Тёмные омуты

Коля не спеша брел по садовой дорожке, не замечая резкого встречного ветра и редких дождевых капель, летящих в лицо. Обогнув кусты жимолости, которые только очнулись от зимней спячки, он вышел к неработающему фонтану и побрел в глубь поместья. Изредка ему под ноги попадались мелкие камушки и прошлогодняя подгнившая листва. Вскоре дорожка привела его к старой часовне, скрытой в глубине огромного парка и окруженной липами и дубами, выпустившими первые молодые листочки. Обогнув старую часовню из белого известняка, построенную еще прадедом предыдущего владельца поместья, Коля оказался на кладбище, но среди серых плит и покосившихся крестов он не увидел того, что искал — свежей могилы. С благоговейным трепетом побродив между старых надгробий, стараясь разобрать выбитые на них надписи, он наконец оказался на противоположном конце небольшого кладбища, которое когда-то являлось усыпальницей рода Алтуфьевых, а теперь было окончательно заброшено. Опустившись на старую каменную скамью, что должно быть раньше стояла у входа в часовню, юноша вскинув голову, убрал со со лба непослушные тонкие пряди и вытащил из кармана невзрачного сюртука сложенный вчетверо лист бумаги. Бережно положив его на колени, Коля тяжело вздохнул, ощущая, как снова накатывают отчаянье и боль. — Зачем же ты, зачем… — прошептал юноша едва слышно. Записка, которую ему сегодня в коридоре спешно передала Оксана, жгла ладони. Хотелось немедленно прочесть, но что-то останавливало. Извечная робость или страх перед тем, что он может узнать? Подняв лицо к серому небу и наслаждаясь тишиной, которую нарушало лишь карканье воронов в ветвях деревьев и стрекотание сорок где-то в лестной чаще, Коля замер на мгновение, а потом ветер подул в спину, словно подгоняя, толкая вперед и, он увидел то что искал. За покосившейся оградой чернела свежая горка земли. Могила. «Так значит, это правда. То, о чем перешептывались мальчишки за завтраком. Ты сам… сам позволил себе утонуть. Почему?..» Коля, сжав так и не развернутое письмо в руках, решительно направился за ограду. Андрея похоронили под молодым дубом в сухом и светлом месте. Коля перекрестился и опустился на колени перед простым деревянным крестом. Он не знал, кто провожал друга в последний путь, кто дал распоряжение захоронить его именно здесь, но был им благодарен за аккуратный холмик, красивую надпись и букетик тюльпанов на свежей земле, которые скорее всего принесены Оксаной. Надпись на кресте гласила: Андрей Кириллович Томилин, дата рождения, дата смерти… Так сухо и просто. Коля бы мог многое добавить. Ведь последние пару месяцев он был для Коли всем. Самый старший из пансионеров, он с первых дней пребывания Коли в поместье отнесся к нему с дружеским участием и интересом, заставил побороть меланхолию и страх, что поселились в нём после смерти матери, и начать прилежно учиться. А сколько раз он утирал Коле слезы, спасая от грубых насмешек и тычков других юношей, заступался за него перед учителями, а однажды — перед самим Брутом, которого Коля боялся как черта из преисподни. Коля сел на пятки, пачкая тонкую крылатку и только сейчас понял, что по его щекам катятся холодные капли, и это уже не дождь. Его вдруг накрыло осознанием того, что он остался совсем один и никогда не узнает, что стало с Андрюшей, что был всего на год его старше, а словно — на целую вечность. Письмо было всё так же зажато в кулаке и теперь представляло собой плачевное зрелище. — Если бы ты пришел ко мне той ночью и все рассказал, я смог бы… Коля некрасиво шмыгнул носом и развернул помятое письмо. 05 мая 1827 года «Дорогой Коля, прости, что не осмелился сказать тебе всё, что так хочется, в лицо, надеюсь ты простишь меня, чистая душа. Обстоятельства сложились так, что я должен тебя покинуть. Как же сложно… Ты знаешь, что эпистолярный жанр всегда лучше давался тебе, нежели мне, но попробую объяснить как смогу. Быть может, мой поступок не покажется тебе ужасным предательством, если я объясню всё с самого начала и скажу, что пошел на него добровольно и без принуждения. Тебе придется узнать обо мне ужасные и странные вещи, но прошу лишь выслушать и не осуждать. Прости, что доверяю тебе это… Ты конечно же знаешь, что все мальчики в пансионе сироты, но я не просто сирота… я сирота при живом отце. Я знаю, что он знатен и богат, а также то, что он никогда меня не видел. Ему не нужен незаконнорожденный сын. Коля, ты не представляешь, как я мечтал однажды доказать ему, что достоин стать самостоятельным и состоятельным. Но пансион Алексея Павловича разрушил все мечты, втоптал в грязь мою честь. Теперь это дело прошлое… Коля закрыл глаза, утирая тыльной стороной ладони слепящие слёзы. Перед мысленным взором встал Андрей. Высокий, тонкокостный, но не хрупкий. С тёплыми глазами, буйными кудрями цвета спелой пшеницы и мягкой умиротворяющей улыбкой. Коля убрал со щеки прилипшую прядь и продолжил чтение. Если бы я только мог тебя спасти, сделал бы для этого всё, что возможно. Запомни, Коля. Ты должен выбраться отсюда… Я не могу всего тебе открыть, но поверь, в этом поместье, несмотря на всю его представительность и солидность, творятся ужасные вещи… Тебе нет здесь места. Не верь никому, особенно Бруту и Данишевскому. Если появится новый человек, иной, не являющийся другом графа, к которому потянется душа, доверься ему и проси помощи, но только если почувствуешь, что человек честен с тобою. Иначе пропадешь, как пропал я… Омут спасёт меня от окончательного падения. Год назад я впервые влюбился. Знаю, что не поймешь, но он мужчина. Он был не первым моим любовником, но первым, с которым было так. Особенно и взаимно. Я поверил… Как не поверить, когда дышишь и живешь лишь им одним, лишь в дни его нечастых приездов за спиной вырастают крылья и хочется кричать о своей любви, молить, чтобы не оставлял… чтобы увез отсюда навсегда. Хоть в глухое поместье к бабке, хоть в Италию, про которую он так много рассказывал… Вчера он приезжал в последний раз. Проститься. Костя женится. Оказывается, он был помолвлен с ней с детства… Он говорил, что любит меня и готовился к венчанию. Я его ударил, Коля. Он зажимал разбитый нос шелковым платком с вензелем, а я смотрел на него и смеялся. Безумно и развязно, чтобы не зарыдать. Я сразу решил, что это будет тот самый пруд. Лучший выход, чтобы не чувствовать жуткой боли в груди — омут. Оглушенный откровениями, Коля застонал и провел ладонью по холодной земле, словно кудри андрюшины погладил. Мысли неслись лихорадочно, складываясь в беспокойный водоворот, но чувства опережали. Боль была уже физической — словно взял часть боли друга на себя. Мигрень опоясала виски, а в животе гадко тянуло. — Как же я был слеп… Ничего не заметил и не понял. Нет мне места на этом свете, да и на том не будет прощения. Хоть ты прости меня, прости и запомни: Верь в себя. Ты прекрасный человек и очень талантливый поэт. Твоя трогательная простота и наивность не пороки, они твои достоинства, и только избранный заметит и оценит их. Будь уверен и спокоен, не поддавайся на грубость и провокации мальчишек и держись Оксаны. Она передаст тебе письмо. Она хорошая, знает про меня и Костю, и очень часто мне помогала. Прости меня и прощай. Твой Андрей.» Коля не выдержал и разрыдался, прижимая письмо к груди. — Андрей… Андрюша. Как же я теперь без тебя? Он тебя предал… Зачем же твоя жертва? Он не чувствовал холода, что пробрался уже не только под сюртук, но и под нательную рубашку, не слышал осторожных шагов за спиной, не слышал шепота ветра со знакомой интонацией: «Ты прости меня, если сможешь, Коленька…». Ему было бесконечно горько и страшно. Неизвестно, сколько бы он так просидел у свежей могилы, если бы из болезненного транса его не вывел прозвучавший рядом голос. — Поднимайтесь. Не ровен час простудитесь, да и хватятся вас. Обед через десять минут. Коля медленно обернулся и поднялся на ноги, пряча письмо на груди. Оксана, (а это была она), бойко очищала его одежду от грязи и налипших листьев, а у старой ограды стояла, кутаясь в теплый плащ с капюшоном, её госпожа, графиня Елизавета Алексеевна Данишевская, дочь его покровителя и владельца богатой подмосковной усадьбы «Темные омуты», где он был одним из немногочисленных воспитанников частного пансиона для благородных сирот. Коля учтиво поклонился ей, не стыдясь заплаканных глаз, и на непослушных ногах отправился прочь, не произнеся ни слова.