нет?       — Бля, Эрик, ну вот опять ты со своей психологией сраной. Никому она не нужна. Расслабься, бро. Получай кайф от жизни, — на релаксе выдал парень, что сидел рядом с Марком и рядом с концом дивана. — Роман, — промурчал он и отсалютовал стаканом, вроде, с пивом. Судя по его движениям и развязным словам, да пиву этому — Роман объёбан не меньше Марка. Возможно, даже больше. Однако Роман крайне культурный и тактичный. Всё, что он говорит звучит, хоть и бредово, но правильно и органично.       За десять минут общения с этой компанией, Глеб понимает, что ему достался самый ёбнутый. В смысле: Роман — нарик-философ; Марк — добродушный собутыльник; Эрик — книжный задрот; Илья — душа компании; Дарио — твой лучший друг. А Мирона, кроме как ебанутым, никак и не назовёшь. Зато он самый главный.       Самый главный и по совместимости ебанутый — главный ебанутый — пришёл с кальяном, поставил на стол и сел рядом. А потом он рассказывал, как надо курить и не давал особо разойтись с этой чудной, как понял Глеб, вещью.       Разговор завязывался из воздуха, скатывался в снежный ком, разбивался и вскоре снова собирался. Глеб начал чувствовать себя уже совершенно спокойно спустя ещё десять минут. Кальян тоже в этом помог.       А после Марк достал «новую продукцию», которую разделил вместе с Ромой. Они сделали весь стол белым и по очереди снюхивали по дорожке. Притом Глеб думал, что в пиве у Ромы есть ещё что-то наркотическое.       — Ну вы особо не налегайте, — сказал из своего угла Илья. Мирон следил за всем этим, как воспиталка в детском садике. Со взрослым пониманием, да сам загонялся алкашкой.       Глеб кальяном и был этому рад. Иногда отдавал его Дарио. Постоянно косился на местных нариков и порошок на столе.       — Даже не думай, — сказал ласково Мирон, подтаскивая Глеба под своё крыло и утыкаясь носом ему в волосы. Глеб промолчал, но, воспользовавшись ситуацией, пододвинул к себе руку Мирона со стаканом и отпил. Воруем по чуть-чуть.       — Слышали про этих недотурков? — спросил вдруг Илья. Эрик сразу же вникся в разговор, закивал и развил тему. Зачастую говоря про идиотов и про то, как это ужасно, да сколько от этого проблем. Глеб ничего не понимал, про «недотурков» он ничего не слышал.       — Не здесь, — оборвал их Мирон. — И не сейчас, — весьма твёрдым для подвыпившего человека голосом. Глеб отпил ещё.              — И часто вы так собираетесь? — садиться за руль было опасно, но Глебу было похер. Он был в эйфории от этого вечера, поэтому не протестовал. Домой хотелось. На кроватку. Но за дорогой отстранёно он наблюдал.       — Не особо. Может раз в месяц. Как получится. А с этими ребятами весьма. Они мой самый ближний круг общения.       — Никогда бы не подумал. А где серьёзные дяденьки с пистолетами? Три добряка, это ещё без Вани, да два нарика.       — Ребята своё дело знают, а расслабится им ничего не мешает. Эрик бы тебе и сейчас по пьяне мастерски обезв… короче, дело своё они все знают и с ним отлично справляются. Никто лучше Порчанского не стреляет.       — Кого?       — Дарио, португальца.       — А, так Дарио это всё-таки имя…              Как они добираются до дома лучше не знать. Им-то похуй, они немного угашены, а вот читателю это может показаться дикостью и крайней невежественностью, но Мирон вёл практически как трезвый. Скорость брал невысокую. Хорошо, что ночь на дворе и машин не очень много.       Этот день был странный, но Глебу понравился. Он бы даже, наверное, повторил. Раз в месяц, значит…