Young Wolves

      – Ты когда-нибудь задумывался, кем бы ты стал, если бы тебя не привели сюда?       Геральт шепчет эти слова в тихой комнате. В восемнадцать лет, технически, взрослые мужчины, которые, как предполагается, бросили заниматься "детскими" вещами, они все ещё сдвигают свои кровати вместе в такие ночи, когда мир вокруг ощущается слишком резко, и находят утешение в близости. Привычка возникла после дополнительных мутаций Геральта, когда тепло от прикосновений и слов друга было важнее стыда, слабости или ночного сна. Было легче скрыться от мира, чем иметь дело с чудовищными изменениями в их жизни, поэтому они вдвоем сжимались под одеялами, вдыхая один и тот же воздух, пока не становилось настолько душно, что они задыхались, забывая, где кончается один мальчик и начинается другой. Весемир рано понял их замысел, но ничего не сказал, даже когда Геральт был готов начать пререкаться со своим наставником. Молодым ведьмакам было разрешено хранить свой секрет, а их маленькая комната стала убежищем от жесткого мира ведьмаков и монстров. Геральт был благодарен за это.       Эскель не отвечает, просто смотрит в потолок. Геральт замечает маленькую морщинку между его бровями и плотно сжатые губы, что означает, что ему не нравится вопрос, но не настолько, чтобы возражать, поэтому он просто пожимает плечами.       – Моя мать была чародейкой, или, по крайней мере, так говорит Весемир, — продолжает Геральт. Эскель знает это. Он был там, когда Геральт спросил Весемира, какой была оставившая его здесь женщина. Это было много лет назад, когда ему было слишком больно притворяться, что ему все равно. Геральт знает, что Эскель об этом помнит. – Как ты думаешь, я мог бы тогда стать чародеем?       Эскель хохочет.       – И это при том, что ты до сих пор не можешь держать Квен больше двадцати секунд? Сомневаюсь.       Геральт пинает его в голень, но ничего не говорит. Эскель вздыхает и поворачивается к нему лицом.       – Честно, не знаю. Фермер. Охотник. Пастух. Я не знаю, и для меня это не имеет значения.       Взгляд у Эскеля проницательный и Геральт знает, что он снова видит его на сквозь, как и тысячу раз до этого.       – Но, по всей видимости, это важно для тебя. Так скажи мне. Или еще лучше скажи мне, что на самом деле у тебя на уме.       Геральт долго не отвечает, просто продолжает смотреть в глаза Эскеля, с чем-то похожим на вызов во взгляде. Хотя Эскель и знает его лучше, чем кто-либо, и даже несмотря на то, что у них двоих нет никаких секретов, есть вещи, в которых ведьмак не должен сознаваться.       В конце концов он шепчет:       – Моя жизнь... Моя жизнь никогда не была моей... У меня не было выбора, становится ведьмаком или нет, — я знаю, что ни у кого из нас его не было — меня подвергали дополнительным экспериментам, а теперь я жду, что буду просто слушаться и выполнять приказы, — он разрывает зрительный контакт, перекатывается на спину и продолжает, а его голос наполняется силой и злостью, по мере того, как он продолжает говорить. – А потом я должен выйти туда и буду продолжать свой путь в одиночестве. Рискуя своей жизнью ради пары крон, наплевав на то, кем я являюсь, забавляясь со шлюхами, если мне грустно, и так по кругу, пока какой-нибудь монстр не сломает мне шею в каком-нибудь лесу и никто здесь этого не заметит, пока с моего последнего пребывания здесь не пройдет около трёх зим. Я, черт возьми, не хочу этим заниматься.       Эскель долго смотрит на него с почти нечитаемым выражением лица, вот только Геральт уже точно знает, что это значит. Он пытается избежать надежды в своем голосе, но искра всё-таки проблескивает в нем.       – Тогда чего ты хочешь?       – Я хочу идти по пути с тобой.       Ответ последовал немедленно:       – Так иди.       Ни один из них не двигается и не говорит ничего очень-очень долго. Геральт слышит, как биение их сердец эхом отдается в тишине, — одно пытается нагнать другое, оставая на пол удара. Его рука дергается на простыни и их глаза на мгновение инстинктивно разбегаются. В комнате очень душно. Неопределенность, крутящаяся у него в груди, твердеет, сдавливает грудь и не даёт дышать. Он чувствовал это и раньше, огромное ошеломляющее желание сделать что-нибудь опасное — запустить камнем в спящего волка, провести рукой по заострённому лезвию или спрыгнуть с утеса, не зная, что ждет его внизу. Это чувство является постоянным спутником ведьмака, но ещё никогда он не был так уверен, что прыгнет.       Эскель протягивает руку и Геральт следит за его движением, кажется, целую вечность. Он прикасается к виску Геральта, пряди волос — теперь уже полностью серебристые, бегут между пальцами, а выражение лица Эскеля выражает благоговение и обожание. Геральт понимает, что видел это выражение бесчисленное количество раз, направленное на него через тренировочную площадку или брошенное между скрещенными мечами. Ему кажется, что его мир должен перевернуться вместе с этим открытием, но это больше похоже на ощущения того, когда ты наконец-то подхватил меч, нашёл золотую середину, и внезапно перемены, с которыми ты так так долго боролся, встают на свои места, а твой удар приходится прямо в цель. Ведь это всё ещё просто Эскель.       Геральт проводит пальцем по челюсти Эскеля, затем по губам. В этот момент, с быстрым вздохом Эскеля, Геральт приближается, чтобы его поцеловать. Редкие юношеские усики, ставшие густыми и грубыми, колят лицо Геральта. Поцелуй вовсе не судьбоносный и, в общем-то, не слишком хорош. Прошлой зимой Геральт целовался с несколькими девчонками с кухни. Те поцелуи были мягкими, сладкими, с медовым ароматом, даже несмотря на то, что ему досталось от них по голове половником за то, что он отвлекал их от работы. Поцелуй Эскеля просто влажный, с придыханием, и когда зубы Геральта касаются его губы, он вздрагивает. Однако, когда он откидывается назад, Эскель усмехается, подносит руку ко рту Геральта и прижимает к его губе свой большой палец, пока не находит выпирающий острый клык. Что-то в введенных в него экспериментальных мутагенах заставило их расти гораздо заметнее, чем у большинства ведьмаков, но глаза Эскеля горят, едва сфокусированные, поэтому Геральт думает, что это еще одна вещь в его странном теле мутанта, насчёт которой Эскель не имеет никаких возражений.       Ему было бы удобнее погрузиться в это, без разницы, что, не задумываясь, и не говоря ни слова. Его инстинкт — двигаться быстро и грубо, хвататься и совать, как он делал всю свою жизнь, когда эмоции были слишком сильными, чтобы справиться с ними. Но в этом есть что-то, что заставляет его замедлиться. Такое ощущение, что все это "строилось" годами, и это слишком ценно, чтобы нарушать резкими движениями, поэтому они сбавляют темп.       – Знаешь, я разговаривал с ведьмаком Томасом, — говорит Геральт, позднее. Его голос звучит тихо, словно момент требует почтения. Эскель смеётся, — Геральт так предсказуем.       – Да ну?       Волосы Эскеля торчат во все стороны, как птичье гнездо на голове, и Геральт сопротивляется желанию запустить в них свои пальцы, а затем понимает, что ему больше не нужно противиться и протягивает руку. Из горла Эскеля доносится недовольное мычание, когда пальцы Геральта цепляются за его спутанные волосы.       – Ага. Он рассказал мне, что он и Георгий выросли вместе. Вместе прошли Испытания. И вот уже много лет они вместе путешествуют по тракту, — Эскель уклончиво гудит в ответ, но хитрая улыбка медленно расползается у него на лице.       – Он сказал мне, что очень сильно беспокоится, когда они разлучены на пути. Но Томас достаточно доверяет его мастерству, и поэтому знает, что с Георгием все в порядке, — продолжает Геральт, сжимая волосы Эскеля. – Он не всегда может знать, с кем он встречается, или обижаться на него за то, что он скучает по другим людям, когда они разлучены, поскольку он делает то же самое. Но он всегда может на него положиться, независимо от того, кто или что случится. И они всегда будут возвращаться вместе сюда, домой. — В какой-то момент Геральт перестает говорить о Томасе и Георгии и Эскель понимает это.       – Ага, — Эскель поворачивается к нему лицом с ухмылкой, делящей его лицо на две части, наполовину насмешливое — наполовину ласковое. – Звучит знакомо.