Воздаяние

Родж уже целую минуту въедливо смотрел на лезвие, в котором отражались его погасшие глаза. Блеск мелких зазубринок полностью пленил его, еще и неистовая жажда жизни царапалась яростно, как никогда. Поэтому он медлил, поэтому пытался надышаться проклятым миром и насытиться воспоминаниями о Лили. Ничто иное он видеть в последние мгновения не желал: ни пьянки в тавернах, ни кричащих безликих дев в обрывках платьев, ни своих гогочущих подельников, ни кучи золотых монет, рассыпанных прямо на заплеванной столешнице вперемешку с окровавленными сережками. Ни о чем разбойник не жалел, даже о том, что больше не напьется с назваными братишками, с коими его свела лихая судьба. А вот тот факт, что не будет возлюбленной, не будет ее голоса с нотками счастья, от которого внутри словно загорается маленький огонек — поистине ужасен. — Какого черта, — Родж откинул нож на край кровати и уткнулся лицом в ладони. Все-таки тяжело расставаться с жизнью, когда за эту самую жизнь дрался до хруста своих костей. Но еще тяжелее расставаться с единственным солнцем. Ведь вряд ли в аду, куда отправляются душегубы, можно рассчитывать на встречу с такими чистыми созданиями, как Лили, хоть когда-нибудь. Дверь распахнулась и встревоженный зеленоглазый птенец вновь залетел в комнату. Девушка в руках держала поднос с аппетитным обедом, но стоило ей заметить опасное лезвие на мятом одеяле, как все труды полетели на пол: чай со смородиновыми листочками расплескался по стертым доскам, а криво отрезанный впопыхах хлеб упал колбасками вниз. — Родж, даже не думай! — избранница бросилась к ножику и молниеносно схватила его, буравя разбойника безумным от ужаса взглядом. — Лили, я… — душегуб начал оправдываться, только звонкая пощечина его резко остановила. А через мгновение проклятое лезвие лязгнуло о стену. — Ты дурак! Как так можно!!! Родж молча снес почти безболезненный удар и даже ухом не повел. Когда-то давно за намек агрессии в свой адрес он мог хорошенько приложить в ответ смазливое личико, а то и сломать пальцы, но сейчас он снисходительно отнесся бы и к более жестоким выпадам со стороны своего сокровища. — Да я не собирался… Сначала хотел, конечно, но потом представил, какую ты закатишь истерику, еще и в ад за мной попрешься. Ты можешь, я знаю. Поэтому придется медленно подыхать на твоих руках. Хотя это так…так тошно. — Дурак! — голос Лили дрожал от подступающих рыданий, а через секунду она бросилась на шею лежащему разбойнику и крепко-крепко обняла его, словно птенчик крылышками. Ее безмолвные слезы прожигали, как лава, только не кожу, а что-то внутри, что-то трепетное, что-то живое. Они падали на шею и катились под ворот, растекаясь болью по черному сердцу. Родж многое бы отдал, да все, наверно, дабы никогда не чувствовать этого отчаяния, смешанного с дрожью, и не слышать всхлипываний самого дорогого на свете существа. — Эгоист, лишь о себе думаешь! — буркнула девушка, а вскоре она впилась нестерпимо изумрудным взглядом в померкшее лицо разбойника. — Я больше не буду, обещаю, — душегуб коснулся мокрой мордашки и убрал золотые пряди за ухо. — Прости меня. В глазах Лили вспыхнуло что-то, больно кольнувшее Роджа, а затем они вновь стали бесстрашными, как и раньше, блестели только от горя: — Простить? З…за что? — За все, Лили. За поднос, например. Ты готовила, старалась, а я вот… И за то, что весь день сегодня плачешь, тоже прости. — Это ничего, — птенец быстро вытер слезки ладонью и поднялся на ноги, — не так уж и хороши у меня бутерброды, чтобы их жалеть. — Ну… за месяц ты начала делать успехи, — Родж говорил тихо, он едва заметно улыбался, цепляясь за крупицы счастья, которые пока еще были доступны, такие, как милое личико любимого человека. Когда времени почти нет, волей-неволей начинаешь ценить то хорошее и простое, что есть рядом, ведь все равно далеким мечтам, отложенным на когда-нибудь, не суждено сбыться. Не будет ни морских теплых приливов, ни детского смеха в гостиной. Не будет вообще ничего. А то якобы хорошее, чем разбойник жил раньше, он рад бы выдрать из себя с мясом и сжечь. Поэтому и старается не вспоминать оргии в тавернах, яростные драки в кровавом угаре и жалкие трепыхания обреченных жертв под своей тушей. — У нас вроде еще булочки были, я принесу. — Не надо… просто посиди со мной немного, — Родж обхватил ледяными руками ладошку Лили, такую горячую, такую живую. — Ты красивая… — Ты тоже ничего… — отшутилась девушка, но через секунду крупица иронии, загоревшаяся на ее лице, истлела и осталось лишь отчаяние. — Ты самый лучший. Душегуб не ответил, и комнату окутало тягучее, вязкое, неловкое молчание. Казалось, еще миг и по его щеке пробежится предательская слеза. Но это не слеза страха, а слеза сожаления о бездарно потраченном времени, о зверствах, которые не исправить, не выжечь из памяти, о будущем, которого нет. — Родж, а какой твой самый ужасный поступок? — Необычно серьезные нотки в спокойном и тихом голосе Лили больно полоснули по разбойнику, разбивая паузу. Разумеется, Родж никогда не расскажет о разгромленных повозках, о кричащих пленницах, которых он без жалости в угаре вседозволенности насиловал прямо на земле. О десятках убитых торговцах и охранниках. О первой жертве, чьи крики до сих пор звучат где-то внутри глухим эхом. О хрусте ее пальчиков в своей лапище. О том зверином счастье, что он испытал, сломав ее полностью. — Я даже всего не упомню из той дичи, которую натворил, Лили. Потому что мог и потому что молодой был… Свобода лихая в башку ударила. А свобода эта, как самый крепкий ром опьяняет. — Ты так говоришь, будто тебе нравилось… — Теплая ладошка выскользнула из ледяных объятий, и Родж замер. То, чего он боялся весь последний месяц — что его сокровище прозреет и увидит в нем обычную мразь с окровавленными руками, кажется, случилось. И случилось это именно в тот день, когда ему вынесен смертельный приговор. — А так и есть, Лилиан. Не верь этим оправданиям из книжек, мол, не мы такие, а жизнь такая. Моя правда в том, что… — разбойник просто не мог смотреть в пронизывающие изумрудные глаза сейчас, поэтому въедливо изучал свою бледную ледяную лапищу, которую еще недавно касались пальчики его сокровища, — мне нравилась лихая жизнь. Нравилась вся та ху… херня, что я совершал вместе с братишками. Думаешь, мне было жалко невинных людей тогда? Не-ет, не было. Никого. Ни единого. Потому что по нашим скотским законам слабаков надо жрать, а не жалеть. Я, блядь, даже спал хорошо и не ворочался, понимаешь! Родж резко оборвал монолог и наконец набрался смелости взглянуть в лицо своему единственному солнцу: — Я, как никто, заслуживаю мучительную медленную смерть. И я пойму, если ты уйдешь. Это правильно. На хер тебе тратить свое время и деньги на труп? Труп, который и человеком-то не был никогда. — Это не так. Я знаю, — девушка прижала нестерпимо горячую ладонь к щеке душегуба, — если ты раскаиваешься, то ты уже человек, — на блеклом личике загорелась солнечная улыбка, одна из тех, которые Родж собрался перебирать в памяти в последний миг перед падением в серую бездну.

♥♠♠♠♠♠♠

Наступил новый день, и он был на редкость прекрасен, хотя бы потому, что разбойник не чувствовал себя раздавленной лягушкой на дороге. Он понимал, — таких дней в его уже довольно короткой жизни будет все меньше, а может, не будет и вовсе, вот и цеплялся за каждую минутку без жжения внутри, за каждую секунду без слабости. Сегодня, например, он даже способен сползти с кровати и, не шатаясь, дойти до обеденного стола, разве это не настоящее человеческое счастье? Счастье, которое он непростительно поздно стал ценить, растратив драгоценное время на попойки и грабежи. Сквозь скромные занавески улыбалось яркое солнце, и ему отвечал детский смех играющих на улице сорванцов. Еще и закадычный приятель Брэди Боров решил заглянуть, дабы сожрать половину завтрака. И на сей раз он вежливо поинтересовался, дома ли его лучший друг и, получив утвердительный ответ, ввалился в уютное семейное гнездышко, не вытирая о коврик ноги. — А чего глаза на мокром месте? — панибратски спросил он, разглядывая взъерошенного и грустного птенца, отперевшего дверь. Обычно Лили излучала жизнерадостность, подлетая к замкам, а тут перед Брэди стояла осунувшаяся и померкшая девушка в помятом платье. — Родж, он, — она вытерла ладонью слезки, и ее голос стал заметно тише, — сам все расскажет… — Ну, блядь, — Боров заранее приготовился к плохим новостям, вздохнул и уверенно зашагал в столовую-гостиную, пока Лили осторожно закрыла за ним дверь и блеклой тенью ускользнула прочь. Брэди вскоре вальяжно развалился на одном из стульев и поставил в центр стола бутылку со своим пойлом, отбросив в сторону аккуратные кружевные салфетки. Ждал он недолго, от силы минуту, и как только его друг показался в поле зрения, вскочил с места, раскинув лапы для крепкого приветствия: — Дружище, я рад тебя видеть! И заметь, сегодня я в выходной твой пришел, не ошибся! Родж прошел мимо, проигнорировав объятия, и устало упал на табурет, опустив голову. — Здравствуй, Брэди. Я скоро сдохну. Улыбка медленно сползла с шокированного лица гостя. В итоге он, как дурак, стоял, раскинув лапы и буравя душегуба ошалевшим взглядом, пытаясь осознать полученную информацию. Затем он тоже упал на свой стул, сделал солидный глоток из принесенной бутыли и утерся замусоленным рукавом: — Хуевые шуточки у тебя, Роджи… — Это не шутка, Брэдворд. Доктор приходил и сказал, что у меня абре… арбесо… короче, редкая смертельная зараза. Не бойся, тебе она не грозит, если забудешь дорогу в бордель. — Родж потянулся за тем же винцом и жадно отхлебнул дешевенькое пойло. — А мне… остался месяц в лучшем случае. — Да блядь! Надо… надо чет делать? Ты что, ляжешь и подохнешь вот так вот? Нужны деньги? Так мы, если все скинемся… — Ни твои, ни деньги других лихих людей я не возьму, — отрезал душегуб. — А как у друга, а не разбойника, возьмешь? Без возврата? — не унимался Брэди. — И как у друга не возьму. Хотя бы потому, что у тебя нихуя нет. Так что да, я лягу и подохну. — Блядь, а я только хотел рассказать, какая фигня тут приключилась… Друг мой, тот самый из банды Кзода, тот, что про проклятье и рассказал — пропал с концами, представляешь? Это ж, получается, злой рок всех найдет… даже тебя нашел, а ты сильнейший из всех, кого я знаю! — В глазенках Борова плескалась растерянность, смешанная с ужасом. Именно тем животным ужасом, с которым столько раз смотрели на Роджа обреченные пленницы перед кровавой оргией. — А хуй его знает. Но это правильно. По совести. Я всю жизнь был мразью и причинил слишком много боли людям… — спокойно и размеренно ответил бывший бандит, разглядывая столешницу. — Твой знакомый, думаю, тоже не ангелочек, так что и нечего роптать. — Тебе болячка мозги выела до черепа, я не пойму? Если ты слабак, или еще хуже — девка, то и нечего по дорогам шароебиться. Сиди дома и вяжи носки и тогда не остановят тебя лихие люди, не снасильничают и не ограбят. — Я тоже так думал, Бреди. А теперь… скоро умру. И знаешь что, — Родж вцепился глазами в изумленное лицо лучшего друга, словно молил о спасении, — из всей своей лихой жизни мне и вспомнить-то нечего. — А я бы вспоминал, как мы вместе удирали от мясника с колбасой, и как за тобой смешно сосиски развевались, прям, шарфик, — душегуб тускло улыбнулся на фразу Брэди. — А еще… можно вспомнить, как мы впервые налакались вина и… — Мы не были в банде тогда, а жили на улице. Херово жили, но все равно были счастливы. Были семьей и еще не успели никого убить, — возразил Родж. — Вот видишь, тебе тоже вспомнить нечего из лихой жизни. Брэди Боров заметно помрачнел. Он озадаченно пригладил сальные волосы лапой, а его глазенки забегали, словно он пытался откопать в памяти хоть что-то хорошее о своих разбойничьих буднях. Но попойки после дележа добычи слились в неразборчивую мутную жижу, приправленную наигранными воплями шлюх, раздвинувших ляжки прямо на столах. Выдернуть из этой вязкой грязи стоящий образ никак не получалось. Зато детство, голодное, холодное детство, когда приходилось делить пополам один кусок хлеба и ночевать под старым навесом какой-то недостроенной лавки, упрямо всплывало перед глазами. И селедка, коей их с Роджем угостили добрые люди, такая вкусная, жирная, которую они вдвоем до головы обглодали, глядя на звездное небо и мечтая о настоящей счастливой жизни, тоже маячила в памяти по неизвестной причине. Это было самое потрясающее блюдо, что довелось испробовать. Никакой изысканный окорок так и не смог затмить данный подарок судьбы, завернутый в замусоленную желтую бумагу. — Ну а… а помнишь бабенку одну. Не этих шлюх потасканных, а душистенькую, свежую. У нее еще повозка была красивая и цацок тьма. Тебе ж она по жребию первому досталась, целочкой. Ты ей еще пальцы сломал, чтобы не залупалась много. Это ж как подфартило-то — недавно в банду попал и сразу оттрахал аристократочку во все щели. Че, неужели не вспомнишь? Мне она оч… Родж громко ударил кулаком по столу, оборвав лучшего друга. В его янтарном взгляде кипела ярость, зрачки превратились в нитки, а уши он прижал к голове, и это не предвещало ничего хорошего. — Я ее никогда не забуду, Брэди. Гость невольно насторожился и сжался, будто испуганный котяра: — Да че ты бесишься, дружище? Я ж помню, какой ты счастливый после этой сучки ходил. Целых два дня сиял, словно новая монета, и все над другими парнями потешался, мол, породистую девку оттрахал, почти принцесску. — Мне ее крики и окровавленное тело иногда снятся… в кошмарах. Мы не люди… мы даже не зверье. Зверье и то так не поступает, — Родж обнял ладонями померкшее лицо, усмирив вспыхнувший гнев. В конце концов, за что ненавидеть Брэди, коли он чистейшую правду говорит? Тогда душегуб на самом деле радовался совершенному злодеянию и считал его правильным, ибо у сильного есть право жрать слабых. — Дружище, ты из-за болячки в размазню превратился или твоя плоская бабенка «вразумила» идейками о равенстве и прочей хуйней? Я вот совсем не узнаю тебя в последнее время, — пожаловался Боров и приложился к своему же пойлу. Родж поднял взгляд на лучшего друга и целую минуту смотрел на его упитанное, неумытое лицо с хитрыми свиными глазками, не произнося ни звука. А ведь когда-то этот крепыш, забивший на гигиену, был любопытным мальчишкой, который мог спасти котенка и протянуть последнюю половинку хлеба нищей незнакомой девчонке, причем даром, безвозмездно, просто чтобы она улыбнулась. Почему так происходит, что способные на сострадание дети превращаются в конченных ублюдков? Насчет себя Родж вопросами не задавался, ведь он же полукровка со звериной кровью, как еще ему жить, если не по законам жестокости? А Брэди… Брэди человек и мог вырасти достойным поданным королевства, гордившемся добрыми совершениями, а не изнасилованием. Родж протянул руки и сгреб ладонь друга. Тот аж сжался весь, опасаясь переломов, но избегать столь спонтанный жест не стал. — Прости меня, Брэдворд, что втянул тебя в это дерьмище и затащил в банду. Я верил, что нас ждет жизнь лихая, свободная, думал… это правильно. А вышло, что и свою жизнь загубил, и твою, и еще кучу жизней. — От внезапных извинений у собеседника чуть челюсть не отвалилась, а глазки-бусинки выросли в два раза. У него не получилось вклиниться в искренний монолог, ну, просто потому, что не находились подходящие слова. — Не приходи больше… я хочу, чтоб ты запомнил меня с шарфиком из сосисок, а не прикованным к постели полутрупом. — А вот хер ты от меня избавишься! Приходил и буду приходить!! Ты — моя семья!!! А на эту полоумную я тебя точно не оставлю!!! — Брэди накрыл лапищи Роджа второй рукой и бесстрашно с отчаянием заглянул в его глаза. Именно сейчас он до конца осознал: не будет ни пьянок до утра, ни громкого хохота над его пошлыми байками, ни ценных советов, ни яростной бойни, когда они только вдвоем спина к спине. Нет, конечно, пить бросать Боров не собирался, да и шутить про падших женщин тоже, но без Роджа это все не то… без него словно душу разодрали на клочки и половину из их выкинули. Смешливый мальчишка-полукровка без ботинок был семьей Брэди, и он даже не мог вспомнить, когда же именно они подружились? Такое чувство, что вместе они выживали всегда. Они вместе верили в светлое и яркое будущее, в котором у них теплый дом и горячая вкусная еда, а не грязные объедки. Вместе воровали сосиски и хлеб, улепетывая от разъяренных торговцев по рыночной площади. И вместе стали монстрами. — Я… пойду, наверно. У меня дел куча… Ты, это, держись! Не вздумай сдохнуть, понятно? — Брэди ловко вытер кулаком слезы, стараясь не показывать накатившей боли. Боли Роджу и своей хватает, еще и птенец его зеленоглазый наверняка ревет белугой целыми днями, поэтому Боров решил засунуть поглубже бурлящие чувства и, не дожидаясь завтрака, поскорее свалить из их дома. И напиться потом самого дешевого пойла так, чтобы не просыпаться несколько дней. А то и неделю. А может, и год. Еще пару минут скрипели половицы под тяжелой поступью Брэди, а затем все стихло и разбойник остался один на один со своей горечью. Его не покидала мысль, что чего-то не хватает, и лишь спустя пару минут он осознал чего именно — веселого стука каблучков, солнечной искренней улыбки и яркого пронизывающего изумрудного взгляда! В последнее время Лили словно исчезала, растворялась, будто капелька чернил в бочке с дождевой водой. И это чертовски пугало. Ему так хотелось еще хотя бы раз увидеть, как она в игривом настроении ловко закрывает дверь пяткой и что-то щебечет без умолку. В подобные моменты, даже если она спорит или несет несусветную глупость, внутри душегуба все оживало и было залито светом надежды. Вот только надежды у Роджа больше нет. Разбойник решил забыть страдания, ну хотя бы на сегодня, и вытащить свое маленькое чудо на улицу, чтобы запомнить, как солнце раскрасит белыми бликами ее золотые неровные волосы, и запомнить отчетливо озорной блеск в ее бесстрашных глазах. Кто знает, вдруг это их последняя прогулка? Лили словно прочитала его мысли, выскользнула из кухни, дверь за собой она устало закрыла пяткой и, вздохнув, медленно подошла к столу и поставила на него поднос с кривыми недопеченными булочками. — На этот раз ты решила не подслушивать наши мужские разговоры? — с иронией поинтересовался Родж, желая развеять ауру грустного отчаяния, тянувшуюся за поникшим птенцом. — Они не такие уж и интересные, — на лице девушки мелькнуло что-то похожее на улыбку и тотчас исчезло, — вы же не говорили про призраков, а про шарфики из сосисок. — Не совсем шарфики, Лили, просто такая ситуевина забавная приключилась. Я тебе потом расскажу, — душегуб отодвинул странную выпечку с обгоревшими бочками и протянул руки к любимой неумехе, приглашая ее на свои колени. Девушка заметно оживилась, вздернула бровь и ловко запорхнула на ноги разбойника, обхватывая его тоненькими ручками. — Спасибо за угощение, — Родж почувствовал легкие прикосновения счастья к своей истерзанной душе и сразу же, едва его обняли, поцеловал птенца рядом с ухом. — Ты же ни одну не попробовал! — Мне они так нравятся. Похожи на смешных зверюшек, причем разных. А ты что, это есть собралась? Лили набрала побольше воздуха, готовясь обрушить на Роджа море негодования, но немного успокоилась, взглянув в хитрые ехидные глазки… ожившие и сияющие. Она обиженно выдохнула и с невозмутимым видом подхватила одну пышку. На лице девушки отразилось отчаяние и безысходность. Она с трудом проглотила откушенный кусочек, поморщившись, и бесстрашно посмотрела на улыбающегося душегуба: — Есть, конечно, нельзя, но в качестве инструмента пыток сойдет! Буду тебя ими кормить, если откажешься принимать лекарства! — серьезным тоном пригрозила Лили. Родж усмехнулся, представив, как его, двухметрового детину, скручивает и пытает миниатюрное существо с тонкими ручками-прутиками. Он даже не стал возражать насчет микстур, которые принимать, естественно, не собирался, потому что не хотел портить чудесные мгновения, освещенные летним озорным солнцем сквозь кружевные занавески. — Давай пройдемся по городу, раз погода хорошая? — предложил он, на что его сокровище сразу же утвердительно закивало. Жжение внутри почти не расползалось по венам Роджа, под натиском цунами из радости и восторга, которые обрушились на него из-за таких простых, человеческих моментов, как предвкушение прогулки и пронизывающие зеленые глаза, согревавшие непосредственностью и верой в лучшее. Разбойнику хотелось жить как никогда. Жить, смотреть на облака и на обгоревшие булочки, обнимать своего птенца и обсуждать с ним, неважно что, главное, слышать его щебет в ответ и наслаждаться стуком маленького отважного сердечка. Ему так хотелось сказать столько важных и не очень важных вещей, раскрыть сгнившую душу и отдать Лили самые лучшие и сокровенные ее части. Он верил, что они у него есть, просто похоронены под слоем мерзости и тьмы, но все равно есть, и мерцают, будто крошечные бриллианты в дорожной пыли. Родж знал, это будет его последний разговор перед тем, как мысли начнут путаться, тело ослабнет, а личико Лили окончательно и бесповоротно скроется под маской отчаяния, померкнет и погаснет вместе с остальным миром. А потом все рухнет в серую бездну.