mindless

      Спокойно уйти он как-то даже и не планировал. Точнее планировал, но совершенно в это не верил. Сложилось такое вот впечатление. Глеб себе доверял, поэтому, доев и принявшись за чупа-чупс, он стал дожидаться, чем же на этот раз удивит его Мирон.       Мирон в основном сидел в телефоне и что-то строчил. На вид он был очень занят, в данный момент отвлекать его — приближало отвлекавшего к смерти без суда и следствия. Глеб всегда обходил возможные исходы и просто наслаждался своим умением бесить людей, а от того пнул его по ноге, вальяжно устроившись на стуле. Развалившись, точнее.       Мирон поднял на долю секунды рассеянный, а потом очень недовольный взгляд и ожидающе уставился. Глеб же молчал, глядя своими обворожительными зелёными глазами и мило улыбаясь, как бы насмешливо.       — Малой, чё те надо? — не выдержал Мирон, сместив пониже брови и сомкнув посильнее челюсть.       — Чё делаешь? — про себя Глеб уже посмеялся, но снаружи всё ещё держал уверенное лицо.       Мирон заблокировал телефон и положил его на стол, а потом сложил руки на груди, удобнее располагаясь на спинке стула.       — С огнём играешь, — сказал он твёрдо.       — А я думал ты бомба, — Глеб склонил голову, разглядывая одну из его татуировок на руке. — Я бы в сапёра поиграл.       — Не подорвись, — без тени шутки ответил Мирон.       — До дома не подбросишь? Ну или до школы сразу.       Мирон оглядел Глеба каким-то серым уставшим, даже можно сказать тусклым взглядом, опёрся локтем о стол, а щекой о руку и уже с бо́льшим интересом повторно начал оглядывать подростка. Всё раздражение, которое у него только что было, куда-то ушло. К досаде Глеба — испарилось. Теперь взгляд стал пристальным, каким-то изучающим.       — И чего вот ты завис?       Мирон подумал ещё с минуту, а потом кивнул, сказав короткое «подброшу».       О чём там думал этот сверхразум Глебу было не интересно, точнее интересно, но он боялся, да боялся, он всё ещё может просто бояться, что эти мысли играли не ему в плюс. Возможно, что он задумался на какие-то свои отвлечённые темы, что было бы, честно, хорошо.              И ведь реально подбросил прямо до самой школы, до её ворот, словно возвращаясь на два дня назад. Приехал тогда, увёз с собой и привёз только сейчас. Накормленного… на этом плюсы закончились. Дальше минусы — не спавшего, оттраханного, с синяками и укусами по всему телу, а в особенности на шее, да и в целом в не совсем благоприятном расположении духа.       Из машины Глеб выскочил пулей, ещё никогда он так не спешил к школе. Конечно, может показаться, что держать лицо с Мироном было просто. Огрызаться так или терпеть всё, что с ним делали. Но это было не так. Хотелось просто разреветься, зарезать себя и его, просто как-то выпилиться, сжечь всю хату, как горело его сердце и все отметины на теле.       Но он продолжает жить так, словно ничего и не произошло. На него всё так же никому нет дела в школе, кроме Тёмыча и какой-то шпаны, а Мирон… он остался во вчера, позавчера, ну и в сегодня утром.       Артём приходит после пяти минут от второго звонка, плюхается рядом на парту с каким-то воодушевлённым лицом, а потом оглядывает Глеба и тускнеет. Как бы свэтшот не прятал следы, но некоторые, а особенно на самом видном месте — скуле, — не заметить не получается.       — Что случилось, рассказывай, — сразу переходит к делу Тёмыч, пододвигаясь ближе и разбрасывая для вида на парте тетради и ручки.       — Да… — и тут вот Глеб думает, что его сейчас прорвёт, что он лавинным потоком просто выскажет всё, что было. Всё, всё… но в итоге не может сказать и слова. Просто затыкается на полуслове. Неожиданно, но об этом становится так больно говорить, это становится таким личным, таким… Глеб теряется и поджимает губы, отворачиваясь от друга.       — Глеееб, — взволнованно тянет рядом Тёма и дотрагивается до его плеча. — Эй, ты же знаешь, что можешь всё мне рассказать, да?       Конечно же Глеб знает, он так всегда и делал. Что не так было, так сразу к Тёме, он поддержит морально или даже бабла подкинет. У него в семье всё тип-топ. Это у Глеба мать померла, а отец спивается дальше, не забывая ширяться по случаю.       — Тём… я… я не знаю… Тём, давай не сейчас, — потеряно говорит он. Потеряно, не как-то иначе, не как раньше с ужасной горестью, с текущей по венам болью, разбитым голосом, а вот… потеряно. Словно он не знает, что сказать, словно у него амнезия и он всё забыл.       — Скажи хоть кто, — сдаётся Артём. — Просто имя.       — Зачем?..       Вопрос повисает в воздухе, Артёму мешает ответить заоравшая на весь класс учительница, что её надо слушать, что те вон, в телефонах своих, эти на камчатке ещё что-то, а она старается, а скоро экзамены. Но она сбила Тёму с мысли и дала Глебу уйти от нежелательного, непонятно ему самому почему, ответа.              На перемене они конечно же вернулись к этому вопросу и теперь Глеб уже более спокойно, словно собравшись за этот урок, ответил. Он стоял, упираясь руками в подоконник и смотря себе на кроссовки.       — А кто это мог быть, Тём? — спросил Глеб, не поднимая взгляд, а потом, прежде чем Тёма попытался что-либо сказать, несильно оттянул воротник своего свэтшота, показав новые, заалевшие синяки на шее.       — Ужасно, — испугавшись, негромко выдохнул Тёма и положил руку на плечо друга, потому что не знал, как по-другому выразить свою поддержку.       — А он сказал, что красиво, — усмехнулся неприятно Глеб, но взгляд до сих пор не поднял.       Всё, что сделал Артём, так это сильно сжал губы и виновато посмотрел на друга, а потом они пошли на урок. Урок, который прошёл как-то сам собой, незаметно пронёс сорок пять минут жизни, как и следующий. И дальше, до самого конца учебного дня.       Дома получилось проскользнуть мимо отца в свою комнатку и закрыться, а потом упасть на кровать, поджав под себя ноги и уложив подбородок на грудь, а после так и заснуть, стараясь не думать ни о чём.       Ещё целый следующий день к нему никто не приставал. Он спокойно отсыпался на своей последней парте или летал в облаках. А на одной из перемен, какой-то из самых первых, Тёма затащил Глеба в туалет и начал обрабатывать заживляющей мазью его раны.       Вечером он спокойно вернулся домой, опять чудом проходя мимо отца, будучи не совсем в трезвом состоянии, но и не пьяным. Заснул он быстро, забываясь во сне, как в самом дрянном алкоголе.              — Малой, — услышал он утром, когда подходил к воротам школы. Этот тон прошёлся сковывающей ледяной цепью по всему телу, словно связал. В затылок ударили тревога и страх. Глеб крепко стиснул зубы, остановившись, выдохнул один раз, набрал новую полную воздуха грудь и обернулся, накинув на лицо маску непроницаемости.       — Здрасте, соскучился? — ядовито протянул он, сверкнув недружелюбными глазами.       — Очень, — пропел Мирон и отступил от машины, кивнув на дверь. — Залезай.       Буднично. Глеб усмехнулся от этой мысли и кивнул на школу.       — Прогуливать — не хорошо.       — Пить тоже, — сказал Мирон, открывая дверь. Глеб закатил глаза и послушно сел в машину.       Ехали он под попсовую музыку из радио. Куда ехали Глеб не знал, но понял, что не домой. Минут сорок они добирались до непонятного места, а когда приехали, то ему приказали сидеть спокойно. Двери по уходу, конечно же, заблокировали.       Пять минут Глеб ничего не делал. А потом ему стало скучно и он начал нажимать на разные кнопки, поменял музыку на радио, посмотрел, что находится на заднем сидение — ничего, — вздохнул, полез по бардачкам. Он нашёл только какой-то журнал и от скуки начал его читать. Там был судоку, а Глеб нашёл ручку, поэтому по возвращении Мирон увидел его, сосредоточенно что-то пишущего на журнале, трясущего головой под какой-то тяжёлый рок. С выбором радио-станции он был полностью солидарен, куда лучше попсы, поэтому просто молча сел рядом, и они поехали в другое место.       Чем дольше ехали, тем больше Глеб понимал, что не домой.       — Мог бы просто после школы забрать или дома запереть.       — После школы тебя ещё вылавливать… Я же не знаю, сколько у тебя уроков, да и закончу я раньше. А дома… ты слишком любопытный. Лучше пока что в машине, — резюмировал он.       — Мой телефон так и не починили, — фыркнул Глеб, выводя красивую пятёрку, заканчивающую вертикальную линию.       — А тебе и без него, я смотрю, нормально, — флегматично отозвался Мирон и несильно ударил руками по рулю, когда спереди загорелся красный свет. «Скоро пробки будут» — подумал Глеб. — Или тебе новый купить? Моральное возмещение конвертированное в денежную валюту?       — Да! Я согласен, покупай. Только не айфон. И с хорошей камерой. И памятью. Гигов на шестнадцать, нет, мало, тридцать два, хотя есть уже и на… — Глеб продолжал что-то щебетать себе под нос, выводя новые цифры, складывающиеся в столбики и строчки.       Мирон оглядывал его мягким взглядом и жал на педаль. Ему надо было смотаться ещё в три места, но, глядя на сидящего рядом, он как-то таял. Берёг, так сказать, свои нервы и настроение.       Всё заняло суммарно два с половинной часа. В один раз, когда Мирон вернулся в машину, Глеб дрых. Заснул с судоку на коленях. Потом ещё минут пять недовольно искал ручку, которая упала на пол и куда-то укатилась.       По дороге Мирон и правда заскочил в магазин, вернулся минут через пятнадцать и всучил Глебу классненький телефон. Не айфон и с охуенной камерой и большой памятью. Глеб подумал, что его покупают, что он дешёвая (ну как, не сказать, что телефон дешёвый, но всё-таки) проститутка. Но подарок — или что это там — себе забрал. Мы не гордые, мы жадные и бедные, да и вообще несчастные.       Всё время до дома Глеб настраивал себе телефон и с интересом рассматривал свой новый тариф. «Спасибо» он не сказал, даже за халявные мобильные данные. Он их отработает сегодня — он это итак понимал, поэтому просто молча разбирался и скачивал себе приложения, вспоминая пароли от соц.сетей.       Мирон, припарковавшись на своём месте, взлохматил волосы Глеба, грубо огладил его линию челюсти и сказал выходить из машины.       — Как твою квартиру до сих пор не подожгли — не понимаю, — негромко сказал Глеб, осматривая невысокий дом, стараясь выцепить взглядом нужную квартиру, толком не понимая зачем, ведь скоро итак окажется там.       — Была пара попыток. После них уже никто и не пытался, — оскалился Мирон и зашагал к подъезду.       — Не удивлён, — Глеб последовал за ним. — Слушай, а давай я убегу, ты же всё-равно не знаешь где я живу.       Мирон не остановился, только вскинул рукой.       — Попытай удачу. Узнать — время минуты. Тебя же вроде Голубин зовут, не так ли? — он даже не обернулся, молча открыл дверь, пропуская насупившегося Глеба внутрь. — Значит «угадал». Что же твой отец не платит мне? У него уже кругленькая сумма набежала.       — Шантаж? — грозно, словно волк не евший, спросил Глеб.       — Нет, зачем?       И правда… зачем? Тут и так всё понятно и ясно. Ясно всё, кроме очередного вопроса про жратву, кроме того, что около сорока минут уходит на приготовление обеда, ещё двадцать на то, что бы это всё съесть, а потом ещё где-то полчаса на то, что бы еда переварилась. В это время каждый сидит в своём телефоне, иногда только Мирон тянет свою лапу к Глебу и сразу же по ней получает. Сам Глеб и не знает что здесь происходит. Вот вообще не понимает, как на это реагировать, поэтому молчит. Не кричит, не плачет, не вырывается, не пытается что-то узнать или прочее, а просто ведёт себя как всегда.       Глеб чешет шею, ленивым тюленем кое-как спадает с кровати, оставляя на ней новый гаджет, подходит к окну и берёт из чужой пачки сигарету, а потом закуривает, открывая окно. Как бы хозяин ситуации и хуй поспоришь. Мирон лукаво наблюдает за всеми этими жестами, удобнее устраивается на кровати, откладывая телефон в сторону.       — Смой тональник, — говорит он, когда Глеб делает последнюю затяжку, и получает ответ, состоящий из фака.       Мирон потягивается на кровати, улыбаясь и уже предчувствуя скорый кайф, встаёт, обходит кровать и подходит к наблюдавшему за этим шествием тяжёлым взглядом подростку. Подходит и кладёт ладонь тому на бедро, мягко поглаживая и заглядывая в начинающие наливаться ядом глаза.       — Малой, я тебя, надеюсь, не порвал? Ходишь вроде норм. Ты говори, если что, — и звучит это настолько заботливо, что Глеб хмурится и дёргает бедром, тем самым стараясь, не касаясь, стряхнуть с себя чужую руку.       — А тебе до этого есть дело?       — Если бы не было, уже шёл домой бы с фиолетовой шеей, предположительно пешочком. Смой тональник.       — Схуяли это?       — Малой, ты прекрасен, у меня хорошее настроение, давай ты смоешь этот ужасный тональник и получишь куда больше приятного. Ну пожалуйста, — по-детски дует он губки и, немного опуская голову, смотрит, словно увеличившимися по размеру, кукольными глазами. Глеб видит в этом игру, но не видит фальши. А ещё замечает, что у Мирона густые ресницы, которым позавидовали бы его одноклассницы. Но, если возвращаться к его словам, то звучат они без особой угрозы, скорее как пожелание, которое лучше выполнить. Глеб даже начинает думать, что самолично на это подписался, а сейчас зачем-то ломается. Вот и как так, блять? Всего лишь сказал что-то и посмотрел по-своему, так сразу виноват не он, а ты. Ёбаная харизма — Глеб хмурится и поджимает губы… А у Мирона лицо до сих пор по-детски расслабленное и вполне себе довольное.       — «Этого же не избежать, да? — думает Глеб, прогоняя слова и образ человека перед ним в голове. — Всегда надо искать наименее болезненный и неприятный исход событий».       — У меня шея здесь и живот вот здесь, — он тычет пальцем на названные места, — весьма болезненные. Обещай не трогать, — ставит условие, на которое Мирон, улыбаясь, начинает трясти головой.       Глеб ему не верит, но тональник смывает минут восемь. Никаких средств для снятия макияжа у главы бандитской мафии нет — кто бы сомневался, — а без этого стирается весьма хуёво. Уходит много туалетной бумаги, но вскоре немного порозовевшее от трения лицо и такая же шея оказываются чистыми.       Это всё Мирона очень даже устраивает. Он сразу же вылавливает подростка за дверью, прижимает к стене и целует. Глеб ещё не настроился на сопротивление, поэтому сперва только что-то мычит. Кусают его несильно и играючи. Реально, у кого-то настроение сегодня предположительно мягкое, но он всё равно отталкивает от себя этого человека и гордо дефилирует в спальню. Его не останавливают, а уже в комнате самолично снимают одежду.       Начинается. У Мирона руки грубые сами по себе — он привык работать с пистолетами и часто в грязных местах, поэтому кожа и загрубела, — а хватка мягкая, но нельзя не заметить, что цепкая, даже сейчас. И движения поставленные, когда ты уже настолько знаешь своё дело, что всё получается и резким и плавным одновременно. Он стягивает вверх очередной почти чистый свэтшот, обнимает со спины, зубами упираясь в плечо, а потом облизывает его — Глеб закрывает глаза и вздыхает — «неужели это правда?», — с плеча он убирает хватку, весомо цапнув напоследок, руками, не глядя, спускает молнию чужих джинсов, а после расстёгивает пуговицу, замечая, что самообладание и спокойствие Глеба начинают таять.       Самое интересное, что для себя отмечает Глеб, так это слова, которые Мирон выполняет. Он правда избегает показанные ему места и сегодня в целом ведёт себя сдержаннее, словно боится спугнуть. С таким человеком можно будет договариваться если что — на будущее выводит Глеб и больно пяткой бьёт чужому торсу. Смазки много, она прям вытекает, но всё равно болезненно из-за прошлых раз. Если и не порвал тогда, то хоть небольшие расколы да оставил. Микроскопические такие, которые всё же давали о себе знать.       — Ай, блять, — вскрикивает Глеб, когда чувствует мокрый ожог от укуса у себя на лопатке. Он пытается долбануть куда-то локтем, но его прижимают сильнее к кровати, полностью покрывая сверху.       Мирон большой и весьма тяжёлый, хотя вообще сам по себе весьма складный и не сказать, что увесистый, но когда на тебе лежат, то мир воспринимается по-другому. А ещё Мирон очень горячий. Глеб слышал, что когда человек тёплый, значит ему что-то очень нравится. Поэтому люди и краснеют, вроде. Это была рубрика «интересные факты в вк», доверять ей дело последнее, но что-то мимолётно вспомнилось.       Облизав шею и толкнувшись до громкого шлепка яиц о кожу, Мирон меняет положение, перекатывается вниз, устраивая Глеба на себя, укладывая руки на его бёдра.       — Когда же ты уже кончишь? — фырчит Глеб и ёрзает, чувствуя от движений хер, на котором он сидит. Говорить и огрызаться как-то не хочется. Сам Мирон к этому не располагает, вот настроение к этому не появляется, а полежать, свернувшись в клубок мусора, точнее кота, очень даже хочется.       — Можешь постараться и ускорить этот процесс, — наконец-то скалясь, отвечает Мирон и проводит ладонью по укусам на животе, один раз глубоко толкаясь.       — Ещё чего.       — Тогда молчи и не возмущайся.       Смешно. Возмущаться есть чему, так-то, если посмотреть. Мирон мучает медленными, очень-очень медленными и редкими толчками ещё минут семь, изучая руками тело на себе, а потом опрокидывает на подушки и берёт старый добрый темп, от которого Глеба подбрасывает с каким-то судорожным выдохом. Сам Глеб ещё при медленных ласках начал замечать однозначную, скупую и неспешную, но всё-таки, реакцию своего организма. Член встаёт. Так неохотно, но непреклонно. А когда до него прикасаются и начинают поглаживать, то Глеб начинает чувствовать как в яйцах что-то стягивается, а горячие объятия уже не такие уж и плохие, главное, что бы движения не прекращались, тогда всё будет хорошо.       Никогда Глеб не думал о сексе раньше, об отношениях. Даже не задумывался, хотя сейчас мог бы назвать себя тогдашнего асексуалом, а сейчас пидором. Что из этого большая правда — непонятно. Может он не засматривался на других девочек именно потому что не на тех смотрел?       Мирон, завидя, что завёл Глеба, укладывает того ровно на спину, немного выгибая в спине, прижимая к стенке, шире разводит его ноги и подхватывает одной рукой под задницу, а другой упирается в стенку. Глеб начинает мимолётно себя ненавидеть за выпущенные стоны и редкие движения навстречу. А потом начинает ненавидеть Мирона. Он только хотел себе самолично подрочить, как его руку впечатали в стену. Даже звук ударяющейся костяшки был, и слабая болезненная волна прошла от запястья до локтя, а потом сконцентрировалась на шее, над которой опять начали издеваться.       — Ненавижу тебя, — сквозь зубы сказал Глеб. Для Мирона это звучали как слова, сказанные партнёром в порыве страсти, а может и не как.       Пытка возбуждением продлилась ещё минуты четыре, а потом Мирон накрыл губы Глеба своими, рукой пару раз провёл по забогровевшему члену, который вскоре, получив разрядку, начал обмякать, как и его хозяин, который даже не сопротивлялся на поцелуй. Сперва. Потом укусил, но Мирон напоследок лизанул его по челюсти рядом с ухом и кончил в него, а точнее в натянутый презик.       — Согласись же, кайфово, — слезая с Глеба и снимая с себя презерватив, сказал Мирон.       — Иди на хуй, — в жопу он целенаправленно его не посылает. Посыл неправильно интерпретируется, а на хуй можно.       Исчезнув из комнаты, Мирон пошёл на кухню выкинуть презерватив, выпить немного воды и захватить с собой влажные салфетки. Глеб же остался на кровати, немного сполз вниз, подложил под себя подушку, стараясь особо много не двигаться, взял телефон, разблокировал, зашёл в вк, прочитал наполовину какую-то мемную картинку, прикрыл глаза, заблокировал телефон и положил его себе на грудь, выравнивая свои мысли. Хотелось спать. Просто клонило в сон и всё тут. Хотелось лежать безвольной медузой, либо распластавшись по кровати, либо свернувшись на ней в три погибели. Матрас, кстати, весьма жёсткий, но одеяло это отлично исправляло. Он бы прям сейчас им обвернулся подобно шаверме, если бы не подсыхающая на животе сперма. Вроде своя, а всё равно противно.       Мирон вернулся со стаканом воды, поставил его на прикроватную тумбочку, зная, что если Глебу что-то надо, то он это без зазрения совести и вопросов возьмёт, и принялся вытирать его живот.       — Я же говорил, что будет приятно.       — Ничего не знаю. Дай воды, — претенциозно заявил Глеб и скрестил на груди руки, надувшись — телефон скатился на кровать и холодил кожу рядом со спиной. И до воды он мог спокойно дотянуться, но как же отказаться от возможности покомандовать, притом, что твои команды исправно выполняют, — и без разницы на эту улыбку напротив. И недобрая ведь нихуя улыбка, но и не какая-то там неземная, алчная или даже злобная. Максимум лукавая.       — Неужели не понравилось?       Глеб хочет вылить всю эту воду Мирону на его гаденькое лицо, но он всего лишь всё игнорирует и залпом осушает стакан, даже не подозревая, как сильно хотел пить. Потом его осеняет гениальная, на первый взгляд, мысль: надо написать Тёме. Как бы «Хало, братан, у меня телефон новый». Подумав об этом, Глеб и решает, что мысль не такая гениальная как сперва показалась.       — Я так и не понял, что у тебя с отцом.       — А тебя ебёт? — прямо и резко отозвался Глеб, добавив к своей непередаваемой интонации скептичный взгляд.       — Не твоё дело, малой, что меня ебёт. Насколько я знаю близких родственников у тебя нет, мать умерла, отец недавно затоваривался, а значит ты у нас одинокая пташка.       — Шерлок, те вот заняться больше было нечем, а? И вообще нахуя тебе это? Хоч убить меня по-тихому, так милости просим, на могильном камне пусть выбьют как-нибудь пошикарней. Хотя можно и без него.       — Ну чего ты такой пессимистичный? — опять по-детски дуется Мирон и присаживается рядом к Глебу на край кровати, проводит ладонью по его высохшему чистому животу.       — Не я такой, а жизнь такая.       — И только от жизни, от жизни собачьей, собака бывает кусачей, — напевает он себе под нос, выводя пальцами разные узоры. — Есть будешь?       Глеб вообще не понимает, почему от вопроса о еде у него сразу же проявляется аппетит, которого как бы не было. Но всё же он отрицательно машет головой, на долю секунды думая, что что-то он упустил в их прошедшем разговоре. Но он про это забывает, потому что зевает и осознаёт, что готов отрубиться прям здесь — не впервой — и сейчас.       — Хочешь спать — ложись. Только сперва скажи, что желаешь на ужин. Повар я такой себе, но всегда есть доставка еды.       — И до скольких я буду у тебя? — в очередной раз зевая и сползая ещё ниже к одеялу, спрашивает Глеб.       — А насколько ты хочешь остаться?       — Не насколько, я тебя ненавижу, иди вообще нахуй, — бормочет он, уже прикрыв глаза.       — Домой хочешь?       — Не хочу. Ничего не хочу.       С не обременённой ничем улыбкой на лице, Мирон удаляется из комнаты, а после и из квартиры. У него осталось ещё пару дел, которые надо быстренько решить. Во время своих сборов он как раз обдумывал свои необоснованно положительные эмоции, испытываемые к белокурому пацану. Он всегда замечал за собой раздражительность от этих мелких дел, потому что и без него могли бы разобраться, ну в самом деле, а сегодня все они смягчались недовольной моськой рядом. Да, Глеб определённо ему нравится. И по внешности милый, а характер вообще огонь. За всю свою жизнь Мирон встречал много разных людей и научился в них ценить какие-то определённые качества. Но с этим пацаном даже опыт прошлых лет можно не ставить, потому что те навыки он выбирал исключительно для работы или, как с Ванькой, для дружбы. Ну, там оба фактора, не зря ведь он его правая рука. Ваня свой, он не строит из себя не пойми кого, исполнительный и просто добрый. Да, в мире мафии доброта и открытость не совсем ценятся, но для друга такое очень даже важно. А Глеб не друг, Глеба хочется грызть, обнимать, целовать и стискивать в объятиях так, что бы тот еле дышал, а потом накрывать одеялом и гладить по голове, и самое прикольное во всём этом, так это сама реакция парня. Типа, не терпит, огрызается, не подставляется, но деваться некуда и вообще «Воды дай». Гнилой в чём-то характер, такой какой Мирон и любит. Всегда его на всё ненормальное, не такое как у всех, то что считается неправильным и дефектным тянуло. И сейчас тянет.       Обладатель этого самого гнилого характера по возвращении Мирона спал. Полностью накрывшись одеялом — так что только нос и чёлка торчали — и поджав к себе ноги. Будить его не хотелось, а время уже двигалось к восьми, на улице потемнело, включили фонари. Мирон решил заказать пиццу. Судя по всему Глеб жрёт всё, что дадут, потому что некормленый.       Пицца четыре сыра и пепперони, ещё для себя салат и картошка по-деревенски с соусом барбекю. Приняв заказ и закрыв дверь, Мирон усмехнулся тому, что его узнали и пытались это не выдать, но как скрыть трясущиеся руки от его зоркого глаза? Да никак, время заставило подмечать слишком много мелких деталей, без этого ничего бы у него и не получилось. Но сейчас не об этом. Коробки на кухне открылись, по квартире сразу же пробежал характерный аппетитный запах, на который из спальни вскоре вылезло замотанное в одеяло и с гнездом на голове чудо. Это чудо, приподнимая один край своей мантии, чтобы та не волочилась по полу, подошло к столу, взяло кусок пиццы с четырьмя сырами и после этого приземлилось на стул. Собственно, да. Что надо, то возьмёт.       Вскоре Глеб попробовал и другую пиццу, потом и картошку, и даже заграбастал немного салата. На абсолютно случайные, а точнее целенаправленные касания Мирона, он гневно сверкал глазами и снова возвращался к еде.       Как же сильно от этого заводился Мирон. Как же сильно… знал бы Глеб, может и не делал бы так. Но Глеб пока не знал, в ситуации пока не разобрался и точной линии своего поведения ещё не выстроил.       — Я могу идти, или Вы ещё ебаться изволите? — нарочито небрежно сказал Глеб, дожёвывая картошку.       — Изволю. Как пицца? Ты хоть когда-нибудь её ел?       — Ел, — фыркнул Глеб, а сам моментом вспомнил детство. Пицца блюдо редкое для него, сейчас его иногда может угостить Тёмыч, а раньше меньше, чем раз в месяц, её приносила мама. Всегда приносила именно Деревенскую, несмотря на то, что Глебу она не нравилась, он её ел, потому что это пицца и это вкусно. На него накатила ностальгия и тоска.              В своей любви Мирон одержим. А в Глеба он влюблялся с каждым его раздражённым вздохом и брошенным шакальим взглядом, с каждым ударом по себе этих тонких ног и ненакаченных лапищ. Мирон понимал, что Глеб прекрасно видит, что нихуя толком это не делает, его сопротивление тут ну никак, но всё равно он продолжал это делать, как бы в отместку, как бы подавись, козёл. Из-за этого хотелось, что бы давился Глеб, заглатывая по гланды, утренняя разнеженность Мирона уже прошла и ему хотелось чего-то более своего. Но всё же он понимал, что жопа Глеба находится не в лучшем состоянии и уже подумывал приобрести какую-нить мазь для неё. Ему хотелось причинять боль, но острую и короткую, а не тягучую, долговременную, ужасно противную. Нет, так его мучить не хотелось.       Но они недавно пожрали, поэтому Мирон только по-собственнически лапал белокурого за разные места, которые тот старался скрыть одеялом. И вообще ему уже хотелось отобрать у малого телефон, потому что его непроницаемое порой лицо начинало немного выводить, но он продолжал лежать в области его ног, ласкать их, нагуливая себе аппетит на дальнейшие действия и ожидая, пока еда уляжется в пищеводе.       Было спокойно. Вообще этот месяц выдался вполне себе тихим, не было проблем ни с конкурентами, ни с ментами, поэтому телефон не разрывался, как иногда бывало. Хотя, порой было даже скучно и нечем себя занять, тогда Мирон расслаблялся и просто уходил в мир книг. Но сейчас он кусает Глеба за коленку и гладит по бедру рядом с пахом. Самого Глеба от этого немного переёбывает, но он продолжает делать вид, что ничего не происходит.       Но не замечать, что ничего не происходит становится практически невыносимо, когда с него медленно начинают снимать одеяло и настолько крепко хвататься за рёбра или таз, что вроде синяков и не оставит, но кажется, будто бы тебя поймали в ловушку или ты новая вещь на рынке, тебя деловито лапают чужие запотевшие руки.       — Вот и некого тебе ебать, а? — спрашивает Глеб, откладывая телефон в сторону, немного пряча под подушку.       — Уже есть кого, — отвечает на это Мирон, садится между его ног и резко тянет за бёдра на себя.       Глеб чувствует себя куклой, сползает с подушки вниз, пахом упираясь в ставшее на пути скатывания колено. Толкнув Мирона пяткой, за то что тот укусил его за шею, он бьёт его ещё и по рукам, которые с нажимом проходятся по грудной клетке, вдавливая соски.       Пару магических движений и Глеб уже лежит на груди, приподняв вверх таз и дёргая плечами, чтобы освободить руки из зажавшей их в неудобной позе хватки. Если бы тут был бы кто другой, то Мирон просто долбанул бы раз, показывая порядок дел, и сопротивление, осложняющее дело, прекратилось бы. Но Глеб это делал так, что не хотелось его останавливать, да и не получилось бы толком, от этого ещё больше кайфа.       Кто-то повёрнут на контроле, у Мирона иногда бывает на этом очень сильный заёб, прям в голову даёт, да и ревнивый он пиздец какой. Кто-то повернут на, типа, свободе. Уважаем интересы других. Вообще, позиция правильная, но за свою жизнь Мирона от неё унесло на сотни километров. А сейчас Мирон открывает для себя новые грани, по которым можно тащиться. Бесполезные попытки убрать неполный контроль. Как бы фифти фифти, как бы укус на спине, а рядом с родинкой на лопатке новый засос и всё это под протестные негромкие маты.       — Больно?       И эта вот забота выводит Глеба из себя. Выводит из себя по большей части тот факт, что звучит это без усмешки, но, если учитывать в каких обстоятельствах, то хочется рассмеяться, разрыдавшись. Какой раз это уже? Четвёртый? Глеб думает, что пора бы уже привыкнуть и вообще он был готов. Практически полностью морально приготовился терпеть и ненавидеть этого человека.       Толкается Мирон до конца, одной рукой упираясь в кровать — Глеб, покосившись влево, может видеть и венки и татуировки, всю ладонь короче, — а другой захватив в болезненный хвост пшеничные волосы. Член Глеба барахтается вслед толчкам, заливаясь красной краской. От него по телу проходят приятные волны возбуждения, от которых Глеб задушено стонет на очередной толчок, отличающийся от других.       — Ты мне так волосы вырвешь, — шипит он.       Мирон громко сглатывает, облизывает нижнюю губу и дёргает Глеба на себя, меняя позу. Теперь тот на нём сидит, плотно, как на стуле с хуями, ну с одним. Не очень и удобно, но на несильный толчок — а как тут вообще нормально толкаться-то — Глеб лихорадочно сводит лопатки, прислоняясь всем голым телом к мохнатой груди позади. Щекотно, горячо и мокро из-за пота. Очередной тихий стон, который в попытке себя сдержать превратисля в скулёж, и Мирон шепчет на ухо:       — Если ты мне поможешь, будет ещё приятней.       Глеб тяжёлый, в таких обстоятельствах только пятилетний ребёнок был бы не тяжёлый, а толкаться от кровати реально не удобно, прогресса мало и поступившее предложение кажется весьма правильным, но белокурый всё равно рычит сквозь зубы куда и кому надо идти, а голову тем временем откидывает на плечо того, кого посылает.       Мирон облизывает открывшееся место на шее, но не кусает. Дневная просьба ещё в силе, но Глеб об этом не думает, потому что чужая горячая ладонь скользит по его паху, поднимается выше по херу и останавливается на головке, сомкнувшись кольцом.       — Давай, тебе придётся немного поработать. Хотя бы ради себя.       И это пиздец какой запретный приём, который работает, потому что только сидеть с хуём в жопе это одно, а постоянно получать по простате и чувствовать сокращение на члене — это совсем уже другое.       Прижимаясь плотнее к груди Мирона спиной, Глеб мычит, плотно сжав губы и закрыв глаза. Такой ход дел самому Мирону нравится, он помогает ему одной рукой, другую всё так же держит в кольце, а губами, зубами и языком отрывается на месте под ухом и на самом ухе.       Глебу жарко и Глебу душно. Ему пиздец как жарко и душно. Он, такое ощущение, что в агонии, только наоборот в экстазе или что-то смешанное в одном котле. Он чувствует горячую влагу у себя на загривке и уже заранее знает, что будет укус.       Он кричит, потому что его реально кусают и не играючи, а очень даже больно, чуть ли не протыкая кожу зубами, но точно оставляя там ещё долго не сходящий след. А потом его крик переходит в стон, он подкидывается сам уже как-то по инерции доходя последними каплями до разрядки. Мирон большим пальцем гладит его головку, размазывая поступающий поток спермы и делает последние толчки.       Глеб дышит задушено, мыча сползает с хера, падает на кровать животом, пытаясь нормально проглатывать слюну. Он лениво, такое ощущение, что у него после тренировки мышцы перенапряжены, поднимает руку и пальцами проходит по своей холке. Слюна там смешалась с собственным потом, укушенное место практически не болит, но фантомное ощущение укуса до сих пор ощущается.       — Пёс цепной, — негромко, но на громком выдохе говорит Глеб, и его рука безвольно падает на подушку. Телефон жужжит — новое оповещение.       — У меня нет цепи, — завязывая использованный презерватив, отвечает Мирон.       — Могу устроить, — бурча это, Глеб лезет за телефоном и проверяет оповещения. У кого-то прямая трансляция — поебать.       Мирон, улыбаясь, бьёт его по заднице, а после смазанного поцелуя уже опять совершенно играючи и не больно кусает. Затем, как ни в чём не бывало, встаёт с кровати и выходит из комнаты.       Глеб переворачивается, накрывает лицо ладонями и со стоном выдыхает в них. Морально хочется плакать, но телу слишком хорошо, оно в приятной послеоргазменной неге, поэтому с очередным тихим стоном он переворачивается обратно на живот и подтягивает к себе одеяло, устраивая его себе под голову вместо подушки.       Мирон заходит в комнату, уже освежившись водой, и несёт таковую в стакане, проводит прохладной ладонью по лопаткам Глеба, отчего тот ёжится и резко поднимает голову. Стакан забирает с гордым выражением лица и ещё немного хмурым.       — Вот и чего ты такой хмурной? За день получил телефон и два охуенных оргазма. Неужели лучше в школе?       — Пф… с чего ты взял, что оргазмы охуенные?       — Ну ладно, просто телефон и два оргазма.       — И ещё пару синяков на бёдрах, животе, спине и шее.       — Ну, ещё легко отделался, — улыбаясь, Мирон присаживается рядом и гладит его по спине, очерчивает недавний засос с самодовольным лицом и облизывает свою нижнюю губу. — Есть будешь?       — Не голодный. Чего ты меня всё откармливаешь?       — Худой больно. Подвинься.       — Пиздуй к другой стороне кровати. И одеяло не отдам.       Конечно же Мирон никуда не пиздует. Он перелезает через Глеба, специально ненадолго задержавшись на нём, пригвоздив всей своей массой и слушая его тихий мат сквозь зубы, и вскоре падает на свою половину.              — Завтра суббота.       — И? — поворачивает голову Глеб, вскидывая бровью. Мирон переводит взгляд с телефона на него и с загадочной улыбкой и обманчиво добрыми глазами сообщает:       — Будешь переезжать.              Новая информация обдумывалась Глебом всю ночь. Мирон сладко дрых рядом на отобранном небольшом куске одеяла. Жалкий подражатель. В квартире вообще тепло, поэтому голому телу не холодно, но всё-таки Глеб укутан практически полностью. Ему как-то стыдно смотреть на своё некрасивое тело, а теперь ещё разукрашенное цветными пятнами. А у Мирона синяков не очень много, несколько шрамов и светлых родинок, где загривок мелькала татуировка, но в большей степени те были именно на руках и ногах. Ну и конечно же его знаменательная и знаменитая как и он татуировка на шее. И что она только значит? Его год рождения?       Но опустим момент чужого тела, до которого Глебу дела нет. Он сидит в телефоне и обороняется от мыслей: написать ли Тёме. А что тот сделает? Может даст совет, типа: «Делай всё, что он скажет. Ты же знаешь, что от него можно ожидать всё что угодно» или «БЕГИ! СВАЛИВАЙ! ТЕКАЙ ИЗ ГОРОДА, Я ПОПРОШУ У РОДИТЕЛЕЙ ДЕНЕГ И ДАМ ТЕБЕ НА ПЕРВОЕ ВРЕМЯ». Он вздыхает, выключает телефон и кидает его в Мирона. Тот боком ударяется о его плечо. Немного больно. От этого Мирон просыпается и по-совиному раскрывает глаза. В голове Глеба прям пронеслось ухонье филинов, а сам Глеб показал язык, ещё сильнее натянул на себя одеяло и отвернулся. Фыркнув.       — Ты на фенека похож, — зевая во весь рот, сказал Мирон и придвинулся ближе к нему, игнорируя удар пяткой в опасной близости к паху.              Завтрак состоял из каши и куска вчерашней пиццы. Под шумок, а точнее пока Мирон готовил кашу, стоя лицом к плите, Глеб стырил у него из лежащей на столе пачки две сигаретки и спрятал их к себе в карман джинсов.       — Слушай, малой, а я чёт только заметил — а где твой рюкзак?       Весьма своевременный вопрос.       — А я чёт не понял, какого я должен к тебе переезжать? И нахуя это тебе?       — Малой, всё очень просто, — легко отвечает Мирон, заливая в кружку кипяток. — Я делаю то, что хочу. Сейчас я хочу тебя.       — Но меня спросить не надо, да?       — Ну, — задумчиво огласил Мирон, смотря в потолок, — в первую очередь я спрашиваю себя, во вторую думаю насчёт возможности реализации, а в третью уже мнение сторонних лиц.       — Ты козёл.       — А ты очень милый. Тебе много вещей надо забирать?       — Если ты перехочешь, то…       — То я тебя, по старой гм… старому желанию, отвезу обратно со всеми твоими пожитками. Доедай и в машину. Мне надо ещё в одно место заехать. И да, малой, зад не болит? Только я серьёзно, мне брать хуйню заживляющую?       — У меня в комнате есть кактус. Можно я его в тебя кину?       — Ну, если судить, что вчера тебе всё понравилось, то у тебя там более менее…       Кактус всё-таки жалко, а кинуть хочется. Что-нибудь, если не кактус, то ещё что-нить.       Так или иначе, но вскоре они выходят, Глеб закуривает, пока идёт до машины за Мироном. Тот, обернувшись, около минуты пытался что-то сообразить. Это что-то, как он в итоге понял, были его сигареты. Обозвав подростка воровской лапой, он закурил сам, а вскоре они поехали по какому-то адресу.       Судоку теперь был не интересен. Всё тело ныло и ломало, даже сидеть долго на одном месте Глебу уже не особо улыбалось. Что писать Тёме он не знал. Вот вообще не знал, поэтому отмазался тем, что занят. Просто занят, без уточнений. Даже если Тёмыч что-то заподозрил, то вида не подал. Отписался, что «всё о’кей». «Нихуя не о’кей» — вслух сказал Глеб и покачал головой. Шею жгло, словно он спал в самой неудобной позе на свете и она затекла за множество часов сна, но на самом деле такой эффект создавали синяки и, по мнению самого Глеба, тот укус на шее.       — Не соскучился? — открыв дверь в машину, сказал Мирон и сел за своё водительское место.       — Как-то нет. Всю жизнь тебя бы не видел.       — Мило. Заезжать в аптеку? — машина тронулась с места и тогда же прозвучал какой-то опечаленный выдох.       — Заезжай. И купи обезболивающее. Мне кажется, что у меня скоро шея свалится.       Мирон лишь улыбнулся, но промолчал. Он вбил адрес Глеба на первом же светофоре. Погода была очень холодной. Глеб прозябал в своём свэтшоте, но окно всё равно не закрывал, а вскоре закурил, выдыхая серый, как и облака, дым в окошко.       — Когда ты у меня сигареты тырить успеваешь? — искренне недоумевал Мирон. Глеб поставил себе галочку — я молодец. А ещё он промолчал, самодовольно усмехнувшись.       Осень — ужасное время года. Осень — это ад для многих людей. От детей, что идут в школу, до взрослых, у которых в это время ухудшается настроение. Говорят, что осенью чаще протекают депрессии, настроение окрашивается в цвет неба, а он не особо приятный, и хочется плакать вместе с природой, но ни у неё, ни у вас слёз особо нет. По крайней мере в этом городе дожди не особо радуют народ. Или наоборот радуют тем, что не идут. Смотря как посмотреть.       Но чего дожди, если Мирон поднялся с ним за вещами и немножечко охуел. Его лицо Глеб моментом сфотографировал на телефон и подумал поставить эту фотографию ему на аватарку контакта. Получилось немного размыто, но в целом настроение передаёт.       — Ты здесь живёшь, малой?       А это он ведь ещё его комнату не видел. Вообще да, Глеб кивнул и прошагал к себе. Во всей квартире стоял ужасный запах то ли пива, то ли водки, чего-то кислого, типа желчи. Воздух был отвратителен и накурен. Дышать было крайне сложно. Но это только воздух. Сама квартира, как и кухня, коридор или ванная, ну или комната Глеба, которую Мирон скоро увидит, выполнена была когда-то в весьма светлых приятных тонах. За квартирой следили, плитка была рыженькая на кухне и бежевая в ванной, но сейчас они потемнели и где-то раскололись. Как дошло до раскола — непонятно, но факт есть факт. Полы не то, что у Мирона дома. По ним босиком не походишь. Минимум в тапочках, а лучше сразу в уличной обуви, хотя да, тапочки тогда подойдут. Но они все не в лучшем состоянии.       — А это что за пиздец?       А это стол. Это комната Глеба. Маленькая, грязненькая, вещей немного, но кажется, что вся квартира захламлена. Зато кактус есть. На подоконнике. И его всё так же жалко кидать в какого-то там человека.       Отца, кстати, в квартире не наблюдалось, но это и хорошо. Меньше будет проблем. Хотя, — Глеб подумал, — тут же Мирон. Проблем в любом случае не было бы. Ну, только у отца, возможно, и были. Он же там вроде задолжал.       Собрался Глеб где-то минут за десять. В эти десять минут он скорее искал вещи или доставал их, нежели собирал, потому что в итоге получилось две не очень и большие сумки. В это время Мирон брезгливо изучал спальное место и так понравившийся ему стол. Он даже откопал на нём какой-то учебник. Глеб был в шоке, потому что ему этого сделать не удавалось. Не, он и не особо старался, но всё же. Но всё же брать его с собой не хотелось.       — Так, а тёплые вещи где? Ну, зимние?       — А, ну. Я свой пуховик с весны не видел, а кроме него тёплых вещей и не было.       Зимой хватало пуховика, более тёплых кроссовок и каких-нибудь джинсов. Дома им на смену приходили толстовки и тёплое одеяло, потому что топило не так равномерно, как у Мирона. Топило часто хуёво.       — Мне даже руки в этом мыть кажется чем-то грязным, — кивая на кухонную раковину.       — А я оттуда пил иногда. Чайник бывает не погреешь, — повёл плечами Глеб, бережно неся кактус, ну и сумку — её нашли в багажнике Мирона.       — В больницу поедешь. На глистов провериться как минимум. Ты не кололся, СПИДа нет?       — Нет, — обиженно фыркнул Глеб. — На диспансеризации ничего не нашли. ВИЧ-отрицательный.       — И то хорошо, но надо будет в нормальной клинике проверить.       — Я думал, что к тебе еду исключительно жрать и ебаться, а не по врачам шастать.       — Ты едешь ко мне, а что с тобой делать решаю уже я. Пиздуй в машину.       Выкрутив руку с сумкой, Глеб показал Мирону фак и повернулся к нему с гордо поднятой спиной и головой, удаляясь в дверях.       Комментарии Мирон придержал при себе, взял ещё одну сумку, покачал головой и, захлопнув за собой двери, пошёл к машине. Глеб стоял уже возле неё, воробушком втянув шею и нахохлившись. Да, прохладно.       — Дай сигарету.       — Дождь сейчас пойдёт, садись в машину.       Дождь пошёл. Медленно начал крапать, пока Мирон укладывал вещи в багажник, а Глеб шарил по бардочкам в поисках забытых когда-то сигарет. Онные он не нашёл, а когда вернулся Мирон, то оглядел его сканирующим взглядом, зацепился за натянутый в прямоугольную форму карман его джинсов — на его удачу именно правый карман, левый он бы не заметил — и с нечитаемым выражением лица залез в него, пальцами подцепил коробку и вскоре достал пачку, а из неё уже сигарету. Быстрые манёвры переменили лицо Мирона в заинтересованно-обескураженное.       — Ты обнаглел, мелкий.       — Плата за то, что ты меня называешь мелкий, — фыркнул Глеб и бросил уже ненужную пачку на панель. Зажигалочка у него своя — честно спизженная у одной очень неприятной продавщицы. Закурив, он тепло оглядел Филиппа — кактус, который он положил неподалёку от того места, куда полетела пачка сигарет.       По пути они заехали в аптеку. Мирон принёс маленький, но увесистый и вполне себе хорошо так заполненный пакет с мазью от ушибов, ещё какой-то мазью, презиками, ещё какими-то препаратами, на которые Глеб особо не смотрел, потому что рядом с ними лежали детский мармелад и гематоген, которые вскоре переместились в его карманы, а после упаковка от гематогена за ненадобностью всё-таки вернулась обратно в пакет.       — Сладкоежка?       — Нет. Мармелад люблю, — а гематоген просто рядом лежал и чего его не съесть-то? Ну вкусный он, подумаешь сделан не совсем гуманно по отношению к животным. Глеб не веган, ему себя жальче, чем каких-то там коров. Жизнь такая, такие дела.       Одну полочку в своём шкафу Мирон освободил. На эту полочку уместились буквально все вещи Глеба, не включая кактус. Кактус теперь на подоконнике кухонном разместился. Время близилось к обеду, поэтому Глеб, ходя по квартире так, словно живёт здесь всю свою жизнь, с царским видом кота, прошёл к холодильнику, достал оттуда себе пиццы и откусил от холодной кусочек. Его сразу же осадили и отобрали этот кусок, достали тарелку, положили на неё, а самого Глеба прогнали мыть руки.       Что за быт такой, Глеб не знал. Всё происходило слишком плавно и не вызывало никакого отторжения, наверное, потому что отторгаться больше некуда. Тут хата побольше, тут еда вкуснее, тут нет обдолбанной или пьяной, или пьяно-обдолбанной рожи отца. Возможно, это похищение лучшее, что случалось за последнее время с Глебом как таковое. Как же ему обидно за самого себя: считать, что переехать к собственному насильнику — это лучшее. Удавиться хочется, но он лишь возвращается на кухню за своим куском пиццы. Всё ж не так плохо, жить можно.              Мирона очень долго не бывает дома. В смысле, в субботу днём он был более менее свободен, а вечером постоянно сидел в телефоне, а после пропал на несколько часов. Глеб в это время занимался бесполезной хуйнёй, как и всегда. От скуки он даже просмотрел небольшой книжный шкаф в углу спальни, взял книгу наугад, в ней обнаружил закладку на сотой страничке. Ну-с, уже, а на двенадцатой, потому что Глеб обидчивый. Несколько книг было на немецком и английском. Взяв одну рандомную, он начал её читать. Хватило его страничек на шесть, а дальше новое оповещение в вк и прошедшие в быстром потоке часы.       В ночь субботы Мирон был полууставший и без особого ласкового настроения, поэтому его движения и касания были грубее вчерашних — пятничных. А в конце он вообще сомкнул руки в жёсткой хватке на шее и немного его подушил. То ли мстил за что-то, то ли реально настроение было ни к чёрту. Глеб не разбирался, а ночью рассматривал огромный синяк на поджаром животе Мирона и в итоге заснул с очень даже самодовольной улыбкой.       В утро воскресения настроение Мирона опять стало ближе к мягкому. Опять каша и последний кусок пиццы. А потом он ещё обрабатывал ссадины Глеба заживляющей мазью, кстати, к слову, без какой-либо нотки раскаяния. Он их обводил прозрачной мазью как-то очень даже любовно. А после опять свалил на весьма долгое время.       Глебу опять стало скучно. Он начал рыться в шкафу Мирона — нашёл утюг и спрятал его на другую полку под другие вещи. Отыскал несколько безразмерных толстовок, которые ему, впрочем, были большие. Но его это не остановило и две из них перекочевали на его полку. А потом одну из них он надел. Мироном вещи не пахли — они стиранные, поэтому никаких лишних ощущений и чувств он не испытывал. Ну, только пронзительный взгляд пришедшего Мирона и то, только секунд тридцать.       То ли собственные вещи на Глебе Мирона так заводят, то ли просто картинка понравилась или ещё какая-то хуйня магическая и необоснованная — как и всё в этой жизни, — но вскоре под эту толстовку он запустил руки, стал бесцельно, но более-менее мягко гладить и прижал к стене, а потом вообще снял бывший атрибут своей одежды и толкнул Глеба на кровать.       Глеб Мирона не трогал, даже к голове его лысой не притрагивался, хотя иногда мелькала какая-то такая мысль её погладить. Ну, она же лысая, то есть на ней есть щетина. И как бы она ощущалась под руками? Но эти мысли Глеб выметал веником из своего сознания и старался укусить вторгшийся к нему в рот язык Мирона.       Рядом с Мироном Глеб чувствует себя меньше, чем обычно. Бесполезней и никчёмней, чем обычно. Его самооценка итак была чуть выше плинтуса, зачастую то была именно напускная гордость, как защитная реакция от окружающего, но с Мироном, у него было такое ощущение, что она не работала. Однако, всё-таки Глеб начал замечать удивительную покладистость Мирона порой. То есть, чисто теоретически, им можно управлять. Раз я пока здесь, — сказал сам себе Глеб, — то надо всё вывернуть для себя.       Вечером были макароны, проверка собственных сил, когда Мирон в очередной раз к нему полез, а он поцеловал его в край губ и, оттолкнув, сказал: «Не сейчас», увенчалась успехом. Мирон отстал с постелью, но до жопы добрался, только в другом смысле. Он начал её обрабатывать заживляющей или какой-то там подобной мазью, ну и немного потаскал за волосы, оставив около трёх новых засосов на шее. Глеб был крайне рад, что тогда его не кусали — на шее живого места итак было мало, прошлые ещё не зажили. Но обрабатывать шею на ночь Мирон отказался, в последний раз размашисто провёл по ней языком, получил в бедро коленом и отстал, устроившись в телефоне на своей половине кровати.       Очередное утро Глебу не понравилось. Оказывается, переезд не освобождает от школы, а даже её подкрепляет. Во время завтрака, когда Глеб больше клевал носом, нежели ртом, Мирон говорил, что «В школу и домой», «буду ждать в машине» и прочее. Из этого всего Глеб вывел, что хуй он теперь прогуляет школу или пойдёт бухать с Тёмой после неё. На возражения Мирон сказал, что бухать вредно. А сбегать вариант ещё хуёвей — у него люди по всему городу.       Проверять где у него там люди Глеб не решился. Высадился из чёрной машины прямиком возле ворот, натянул повыше горло чёрного, честно спизженного у Мирона свэтшота пониже, чуть ли не на нос капюшон и, горько вздохнув, отправился в само здание. Как никак, надо находить Тёму и плакаться ему за жизнь.       — Чем был занят все выходные? — весьма легко спросил Тёма, падая рядом за парту. Настроение у того было хорошее, даже портить его не хотелось, но Глеб всё равно тяжело посмотрел на своего друга и несильно оттянул ворот свэтшота.       — Угадай-ка.       Ну-с, настроение у Тёмы быстро изменилось. Улыбка сползла с его лица, словно кто-то провёл пальцем в фотошопе. Глебу даже стало немного совестно. Страдать вдвоём ему не хотелось. Максимум — поплакаться. И желательно без слёз.       Уроки проходили серо, скучно и очень долго. Глеб чесал шею и негромко шептал Тёме на ухо, что переехал к этому носатому и что после школы ему обещали дать пизды, если он пойдёт куда-либо, кроме его — носатого — машины. Глеб всё-таки предлагал свалить Тёме, но тот покачал головой и своим авторитетным мнением друга заявил, что лучше Мирона слушать, потому что настроение у того очень не фиксированное, а повадки очень даже резкие и, в общем, не надо испытывать судьбу. Глеб его слушал и понять одного не мог. Чего понять он тоже сначала понять не мог, но потом понял:       — А ты откуда знаешь какой он? Следил за ним что ли?       Тёмыч растерялся. Он капец как растерялся и быстренько заткнулся. Сказал как-то скомкано, что знакомые рассказывали. Глеб знал, что сам Тёма мог иногда принять что-то не совсем законное, поэтому всё-таки поверил, но что-то ему не понравилось в этой осведомлённости друга.       — Слушай, а можешь завтра принести бухло? — Глеб вообще удивился, что додумался до этого только после последнего урока. Тёма посмотрел на него как на дебила.       — В школу? Тебе проблем мало?       — Нет, у меня проблем столько, что на эту мне уже насрать. Так что, принесёшь?       Тёма поджал губы, устремил свой взор куда-то вперёд, потом резко вернул назад и как-то нервно согласился. Глеб немного нахмурился, проследил после за тем, куда был направлен взгляд друга и практически не удивился. Чёрная машина. Большая чёрная машина, как будто бы только из химчистки. Сверкает, несмотря на хуёвую погоду — солнце в большей степени прячется за серыми курчавыми облаками. Большой драндулет.       — Ну, бывай, — сказал Глеб и ободряюще похлопал Тёму по плечу, такое ощущение, что это не ему идти в ту самую машину, в которой сидит Мирон. Словно они ролями поменялись. Тёмыч даже звук какой-то протестный издал, но Глеб только печально усмехнулся и вышел из ворот школы.              — Холодает, а ты в какой-то хуйне ходишь, — сказал Мирон, когда Глеб залез в машину.       — Твоя кофта между прочим.       — Без разницы. Она ж никакая. У тебя совсем никакой ветровки хотя бы нет? — хотя Мирон уже понял, что зря спросил, потому что вещи Глеба он видел лично. Если что-то и осталось в его комнате, то это надо было разбирать и искать около часа — минимум, — а в тех вещах, что всё-таки переехали ничего похожего на тёплую вещь не было. Только одна толстовка с обвалявшейся подкладкой.       Вот и Глеб посмотрел на Мирона скептично и промолчал.       — Дай сигарету.       — Бросай курить.       Глеб фыркнул и полез в чужие карманы. Мирон сидел в рыже-кирпичной по цвету толстовке, джинсовке поверх и в новомодных чёрных солнечных очках, притом, что солнца было нихуя. Глеб хотел так же, поэтому очки отобрал вместе с пачкой сигарет. Напялив их себе на нос, он открыл окно и затянулся, опять эпично выкинув пачку на панельку.       — Ты в школе не ешь?       — На какие шиши?       — Вроде бесплатно должны давать, если у родителей доходы ниже среднего минимума.       — Ты возглавляешь самую широкую сеть во всём городе, связан даже с полицией. Делаешь, что хочешь. Меня с улицы на глазах у всех запихал в машину и тебе ничего же не сделают. И вот ты сейчас реально будешь говорить что-то про законы? Мне почему-то кажется, что они у нас через жопу выполняются. Ну так, лично моё мнение. Имхо.       — Да, наверное, в чём-то ты прав, — задумчиво ответил Мирон, и Глеб посмотрел на него скептичным взглядом. «Наверное? Ты дебил?». Но Мирон им конечно не был, просто на некоторые вещи, пока они не касались лично его, не обращал внимания.              Бухло Тёма не принёс.              Мордой Мирон не светился рядом со школой. В большинстве своём сидел в тачке, дожидаясь прихода Глеба, а в меньшинстве его вообще не было по каким-то там причинам и в машине его ждал Охра. Великий и могучий Охра, который наконец перекрасил волосы в нормальный цвет — рыженький — и открылся Глебу с новой стороны.       Охра пиздец какой добрый. Серьёзно. Глеб каждый раз когда с ним ехал и цеплялся за что-то в разговоре, удивлялся как этот человек вообще может заниматься тем, чем занимается. Но Охра был ещё непреклонным — это уже больше походило на правду. Мило улыбаясь и куря так, словно без сигарет он не сможет дышать, Ваня рассказывал о разных случаях, спрашивал как дела в школе и вообще вёл самую нормальную беседу. Делился музыкальными вкусами, они однажды около получаса искали нормальное музло, которое прекрасно передавало бы погоду за окном, имело нормальную мелодичность и вообще не было никем из них забраковано. Оказывается, они оба дохуя какие меломаны. Только Глеб всё-таки больше тащится по тяжёлой музыке, с гитарой на всю катушку и эпичными музыкальными переходами, Ваня же больше за нежную и расслабляющуюся. Ненароком Глеб узнал, что Мирон в музыке не прихотлив. Слушает, что ему поставят, но если выбирать самому, то в приоритете у него хопчик.       И, кстати, о Мироне. Был случай, за который Глеб хотел того расстрелять где-то весь день. Это было вечером, очередные приставания с его стороны, которые вскоре переросли даже не в борьбу, а какую-то катастрофу. Мирон буквально волочил его, сбросил на пол, не давал нормально ни подняться, ни как-то возразить. Глеб тогда несильно, но весомо ударился головой о стенку под подоконником, а о сам подоконник рукой, локтем. Он тогда чувствовал себя реально тряпкой, которой вытирают пол.       На следующее утро после того случая Глеб исполнил когда-то сказанные слова про: «Тогда задушу руками». Задушить он никого не задушил, но экстравагантное пробуждение Мирону устроил, ещё дал по рёбрам и чуть не расплакался. В нём было столько ярости к нему и к самому себе, что это вызывало и столько же жалости. В итоге он не заплакал, но глаза были на мокром месте и вообще с Мироном он тогда не разговаривал. Обиженно отворачивал голову и отпихивал на любое касание в свою сторону. А кто бы сделал не так? Тот, кто понял, что на такую реакцию будет хуже, что надо молча терпеть и принимать. Остальные, кто оказывался в подобной ситуации — немного другой, Мирон к себе домой никого надолго не пускал, — благоразумно сидели молча и не нарывались. Глеб нарывался. Всем своим видом и вообще существованием, но он нарывался.       Однако знак примирения был. Такой странный и не особо извиняющийся, но, если судить из того, что Мирон извиняться не умеет вообще, то и этого хватит. Он купил мармелад. И сигареты. Глеб ещё попросил бухло потом, но его деликатно послали, спросив, что заказать на ужин.       Мирон всецело зависел от настроения и мелких факторов. Живя с ним больше двух недель, Глеб начал это замечать, но пока ещё не полностью знал, как это использоваться в своё благо, а он, между прочим, очень практичный человек. Просто так знания пропадать не должны.       Но с Мироном Глеб забыл о весьма важной в прошлом проблеме. Одноклассники. Сперва был шёпот. Косой и большинство других самых задирающих его ребят в школе особо этого не делали, а после неё его, по понятным нам, но не им причинам, нигде не могли найти. А руки чесались, тем более появился новый повод для брани.       — Подстилкой стал? — а именно его засосы, которые всё-таки мелькали из-под толстовки. К слову, Мирон не особо любил их мазать заживляющей мазью, Глебу её не давал — как понял Глеб, всё сугубо из личных ощущений. Мирону нравилось Глеба лапать где вздумается, всячески помечать: кусая, целуя, облизывая. И вот именно с этим всем из-за мази и возникали проблемы. Она же противная на вкус и хуёво пахнет, — поэтому ролью медсестры занимался Артём. На переменах он уводил Глеба в туалет и там его всячески обрабатывал. Раз на третий Глеб, от греха подальше, стал всё это смывать после последнего или предпоследнего урока. С огнём играть, конечно, хорошо, но всё-таки надо соблюдать правила безопасности.       — Ага, отвали, — флегматично отозвался Глеб и попробовал пройти мимо вставшего на пути задиры. Как его зовут Глеб не знает. Их в последнее время слишком много расплодилось. Может Мирона пытаются косплеить. Всё равно долбаёбы мелкие и до уровня своего кумирушки никак не дотягивают — размышлял Глеб про себя.       — Эй, ну куда ты, — пацан схватил Глеба за запястье, последний вместо страха подумал, что будет если рассказать об этом Мирону. Тот очень ревнивая падла. Стоить ли искать пацану гроб?       — Отпусти, а. Хуже будет, — дёрнув руку, сказал Глеб. Хватка не раскрылась, но она не такая уж и сильная.       — Тебе, шлюха мелкая? — а вот из-за мелкой Глеб обиделся. Мелким его может называть только Мирон — у него это обращение вообще вместо имени, — но что бы какой-то там левый пацан. Гордость Глеба заставляет его выпятить вперёд грудь и злобно сверкнуть глазами.        — Тебе, еблан.       Рядом с Глебом появился Тёма и некоторые одноклассники. Пацан дёрнул Глеба на себя, поставив руку для удара. Без драки, видимо, у задир чесались руки. Глеб с Мироном уже немного наловчился в некоторых аспектах, поэтому кулак ему задел всего лишь скулу и то немного. Но возможность синяка это не отменяло. На его теле они вообще легко появлялись.       — Чувак, ты труп, — прошипел Глеб, хватаясь одной рукой за ударенное место, а вторую пытаясь выдрать всё из того же плена. — Если бы знал, кто меня ебёт, так не делал бы, — прямо выплюнул он. Эффект произошёл. Пацан немного замешкался, но самоуверенного лица всё ещё не потерял. Капитаны только в романических историях не бегут с тонущего корабля, ну, или если идиоты. Даже Джек Воробей бежал, а он свой кораблик любил.       — То есть признаёшь, что заднеприводный?       — Не по своей воле, руку отпусти, еблан, — ещё раз Глеб дёрнул рукой и сделал уж очень свирепый взгляд. Мирона он смешил, но тут не Мирон. Тут в непонятных чувствах одноклассники и какой-то левый задира, который ещё не понял, реально ли надо паниковать или его дурят.       — Отпусти правда, — вмешался Тёма, заходя вперёд Глеба. — Тебе ведь проблемы реально не нужны, — более менее спокойно сказал он пацану. Глеб фыркнул. Беспокойство друга за его шкуру очень льстило и слышалось весьма отчётливо. По крайней мере ему.       — Ну и чья он шкура? — Глеб наконец смог высвободить свою руку, услышав в голосе пацана смятение. Даже на шкуру не обиделся, его больше интересует реакция, которая обязана получиться после оглашения нужного имени.       — Лысого мужика такого, с татуировкой «1703» на шее и интересным именем Оксимирон. А вообще его зовут Мироном, ну так, если кто не знал, — сказал Глеб вместо уже открывшего рот Тёмы, увидел шок и испуг на недавнем задире и, чувствуя себя победителем, прошёл мимо него.       Пошёл он в итоге в туалет, потому что надо было проверить наличие отметины от удара. Её быть не должно. Если она есть, то ничего хорошо не будет. Недавно Глеб ударился ногой о край кровати — по-уебански очень вышло, лохонулся тогда и себя ещё материл потом, — и, с его чувствительной кожей, на месте удара расположился небольшой новенький синяк. Оказывается, что синяки могут появляться только от рук Мирона (ну или не рук). Около часа тот прикапывался к Глебу с этим ушибом. Около, ёбаного, часа.       Небольшой красный след всё-таки обнаружился, из-за чего Глеб ругнулся сквозь зубы и попросил у пришедшего за ним Тёмы тоналку. Как бы, лучше уж дома заметит, чем в машине с этим будет приставать, а он будет - по крайней мере он так рассуждал.       Но на их несчастье прозвенел звонок, и они отправились на последний на сегодняшний день урок. Отсидев все его муторные сорок пять минут, Глеб сразу же после звонка попросил у девочек, даже напрямую, без посредника в виде Тёмы, тоналку. Те переглянулись — шёпот про Оксимирона уже прошёлся по всей школе — и кивнули. Но только не просто дали тональник, а сами принялись над ним колдовать.       — Вы, эй, бе, воняет, слышьте, ну вы же не переборщите, поменьше, что бы его не было видно. Естественно надо, — сопротивлялся Глеб. Они выбивали тональник друг у друга и сами пытались навести марафет. У них прям руки зудели от вида остальных гематом на Глебе. Все их они хотели замазать, но Глеб им сразу запретил это делать. Он хоть и идёт часто против Мирона, но пока что находится на приблизительно удобном ему уровне. То есть кроме чрезмерной, порой болезненной, страсти он получает ещё то, что захочет. Пытается. И пока что у него это получается, как минимум из-за соблюдения таких вот негласных — или очень даже гласных — правил.       — Тебе сообщение, — сказал Тёма, взяв телефон Глеба со стола.       — От кого? — чихнув, спросил Глеб. Девочки отпрянули в стороны и вскоре снова прилипли к его лицу. Надо было вручить это дело Тёме, уже закончили бы.       — От «Осминога недоделанного», — немного в смятениях ответил Тёмыч. Глеб вздохнул и протянул руку, требуя дать ему телефон.       — Мирон.       — А почему осьминог недоделанный?       — А потому что Лысый пидор он забраковал и изменил на «Тот, кто тебя ебёт». Поэтому сошлись на осьминоге, — отпечатывая Мирону, что «на уроке задержали, сейчас спущусь», отвечает Глеб. — Да сука… он на улице ждёт. Девочки, давайте побыстрее, а?! — рыкнул он на них. Те сразу же, перепугавшись, разошлись в стороны и в хор голосов сказали, что уже закончили. Проверять что и как Глеб не хотел, только подобрал свой телефон и быстро выскочил из кабинета. Тёма побежал за ним, кивнув девочкам на прощание.              Мирон стоял возле забора, точнее опирался о него спиной, переписываясь с кем-то в телефоне. Так как стоял он рядом с воротами, то мимо него проходило много учеников, все, проходя, понижали голос до минимума и весомо так ускоряли шаг. Они его боялись, хотя он просто стоял. Глеб даже не знал, что и думать: восхищаться таким человеком или всё-таки презирать его. Пока что это было где-то 45 на 55. Слишком много противоречивых вещей делал тот.       Глеб попробовал пройти в ворота как и все. Ну, в конце концов Мирон мог бы просто пойти за ним следом, но тот вместо этого быстро поймал его руку и дёрнул на себя. Уже второй раз так летя, Глеб проматерился сквозь зубы и проклял этот день. Мирон смотрел насмешливо, едва выгнув бровь.       — Куда идёшь, малой? — мягко спросил он. Глеб сразу смекнул, что настроение сегодня располагает.       — К машине, а куда же ещё?       — А поздороваться? — промурлыкал Мирон, хлопнув чистыми, окрашенными в хрустально голубой с дымкой серого цвета глазами. В такие моменты он даже нравился. Казался обычным человеком, таким же добрым, как и Ваня-Охра. Даже привлекательным чем-то.       — Утром виделись, — фыркнул Глеб и спокойно выдернул руку. — Чего стоишь, мы едем или как?       — Пойдём в машину.       Глеб немного возмутился, потому что как бы об этом он и говорил, а потом переосмыслил сказанное и этот тон, и этот ласкающий взгляд и много чего постороннего понял. Кивнул, прищурившись, и вышел из ворот школы.              В машине стёкла были тонированные, поэтому особой палевности не было. Сев сразу на заднее сиденье, Глеб вздохнул и откинул голову на спинку. В машине у них ещё не было. Она, хоть и большая, но здесь должно быть очень неудобно. По крайней мере должно. Глеб себе это всё представлял смутно. Мирон залез рядом, обнял, уткнувшись носом ему в шею. С настроением Глеб не прогадал: немного пидоростически-романтическое. Весьма.       Упав под чужим весом на сиденье, чуть не встретившись затылком с окном и другими частями машинной двери, Глеб почувствовал влагу и тепло на своей шее. Мирон перемещался выше, ласково вёл носом и залезал под одежду рукой. Дойдя до скул, он отстранился, а потом укусом вцепился в его губы.       — Малой, зачем тебе тональник?       А тональник пахнет. Каким-то своим особым различимым запахом косметики, немного сладковатым, но пахнет. И почему ему приспичило поебаться именно сейчас? И почему нельзя было догадаться ему отказать? Хотя, ладно уж, какая разница где сраться.       — Чтобы ты спросил.       Мирон резко дёрнул Глеба на себя, устроившись плотно между его ног, и посмотрел ему в глаза.       — Не огрызайся. Я же говорил, что бы ты не использовал тональник, — грубо оглаживая его волосы, сказал Мирон.       — Надоело с синяками на роже ходить.       — Ты их не замазал. Малой, прекращай врать. Зачем ты пользовался тональником? — обхватив двумя пальцами его подбородок, Мирон состроил серьёзное лицо, перечёркивающее некогда хорошее настроение, и сканирующим взглядом пытался разглядеть поражённое косметикой место.       Глеб выдернул голову и отвернулся, немного надувшись. Проницательность Мирона порой бесила.       — Ударился сегодня случайно. Знал, что будешь приставать с этим. Лучше бы дома увидел, — пробурчал он.       Такое оправдание Мирону не совсем понравилось. Он взял телефон и осветил им лицо Глеба — свет с улицы конечно был, но очень приглушённый.       — Покажи.       Сейчас идея с тональником казалось бессмысленной и даже какой-то фатальной. Но тогда он реально думал, что это поможет. Вздохнув, Глеб без особого энтузиазма погладил указательным и средним пальцем скулу.       — И как же ты так умудрился удариться? — не забота и не интерес. Ирония. Не насмешливая, может немного только, но в большинстве своём просыпающееся раздражение.       — Не твоё дело. Дверь не вовремя открыли. Прилетело.       — Ты не умеешь врать, мелкий.       Глеб был готов поспорить. Голос не дрожал, говорил уверенно. Просто история была выдумана не совсем корректно. Легко по ней можно было предположить, что человек пиздит.       — Не понимаю о чём ты. К двери будешь ревновать уже?       — Я не хочу, что бы тебя трогали другие.       — И дверь.       Мирон резко повалил Глеба обратно на сиденье, зафиксировал одну его руку, а одной своей упёрся недалеко от головы светловолосого. Теперь можно было точно сказать, что он зол. Глеб себе мысленно поаплодировал.       — Если кто-то будет к тебе прикасаться, то сразу же говоришь мне, понял?       — Сам разберусь.       — Кто тебя ударил?       — Дверь.       Можно ли считать спор законченным? Глеб надеется, что да. Можно конечно было сдать того пацана, но окончательно черстветь он не хочет. Так-то, стоит ему назвать любое имя, и у человека сразу же появятся проблемы. У Мирона карт-бланш на свинство? Теперь он перешёл и к Глебу, так как, формально, они встречаются. Вместе.       — «Ты можешь делать, что захочешь, — говорит себе Глеб и не лукавит. Единственное, что ограничивает его свободу — Мирон. Он её даёт, расширяет, но в тоже время очень сильно так ограничивает».       — Оставь меня, — сказал Глеб и упёрся Мирону в грудь одной рукой. — Уйди. Оставь. Дай принять то, что я для тебя личная вещь. Свали.       Весьма истерично, но без слёз. Глеб собой в какой-то степени доволен. Мирон же всё-таки отстраняется, усаживается удобнее и начинает на него смотреть тяжёлым взглядом. О чём он думает стоит только гадать. Глеб поднимается и устраивается в нормальное сидячее положение, старательно избегая чужих глаз. Чем дольше они общаются, тем сложнее это всё переживать. Вроде как надо смириться — сколько раз уже было говорено, что Мирону закон не писан, что он может делать всё, что зачудится душе. То есть выхода нет и пока у него такие желания — Глеб в клетке. С другой стороны Глеб находит в этом много… хорошего? Его любят. Его, блять, любят. Своеобразно, но он прекрасно это видит. Много народа переезжало к нему жить? А многих он встречал каждый раз возле школы? Глебу кажется, что нет. Что он особенный для этого человека, а быть кому-то особенным очень приятно. Нормальная квартира, а не тот клоповник, в котором он жил с детства. Не то затравленное помещение с нерадивым отцом. Единственная проблема Глеба, так это мягкость. Он крайне чувствительный и ранимый несмотря на всю его колкость и злобу на весь мир. Он любит отца. До сих пор любит и не желает ему зла. Ну, всё что он помнит от матери, так это её доброту. Она перешла и ему. И сейчас он опять часто забивает на плохое и ищет хорошее. И находит. Во всём дерьме он это хорошее находит. Но всё равно больно.       Мирон пододвигается ближе, обнимает одной рукой, плотнее прижимая к себе, носом упираясь Глебу в висок, долго касается губами его щеки.       — Малой, ну что ты начинаешь? — мягко спрашивает он. — Не думай, что ты вещь — это не так. Гм… заложник ситуации тут больше подходит.       Глеба начинают ни с того ни с сего переполнять чувства. Он хочет оттолкнуть, накричать, ударить, расплакаться, забиться в угол, рассмеяться. Он не знает, что хочет. Просто сидит и тупит вперёд, пока в голове всё взрывается.       Молчание длится минуты три. Твёрдые такие, отличные три минуты, во время которых Мирон всё также обнимал его за плечо, поглаживая его.       — Свали.       Глухое и беспомощное. Злое и потерянное.       — Я апогей твоих проблем?       — Ты одна из, — полностью отвернувшись от Мирона лицом, тихо ответил Глеб и упал спиной на спинку кресла. Прям упал. Безвольно. Он вообще не понял, как толком его настроение поменялось, настолько ухудшилось из-за одного брошенного предложения. Он чувствует себя сейчас так, как год назад, когда все дни хотелось только думать о всём подряд, ничего не хотелось делать, толком не хотелось есть. Только курить и пить. Настроение было такое же подавленное. Тогда отлично помогло остриё и пинок Тёмы. А сейчас? Если он опять сливается в это состояние, то что поможет сейчас? В принципе, у Мирона дома есть ножи — хорошо наточенные, — а проблемы в том, что тот торчит постоянно дома — нет. Он часто уходит по делам. Приезжает обратно только по-разному. Весьма быстро или спустя часов пять-шесть. И ладно совершить, а что будет потом? Пинок, как пинал Тёма или что похуже? Так может ну его… сразу насмерть?       Мирон уходить никуда не спешит, сидит рядом, наблюдая за Глебом. Однажды он впадал в состояние, которое сейчас напоминает ему мелкий. Тогда был для него очень сложный период и он вылетел из учебного учреждения. Сочувствием к другим людям Мирон не отличался, да и здесь не особо, но зато чувством «моё» он делил всё. А своё надо ухаживать, что бы не портилось. Своё должно быть в хорошем состоянии — как работа, телефон, друзья или возлюбленный. Так мыслил Мирон, деля всё на двое. Глеб так не мыслил, у него всё сложнее, всё запутаннее, всё в тумане. Что правда, как правильно, зачем и почему? Да и если отбросить всё это, то всё равно никак не выходило поделить мир на хорошее и плохое, свои решения на верное и неверное, свои эмоции на положительные и отрицательные. Его мир слишком относительный.       — Малой, ты выглядишь так, словно повеситься хочешь.       Глеб усмехнулся. Весьма нервно. Нет, повеситься он не хотел. Он хотел скорее разложиться на сотни атомов, улететь друг от друга и больше никогда не соединяться. Короче, просто перестать существовать, но умирать ещё не хотел. Странное чувство. Говорят, что это можно назвать депрессией, но кто-то говорит, что её не бывает и человек её испытывает от нехуй делать.       — Тебе мармелад взять?       Молчание. Глеб плачевненько ухмыляется и прикрывает глаза.       — Мишек.       Мишек. Не червячков, а именно мишек. Цветных таких, чтобы им голову отрубать, потом по лапке, а в итоге тело съедать. А ещё их можно приплющивать прикольно. И вообще они вкусные. А с сигаретами прям любовь всей жизни.       Сигареты Глеб спиздил у Мирона, пока тот заходил в магазин за мармеладом. Кстати, о сигаретах. Они у него изменились. Эти — новые — стали какими-то лёгкими. Не, крепкие весьма, но после них не оставалось особого запаха табака и горло они не схватывали. Дорогие, но Глебу похуй, что курить. Всё равно не за его счёт. У него и денег так-то своих особо нет. Пару раз где-то подрабатывал, да у отца тырил — весь его бюджет. Остальным спонсировал Тёма.       — «Да ты всегда был содержанкой, — усмехается Глеб и в груди что-то неприятно сжимается».       — На переднее, — кидая мармелад, говорит пришедший Мирон и удобнее устраивается за рулём.       — А мне и здесь хорошо.       — На переднее.       Глеб фыркает и без особого энтузиазма перетекает через улицу на переднее сиденье. Ему лень пристёгиваться, поэтому он этого и не делает. Ну выпишут Мирону штраф, он либо забьёт, либо денег даст, либо его вообще не выпишут. Смотря от гаишника. Мармелад открывается зубами, потому что руки не особо хорошо сейчас управляют ситуацией.       — Фенёк.       Глеб показывает Мирону фак — на это его руки ещё способны — и кидает сразу горсть мармелада себе в рот.       — Ыди эсом [Иди лесом], — говорит он, пережёвывая, и снова тянется за стыренной пачкой сигарет — он их себе в карман спрятал, — но её у него нагло вырывают из рук.       — Мои. Бросай курить, малой. Рано ещё, даже семнадцати нет.       — Ну, раз ты знаешь мои данные, то в курсе, что скоро будет. Это во-первых. А во-вторых, я курю с пятого класса, дай сигарету.       — С пятого? Ну да, чему это я удивляюсь… жри молча и больше не бери мои сигареты.       Глеб фыркнул. Ага, конечно. Не будет он больше брать его сигареты. Размечтался. Бросать курить он, между прочим, не планировал. Свою жизнь он итак не ценит, поэтому выкидывать в урну единственное наслаждение в ней ему совершенно не улыбается.              — Так кто тебя ударил? — поставив на стол кружку, прямо перед лицом Глеба, спросил Мирон. Потом взял тряпку и намочил под водой, пока сам светловолосый кушал мармелад, попутно закатывая глаза и дуясь.       — Ты же вот не отстанешь, да? И что ты с ним сделаешь?       Мокрой тряпкой Мирон вытер тональный крем с его лица, держа и поглаживая подбородок одной рукой.       — Не отстану, а что с ним сделаю не твоё дело.       — Именно поэтому и не скажу.       — Он тебя ударил.       — Отстань, а, - отмахивается Глеб. Настроение у него ни к чёрту, даже на нормальные огрызания его не хватает.       Мирон вздохнул, рассматривая открывшийся синяк. Точнее это красное пятно, но скоро оно зацветёт другими красками. И это поставил кто-то чужой. Притом ударом.       — Ты слишком добрый.       Глеб исподлобья посмотрел на Мирона и закинул в рот нового медвежонка. Это он предпочёл не комментировать.