Воздаяние

В расплывчатом тумане отчетливо проступало лицо молодой герцогини, уже заляпанное кровью. Спутанные каштановые волосы было так приятно наматывать на кулак, даже сквозь сон. Только удовольствие, вновь коснувшееся Роджа, обжигало отвращением и муками совести. Но ни сбежать, ни остановиться, ни зажмуриться, дабы оборвать кошмар, он был не в силах. Опять в его руке хрустнули тонкие пальчики, а бедняжка забилась под ним в агонии, захлебываясь криком. Затем жертва взглянула на него сквозь пелену боли и слипшиеся пряди, сквозь блестевшие на ресницах слезы. И в этих глазах, стеклянных от ужаса и отчаяния, он снова видел свое ликующее отражение. — Что, сучка, уже не такая борзая, да? — Его собственный голос пробирал до сгнившей души. Разбойник прекрасно знал, что будет потом, знал, что облапает небольшую грудь, но не просто, как голодный до прелестей проходимец, а жестоко, с яростью, дабы на невинном, чистом теле, которое раньше окружали заботой и омывали в ароматных ваннах, остались темно-синие следы от его широких ладоней. Тогда он слушал внутреннего зверя, ненавидевшего всех, особенно залюбленных домашних дочек. А сейчас он не мог даже отвернуться, чтобы эти глаза, пустые, огромные, полные отчаяния, не пронзали насквозь. Родж проснулся с криком, буквально прорвался сквозь омут вязких воспоминаний, сбежал от самой мерзкой части своего преступления, которую он пусть и не увидит сегодня во сне, но точно никогда не забудет и не вырвет из черного сердца. Он все никак не мог отдышаться, приходя в себя от кошмара, еще и проклятое жжение вновь запульсировало внутри, напоминая о неизбежном и скором финале, однако это почти его не беспокоило, хотя бы потому, что… Родж, насторожился и молча посмотрел на свою правую кисть, привязанную к прикроватному столбику добротной оренийской веревкой, потом поинтересовался судьбой второй руки, которую постигла такая же участь. — Лили, это не смешно. Если ты думаешь, — я попытаюсь свести счеты с жизнью, то ты ошиба… — начал было разбойник, заприметив взъерошенного птенца, сидевшего на стуле, аккуратно напротив его ложа, и резко замолк, разглядев рядом с любимым человечком целителя Верзека. — Лили, какого хера? — Меня зовут Лилиан Эззар! — прокричала девушка, вскочив на ноги, а затем перешла на привычный спокойный тон, даже улыбнулась: — Лили я для друзей. Внутри душегуба все сжалось и совсем не потому, что лекарь теперь был одет не как лекарь, а как наемник. К слову, легкий кожаный доспех сидел на нем, как влитой, колец уже не наблюдалось, и шелковой рубашечки, и запаха парфюма тоже. Этот мужчина с абсолютным спокойствием бывалого мясника на лице не внушал ничего хорошего. Но даже глядя на оружие, висевшее на его поясе, разбойник не паниковал, ведь к смерти от меча, или ножа в руках профессионала можно приготовиться, если ты лихой человек. Ледяные иглы ужаса впивались в его черное сердце исключительно от одного взгляда бесконечно зеленых глаз, зеленых, словно осколки ядовитых изумрудов, которые поблескивали в океане ненависти. — Болячка — это подстава? И докторишка подстава, и шпана… Все подстава? — Родж понимал, это бессмысленно, но проверил на прочность свои путы, только, увы, чуда не случилось, и ослабшие руки остались в плену добротной пеньки. — Если бы ты учился в школе, то знал про фокусы с рунами. А если бы дошел до библиотеки, то знал бы, что Вердейской Арбесомии в природе не существует, — девушка шагнула вперед. Это была все та же Лили в простеньком синем платьице с аккуратными белыми кружавчиками, только сквозь неровные золотые пряди просвечивала не жизнерадостная улыбка, дарившая надежду когда-то, а оскал палача. — Тебе так нравился мой чаек с листочками смородины, что ты даже не замечал в нем смертельные ингредиенты. Внутри Роджа что-то умирало и корчилось в агонии, и тому виной вовсе не жжение, на жжение и слабость ему плевать. Он догадался, каким будет следующий монолог, догадался, что ему припомнят одно из сотен злодеяний. И догадался, что весь месяц, самый лучший месяц в его жизни, — ложь. Каждое слово Лилиан — ложь, неправда, искусная игра человека, которого вела за собой неуемная жажда мести. А может, и не человека уже, ведь нельзя же мило улыбаться и засыпать на плече мужчины и одновременно с этим хладнокровно его травить? Медленно… каждый день по чуть-чуть, дабы растянуть страдания. — Моя смерть не принесет тебе покоя, Лили… ан, — неторопливо ответил Родж, готовясь к каким-нибудь зверствам со стороны озлобленной змеи, стряхнувшей с себя перышки. Почему-то было забавно представлять, как хлипкое существо пытается отпилить ему ноги. Небось, придется подсказывать, чтобы у нее это получилось, хотя бы со второго раза. — Не соглашусь, убивать твоих друзей было увлекательно, — и тут разбойнику стало совсем не до смеха. — Я вообще думала оставить тебя на десерт. Но нет… для такой падали это слишком просто. Ты подохнешь с мыслью, что я уничтожу всех твоих близких, всех без исключения! И на очереди у меня твой лучший друг — Брэди. Девушка наклонилась к обескураженному душегубу, почти касаясь неровными золотыми прядками его груди, пока нестерпимо пронизывающие горящие глаза прожигали насквозь. — Рассказать, как я убиваю твоих друзьяшек? — радостная и легкая улыбка полоснула, словно кинжал, по разбойнику, который старался из последних сил сохранить хладнокровие, насколько это возможно, когда потрошат твою душу и шансов спастись уже нет. — Они просыпаются в заколоченном подвале после очередной попойки и воют от боли, выворачивающей наизнанку. Корчатся, будто червяки, харкают кровью на мои туфельки и молят о противоядии, обещают все что угодно, рыдают. Родж хотел проснуться, вырвать себя из кошмара, пусть даже и очутиться в умирающем от болезни теле, но только рядом с Лили, его Лили, которая смогла разглядеть в нем крупицу света, которая умиляла детской непосредственностью и так искренне, так нежно прикасалась тонкими пальчиками… То, что смотрело на разбойника с злорадным безумием в стеклянных глазах, однозначно было монстром, демоном, карой, а не его любимым человечком. Но из той реальности, которую он сам себе создал, сбежать уже невозможно, если только прямиком в ад. — А парня на каторге я банально купила у местных бандитов. Недорого, кстати. Я главному просто предложила вкусную колбаску гриль, варенье и окорок. Он, когда увидел окорок впервые за пять лет баланды с червями, готов был отдаться во всех позах, — продолжала зеленоглазая змея, — правда, — она сделала театральную паузу, изобразив грусть, — пришлось потом добить свидетелей. Начальник каторги в этом мне немного помог за скромное вознаграждение. Родж все смотрел и смотрел на лицо самого близкого человека, сейчас совершенно чужое и сияющее. В нем он видел именно ту радость, с коей провел большую часть жизни, упиваясь своей безнаказанность, когда убивал и мучил, когда наматывал на кулак шелковые пряди. Он точно знал, — нет никакого счастья в этом и быть не может, что все это пыль по сравнению с истинным счастьем, к которому ему довелось лишь прикоснуться. — Кзод, твой бывший начальник, то есть атаман, думал спрятаться от меня в монастыре. Мол, ни один наемничек не посмеет туда сунуться, — Лилиан широко улыбнулась, — а о самих святошах он-то и не подумал. Это же замечательные люди, с фантазией и религиозным фанатизмом в придачу! А еще они любят деньги, представляешь? — Ты так сильно меня ненавидишь, Лилиан? — голос Роджа звучал тихо, без надежды, словно внутри разбойника уже все угасло. Но в мертвой хватке отчаяния продолжали трепыхаться искорки надежды, во всяком случае он почему-то их ощущал. — Да-а, — выдохнула девушка, — ненависть… — единственное, что не давало мне сдохнуть все эти десять лет ада! Когда… меня нашли, собрали, сшили, даже руку спасли, — она демонстративно показала левую ладошку, и у Роджа в глазах потемнело от ужаса и осознания… кто перед ним, — выписали ничтожное содержание и выкинули в домишко с двумя горничными. И забыли. Моя семья решила, что я бесполезна, потому что у меня не может быть детей после того, что ты сделал. Зрачки душегуба стали тонкими, будто нитка, острые уши сами прижались к голове, а сердце бешено колотилось, стараясь вырваться из груди. Он чувствовал, как леденеют ладони то ли от страха, то ли от яда, то ли от этого прожигающего зеленого взгляда. И чувствовал, как проклятое жжение вновь расползалось по венам, смешавшись с безграничным отчаянием. — Вот так. Все можно вылечить в Орене за деньги, даже молодость можно купить, или новый цвет волос. А восстановить детородную функцию не способен ни один целитель, — вполне спокойно пояснила Лилиан, а через миг вцепилась в ворот рубашки Роджа до хруста пальчиков, до крови. — Знаешь, как это больно, когда ты лежишь в бинтах, будто сломанная кукла, и так нуждаешься… так нуждаешься хотя бы в одном добром слове от своих близких? А они… смотрят на тебя с презрением, как на мусор! Знаешь, как это больно, когда родная мать говорит тебе прямо в глаза: «Если бы ты умерла, то всем было бы только лучше»? Ты знаешь?! Знаешь?! Знаешь!! Знаешь!!! На лицо Роджа падали горькие слезы, пока Лили остервенело трясла его, пытаясь добиться ответа. Вскоре ткань рубашки сдалась и треснула под ее яростью, после чего девушка отпрянула, выпрямилась и вытерла щеки ладонями. — Мне было очень больно, но я добралась до окна по стенке. Я просто хотела, чтобы все закончилось. Чтобы больше не было кошмаров с твоей гребаной мордой. Чтобы не было целителей с их жгучими рунами… не было презрения… Я смотрела на наши клумбы с синими розами и представила, как ты, падаль, со своими дружками бухаешь в очередной помоечной таверне. Как тебе весело… Как на следующий день ты отправишься гулять по городу, или изнасилуешь еще кого-нибудь… И мне так жить захотелось. Так захотелось жить! Чтобы найти вас всех. И смотреть… как вы корчитесь, как вы молите о маленьком глоточке противоядия, унижаетесь и рыдаете… Если бы Лилиан кромсала Роджа кинжалом, забрызгивая стены его кровью и заливаясь смехом, это было бы не столь мучительно, как видеть бескрайнюю ненависть в ее изумрудном взгляде. Не столь мучительно, как вспоминать трепыхания герцогини в такт своим звериным рывкам и понимать, что перед ним… его Лили, чью жизнь он сам и растоптал, уничтожил, разбил на тысячу осколков, которые уже не собрать. — Пока твои органы окончательно не превратились в кисель, ты можешь извиниться, например. Или оправдать свои преступления несчастным детством, — с иронией предложила змея. А не было слов, они разлетелись, разметались по выпотрошенной погасшей душе, ничего не было, лишь ком в горле и немой крик ужаса, рвавшийся из глубины. Душегуб, чувствовал себя рыбешкой, уже оттрепыхавшейся на песке, но еще живой по неизвестной причине. Только через минуту в его сознании проблеснул ответ: — Прости меня… —Тихий нескладный шепот прозвучал так жалко и так нелепо после откровений бывшей жертвы, но ничего другого выдать оцепеневшее тело Роджа было просто не в состоянии. Ему не хватало ни сил, ни слов выразить всю ту боль, что захлестнула его и разрывала изнутри вместе с ядом. Если раньше разбойник еще ощущал нестерпимый холод, даже лежа под одеялом, то теперь он не чувствовал ног, словно их отрубили. — Конечно же, прощаю! — лицо Лилиан исказила широкая радостная улыбка, которая в одну секунду сползла, оставив холодную маску презрения. — Что ты вообще можешь сделать для искупления? Что? — девушка вновь впилась пальцами в обрывки ворота, до крови, до безумного блеска в глазах. — Твое тело — уродливый волосатый кусок мяса в шрамах. Небось, даже шлюхи тебе скидку не делают! Что у тебя еще есть? «Грустная колбаска», а ты умеешь ею пользоваться? Ты вообще умеешь доставлять женщинам удовольствие? А какие позы ты знаешь, кроме — «нависнуть сверху и драть, как последнюю суку»? — Я правда… если бы мог… все изменить, я бы изменил! Но я… не знаю, как искупить… это. Если тебе станет легче, то убей меня, пытай, калечь! Я не буду сопротивляться!! Я просто люблю тебя, Лили!!! — по щеке Роджа проскользнула слеза отчаяния. Безжалостные вопросы выворачивали его наизнанку, ведь каждый из них обжигал правдой, будто раскаленным прутом. На самом деле его побитое жизнью тело не было верхом красоты, а постельные навыки оставляли желать лучшего — он же всегда думал лишь о своем удовольствии: когда пользовался визжащими шлюхами, или когда бросал наземь очередную пленницу, сдирая с нее платье. — Меня зовут Лилиан, а Лили я только для друзей… которых все равно не осталось!!! — девушка приложила Роджа по лицу, громко и со всей накопившейся ненавистью, на что он даже не поморщился, посмотрел в ответ затравленным раненым зверем. — И родных тоже, — добавила она ледяным голосом. — Не надо было меня предавать и лишать наследства. Когда мстительница потерла пострадавшую руку, душегуб насторожился и машинально дернул веревки… чтобы помочь, чтобы обнять ее пальцы своими, чтобы согреть их. Верзек все это время стоял с абсолютно безучастным выражением лица. Он с беспристрастностью каменной статуи безмолвно наблюдал за происходящим, слившись с неказистым интерьером. Зато стоило нанимательнице потереть ушиб, как он молча шагнул к ней и проверил, не переломала ли девушка себе пальцы. Видимо, подобные прецеденты раньше уже случались. — Я в порядке… — Лили вырвала ладошку из рук наемника и вновь нависла над обездвиженной жертвой. — Знаешь, я хотела потратить на тебя лишь неделю, но ты, паскуда, протянул целый месяц почти без симптомов! И целый месяц мне пришлось терпеть твои липкие, грубые касания, твои тупые, однобокие комплименты… Я пять раз меняла дозировку, пытаясь сломать твое живучее тело!! И сломала!!! — змея ликовала, в ее голосе проскальзывали злорадными нотки, она так наигранно и так яростно улыбалась, что казалось — еще немного и по ее лицу заструятся горькие слезы. — Опасный план, — выдохнул Родж, не отводя взгляд. Хотя смотреть в океан ненависти и презрения, плескавшийся в зеленых глазах, было невыносимо. Его океан. — Опасный… очень опасный. Если ты не заметил, падаль, то терять мне нечего. Ты все у меня отнял! Ты мне душу вырвал вместе со своими друзьишками и бросил подыхать. У вас, гребаных скотов, не нашлось мужества даже добить меня! И теперь у меня ничего нет… кроме золота. А здесь ничего… — Лилиан прижала кулачок к груди, туда, где лихорадочно колотилось ее змеиное сердце, — здесь бездна!!! Перед остекленевшими от ужаса глазами разбойника вспыхнули воспоминания, те самые, которые он старался похоронить, забыть, уничтожить. Только сейчас у бившейся в мертвой хватке герцогини было лицо Лили, голос Лили, пальчики Лили, хрустнувшие в его руке. Жить не хотелось, нельзя жить, невозможно, жить, когда осознаешь, что сам погубил единственное существо, которое так безгранично любишь и нет ни малейшего шанса надеяться на прощение. — Ничего… я живучая, я не сдохну, пока не перетравлю вас всех, — на лице Лилиан снова появился оскал палача, — если уж от моей судьбы остались одни обломки, то сделаю доброе дело для других — переубиваю побольше разных паскуд. А ты думал, когда закончатся твои друзьишки, я повешусь? Не-ет, я продолжу… Я потрачу все свои деньги, себя потрачу без остатка, но избавлю наш проклятый мир от стольких лихих мразей, сколько достану! Вы же не люди, и даже не звери. Зверье и то ради забавы не творит подобное… В вас ничего нет, кроме злобы и ублюдочных желаний! Вы же не способны… понять… Слова обезумевшей змеи сыпались безжалостным градом, отдавались в голове эхом, пронизывали, как битое стекло. Прошлое, промелькнувшее перед глазами Роджа, оказалось невзрачным, грязным и совершенно бессмысленным. Оргии в тавернах, прямо на полу, кровавый угар во время ожесточенных сражений, насилие… и все слилось в один вязкий ком гнили, который хотелось выскрести из себя и сжечь, но теперь придется идти на дно вместе с ним. И было нестерпимо больно понимать, что ничего нельзя исправить, и что за весь месяц он не увидел и не заслужил ни одной искренней улыбки своей любимой, даже когда она на пике триумфа. Ведь Лилиан больше не умеет улыбаться. — Теперь ты понимаешь, каково это — лежать сломанной беспомощной куклой?! Куклой, о которую вытерли ноги и бросили подыхать у дороги? Понимаешь, как это больно, когда тебя ненавидят близкие, за то, что ты еще жива? Понимаешь?! На лицо приговоренного падали крупные слезы. Удивительно, он совсем не ощущал их, словно его кожа окаменела, зато он мог улавливать их соленый вкус, когда они скользили по сухим губам, дабы затем упасть на спутанные черные волосы. — Понимаешь, что такое настоящее отчаяние, лютый Родж?! Чувствуешь бездну, в которой ничего нет, кроме страданий?!! — Маска ликования наконец треснула и раскрошилась, обнажая негаснущую боль одинокого, искалеченного создания, дрожащего сейчас, как в тот проклятый вечер, когда они впервые встретились. В наползающем тумане гасли чувства, воспоминания и гасли даже осколки ядовитых изумрудов, залитые слезами. Разбойник всегда считал, — его смерть будет кроваво-красной и болезненной. А она, на самом деле, серая, как пасмурный тоскливый день, холодная и целиком состоит из пустоты, которая затягивает по кускам. Из пустоты, в которую ты падаешь, скользишь в нее, и нет ни малейшего шанса удержаться за край обрыва, ибо нет никакого обрыва. Ничего нет. Родж глубоко вздохнул, осознавая остатками разума, что это, скорее всего, последний глоток воздуха, но все равно он решил потратить его на честный ответ. Хотя бы это он мог сделать для Лилиан: — Я люблю тебя… Лили, — прозвучало тихо и тускло. Если бы руки Роджа не были связаны, и если бы он их хотя бы чувствовал, то непременно обнял бы своего палача, дабы отдать ему жалкие крупицы тепла, отдать все, что осталось, и не ради прощения, и не ради одной улыбки, а ради Лили… потому что любовь может гореть вопреки всему, даже на руинах души. Она прорвется сквозь толщу самых мерзких воспоминаний и засияет одинокой искоркой, обжигая болью до конца. — Гори в аду, мразь, — ледяной ответ едва пробился сквозь наползающее марево, а его тусклое эхо рухнуло в серую бездну вместе со всем остальным миром, тлеющими образами и осколками ядовитых изумрудов. Герцогиня целую минуту молча смотрела на необычайно бледного мучителя, в его пустые мертвые глаза, на его сухие губы, на которых поблескивали ее слезинки. — Сильные жрут слабых, а я сожру всех. — Она выпрямилась во весь рост, вытерла мокрые щеки ладонями, накинув маску равнодушия, и продолжила безмолвно пожирать взглядом самого заклятого врага. Его смерть, конечно же, не принесла покоя, да и ничто уже не принесет, но, по крайней мере, восторжествовала справедливость, а одним чудовищем на свете стало меньше. И данным фактом можно было себя успокоить, согреть на какое-то время, заглушить свою несмолкающую бездну.

♠♠♠♠♠♠♠

Дождь барабанил по крышам, окрасив весь город, каждую его улочку и каждого жителя, не успевшего спрятаться от ненастья, в серо-пасмурный цвет. Погода была весьма мерзкой, словно мир решил проститься с Роджем и надел траур из монотонной дроби, разбивавшейся о кровлю и стекавшей по трубам в журчащие ручейки. Брэди Боров топал по узкой тропинке из грязи и скользких камней, оставив позади небольшое городское кладбище, точнее его неясные печальные силуэты, проступающие сквозь безжалостный ливень. Он молча сделал последний глоток пойла и не глядя отшвырнул бутыль в заросли, где она разбилась о мокрый ствол и рассыпалась осколочками прямо в лужу, напоминавшую крошечное болотце. В его засаленной башке мельтешил целый рой мыслей, среди которых и боль от невосполнимой утраты лучшего друга, и ужас перед неминуемой гибелью и желание просто набухаться до беспамятства. В гуще этого месива всплывала идея о побеге, все равно куда, главное — подальше. Хотя вряд ли данный фокус остановит злой рок, желающий извести всю банду Кзода. Ни каторга, ни монастырь его ведь не остановили. — Значит… Роджи хотел, чтобы я присмотрел за тобой? — тускло спросил разбойник, разбивая гнетущую натянутую паузу. — Да, — Лили всхлипнула и плотнее закуталась в плащ, который любезно предоставил Боров, точнее, в ту тряпку, что плащ ему заменяла. Серая нестиранная простынища из добротного, но потасканного сукна, волочилась за худеньким птенцом прямо по непролазной грязи, в коей тонули ее ножки-прутики. — Мне некуда пойти больше… Только к вам. Брэди молчал. Ему не удалось попрощаться с лучшим другом, да что там, он до сих пор не мог поверить, что Родж так внезапно и нелепо скончался прямо ночью от сердечного приступа, по словам целителя. А тут еще и наследство привалило в виде своенравной плоской девчонки, не умеющей готовить. Наследство, которое его совсем не прельщало. Он бы точно предпочел поношенные сапоги, будь у него выбор. Но бросить Лили на произвол судьбы равноценно предательству, а пойти на это Боров не мог, пусть и сам знал, насколько сильно прогнила его душонка. Девушка тоже молчала, поджимая искусанные от горя губы. Она обняла холодными дрожащими пальчиками лапу Брэди, вцепилась в нее, будто в спасательный канат, и сжала их невыносимо нежно. Мужчина быстро протер веки кулаком, размазывая предательские слезы, смешавшиеся, к счастью, с яростным ливнем, и оглянулся. В его крошечные свиные глазки впился невероятно зеленый взгляд, полный восхищения и мольбы, взгляд, который еще ни разу не удавалось поймать в этом мире, ненавидевшем Борова с самого начала. Сердце Брэди подпрыгнуло, и даже мысли, пропитанные горем, на несколько секунд перестали биться в его сознании. Кажется, в данный момент он понял, что именно Родж нашел в бойком, неказистом птенце, только выразить не мог. — Ну, — промямлил он, — сегодня… день очень хуевый, но я… тебя не обижу, если останешься у меня. Вспомним старину Роджи, помянем, набухаемся. Ну, я набухаюсь, а ты обживаться будешь. Я тут комнатуху снимаю недалеко, пока деньги не закончатся. На тебя место найдется, думаю. Койка, чай, у нас все равно одна будет, — он усмехнулся. — Да не трясись, сказал, не обижу, значит, не обижу. — Боров взъерошил волосы Лили лапищей и широко улыбнулся. А злой рок улыбнулся в ответ. Он смотрел на очередную цель бесстрашно, с любопытством и восхищением, как восторженный ребенок, открывавший новый мир. Он пожирал ее глазами, нестерпимо зелеными, словно осколки ядовитых изумрудов, пока мысленно рассчитывал дозировку яда. Он шел следом, утопая своими худенькими ножками в грязи по щиколотку, но не отставая ни на шаг. Он уже рядом. Он уже прикасался и обнимал широкую ладонь…