День неживых людей

Живые, неживые и мёртвые

Погодка в Коста-дель-Соль была что надо. Жаркая, но не вот тебе чтобы совсем знойная аж до солнечного удара. По небу пробегали редкие перистые облака, ветерок с моря приятно обдувал мою голую спину, мимо меня то и дело прогуливались хорошенькие костанки — или коста-дель-сольки, не знаю, как будет правильнее, - не особо обременённые одеждой, моралью и ревнивыми мужьями, в оба глаза следящими, куда пошли матери их детей. Пахло сухим песком, морской солью, вяленой рыбой, гниющими водорослями, выброшенными на берег, апельсиновой газировкой, кремом для загара, свежесваренным кофе и вкусным пивом. Светлым, холодным, с густой шапкой пузырящейся пены, горьковатым и очень славным. Мы с Вельдом уже пробовали его, когда лечили больные головы.  Ещё вчера утром мы были в Мидгаре, заканчивали отчёт и мечтали, как сядем в вертолёт и наконец-то улетим в Косту. Мы, чёрт возьми, заслужили небольшой отдых, выведя на чистую воду двух негодяев, окопавшихся в научном отделе: эти уроды направо и налево торговали данными о экспериментах профессора Фаремиса Гаста над телом Древней, найденном три года назад на Северном континенте, рьяно подставляя коллег, руководителя проекта «Дженова» и саму Электрическую и Энергетическую Компанию Шинра. Нам пришлось здорово поработать, чтобы словить гадскую парочку на горячем, и самим не запачкаться во всём этим дерьмище с опытами и желающими много знать. Вельд пожертвовал одним из своих информаторов, чтобы взять за жабры господинчика из Космо-Каньона, обожающего совать нос в чужой вопрос, а я пристрелил троих идиотов, попытавшихся спасти своего болтливого идейного вдохновителя. Всё прошло более-менее гладко, нас премировали и похвалили, Вельд сумел выбить нам три лишних для к отпуску, и мы, счастливые и довольные жизнью, в кои-то веки вырвались на курорт. Оставили вертолёт на площадке, предупредили сторожа и бодрым галопом понеслись в пансион «Счастливый Цитрус» - бросить вещи, переодеться, нацепить солнечные очки и поискать бар.  Хозяйка, милая пожилая тётушка в седых кудряшках и розовом домашнем халате показала нам комнаты, мы поблагодарили её и спросили, где можно промочить горло.  - Везде! - пожилая дама назидательно подняла палец. - Тут на каждом шагу рестораны, кафе и бары. Начните с «Шестиногого Чокобо», там подают хорошее местное вино, вишнёвую наливку и знатный старый кальвадос из настоящих банорских яблок.  Мы с Вельдом назюзюкались так, что едва могли соображать, где находимся и почему вокруг шастают девицы в разноцветных лифчиках и в трусах, едва прикрывающих их зады. Нет, зады, разумеется, нам понравились, причём все сразу, но их количество заставляло задуматься о выборе, а это в нашем тогдашнем состоянии было неисполнимо. Девочек мы решили оставить на завтра, выпили ещё по стакану красного, зажевали винишко листом салата, честно поделенным на двоих, закурили и, шатаясь, кое-как поплелись спать в «Счастливый Цитрус». Всю дорогу Вельд горланил похабные песни, колотил по заборам подобранной где-то палкой и приставал к ни в чём не повинным прохожим, спрашивая, который час; я страдал, зажимал уши руками и пытался сделать вид, что незнаком с этим буйным типом; полицейский, вознамерившийся призвать к порядку моего разбушевавшегося напарника, получил под нос карточку с чёрно-красно-золотым значком компании Шинра, и тихо испарился куда-то в темноту улиц, едва разглядев на ней должность Вельда.  Продрав глаза, мы первым делом пошли за пивом. О, как же оно благоухало, вливаясь в мою пересохшую с похмелья глотку! Настоящий нектар богов, посланный в помощь страждущим — таким, например, как я. После двух кружек нам маленько захорошело снова, мы от души напичкались жареным на гриле мясом, свежими помидорами, зеленью и сочнейшими, восхитительнейшими персиками с бело-розовыми бочками, сладкими будто сахар, прямо-таки тающими во рту. Я таких никогда не ел, потому и умял семь штук, а косточки завязал в салфетку и спрятал в карман штанов. Хотел посадить их у себя дома в горшок, чтобы холодными зимними вечерами вспоминать нашу чертовски замечательную поездку в Косту.  Потом мы с Вельдом отправились загорать, купаться и клеить самочек. Да простят меня представительницы прекрасного пола, но этих курортных дур я по-другому назвать не мог. Мне сразу приглянулась синеглазая брюнетка с курносым носиком, доверчивая хохотушка, моментально рассказавшая, что зовут её Аннет Лер, работает она секретаршей, а сюда приехала поразвлечься и отдохнуть от мидельского тумана. Я пригласил её поплавать, угостил мороженым и подарил большой букет белых роз. Она растаяла и согласилась встретиться со мной вечером. Пока я ухаживал за Аннет, мой напарник тоже не терял времени. Он познакомился с Линон, очаровательной куколкой со светлыми букольками, длинными ногами и роскошным бюстом, так и норовившим вывалиться из блестящего оранжевого купальника. Линон была из Джунона, обожала свою противную волосатую собачонку по имени Мон Помпон, таскала её с собой в сумке и очень огорчалась, когда эта дрянь мерзко тявкала и пыталась отъесть кусок от моей ноги. К Вельду жёлто-серая шерстистая погань с красным бантиком на крохотной головёнке относилась гораздо лучше. Позволяла себя погладить и ничуть не возмущалась, если мой друг обнимал за плечи её хозяйку. Видимо, понимала, что всё тут не просто так. Хотя кто их разберёт, глупых шавок? Только не я. Увольте, мне и в отделе выше крыши хватает занудных умствований.  Проводив Линон до гостиницы, мы прямой наводкой потопали в универсальный магазин, чтобы купить шляпы и наконец-то прикрыть наши многострадальные макушки от солнца. Понятно, что одними головными уборами дело не ограничилось: раз уж пришли в здание с кондиционером, надо непременно использовать все его преимущества. Например, бар в подвале, бар на первом этаже, бар на втором и, конечно, бар на застеклённой террасе с видом на чудесную коста-дель-сольскую набережную, фланирующих красоток, мраморные статуи, фонтан, полупустые кафешки, пальмы с узкими перистыми листьями и сине-зелёные волны, лениво плещущиеся о берег.  Пока я перемигивался с официанткой, заказывал печёную рыбу и трёхлитровый кувшин вина, Вельд, сидя спиной к окну, деловито рассматривал посетителей этого благостного заведения, весьма достойного во всех смыслах. Осушив очередную пару стаканов белого, он почесал свою щетинистую бородёнку, задумчиво прищурился, побарабанил пальцами по столу и выдал: - Винсент, мне не нравится взгляд вон того мужика, торчащего в углу зала. Кстати, несколько слов о бороде моего друга Вельда. Когда мы с ним перешли работать в Электрическую и Энергетическую Компанию Шинра, он был абсолютно нормальным разгильдяем двадцати двух лет от роду, не гнушавшимся ходить в поношенном костюме, не каждый день чистившим свои ботинки, и ничуть не смущавшимся за отсутствием носового платка высморкаться прямо в раковину. Теперь же, став начальником, он для солидности отпустил щетину на подбородке, купил пять пар модных туфель, чихал, обязательно прикрыв рот рукой, о стрелки на его чёрных брюках можно было порезаться, а белизна его накрахмаленных рубашек могла посоперничать с первым снегом, фатой невесты или лужицей молока, пролитой на стол младенцем, нечаянно опрокинувшим свой стакан. Но Вельд был и будет моим самым лучшим другом. Он — мой напарник, моё второе «я», мы вместе бегали по девушкам, слушали тяжёлый рок и стреляли по живым людям.  Мозговой центр в нашей паре — Вельд. Иногда мне казалось, что в его косматой голове спрятан арифмометр: сначала он забивал туда все данные по очередному делу, потом прокручивал, шевеля извилинами и забавно шмыгая длинным носом, а после выдавал свеженькую версию, да такую, что все слушали его и говорили: «Он прав». Вельд обожал досконально расписанные отчёты, терпеть не мог сплетников и не выносил, когда его называли по фамилии, а не по имени. Если кто-то вместо «Вельд» или «шеф» невзначай окликал его «господин Ливермор», он запоминал этого недоноска, а при следующем проколе устраивал ему хорошую жизнь и старался при первой возможности добиться увольнения глупого сотрудника, не желающего считаться с его небольшими начальническими заскоками. А, забыл добавить: Вельд совсем чуть-чуть параноик. Но в недалёком будущем ему светит стать здорово больным на голову, если он не перестанет постоянно оглядываться по сторонам. Шёл, шёл - раз! - и дёрнул своей умной репой; прошёл ещё десяток шагов — снова повернул её, да так резко, что волосы подпрыгнули и шлёпнули его по физии. Ему последнее время всегда казалось, что кто-то за ним следил. И не просто гулял по той же стороне улицы, а целенаправленно топал, провожая его с работы и на работу. Я предложил Вельду обратиться к врачу, но этот несчастный зазнайка сказал мне: «Какого хрена? Я здоров, и не виноват в передвижениях сумасшедшего идиота, вздумавшего докучать мне своими действиями». Я только повздыхал, и не стал больше разговаривать с ним на такую щекотливую тему. Зря вы подумали, будто я считал друга великим гением, а себя — обычным сыщиком, только и умевшим, что вовремя прикрывать его спину да хорошо укладывать пули промеж глаз всяким убогим гражданам, покусившимся на спокойствие Корпорации или жизни её сотрудников. Вообще-то, без меня Вельд никогда не добился бы таких потрясающих результатов. Если он был мозгом, то я — всем остальным, причём весьма достойным и очень качественным. Я как угорелый носился по всем его поручениям, выискивал улики и факты, таскал к нему на допросы мужчин и женщин, и не гнушался выбивать из них дурь своими собственными руками или ногами. Вельд же обычно восседал за своим столом, пил кофе из большой чёрной керамической кружки и дымил как заводская труба, сверля бедолаг, сумевших вляпаться в очередную дурно пахнущую историю, знаменитым пристальным взглядом, от которого даже мне иногда хотелось сделаться очень маленьким, забиться под линолеум и сидеть там, прикинувшись клочком бумажки или соринкой. Случалось, он улыбался, но его улыбка точно не сулила никому радости. Вельд каждый раз так делал, когда надо было напугать кого-то до мокрых штанов или дать понять, что ему всё известно, в том числе и оставшееся для допрашиваемого тайной. Я так не умел, но не завидовал: у меня тоже было кое-то, вполне годившееся для устрашения.  Мои глаза. Они, знаете ли, от рождения красные. Одна моя сентиментальная приятельница выразилась примерно так: «Винсент Валентайн, цвет твоих глаз напоминает «Бордо», если смотреть сквозь него на свет». Дура, конечно, но сравнение она подобрала вполне точное. Не какие-то там «голубиная кровь», «алый мак» или «пунцовая вутайская роза», а самый что ни на есть настоящий багрянец, благородный, насыщенный и очень яркий. Да и привлекательный — девушки клевали на него только так. Проверено не единожды, причём на представительницах всех классов.  Вот и соображайте, кем быть более выгодно: шибко умным засранцем Вельдом или мной — лучшим снайпером Корпорации, хорошим Турком и привлекательным мужчиной, знающим толк в симпатичных женщинах, выпивке и еде. Я, между прочим, умею готовить не только суп из пакетика и разрезанный вдоль батон, переложенный колбасой и сыром, но и макароны с сосисками, тушёное мясо с картошкой, жареную курицу, и рис, приправленный специями, в грибной подливке. Поэтому мой друг любит внезапно нагрянуть ко мне в гости, съесть всё, что лежит в холодильнике, да ещё и бесстыже требовать, чтобы я добавлял больше перца: он, видите ли, предпочитает остренькое, да такое, чтобы во рту горело.  Ну да ладно, что-то я слишком заболтался, рассказывая, кто мы, чем дышали, где работали и как выглядели. На чём я остановился? Правильно, на мужике, взор которого так не понравился моему другу Вельду.  Если бы я сочинял детективную повесть или красовался своей якобы непревзойдённой интуицией перед очередной милашкой, неравнодушной к моему природному обаянию, то обязательно сказал бы, что тот мужчина и меня чем-то насторожил. Но чего не было, того не было - тип, сидевший за столиком в углу зала, никакой странностью моего внимания не привлёк. Обычный представитель своего пола, возрастом около тридцати лет, светловолосый, голубоглазый, явно запойный и который день пытавшийся залить горе — такие обычно пьют с того, что жена или подружка предпочла им кого-то более состоятельного, - по этому поводу небритый, помятый и растрёпанный будто веник. Я ещё раз посмотрел в его сторону, покосился на Вельда, взял кувшин, чтобы налить вина в наши давно пустые посудины, и увидел, что напарник во все уши прислушивается к бормотанию этого неприметного господинчика, вовсю обнимающегося со здоровенным стаканом, наполненным чем-то крепким.  Я было хотел спросить, что же заставило Вельда позабыть о недопитых двух литрах белого, но мой друг жестом показал мне: «Захлопни рот!» и продолжал постигать тайны неразборчивого пьянчужкиного бурчания. Мне ничего не оставалось делать, кроме как глядеть на всё это вопиющее безобразие, прихлёбывать винцо и терпеливо ждать, когда он насытит своё бездонное любопытство. - Такое ощущение, что мужик разговаривает не сам с собой, а с кем-то, кого мы не можем видеть, - наконец произнёс мой друг. - И это не раздвоение личности, вот что я хочу сказать.  - Ты пей давай, а не мужика слушай! Вельд торопливо схватил свой стакан, мигом выдул его почти до дна, и продолжил: - Я сумел различить имя того, к кому он обращается. Седрик. Он который раз просит у него прощения. - Ну ты даёшь! - восхитился я, выдавая ему леща промеж лопаток. Вельд укоризненно посмотрел на меня и прикончил последние два глотка.  - Возможно, эти двое были хорошими приятелями, но что-то положило конец их дружбе. Я же всегда говорю, что за белой полосой неминуемо следует чёрная, - добавил он, снова почёсывая бородку. Наверное, от жары. Или вырабатывал новую начальническую привычку. - Возьми хотя бы нас с тобой: мы получили маленький отпуск, сидим тут, наслаждаемся погодой, пьём вино и знакомимся с милыми девушками, приехавшими отдохнуть. Долго такое блаженство продолжаться не может. На нас обязательно свалится какая-нибудь мерзкая погань, отравит нам выходные и мы в два голоса будем стенать: »Надо было остаться в Мидгаре!» Ну вот, опять я позабыл рассказать вам ещё кое-что о моём лучшем друге. Он — пессимист. Ему кажется, что всё хорошее в жизни слишком недолговечно и если какая-то неприятность может случиться — она случается.  - Слушай, Вельд, перестань притягивать неприятности. Тебе что, так хочется испортить себе и мне отдых? Накаркаешь — дам по шее, - лениво ответил я. - Я ничего не притягиваю, - мрачно сказал мне Вельд. - Пусть я зачастую упоминаю не совсем добрые и чудесные вещи, зато готов ко всяким неожиданностям гораздо лучше, чем ты. Пойми, я тоже не люблю внезапные повороты к худшему, но если что-то плохое произойдёт, то мне будет уже не так паршиво. А всё потому, что я заранее предугадал его появление и настроил себя на преодоление последствий, а заодно подготовился к возможному разочарованию.  - Ну и дурак, - только и сказал я, разлив по новой.  Вскоре кувшин опустел, мы, донельзя довольные, пошли обратно на пляж, хорошенько выкупались, а после развалились на горячем песке и принялись соображать, как бы скоротать время, оставшееся до вечера.  Вина уже не хотелось. Мы и так допились до состояния блаженного ничегонеделания. Есть — тоже, плескаться в морской водичке - тем более, любоваться пейзажем — ни за что, каждую пальму на берегу и сваю под волнорезом я давно узнавал в лицо. Оставалось разве что вернуться в «Счастливый Цитрус», смыть с себя соль, лечь под кондиционер, глотнуть минералки и поспать до восьми часов. На том мы и порешили. Встали, стряхнули прилипший песок со спин, надели рубашки и влезли в брюки.  Когда мы уже завязывали шнурки на своих ботинках, где-то неподалёку раздался жуткий, истошный визг. Так обычно верещат истеричные дамочки, невзначай увидавшие мышь на своём столе, или актрисы, неумело изображающие панику героини при виде убийцы, с ног до головы покрытого кровью невинных жертв. К визгу добавились душераздирающие крики: «На помощь!», звон разбитого стекла, женские вопли: «Да позовите же полицию, вы, мужчины!», и торопливый перестук нескольких пар каблучков по асфальту набережной. Что-то с грохотом упало и, кажется, раскололось. Мы не выдержали и бросились смотреть, что же там такое могло стрястись, если мирные курортники и ко всему привыкшие коста-дель-сольские старожилы докатились до битья окон, дебоша в универмаге и, вероятно, площадной драки.  Я бы не хотел пережить такое во второй раз. Чьё-то лицо, расплющенное о непробиваемое стекло двери универмага; многоголосый рёв, в котором не осталось ничего человеческого; пронзительный, захлёбывающийся детский плач; оторванные куски одежды, летящие на мостовую; страшный хрип, вырвавшийся из горла умирающего пожилого мужчины в белом костюме, стиснутого и задавленного осатаневшей, ничего не соображающей, злой толпой. Женщины, выскочившие из раскрытых окон первого этажа, задрав подолы юбок до подбородка, и женщины, стоявшие на подоконниках второго и третьего, изо всех сил впиваясь пальцами в деревянные рамы, расписанные оранжевыми вензелями, и никак не решавшиеся шагнуть вниз навстречу собственной кошмарной смерти, оравшие во всю глотку: «Спасите!» и раскачивавшиеся туда-сюда. Их с налёту толкают сзади, они падают будто нелепые кричащие куклы, всем телом ударяются об землю, подпрыгивают и остаются лежать в лужах и ручейках собственной и чужой крови; некоторым везёт, они сваливаются на бегущих, сбивают их с ног и пытаются отползти в сторону, чтобы выбраться из этого внезапно разверзшегося ада. Топот обезумевшего стада; люди, нет, не люди, а дикие звери, бегущие по упавшим, наступавшие им на головы, на бессильно раскинутые руки, на ещё вздымающиеся животы; сухой треск ломающихся рёбер; брызги крови, выбитые зубы, вырванные клочки волос, запах страха и запах пота, невидящие глаза, острый каблук, вонзающийся в распяленный криком рот... И над всем этим — большущее жёлтое полотно с затейливой фиолетовой надписью: «Добро пожаловать!» Я стоял, прижавшись спиной к балюстраде набережной, рядом со мной примостился Вельд.  - Почему же они бегут? - деловито поинтересовался он, сгоняя с воротника присевшую туда букашку.  - Откуда я знаю? Напугались, наверное, - еле выговорил я, нервно подёргивая щекой. - Знаешь, как обычно бывает: кто-то что-то увидел, запаниковал, другие не разобрались, что к чему, подхватили и началась всеобщая неразбериха.  - Надо бы пойти в магазин и выяснить, - сказал Вельд, внимательно вглядываясь в поредевший людской поток. - Это не пожар, не взрыв, не нападение вооружённой группы. Это может быть... - Глупости, - решительно отрезал я. - Нечего нам там делать. Засунь своё любопытство в задницу, доставай телефон и звони в полицию. Я пока наберу «скорую помощь». Видишь, сколько раненых и убитых? Надо помочь им как можно скорее, а ты тут хренью маешься, бородатый.  - Погоди, - остановил он меня. - Кажется, я что-то такое вижу. Приглядись получше. Вон там, в двери.  Я повернул голову и ничего не понял. Вернее, понял, но подумал, что всему виной солнечный удар, выпивка или галлюцинации.  Манекен. Он медленно шёл ко мне, потешно переваливаясь с боку на бок, по-птичьи вертел шеей и размахивал розовыми целлулоидными руками, до локтей перепачканными в крови. На манекене был дорогой светло-серый двубортный костюм в тонкую бежевую полоску, голубая рубашка, синий галстук, белые носки и чёрные лакированные узконосые туфли с щёгольскими серебристыми пряжками; из нагрудного кармана пиджака выглядывал уголок белого, тщательно свёрнутого платка, украшенного монограммой из синих вышитых буковок «Эс» и «Эль». Всё это великолепие было подпорчено расплывшимися красно-бурыми пятнами, по тыльным и внутренним сторонам ладоней стекали извилистые красные ручейки; когда манекен двигался, с кончиков пальцев веером срывались тяжёлые капли, беззвучно падали на асфальт и расплющивались в неровные тёмные кляксы. Дорожка из этих клякс тянулась за ним от самого магазина. Его слепые нарисованные голубые глаза бессмысленно пялились в пустоту. Я смотрел на него и мучительно соображал: то ли мне бежать со всех ног, то ли стоять, не шевелясь, и надеяться, что он меня не заметит. Мне надоело летать под потолком бара и слушать бесконечные Роджеровы извинения вперемешку с жалобами на его недельное вынужденное пьянство. Выйти, что ли, проветриться, полюбоваться хорошенькими девчушками... В окно — не хочу, в дверь — не хочу, стало быть, пойду прямо сквозь стену дома. А что такого? Я теперь привидение. Стена, конечно, чуток потвёрже воздуха, у меня обязательно зачешутся пятки и зазвенит в ушах, но лучше уж прогуливаться над набережной, чем наблюдать, как Роджер, нажравшись в хлам, очередной раз проливает стакан виски себе на пузо. Сейчас он уйдёт в магазин, чтобы купить костюм, уже не помню, какой по счёту. Вроде пятый... Ну да, конечно же, пятый, в третьем он позавчера валялся на мостовой позади ресторана «Чайка и Синий Краб». Если его запой продолжится ещё дня три, то печёнка отстрелится к этой матери.  Ух, всё, прошёл, могу наконец посидеть вон на той большой пальме и поглазеть на сисястых цыпочек в коротких юбочках и цветных шортах. Вот как раз приближаются две очаровательные милашки... Ба, кто это там кричит?  Ну и мудак же ты, археолог! Неужели нельзя было, выжив, не влезть в дерьмо? Вот я теперь не могу ни поесть, ни напиться, ни перепугаться до смерти. А он — ещё как. И вместо того, что может делать любой живой человек, ему нужно было взять и себе нагадить.  После своей смерти я вижу намного больше, чем обычные гаиянцы. Перед так и не грянувшей Третьей Магической в том институте, где я умер, создавали искусственные носители наговоров на основе переработанного Потока. Эта штучка, унесённая глупым Роджером, нужна была для производства големов из всяких-разных подсобных средств. Неудивительно, что весь город скоро запаникует: о такой магии люди давно не слышали, а Древние старались не применять её без нужды. Они всё-таки были весьма гуманными, если это слово может быть применено к не-людям.  Ребята из Корпорации пока держатся, молодцы. Эх, что будет, когда они повернут головы в другую сторону?  - Ёбаный насос... - раздался задыхающийся шёпот Вельда. - Это немыслимо. Так не бывает. Такого не должно быть.  - А оно есть, - еле просипел я. - Оно только что убивало и теперь хочет убить нас.  - Я не про манекен. Посмотри направо и сам увидишь. Я поглядел. Право слово, мне тогда показалось, что я медленно схожу с ума.  Мраморные статуи у фонтана, те самые, на которых я любовался из окна бара, начали оживать на моих глазах. Круглощёкая, толстоногая девушка, обнимавшая большую рыбу, неспешно положила свою ношу на пьедестал — рыба легла с коротким и гулким «Тук!», вроде бы не собираясь открывать рот и шевелить жабрами, - разогнулась, бережно расправила платье и повернула голову к соседу слева. Там стоял здоровенный каменный дядька с веслом в руке; он перекинул тяжёлое весло на плечо, потоптался на месте, будто проверяя, выдержат ли его ноги, потом всё-таки рискнул, сошёл с невысокого постамента и поманил за собой приятельницу. Та поразмыслила и спрыгнула вслед за ним. Парочка огляделась, увидела перед собой нас и решительно потопала в нашу сторону.  «Туп... туп...» - стучали по асфальту босые мраморные ступни. «Шурх... шурх...» - шаркали ботинки приближавшегося манекена.  Я стоял ни жив, ни мёртв.  - Надо же, они ходят совсем как люди, а манекен почему-то не может сгибать коленки, - пробормотал себе под нос Вельд. - Наверное, всё дело в человекоподобности. Статуи больше похожи на нас, чем он, у них есть суставы, пусть и высеченные из мрамора.  От его слов я очухался, цапнул напарника за рукав и потащил прочь. Думаете, Вельд послушался? Как бы не так! Он стряхнул мою руку, показал мне кулак и пошёл навстречу этим ходячим чудищам.  - Идиот! Тебе жить надоело? - заорал я, хватая его за шкирку.  - Отцепись, - сквозь зубы проворчал Вельд. - Я должен понять, что они станут делать.  - Отрывать тебе всё, до чего дотянутся, сумасшедший! Или хватать тебя за горло и душить, а потом дружно прыгать на твоём пузе! - Пожалуй, ты в кои-то веки прав, - задумчиво протянул он, махом повернулся на каблуках и задал такого стрекача, что я догнал его только в самом конце достаточно длинной набережной.  Прилетев на всех парусах в «Счастливый Цитрус», я сразу кинулся к себе в комнату и схватил мирно лежавшую в шкафу сумку. Вывалил из неё на кровать все вещи, нашёл пистолет, зарядил его разрывными, потом аккуратно вложил в слоты два шарика Материи — Огненную и Ледяную.  «Манекены пластмассовые, их можно сжечь», - думал я, пристраивая первый шарик. - «Ледяшка затормозит статуи, а если повезёт — ещё и хорошенько проморозит до самых пяток, и я смогу расколотить их на камушки парой выстрелов».  Пока я рассуждал, Вельд уже был тут как тут, да не один, а со своим ружьём и большой, чёрной, подозрительно погромыхивающей коробкой.  - Что у тебя там? - Материя, - прислонив ружьё к стулу, Вельд с размаху плюхнулся на кровать. Между прочим, прямо на мои брюки. - Выбирай, если тебе что нужно. И не забудь лечилку, эти шустрики вполне могут сделать из нас котлеты.  - Отбивные, - невесело хихикнув, уточнил я. - На фарш они нас не переработают, да и лука с собой у них вроде нет. Так что стать котлетами нам не светит. - Вполне верю, - серьёзно ответил Вельд.  - Куда пойдём? - поинтересовался я, открывая его коробку.  И обалдел. Там было столько разноцветных кругляшек, что я так и стоял, открыв рот, пока зараза Вельд не пнул меня в поясницу. Синие, зелёные, жёлтые, голубые... Даже красные, хотя я здорово сомневался в способности моего друга вызывать себе на подмогу большущих саммонов.  - Где взял? - только и сумел спросить я.  - Достал, - нехотя отозвался Вельд, крутя в ральцах зелёненькую лечилку. - Сам знаешь, у нашего кладовщика всё под роспись, всё с накладными, запросом и разрешением. Сидит, понимаешь, требует, а случись что — лается за перерасход как бобик.  - Это да, он такой, - кивнув, согласился я.  - А пойдём мы в травмпункт, куда привезли раненых из универмага, - Вельд положил на место многострадальный шарик, но тут же схватил другой, переливающийся жёлтым светом. - Нам надо постараться отыскать тех, кто был именно в том магазине, где началось оживление манекенов.  Я ещё раз полюбовался симпатичными цветными сферами, взял себе пару лечащих, тройку огоньков, две громыхалки, как я их обычно называл, и три хорошенько раскачанных ледяных глобулы, рассовал их по карманам, потом спросил: - Ты коробку с собой потащишь? - Я что, ты думаешь — дурачок? - Вельд посмотрел на меня и указательным пальцем сделал из левой брови смешной домик. - Неизвестно, сколько раз и как быстро нам придётся убегать от манекенов и живых статуй.  - А куда же ты всё это положишь?  - В браслеты, разумеется. Куда ж ещё? Вельд засучил рукава и показал мне две железяки, плотно обхватывающие обе руки до локтя. В каждой гладкой металлической штуке было по три слота справа и слева. «Двенадцать готовых шариков — это здорово», - кивая, подумал я. - «Этого достаточно, чтобы справиться хоть с целым полком шагающих пластиковых безобразий. С мрамором, конечно, будет возни побольше, но у меня есть пистолет, а у Вельда — его ружьё. Выкрутимся, нам не впервой драться с толпой болванов».  Вельд набил полукруглые слоты Материей и тяжко вздохнул, застёгивая манжеты. Из-за браслетов пуговицы едва-едва дотягивались до петель, Вельд потешно гримасничал, но продолжал бороться с непослушными беленькими кружочками.  - Ты помнишь, что я говорил тебе в том баре, где мы так славно выпивали сегодня днём? Что с нами обязательно приключится какая-нибудь злая пакость, не даст нам спокойно жить и отравит наши так редко выпадающие выходные.  - Да чтоб ты сдох! - выругался я в сердцах.  - Ну уж нет. Я не собираюсь помирать так рано.  Вельд залихватски подмигнул мне, взял коробку под мышку и скоренько утопал в свой номер, не забыв плотно затворить дверь. Я подозревал, что он сделал это не просто так. Наверняка вспомнил о моём обещании дать по шее, вот и не захотел получать тумака. Хитрюга!  Для начала мы расспросили хозяйку пансиона о ближайшей к универмагу больнице. Тётушка уже знала о происшествии; она комично кудахтала и вовсю просила нас не подвергать опасности свои жизни, но мы с Вельдом немного припугнули её, сказав, где работаем и почему нам обязательно надо попасть в травмпункт. Хозяйка притворилась, что сейчас упадёт в обморок. Мы притворились, что нам на неё плевать. Тогда она рассказала нам, куда идти, кого спрашивать, и робко предложила оплатить счёт. Мы сделали вид, что ничего не расслышали, ушли, и прогулочным шагом отправились на улицу Трёх Бегоний. Громкоговорители предупреждали жителей и отдыхающих об опасности. «Просьба сохранять спокойствие, запереться в своих домах и ни в коем случае не покидать их до отмены режима чрезвычайного положения», - рявкал с каждого столба чей-то командный голос. - «Во избежание распространения нашествия губернатор принял решение перекрыть все сухопутные дороги, ведущие в Коста-дель-Соль, и оцепить город силами охраны правопорядка. Всем лайнерам, баржам, сухогрузам, катерам и парусным кораблям дан приказ выйти в море без пассажиров. Любая попытка пересечь кордон приравнивается к нарушению закона и будет караться штрафом в пять тысяч джилов, а также тюремным заключением сроком на десять дней».  По улицам парами ходили вооружённые полицейские. Они недобро зыркали из-под матерчатых козырьков форменных синих кепи, чуть что — хватались за рукоятки пистолетов, и старательно оборачивались на любой звук. Нас несколько раз останавливали, пытаясь арестовать и препроводить в местную каталажку, мы совали полицейским под нос идентификационные карты, получали очередную порцию не особо искренних извинений и советы быть осторожнее, иначе невесть как и кем оживлённые манекены обретут в нашем лице свеженькую, сочную и очень пользительную добычу.  Знаете, было непривычно идти по городу, не слыша обычного шума со всех сторон. Даже собаки не лаяли, и разносчики газет не кричали: «Купите последний номер «Коста-дель-Сольского дневного вестника»!» Город вымер, превратился в собственную немую тень, всё ещё пахнувшую водорослями, апельсинами, рыбой и чёрным кофе; он угрюмо смотрел на нас закрытыми окнами, скалился запертыми на все засовы дверями, отгораживался заборами, плавился в этой тишине, истекая липучим страхом, варился в огромном жарком котле, полном первобытного ужаса, непонимания и невысказанных вопросов: «За что нам такое, а?» Если бы он мог отрастить ноги, то давно уже сбежал, поджав хвост, удрал бы в горы, забился в самую недоступную расселину и сидел там, пока беда не покинет его пределы. Если бы я умел, то помог бы ему уйти.  Больница встретила нас едким запахом хлорки, шиканьем медсестёр, тягучими стонами раненых, жалобным женским плачем и громким звяканьем хирургических инструментов. По сравнению с городом она казалась живой, дышащей полной грудью; в ней сновали по коридорам нянечки, гремели кастрюлями повара, переговаривались между собой врачи, а люди, несмотря ни на что, надеялись на чудесное исцеление. Я подумал, что в ней нам будет легко работать: она придавала сил и уверенности в себе. Мне аж до зуда хотелось скорее действовать, искать причины и строить выводы.  Я ошибся.  Я видел совсем молодую женщину, у которой затоптали ребёнка в свалке. Она прижимала к себе искалеченное детское тельце, баюкала его, напевая что-то про белого утёнка и его друга. Она улыбалась, её совершенно сухие голубые глаза смотрели в стену, выкрашенную бежево-серой краской, она нежно обнимала сына за узкие плечи и не видела сломанных рук, перебитого позвоночника, пятен крови на сине-серой клетчатой рубашонке и лица, превратившегося в сплошной синяк. Ей повезло: она сошла с ума и больше не страдала от того, что её сын умер.  Я видел седого мужчину, мерившего шагами свою палату. Он, шаркая подошвами тёмно-коричневых пыльных сандалий, — одна, левая, была с оторвавшимся пяточным ремешком - доходил до стены, запрокидывал голову и с размаху, с жутким костяным стуком, один раз ударялся о стену лбом. Двенадцать шагов туда, двенадцать шагов обратно. Мне сказали, что мужчина полтора часа назад потерял жену. Послезавтра они хотели справлять тридцатилетие со дня свадьбы.  Я видел милую круглолицую девушку, потерявшую правый глаз. Она спрашивала у хирурга, нужно ли ей будет носить корректирующие очки, с какими диоптриями, и когда ей смогут вживить протез, чтобы коллеги не пугались рваных шрамов в её глазнице. Я смотрел, как из операционной вывозят на каталке в реанимацию маленького мальчика, оставшегося без ног; мне было очень странно видеть на месте коленей и ступней пустоту, накрытую простыней, пожелтевшей от постоянных стирок. Я слышал, как пожилая женщина оплакивала свою соседку; она каждый день ругалась с ней, чья очередь мыть посуду, кто будет выносить мусор и драить пол — теперь ей не с кем будет перемолвиться даже словом: она давным-давно потеряла всех своих близких и снимала небольшую комнатку на пару с школьной приятельницей. Они были знакомы шестьдесят восемь лет.  Честное слово, мне стало совсем не до выяснения, кто где был, что делал и кого заметил в универмаге — хотелось зажмуриться, заткнуть уши и уйти обратно в свою комнату в пансионе «Счастливый Цитрус». В идеале — проснуться в постели моей двухкомнатной корпоративной квартиры в Мидгаре, сказать себе, что это был дурной сон, выпить чаю, съесть бутерброд с колбасой и отправиться на работу, чтобы сочинять там очередной отчёт. А надо было доставать ежедневник, брать ручку и начинать опрашивать несчастных людей, виновных только в том, что они волей случая оказались замешаны в кошмарнейшем происшествии. Самом диком из тех, что я когда-либо видел в жизни.  Вельд тоже переживал. Он даже оглядываться стал чаще, нервно раздувал ноздри и очень старался казаться невозмутимым, ко всему привыкшим столичным специалистом, для которого любое дело раз плюнуть, два — дунуть, три — растереть, проанализировать и сдать в архив. Но я-то видел, каких трудов ему стоит изображать беспристрастного следователя: у него вся рубашка от пота взмокла, волоски на шее поднялись дыбом, а руки ходили ходуном как у алкоголика с десятилетним стажем, которому строго-настрого запретили пить, чтобы он не подох от цирроза печени.  Разумеется, без местной полиции дело не обошлось. Типы в синем очень не желали присутствия посторонних в больнице, а когда посторонние оказались турками Шинра — прямо-таки загорелись отчаянным желанием поскорее выдворить их к такой матери. Вельду пришлось демонстрировать свой коронный взгляд с не особо добрым прищуром, да и я тоже изобразил страшно плохого человека из Корпорации, готового на всё, чтобы заполучить в свои лапы хотя бы кусочек головоломки. Полицейские поворчали, но сдались быстро. Кому охота спорить с начальником Департамента административных расследований и его напарником? Вы правильно подумали — таких мало.  Но они, знаете ли, всё же есть. Мы как раз собирались поговорить с медсестрой в приёмном покое, чтобы узнать имена и фамилии пострадавших, и тут из ординаторской вышел здоровенный лысый майор в стоптанных армейских ботинках, чуток выцветшей форме размера этак шестидесятого, и с резиновой дубинкой, заткнутой за новенький коричневый кожаный ремень на его штанах. Глаза у него были серые, нос и уши — как у боксёра, вышедшего в тираж, на подбородке царапина от опасной бритвы и давно заживший глубокий шрам, смахивающий на звёздочку с одним длинным и восемью коротенькими лучами. Он, не долго думая, загородил нам дорогу своей дюжей тушей, грозно поправил кепи на голове и гаркнул: - А ну, стоять! Кто такие, почему ходите, гражданским сюда нельзя, поворачивайте обратно! Вельд поправил галстук, внимательно посмотрел прямо в очи невеже, осмелившемуся перечить Его Умнейшеству, медленно-медленно, чуть не по дюйму в минуту, достал карточку и поднял её на уровень серых майорских глаз. - Читать умеете? - нелюбезно осведомился Вельд. - Вон там, вверху, всё напечатано, ознакомьтесь.  Лысый майор глянул в карточку, сильно удивился, но не затрепыхался как рыба, пойманная на крючок. Он постучал по пластику корявым, обломанным с краю ногтем, и неторопливо ответил: - Полиция Коста-дель-Соль не подчиняется Корпорации.  Вельд так и застыл с задранной вверх рукой. Наш гений сыска, великий логик и знаток душ явно не ожидал, что какой-то провинциальный полицейский осмелится ему перечить. - Вы, любезнейший, не желаете сотрудничать с Департаментом?  Мне на секунду почудилось, будто бледно-зелёная стена коридора подёрнулась сизым инеем. Майору, наверно, тоже. Он опустил взгляд, переступил с ноги на ногу и сказал: - Шли бы вы, господин Вельд, в свой Мидгар... - Обязательно, - ровно произнёс мой друг. - Вместе с вашим званием, вашей работой и вашей пенсией.  Бедолага майор посерел от страха, но не спасовал, как многие до него.  - Думаете, вам всё можно? - Вы сами ответили на свой вопрос.  Майор засопел, стиснул кулаки, но быстро одумался и на всякий случай спрятал руки за пояс брюк. Надо же, а я было понадеялся, что он сейчас врежет Вельду. Я бы на его месте врезал, да не один раз, а целых два.  - Откуда в Корпорации так быстро узнали, что случилось какой-нибудь час назад? И как вы сумели так быстро добраться в Коста-дель-Соль из Мидгара? Я мысленно поаплодировал этому немолодому полицейскому из маленького курортного захолустья. Не каждый так споро очухается после знатной словесной пикировки с Вельдом.  - Мы в отпуск приехали. И всё видели. И обязаны разобраться, чтобы предотвратить повторение этого происшествия, - сказал Вельд, пряча карточку в карман рубашки.  - Принесла нелёгкая... - зло проворчал майор.  И заткнулся. Видно, понял, что мы не исчезнем по мановению его ладони.  - Надеюсь, мы уладили это небольшое недоразумение? - вежливо поинтересовался Вельд.  - Работайте, господа, - майор наконец-то сдался. - И ещё... Господин Вельд, прошу вас не упоминать, что я поначалу чинил препятствия следствию Департамента. Сами понимаете — нервы там, режим чрезвычайного положения, то да сё... Ему было непривычно просить кого-то об одолжении, он нехотя выцеживал из себя слова и смотрел в сторону, не желая встречаться взглядами ни с кем из нас.  - С одним условием, - уж кто-кто, а Вельд сразу чувствовал слабину и обожал оборачивать ситуацию в свою пользу. - Вы отзываете своих людей и предоставляете нам данные об уже опрошенных пациентах. Мы сэкономим время и не станем заново тревожить потерпевших, переживших такой кошмар. Вы, в свою очередь, сможете продолжить расследование, когда мы уйдём отсюда.  - Хорошо. Только ружьё оставьте. Я за ним пригляжу. Потом заберёте.  - Договорились, - благодушно ответил Вельд.  Ко всему можно привыкнуть, даже к совсем плохому. В четвёртой по счёту палате я почти перестал мучиться чужой болью, перестал отводить взгляд от разбитых голов и разможжённых пальцев, наскоро замотанных бинтами, потемневшими от бурой подсохшей крови, перестал спрашивать, не нужно ли что-нибудь принести, перестал сетовать на судьбу, за несколько минут превратившую здоровых людей в калек. Как я это сделал? Да очень просто... Помилуйте, я не воображал себя говорящей пишущей машинкой с ногами и не отгораживался непроницаемой стеклянной стеной от всех; я только собрал свои переживания в один ком, смял его и засунул куда подальше. Сказал себе: «Винсент, ты успеешь пострадать вечером, а сейчас ты должен быть спокоен, собран и деловит, иначе не поймёшь, где важное, где — не очень». Попробуйте как-нибудь на досуге попрактиковаться - если мне помогло, вам, возможно, поможет тоже. Но не забывайте, что после того, как всё кончится, откат будет — ой-ой-ой.  В общем, когда меня отпустило, я снова смог нормально соображать. Я задавал вопросы, получал ответы и записывал их фиолетовыми чернилами на пронумерованных листках бумаги, попутно думая, что сами по себе манекены и статуи ожить не могли никак. Не имеют они такого обыкновения. Стало быть, там наверняка поработала магия, но какая? Ежу понятно, что неизвестная, незаконная, злая, убийственная, шибко мощная и долговременная. Ещё мне очень хотелось узнать, откуда она взялась.  Пока что все показания сводились к одному и тому же: кто-то увидел, как оживают пластмассовые куклы, закричал, покупатели сломя голову кинулись искать выход, началась паника, манекены набросились на людей... а дальше произошло то, чему мы с Вельдом были свидетелями.  После шестой палаты мы не выдержали и пошли покурить в больничный двор. - Знаешь, Винсент, мне кажется, будто мы что-то упускаем, - задумчиво проговорил Вельд, чиркая зажигалкой. - Или не можем найти. Возможно, ищем не там, где надо.  Мне захотелось взять его за шиворот и встряхнуть, да так, чтобы зубы клацнули как компостер.  - Почему ты так любишь не договаривать свои заумные рассуждения? Думаешь, я всё пойму и так? - Не кричи. Ты ведь уже догадался, что между оживлением и нападением на посетителей прошло некоторое время?  - Нет.  - А должен был, - сказал Вельд и зашмыгал носом. - Наши пупсы в модных костюмчиках не сразу пошли в атаку. Сначала они задвигались, пугая покупателей до икоты, и лишь потом, когда люди запаниковали, стали кидаться на них и рвать. Посмотри в свои записи. Никто из тех, кто выбежал в числе первых, не видел ни единого убийства, совершённого манекенами. Эти куклы сорвались с цепи позже. - И правда... - озадаченно ответил я.  - Вот то-то и оно, напарник. Произошло какое-то, до сих пор неизвестное нам событие, и вполне мирные ходячие вешалки превратились в разъярённых ужасных тварей.  - Подожди, а как быть со статуями? - Очень просто, - устало произнёс Вельд. - Ты швырял когда-нибудь камни в воду? Так вот, там, я думаю, произошло нечто весьма похожее. Эпицентр был в универмаге, и концентрические волны прокатились по всему городу. Если бы дело ограничилось магазином, губернатор не стал бы принимать такие жёсткие меры.  - Вельд, послушай меня. Ты вообще понимаешь, что говоришь, да? Ты когда-нибудь слышал об этой магии? - я уже не знал, что и думать.  - Я её видел. Вместе с тобой, примерно два с половиной часа назад, - как ни в чём не бывало, ответил Вельд. - И сегодня увижу ещё несколько раз, будь уверен.  - С чего ты решил? - С того, что ещё не оглох. За забором стреляют, прочисти уши, - сказал Вельд и, не глядя, ткнул сигаретой за спину. Попал в ствол лимона, обсыпал себе рубашку горячим пеплом, заохал и принялся отряхиваться, как собака, вылезшая из воды.  «Так тебе и надо», - рассудил я. - «В следующий раз подумаешь, прежде чем издеваться».  - Вельд, я спрашиваю, почему ты так уверенно утверждаешь, будто действие магии не закончится в ближайшие пять минут, - я готов был приложить его затылком о кору дерева. - Винсент, я ничего не утверждаю, - снисходительно протянул Вельд, поворачиваясь, чтобы поглядеть, нет ли на рубашке следов от пепла. - Если через обозначенные тобой пять минут манекены и статуи вновь замрут, я буду только рад. Но могу спрогнозировать, что так быстро всё не закончится. Потому что... - он увидел там грязную серую полосу, сморщился и продолжил: - Мы имеем дело с очень грозным и никогда не встречавшимся нам оружием.  Меня словно окатили ведром ледяной воды. Я представил, что эта штука может натворить в Мидгаре. Восьмой сектор, набитый магазинами и лавчонками, седьмой сектор — настоящий людской муравейник, пятый сектор, кишащий жителями, мелкими конторами, прачечными, булочными, ресторанчиками, барами, кафе и прочими заведеньицами...  - Вельд, что делать? - Искать, - деловито ответил он. - И предмет, и человека, и его связи.  Я донёс окурок до урны, стоявшей возле крыльца, аккуратно затушил его о закоптившуюся железку, выбросил и побрёл в больницу. Вельд отправился вслед за мной.  Не знаю, можно ли это назвать везением, но в следующей палате мы наткнулись на женщину, пришедшую проведать своего мужа. У него были сломаны обе ноги, он лежал на растяжках и — надо же! - не клял на чём свет стоит врачей, судьбу, приковавшую его к койке, обезумевшую толпу и себя самого, вздумавшего навестить универмаг именно в этот день. Он прямо при нас методично проглотил три зелёных обезболивающих таблетки, запил их яблочным соком, отвернулся и предоставил жене говорить о том, что она запомнила. Мы порадовались: эта женщина, как оказалось, выбежала из магазина одной из первых.  - Я видела, с чего начался весь ужас, - сказала она, поправляя на горбатом носу очки в роговой оправе. - Мы с моим дорогим Нильсом пошли выбирать ему новый костюм на защиту докторской диссертации. Да-да, не удивляйтесь, мой Нильс работает в коста-дель-сольском политехническом институте и написал поистине чудесный трактат по квантовой физике, который непременно позволит ему стать доктором наук и перевестись в столицу. Это не пустые слова, молодые люди. Я — его бессменный ассистент вот уже двадцать лет, - она гордо расправила плечи и посмотрела на нас поверх круглых, отлично протёртых стёкол с диоптриями никак не меньше минус семи-восьми. Глаза у неё были блёкло-голубые, будто вылинявшие, с тяжёлыми веками и жиденькими ресничками, обляпанными чёрной тушью. - Но вернёмся к первоначальным данным. Всё произошло на третьем этаже, в небольшом отделе мужских товаров под названием «Рейсс и Марксер». Я выбрала добротный костюм тёмно-серого цвета, из тонкой шерсти с добавлением вискозы, полиакрила и хлопка, подозвала продавщицу и попросила её дать точную характеристику данной одежде в свете износостойкости. Она принялась расхваливать свой товар, что входило в её непосредственные обязанности, я же, слушая её, повернулась к зеркалу, рядом с которым стоял манекен, одетый в белый пиджак и бледно-жёлтые брюки с белыми атласными отворотами. И представьте себе мой ужас, когда я увидела, что манекен поднимает руку! Я заорала что было сил, стала звать Нильса, но он, к несчастью, стоял довольно-таки далеко от меня, у противоположной стены, и не сразу понял, о чём я ему кричу. Я бросила костюм и побежала прочь от этого страшного зрелища. Нильс же, как и подобает учёному, захотел узнать, в чём причина такого поведения безмозглой куклы, задержался в магазине и вот... - она всхлипнула. - Теперь он лежит со сломанными ногами, и я не знаю, смогу ли договориться с учёным советом и официальными оппонентами о переносе сроков. Я посочувствовал герою-Нильсу, два десятка лет проведшему бок о бок с такой занудой. На его месте любой нормальный мужчина давным-давно собрал бы свои вещички, взмахнул рукой и отчалил в направлении соседнего континента, чтобы никогда больше не встретиться с этой грымзой.  Мы ушли, тепло распрощавшись с безмолвным, но стойким учёным-физиком. Я хотел было толкнуть следующую дверь, но Вельд остановил меня и сказал: - Винсент, нам в неврологию. Те, кто успел выбежать до начала свалки у выхода, наверняка сейчас объясняют врачам, какой у них жуткий шок.  Нет, ну почему я никогда не мог так же быстро соображать, а? Минут через несколько я бы и сам догадался, что надо идти туда, но Вельд, как всегда, опередил меня. Чёртов выскочка. В неврологии было ещё мрачнее, чем в хирургии. Душевные раны тяжелее физических, пусть и незаметны на первый взгляд. А на второй и третий — сразу хочется вернуться в царство скальпелей, гипса, анестезии и аппаратов искусственного дыхания. Кровь, раздробленные кости, вылезшие наружу рёбра и рваные вывалившиеся кишки как-то честнее, чем исковерканная, вывернутая психика.  Кто-то пытался говорить, но давился собственными словами, заикался, синел и только брызгал слюной, силясь выдрать из себя звук. Кто-то раскачивался из стороны в сторону, сжимая руки так, что ногти врезались в ладони, оставляя на них ссадины, похожие на багровые полумесяцы; кто-то смотрел в одну точку; кто-то неистово вращал глазами, пытаясь сфокусировать их на лице донельзя вымотанного врача; кто-то кружился вокруг своей оси, потом падал и начинал лихорадочно царапать больничный пол. Мне хотелось зажмуриться, заорать и поскорее удрать оттуда. А пришлось слушать, записывать, анализировать и повторять себе: «Это должно закончиться. Осталось совсем чуть-чуть».  Мы всё-таки нашли её — молоденькую продавщицу, работавшую в «Рейссе и Марксере». Она стояла в раздевалке, когда манекены начали оживать: убирала костюмы, не понравившиеся привередливому покупателю, да так и оставленные висеть на плечиках. Её звали Марисса Векслер; у неё были полные добродушные губы, симпатичный курносый нос и пухленькие щёчки с ямочками; она спряталась, когда раздались крики о помощи, и всё время просидела в углу, затаившись под кучей мужской одежды. В больницу Марисса пришла сама. Она хотела посоветоваться с психологом.  До того как войти в примерочную, Марисса Векслер обратила внимание на явно нетрезвого мужчину со встрёпанными белокурыми волосами. Он громко требовал, чтобы ему тотчас же принесли самый дорогой и модный костюм, потому что, видите ли, его старый залит коллекционным виски и недостаточно хорош для такого представительного господина, каким он стал всего лишь семь дней назад. Другая продавщица, Соня Льезон, деликатно намекнула мужчине, что он не в том состоянии, чтобы сделать достойный выбор, и вежливо попросила его уйти. Мужчина же, пошатываясь и опираясь плечом на одну из вешалок, упрямо мотал головой, грозился написать на всех жалобу и под конец вытащил из кармана пиджака туго набитый бумажник, раскрыл его, и показал толстую-претолстую пачку денег. Да не простых сотенных, а тысячных, с поясным портретом Артура Шинра! Разумеется, Соня не захотела упустить щедрого покупателя, и притащила ему костюм. Мужчина, едва не свалившись, кое-как добрался до раздевалки, закрылся там, всё же упал, судя по звуку, потом поднялся на ноги и зашуршал одеждой. Его пиджак действительно был весь в пятнах; он с руганью перекинул его через дверь примерочной, да так, что чуть было не промахнулся — пиджак повис на одном рукаве и непременно должен был через несколько секунд сползти на пол. Но не сполз — его случайно задел и сбил седой дедушка в белой тройке, который с извинениями поднял пиджак, аккуратно взял за полы, встряхнул и повесил на дверь обратно.  - Что было дальше, я не увидела, - говорила Марисса Векслер. - Я как раз вошла в примерочную и заперла за собой замок. Помню только, что раздался дурацкий звук.  - Какой? - моментально насторожился Вельд. - Глупый.  - Насколько глупый? - Намного. Словно кто-то уронил и разбил яйцо.  - Вы сможете его узнать? - Вельд снова зашмыгал носом.  - Н-не знаю... - А если мы с вами проведём небольшой следственный эксперимент? Я буду ронять предметы, а вы — вспоминать, не похож ли этот удар на тот.  Глаза у Вельда горели как два фонарика.  - Винсент, проводи нашу милую помощницу в кабинет заведующего отделением. Там сейчас, я думаю, никого нет, и мы спокойно сможем заняться сравнением глупых звуков.  «Как всегда: Винсент - телохранитель, а его высокомудрие - автор сценария, режиссёр, дирижёр, оформитель, да ещё и заведующий массовкой», - обижался я, ведя под руку Мариссу Векслер. - «Ну когда же он перестанет корчить из себя всеведающего и жутко проницательного начальника? Надоело быть мальчиком на побегушках у собственного друга, с которым знаком уже восемь лет!» Нам с Мариссой пришлось искать главного невролога, а потом ещё и ждать в кабинете, пока не вернётся Вельд. Продавщица оказалась знатной болтушкой, и с удовольствием поведала мне о своих родителях, приятельницах по колледжу, молодом человеке по имени Маркел Рист и полосатой кошке по прозванию Мурра Первая, которую она недавно подобрала возле универмага. Вельд соизволил явиться через двенадцать минут двадцать семь секунд — я специально засёк время, чтобы после попрекнуть его злостной нерасторопностью! - принёс с собой тощий пакет с весьма подозрительным содержимым, шлёпнул его на стол прямо передо мной и проговорил: - Марисса, будьте любезны, сосредоточьтесь. Закройте глаза и представьте, что вы стоите в примерочной. Приготовились? Начинаем.  Залез в пакет и шмякнул на зелёный линолеум спелый персик.  - Нет, - сказала Марисса Векслер.  - Замечательно, - бодренько отозвался Вельд. - Я так и думал.  «Крак!», - хрупнула под его ботинком ореховая скорлупа. - Опять нет, - пожав плечами, ответила нам Марисса. Вельд вытащил из пакета сырое яйцо, покатал его по ладони и бросил на пол.  - Не то. - Точно? - Вельд от волнения поджал губы. - Да. Это не тот звук, что я слышала в раздевалке. Тот был жёстче, с противным хрустом, как будто... как будто там треснул панцирь краба, омара или какого-то очень крупного насекомого.  - Непорядок, - грустно протянул Вельд. - Я не догадался поймать таракана в больничной кухне.  - Вот и славно, - кивнула наша помощница. - А то бы вам непременно пришлось лицезреть мой завтрак.  Вельд кинул на пол дочиста обглоданную кость от куриной грудки и наступил на неё всем весом.  - Не то, но похоже, - несколько неуверенно произнесла Марисса.  - Прекрасно. А если... Взгляд Вельда заметался по кабинету. Я проследил, куда мой друг смотрит, и увидел в шкафу с коричневыми ледериновыми папками большую ракушку, розовую, витую, с шипами, заострённым навершием и перламутровым нежным зевом. Такие обычно увозят с моря, чтобы дома прикладывать к уху и слушать, как в ней тихо шумит прибой. У меня тоже была подобная, купленная в Джуноне.  - Ну-ка, ну-ка, - Вельд взял с полки ракушку и оглядел её со всех сторон. Мне показалось, что она боится, хочет убежать и беззвучно просит меня о помощи. Я обречённо закрыл глаза, понимая, что будет дальше.  Бедная ракушка жалобно хрустнула под надраенным до блеска башмаком Вельда.  - Есть! - закричала Марисса. - Есть!  - Правда? - я посмотрел на неё, потом на бело-розовое мелкое крошево, оставшееся от чуда.  - Да! Я уверена, так оно всё и было! Значит, это была ракушка! - Марисса только что не приплясывала на своём стуле. Вельд тоже выглядел необыкновенно довольным, очень важным и слегка гнусным.  - Спасибо, дорогая Марисса, вы оказали неоценимую помощь следствию, Можете быть свободны, - официальным тоном ответил я. Мне почему-то не хотелось больше разговаривать с этой девушкой. Я понимал, что она не виновата, и делала лишь то, о чём мы её просили, но мне было жаль несчастную раковину, так не вовремя подвернувшуюся под руку, то есть под ногу, моему другу Вельду.  Мне было всё равно, как он станет оправдываться за разбитую чужую вещь. Я хлопнул дверью и ушёл курить в сад, на все корки ругая себя за излишнюю мнительность и чувствительность.  Не помню, сколько я просидел в саду.  Я разглядывал ветку смоковницы, низко нагнувшуюся к земле, считал прожилки на её листьях, наблюдал за маленьким красным жучком с коричневыми пятнышками на спинке, что так ловко карабкался по коре, ощупывая свой путь длинными чёрными усиками, и ждал. Чего? Сам не знаю. Наверное, ничего. Потому что мой друг никогда бы не попросил прощения у морской раковины.  Вельд прибежал, радостно хлопнул меня по спине, приставил ружьё к скамейке и зашептал, оглядываясь, не подслушивает ли его кто: - Винсент, «Рейсс и Марксер» находится на третьем этаже универмага. На том же, где и бар, понимаешь? Помнишь мужика, болтавшего с каким-то Седриком? Сдаётся мне, что это он и был.  - Думаешь? - сразу же усомнился я.  - Предполагаю.  - Ты видел его в больнице? Я — нет. Правда, мы не закончили в хирургии... - Я вернулся туда и тщательно поискал. Ни следа. Его нет ни в хирургии, ни в неврологии.  Мне стало интересно. - И где же он? - Давай-ка вместе подумаем, - сказал Вельд уже нормальным голосом. - Смыться из города он не мог. При всём том он был пьян в нулину. Следовательно — этот тип либо пошёл в гостиницу, либо умудрился спрятаться в магазине. Третьего не дано. Я поговорил с Мариссой, она уверяла, что видела его первый раз в жизни. А продавцы, сам знаешь, запоминают своих покупателей, да и курорт небольшой, все жители наперечёт, даже те, кто приехал совсем недавно. Стало быть, надо вернуться в универмаг. Вдруг он там? Сидит себе в каком-нибудь закоулке, дрожит от страха и ждёт, когда же его спасут. Я подумал, что у Вельда наконец зашёл ум за разум. Или поменялся какой-то важный винтик в долбаной системе мира. Вельд, хватающийся за соломинку? Бред. Он всегда предпочитал обоснованные гипотезы. А если их не было — тотчас же создавал, да с таким усердием,что я иногда всерьёз опасался за его хитрый мозг. И вот сейчас он предлагал снова навестить магазин, даже не рассматривая версии о коста-дель-сольских родственниках незнакомого барного выпивохи... - Вельд, у него могут быть здесь дядюшки, тётушки, кузины и троюродные братья с сёстрами.  - Если они и есть, то наверняка дожидаются ночи, чтобы вывести его из города, - невозмутимо ответил Вельд.  Да уж, тут он меня уел.  Но я сдаваться не собирался. - Хорошо, соглашусь. Но из универмага нам наверняка придётся тащиться в полицию и расспрашивать тамошних деятелей о приезжих.  - Вероятно, - легко признал мою правоту Вельд.  - Что, всё-таки в магазин? - У тебя есть какие-то иные соображения? - искоса глянул на меня Вельд. Сорвал глянцевый листок смоковницы, повертел в руках, сложил его вчетверо, зачем-то понюхал и бросил в урну.  - Нет, дружище.  - Тогда отклеивай свою задницу от скамейки, доставай пистолет и айда искать нашего прощелыгу. Нам надо поторопиться. Держу пари, он скоро придёт в себя и постарается слинять из своего укрытия.  И мы пошли.  По дороге встретились с манекеном. Он топал, переваливаясь как утка, оглядывался по сторонам, высматривая, кого бы ещё из людей порвать в лохмотья, и оставлял за собой в уличной пыли страшненькую тёмную дорожку из капель крови. Его пунцово-чёрный пиджак был когда-то клетчатым, чёрно-белым: я увидел чистое место под мышкой, когда он поднял руки и прытко попёр на нас. Его когда-то белые брюки были в мокрых кровавых пятнах, с воротника свисал длинный кусок чего-то серо-розового, пузырящегося и омерзительного, по краям сочащегося свежей кровью. «Клочок лёгкого», - быстро, слишком быстро щёлкнуло у меня в голове, пока я целился ему меж глаз. Я переглотнул, вовсю сражаясь с расшалившимся воображением, нажал на спусковой крючок и увидел, как манекен вспыхнул будто костёр, зашатался и с костяным стуком упал на землю. Он пылал, над ним клубился вонючий дым, а его конечности страшно, нелепо корчились. Он смахивал на огромного полураздавленного паука, пытался выползти из пожара, но не понимал, что горит он сам, что удрать ему не удастся, что я, Турк Винсент Валентайн, стал его судьёй, наказанием и смертной казнью. Он горел, потрескивая как кожура каштана, скукоживался и растекался поганой лужей, над ним кружились жирные хлопья копоти - а я стоял поодаль, смотрел на него и не собирался отводить взгляд. Когда манекен сгорел дотла, я подошёл и смачно плюнул на его пепел.  - Полегчало? - спросил подошедший Вельд.  - Без сомнения, - ответил я, потому что меня действительно отпустило. Я сжёг одного из этих ублюдков, убедился, что полыхал он как обычная кукла из пластика, и с удовольствием сорвал на нём раздражение из-за гибели бедной раковины.  - Тогда пойдём.  Я кивнул, спрятал пистолет, и мы быстро пошагали к универмагу.  В магазине было пусто, кроваво и непривычно тихо. Даже эхо казалось напуганным, жалким и стыдящимся того, что произошло здесь несколько часов назад; оно осторожно подхватывало звуки, бережно растаскивало их по углам, размазывало по потолку и словно нехотя отбрасывало на середину большого зала — будто боялось гулкого пространства, своего внезапного одиночества и противоестественно злых людей, устроивших светопреставление на отдельно взятом кусочке Гайи. На мозаичном полу в красных лужах валялись обрывки кофточек, рукава пиджаков, туфли всех цветов и размеров, драные чулки, пёстрые подолы юбок, разбитые флаконы духов, осколки посуды, вутайские фарфоровые статуэтки с обломанными руками и головами... Я увидел вязаную оранжевую пинетку и сразу же отвёл взгляд.  Я не хотел думать, что случилось с крохотным человечком - хозяином этой обуви.  Приторно пахло духами. Я сказал себе: «Меня тошнит от их запаха. Никогда не любил сладкие ароматы».  Но вы же понимаете, что я врал.  - Вельд, где мы будем его искать? - спросил я, чтобы забыть о пинетке и переключиться на нужный лад.  - В холодильнике, - рассеянно ответил Вельд, поправляя пояс.  - Почему? Он проспался и захотел поесть? Или высушить бутылочку минералки? - Нет. В холодильнике толстые стены, там есть вода и что-нибудь из еды, хотя бы колбаса или огурцы с помидорами. При желании там можно прятаться очень долго. Я бы точно там спрятался, - шмыгая носом, проговорил мой друг Вельд. - Мы же не знаем, как манекены отыскивают свои жертвы. Но можем предположить, что не как собаки-ищейки, а с помощью каких-то неизвестных нам органов чувств. Допустим, они улавливают жизненные эманации. И холодильник будет хорошим экраном, если ты понимаешь, что я хочу сказать.  - А-а-а, ты про то, что еда с их точки зрения будет мёртвой? - Вот именно, - с достоинством подтвердил Вельд.  - Здорово придумано, - признал я. - Ну, а если манекены просто слышат шаги или человеческое дыхание? - Чем? - с тяжким вздохом поинтересовался Вельд. - Ушами? Так в них нет дырок! - Логично, - ответил я и пошёл наверх.  Да, мы нашли его среди сосисок, замаринованных кур для гриля, ломтей копчёного мяса, свиных окороков, сыров и могучих гроздей бананов, в обширном стальном холодильнике того самого бара, где днём выпили пару кувшинов белого. Он сидел там, скрючившись, в двух костюмах — своём старом и новом, сером, ещё не купленном, с ценником на воротнике и магнитной биркой на левом лацкане; из-под серых брюк выглядывали светло-бежевые, один пиджак был на нём, а второй он напялил на голову и плечи, завязал рукава на шее и глядел из него как филин из дупла днём. И это был действительно тот мужик, который так отчаянно заливал горе и разговаривал с невидимым собеседником. Он продолжал с ним болтать, когда мы открыли дверь. Рядом с ним стояла открытая картонная коробка с яблочным соком; он дрожал от холода, стучал зубами, потирал покрасневшие руки и говорил: - Седрик, я же не виноват, я не знал, что всё так получится, я не знал, что этот камень — носитель, ты не сказал мне, хотя ты знал.  Что он знал, этот Седрик? Что там ещё за камень?  Мужик наконец-то увидел нас и резко заткнулся, как будто получил в лоб.  - Кто вы такие? И как вы меня нашли? - спросил он, вжавшись всем телом в стенку. Я увидел его глаза - голубые, испуганные, несчастные и очень грустные. Такие бывают у недавно потерявшихся домашних псов, очутившихся на улице и не знающих, как тут жить, как добыть кусок булки, и где спать, если уютная, славная подстилка осталась дома, а сам тёплый дом — где-то, незнамо где.  - Корпорация Шинра, - ответил я, доставая карточку. - Да вы не бойтесь, вреда вам не причиним.  Он уставился на белый прямоугольник как на скорпиона или фалангу, ещё больше съежился и замахал руками. Коробка опрокинулась. Тихо зажурчал жёлтый сок.  Я смотрел на непристойную струйку, на грязные отпечатки ботинок, на продрогшего выпивоху, и не понимал, какого чёрта он продолжает сидеть в углу. На его месте я бы давно уже вылез, представился и рассказал нам про камень, Седрика, неведомый носитель и ещё кучу различных вещей, о которых он явно имел собственное суждение. Он что, совсем не боялся нашего Департамента? В том-то и дело, что боялся до посинения. Хотя возможно, он так промёрз.  Он трясся, глупо хлопал губами, отмахивался от нас и шептал себе под нос: «Шинра, Шинра...» - Уважаемый, прекратите ломать комедию, - грозно вклинился в разговор мой друг Вельд. - Мы уже поняли, что вы не по своей воле совершили нечто противоправное. Зато теперь вы страшитесь держать ответ, и не надеетесь на снисхождение, понимание и какую-либо помощь тех лиц, кто заставил вас около четырёх часов назад применить здесь неизвестное оружие массового поражения.  - Откуда вы знаете? - ошарашенно пробормотал мужчина. - Вы же не могли так быстро узнать про это... Или могли? Если господин Кёр... Как же мне осточертело Роджерово занудство! Уши, что ли, заткнуть, или вообще уйти? Он мне всю душу вымотал своими: «Я ничего не знал, а ты знал, но не говорил, потому что я мудак, засранец и недостоин». Подумаешь, не сказал я ему про камень! Ему же не объяснишь, что будет, если я начну вмешиваться в реальность и предупреждать его о последствиях. Нет уж, дорогой друг, сам сотворил - сам и будешь расхлёбывать полной кружкой. Из-за твоего воровства многие судьбы изменятся до неузнаваемости. Ты виноват не в своём незнании, а в жажде знаний, совсем не предназначенных для людей. Надо же, эти двое всё-таки разыскали моего непутёвого друга Роджера. Я прямо по лицу этого бородатого вижу, что у него будет ребёнок с тяжёлым характером, который обязательно заставит папочку поволноваться, да ещё и не один раз, а два как минимум. А второй какой-то совсем лентяй. Он слишком долго будет бездействовать. Я бы на его месте ни секунды не отдыхал. Никогда не смогу простить человека, который ничего не делает, да и не хочет делать. Впрочем, сейчас мне в первую очередь придётся убеждать Роджера, что Турки его убивать не станут. Они казнят только тех, кто представляет для Корпорации непосредственную угрозу. А во вторую — попробовать доказать будущему ленивцу Роджерову вменяемость, иначе Турк так и будет считать его сумасшедшим. И не поверит ни единому слову правды.  Он зажал себе рот рукой, чтобы ненароком не произнести фамилию! Так, так, «горячо», пусть болтает — авось снова проговорится и мы на самом деле что-нибудь да узнаем.  - Я... я... Седрик... - бормотал он, глядя за спину Вельду.  - Ах, так это вы — Седрик? - нехорошо изумился я. Выходило, что он всё-таки душевнобольной, возможно, шизофреник, если я правильно вспомнил симптомы его недуга. - Нет, не я. Седрик — он, - мужчина ткнул пальцем в сторону барной стойки. Я обернулся и никого не увидел. А кого я хотел разглядеть, если сам только что назвал его сумасшедшим? Привидение в белом пододеяльнике, умоляюще простирающее к нам свои замаранные ихором длани? - Ты так думаешь? Я должен без утайки сказать им всё? - голос мужчины выправился, зазвучал спокойно, как-то по-особому деловито и чуть-чуть строго. Сам холодильный сиделец встал, своротил плечом большущее блюдо с окороком, удручённо проводил его взглядом, шагнул к нам и коротко произнёс: - Роджер Димс. Археолог из Боун-Вилледжа.  - Я — Вельд.  - Винсент Валентайн, - я тоже назвал себя. Мало ли, вдруг он уже забыл, что прочёл на карточке.  - Рад познакомиться, - Роджер Димс протянул нам обоим руку. - Здесь манекенов нет?  - Они давно убрели шататься по городу. Вам нечего опасаться, - ответил Вельд.  - Хорошо. Может быть, перекусим, пока я рассказываю? - Не откажусь, - покладисто сказал Вельд. Достал с полки шматок грудинки, поискал хлеб, нашёл и стал делать всем бутерброды с мясом.  - Может быть, вы начнёте, пока он занят? - уж больно мне хотелось узнать, с чего началась эта катавасия с оживлением.  - Попробую, господин Валентайн, попробую. Ну, а вы, в свою очередь, примите как данность то, что мой друг Седрик Бёркин существует, может говорить со мной и давать советы. Он мёртвый, а мёртвые знают всё. Так вот, три недели назад я имел глупость возмечтать о путешествии в столицу Древних.  Надо же, он выглядел как нормальный, говорил как нормальный, а думал как дурачок. Чтобы не рассмеяться ему в лицо, я цапнул с бутерброда кусок грудинки, махом затолкал его в рот и сделал вид, что занят жеванием, только им и ничем другим.  - Господин Кёртис посоветовал мне нанять авантюристов, нелегальных охотников за Материей. Вы же знаете, кто такой на самом деле господин Кёртис? - он подозрительно уставился мне в лицо.  Я кивнул, хоть и не представлял, о ком речь и какое отношение этот Кёртис имеет к Шинра.  - Я нашёл на раскопках книгу, в которой была схема подземных катакомб под Забытым Городом.  - Вы можете её продемонстрировать? - спросил Вельд, не отворачиваясь от стойки. Между прочим, нож был у него в руке. И за ним не застряло бы швырнуть его в Димса, ежели тот надумал бы заартачиться. Ну, не в живот, конечно, а так, всего лишь проткнуть колено, разворотить бедро или замечательно пригвоздить ногу к полу.  - Да, могу. Она осталась в гостинице, я с превеликим удовольствием покажу её вам, если вы не откажете мне в любезности проводить меня до моего номера, - сказал трусоватый Роджер. Вельд со стуком положил нож на стол.  - Правда, она написана по-сетрански, но у меня есть и перевод, сделанный мной самим. Я ведь должен был убедить господина Кёртиса, - виновато покаялся археолог.  - Принимается, - равнодушно ответил Вельд. - И кого же вы наняли в свою группу? - Самых лучших. Пятерых ребят Клауса Ромке. И все они остались там.  - Где? - поинтересовался я. - В хранилище артефактов Института Прикладной Магии.  - Почему? - Потому что я вовремя не отличил запах. Там был не кориандр, а коньяк с лимонными корками. Я и не предполагал, что он означает Душеворот, я честно думал, будто там нет никаких капканов! Но как я им это объясню? Как объяснить, что я не почувствовал лимонные корки? Они не поймут. Оправдывать смерть хороших людей лимонными корками - это же бессмысленно, право слово! Придут они ко мне и скажут: «Роджер, мы умерли из-за тебя, почему ты нас не предупредил о ловушке?» А я им: «Я не почувствовал запах лимонных корок!» Абсурд!  Я ничего не понял. Какие корки, какой капкан, какой, к чёрту, душеворот, о чём он вообще болтает? - Расскажите нам, пожалуйста, что именно пахнет лимонными корками, - скучным голосом попросил Вельд. - Иначе мы рискуем запутаться в ваших словесных вывертах. Нам бы этого не хотелось.  - Да магия же! Сторожевая магия, приставленная к хранилищу, - раскипятился Роджер. - Бытовая магия для меня пахнет листьями кориандра, а сторожевая, оказывается, пахнет лимонными корками с коньяком, а я этого даже и предположить не мог! Я загубил пять душ своим непредположением! - Вот оно что... - словно нехотя протянул мой друг Вельд. - То есть, вы чувствуете запах магии.  - Ну наконец-то! Хоть кто-то додумался, что я хочу сказать! «Брум-бум-бум! Тру-ту-ту! Бейте, барабаны, трубите, трубы! Перед нами фантасмагория! На арене нашего цирка — Роджер Димс! Одна штанина синяя, другая красная... о, извините, на нём двое брюк, светло-бежевые и серые, надетые друг на друга. А где трико с блёстками? Куда же ты дел трико? Неужели забыл, что тебе обязательно нужно добыть замечательную одёжку в обтяжку, с полосатым гульфиком, набитым ватой и расшитым цветными пайетками для вящего удовольствия милых дам? Ах да, дружище, тебе ещё необходим блестящий монокль, рыжий цилиндр, тросточка и чёрно-белые клоунские башмаки на четыре размера больше. Иначе какой же ты шут? Ты самозванец! Берите апельсины, гоните его с арены! Что? Ты говоришь, что умеешь смешить народ, рассказывая ему правду? Не ври, дурень, таких как ты - тринадцать на дюжину в любом баре после бутылки рома. Отправляйся домой, неудачник, поучись выступать на публике, а пока — прочь из нашего лучшего в мире цирка! Униформисты, выведите его вон».  Вы смеётесь, а вот мне было очень грустно. Подумать только - сумасшедший, который мог вынюхивать бытовую и сторожевую магию! Я готов был поставить свою зарплату за этот месяц против обёртки от шоколада, что Роджер Димс просто дурачит нас, выдавая желаемое за действительное, что ему чудится нечто, созданное его буйным воображением и никак не относящееся к реальности. Он же больной, наверняка больной! И в каком-нибудь жёлтом доме лежит его амбулаторная карта с диагнозом, назначенным длительным курсом уколов и подписью маститого психиатра, с какого-то перепугу выставившего безнадёжного шизофреника за ворота подведомственной ему лечебницы.  Ха, бытовая и сторожевая магия! Да я и слов-то таких не знал. Ну как, скажите на милость, как Материя может применяться в домашнем хозяйстве? Ага, мусор сам будет засовывать себя в пакеты, завязывать и чинно-блинно лететь по воздуху на городскую свалку. Водопровод станет чиниться сам собой; плита сама будет жарить кур, посыпая их чёрным перцем с мускатным орехом и поливая соком, а после делать чесночный соус со свежим укропом, базиликом и майораном. Ах да, я забыл самоприклеивающиеся обои, вечно чистые окна, самодвижущийся посудный ёршик, никогда не забивающиеся стоки в ванной и раковине и — венец всему! - самозастилающуюся кровать! Ну и где это всё, я вас спрашиваю? Если бытовая магия существует — почему я её никогда не видел? Да, ещё и сторожевая. Вместо замков и щеколд — страшные наговоры: «Изыди, ворюга, сгори на месте, рассыпься пеплом и разлетись хлопьями сажи над моим мирным домом». Ну или что-то вроде этого, но тоже смертельное и обязательно с кучей проклятий самому вору и всем его ближним и дальним родственникам до двенадцатого колена. После пары-тройки десятков лет применения таких милых штучек Гайя обезлюдеет, и останутся на ней только чокобо, зверюшки да птички с рыбками.  Пока я мечтал о самонаводящихся пледах и прикидывал судьбу Гайи, чокнутый археолог продолжал свой концерт для одного зрителя. Вельд почему-то не послал его ко всем чертям; он внимательнейшим образом вслушивался в слова нашего душевнобольного, иногда поддакивая, иногда споря, но явно принимая всерьёз все дурацкие речи, выплюнутые ему на голову. - Сущность Душеворота в том, что он как бы поворачивает обратно душу умершего человека и не даёт ей уйти в Поток, привязывая к определённому магическому предмету, - вещал Роджер Димс, закатывая глаза и который раз ероша свою всклокоченную белобрысую шевелюру. - Душеворот выглядит как игрушечное торнадо, замкнутое само на себя и уходящее в четвёртое измерение наподобие бутылки Клейна. На дне бутылки, если можно так выразиться, в нашем случае лежит камень-носитель, изобретённый в отделе экспериментальных технологий две тысячи лет назад, и активированный жизненной силой моего несчастного друга Седрика Бёркина. Поэтому Седрик сейчас находится рядом со мной и не сможет освободиться, пока наговор, запущенный камнем-носителем, не прекратит своё действие по массовому оживлению человекоподобных големов. Если бы я не знал, что мой друг Вельд, хоть и гений, но здравомыслящий как энциклопедия и логичный как вычислительная машина, в принципе не поддаётся гипнозу, то я бы сказал, что Роджер Димс негодяйски запарил ему мозги. Потому что он с удовольствием беседовал с этим археологическим недоумком, на ходу сочиняя версии и советуясь с нашим якобы знатоком всех сетранских магий. Вельд, как всегда, шмыгал носом, дёргал башкой и, между нами, выглядел двинутым по кумполу не меньше самого Роджера. Хотя что это я — он ведь таким и был.  - Роджер, камень изобрели для военных целей? - спрашивал его мой слишком умный напарник, совсем забыв о накромсанных бутербродах. Копчёная грудинка уже скукожилась и засалилась, а куски хлеба стали почти крутонами. Я спас один бутерброд и съел. - Хотели создать армию големов из подручных средств, чтобы не тратиться на дорогостоящее производство? - В точку, - довольно улыбался Роджер Димс. - Интере-е-есно... То есть, камень тайно приносится в чей-то город, прячется в каком-нибудь людном месте, а потом — оп-ля! - разрушается и начинает оживлять всё, что способно передвигаться и убивать. Но погоди, кто же командует всем этим парадом с музыкой? - Разумеется, тот, кто разрушит камень, - Роджер Димс недоуменно развёл руками, всем своим видом показывая, что от Вельда он подобного никак ожидать не мог.  Вельд нахмурился. Он не любил, когда кто-то сомневался в его способностях. - А в нашем случае кто явился катализатором? - Ух... Я не знаю. Кто-то тряхнул мой пиджак, камень вывалился и покатился по полу. Этот человек случайно раздавил его и запустил процесс.  - Хм. Но он не знал, как нужно управлять големами? - Хуже. Он скончался, и големы разом сошли с ума.  Я подавился коркой. Так вот в чём была причина... - Понимаю, - быстро-быстро закивал Вельд. - Если бы он не умер, манекены и статуи просто ожили бы и без приказа не нападали. Наговор дал им кое-какие крупицы разума. Почувствовав свободу, они стали бесконтрольно выполнять то, что в них заложил носитель.  - Немножко неправильно. Они почувствовали не свободу, а смерть того неизвестного господина. Он стал для них, скажем так, повелителем и законом. И они вынуждены были ещё и мстить за его страшную гибель. Он задохнулся в толпе, когда все повалили из магазина. Люди убили его, пусть не нарочно — стало быть, верные слуги хозяина должны убивать людей. - Кажется, знаю, кто это был, - сказал я, выглядывая в холодильнике минеральную воду. - Мы его видели. Он был седой, пожилой и в белом костюме-тройке.  - Именно так, - согласился Вельд.  - Ну, раз мы все вместе узнали причину событий, - начал Роджер, но я его перебил: - Подождите, а что же произошло с Седриком?  - Я же говорил вам, что он оказался единственным, кто попал в зону действия Душеворота. Его тело тотчас же испарилось, а душа будет ходить по Гайе, пока не истекут двадцать четыре часа с начала запуска наговора.  - Стоп-стоп-стоп, - я чуть бутылку с водой не уронил от недоумения. - То есть, вы давно уже знали, сколько времени манекены станут бесчинствовать? И молчали? - Господин Винсент, неужели кто-то, кроме вас и вашего друга, поверит моим словам? Вообще-то, мне бешено повезло, что меня нашли вы, а не доблестные стражи правопорядка. Да я и не стал бы им объяснять. В каталажке не очень-то пообъясняешь. А я последние несколько дней был, мягко говоря, не в форме. Полицейские сочли бы меня алкоголиком, которого накрыл приступ делириума.  Пока я переваривал сказанное Роджером Димсом, Вельд утащил мою минералку, выпил её и метко закинул бутылку в большую синюю пластиковую коробку, спрятанную под стойкой, полную мятых стаканчиков, бумажных тарелок с остатками красных и жёлтых соусов, одноразовых вилок, грязных салфеток, чайных пакетиков и чуток усохшей картошки фри. Кетчуп был очень похож на кровь, измаравшую пол и стены первого этажа; я вздохнул и стал смотреть на потрескавшуюся деревянную доску с висящими на ней тесаками для нарезки мяса, колбасы и солёной рыбы. Ножи, сточенные почти до обуха, в лучах закатного солнца нехорошо смахивали на орудия преступления. Пришлось отвернуться и глядеть на Вельда, чесавшего себе правую бровь и ногой открывавшего дверь многострадального холодильника.  - О двадцати четырёх часах вы узнали от Седрика Бёркина? - поинтересовался Вельд, рассеянно вытаскивая с полки жестянку с колой. - Ну да. Я же говорил вам, что мёртвые знают всё.  - Но позвольте, ведь его душа ещё не соединилась с Потоком. Откуда он берёт свои сведения? «Вот это номер! А правда, откуда? Может, он наполовину здесь, наполовину Там?» Мне стало жутко. Как будто рядом со мной дохнула холодом бесконечность. На задворках сознания чей-то голос жалобно тянул высокое однотонное: «А-а-а-а...»; звук был густо-оранжевым, пах дикой рябинкой-пижмой — но почему? она ведь жёлтая, не оранжевая! - расслаивался на медовые прозрачные паутинки и разлетался, словно подхваченный порывом ветра. Паутинки плавали над барной стойкой, под потолком, над нашими головами. Как только касались кожи или волос — моментально вспыхивали фиолетовым пламенем, закручивались в спиральки и тягучими шелестящими, шепчущими каплями падали на коричневую керамическую плитку пола. Неприятно покалывало в груди. Меня прошиб ледяной пот, я не знал, чьё это вИдение, чьи чувства: мои или привидения Седрика. Будто я нечаянно посмотрел на мир глазами души мёртвого человека... Не скажу, что мне шибко понравилось это дело.  Меня спас Роджер Димс. Он схватил стеклянный фужер и с размаху запустил его прямо в мойку. Осколки так и брызнули в разные стороны; я очнулся, судорожно вдохнул и понял, что не дышал где-то минуты три. Ну конечно, Седрик же давно умер, ему незачем обременять себя лишними телодвижениями.  - Вы правы, господин Винсент. Он почти Там, но всё ещё здесь. Если можно так выразиться, он — своего рода перешеек между Потоком и нашей Гайей, - сказал мне Роджер, подавая стакан с водой.  - Ну ничего себе... - просипел я, принимая посудину трясущимися руками.  - Я тоже первое время пугался. Потом привык, - Роджер философски пожал плечами, достал сигарету из пачки, прикурил и выпустил изо рта два ровнёхоньких кольца дыма.  - Кстати, насколько я помню, с Потоком могут разговаривать только Сетра, - как всегда, Вельд не мог не встрять и не показать свою великую образованность. - Господин Димс, вы из Древних? - Нет-нет, что вы, - Роджер чуть не стал заикаться. Вероятно, ему не нравилась эта мысль. - Я простой археолог, человек, как и вы с господином Винсентом. У меня есть немного интуиции, вот и всё.  - Немного? Да у вас она как у меня, или даже поболее! Я честно не знал, что делать. Чтобы мой друг поставил чьи-то способности выше своих? Абсурд, как недавно высказался наш археологический приятель Роджер.  - Вы употребляете неправильный термин, - очень серьёзно ответил тот. - Простачком-пьяницей вы перестали считать меня с самого начала, сумасшедшим в ваших глазах я не выгляжу, вы совершенно спокойно разговаривали со мной о вещах, которые и близко нельзя назвать обыденными для Турка. У вас очень гибкий разум, господин Вельд. Простите великодушно, это не интуиция. Там, где я буду видеть и понимать, вы станете перелопачивать вероятности, чтобы найти причину.  Мне казалось, я не удивлюсь, если Вельд вдруг раскланяется перед Роджером. Да что с них взять, с этих умников, они же все одинаковые как братья. Зато я, знаете ли, привык действовать, а не жонглировать мудрёными словесами. Тут я точно сильнее моего друга. И он это признаёт, и я.  - Знаете что, господа мыслители? Пока вы здесь распинаетесь, на улицах, между прочим, орудуют безмозглые манекены и мраморные болваны. И как насчёт того, чтобы подпалить десяток-другой убийц? Не всё же нам отсиживаться в этом баре! До трёх часов следующего дня ещё много времени.  - Плохая идея, - лениво зевая, сказал мне Вельд. - Не забывай про часовой пояс, местоположение Коста-дель-Соль, солнце, и высокие горы, за которые оно заходит. В темноте мы из охотников станем жертвами, и нас не спасёт даже то, что наш новый знакомый Роджер отлично чувствует запах магии.  У меня руки чесались дать ему подзатыльник. Какого чёрта он всегда выставляет меня глупцом? Ничего, у меня в запасе имелись кое-какие сведения. Хе-хе-хе, я прекрасно умею сбивать с Вельда спесь. Не всё ему выглядеть самым предусмотрительным, внимательным и многознающим.  - Зато ты забыл про музей восковых фигур. Он работает каждый день с десяти утра, закрывается ровно в час пополудни, потому что после обеда в городе слишком жарко, а по вечерам все предпочитают идти в кино или сидеть в кафешках. А теперь представь, что случиться, когда они все-е-е... - я злодейски растянул последнее слово. - Когда они вынесут к чертям дверь и вылезут всей толпой прогуливаться по окрестностям, - закончил за меня предложение Роджер Димс. - Господин Винсент, вы, безусловно, правы. Нам следует пойти туда как можно скорее — ведь как только солнце сядет, они всенепременно попробуют сломать замки.  - Эх ты, а вот я и не ведал, что в Коста-дель Соль вообще водятся культурные развлечения, - озадаченно буркнул Вельд, исподтишка грозя мне кулаком, пока Роджер тянулся к стойке за бутербродом. - Ну, раз так, то нам остаётся только отправиться на героическую войну с восковой статуей президента Шинра. Винсент, Винсент, ты как думаешь - я там есть? - А тебя ещё не успели сделать. Ты всего ничего проработал шефом. Да, к тому же ты у нас главная безопасность, твою физию нельзя показывать детям до тринадцати лет, беременным женщинам, субъектам, склонным к инфаркту, и субъектам с психическими расстройствами. Так что поставят тебе когда-нибудь здоровенную статую в чёрной маске, поперёк себя шире, с чужим ружьём, а на картоночке внизу маленькими красивыми буквами напечатают: «Какой-то хрен».  Сказал и сам рассмеялся. Уж больно комично выглядел бы раскрашенный восковой истукан, которого слепили с Его Логичества.  - Кто там ещё водится, кроме нашего усатого президента? - невинно поинтересовалось Логичество, допивая из банки остатки колы. - Ну-у-у, - протянул я. - Наверняка там не обошлось без мидельского короля, вутайского императора, звёзд немого кино, великих джазменов, киноактрис и самых известных преступников прошлых лет.  - Великолепно, - с чувством сказал Вельд, нацепив жестянку на палец и выписывая ею в воздухе загогулины. - Итак, господа, поспешим. Нас ждут разрисованные куски воска, тьма над Коста-дель-Соль и пыльные музейные закоулки.  - Можно ли без «господ»? - застенчиво поинтересовался Роджер.  - Почему бы и нет, - рассудил я, не дожидаясь ответа Вельда. - Мы же идём жечь кукол, а не на премьеру в мидгарскую Большую Оперу.  Тут до меня дошло, что я уже не считаю Роджера шизофреником. Как это у меня получилось — не представляю. То ли свою роль сыграл мой взгляд через глаза привидения, то ли я понял, что всему виной потрясающая интуиция нашего археолога. С такой долго не живут. С такой умирают. Долго. Хорошо, что я вовремя вспомнил про фонари, а то мы бы так и заявились в музей без света. Позаимствовав троечку в магазине «Дивные люстры Лизы» - ну и название для обычной мелкой лавочки электротоваров! Смех и грех! - мы проверили аккумуляторы, на всякий случай нагребли в карманы запасных батареек и отправились спасать город от будущего нашествия восковых тварей. Если честно, то я побаивался этих размалёванных копий людей: они казались мне гораздо опаснее манекенов и статуй с набережной. Может быть, потому что все эти мужчины и женщины ещё недавно жили на нашей Гайе. Или живут: взять хотя бы нашего Артура Шинра. Он и настоящий всегда производил на меня не особенно приятное впечатление, а уж на что способна его оживлённая статуя — мне не хотелось даже предполагать. Вдруг она окажется гораздо хуже оригинала?  На улице пахло морской водой, благоухало душистым табаком и воняло протухшей рыбой. Круглые желтоватые лампы, висящие на столбах, в пол-накала светили на совершенно пустую набережную; где-то вдалеке слышался мерный топот патрульных; какая-то глупая птица — я не разбираюсь в орнитологии, знаю только тех, на которых можно охотиться, - уселась на крыльцо дома и завела своё: «Пик-пик-пик, вяк-вяк-вяк, тень-тень-тень, курлы-ы-ы!» Я мазнул лучом фонаря по мраморным пьедесталам, разглядев на одном из них пучеглазую рыбу, оставленную владелицей, и дурацкие надписи цветным мелом: «Майк плюс Матильда равно любовь», «Здесь были Кики и Рики», «Кисонька, я тебя обожаю!», «Титан — чемпион!», «Джеральдина — тупая шлюха». Интересно, та удравшая статуя смогла прочитать слова? Если да, то неудивительно, что она решила уйти подальше. Я бы тоже сбежал от стыда, увидев, как человеки сумели изгадить моё жилище своими лапами.  До музея мы шли добрых полчаса, быть может, немного дольше. Несколько раз видели манекенов, уже утихомиренных полицейскими; их розовые пластиковые руки в грязных обрывках ткани, когда-то бывшей рубашками, и неестественно гладкие ноги в носках и пыльных ботинках шевелились как безволосые жирные гусеницы, пытаясь ползти к своим пустотелым туловищам с рваными тёмными дырами в животах, а головы перекатывались туда-сюда или, как заведённые, крутились на одном месте. «Поделом вам, уроды», - злорадно подумал я. Что думали про меня куклы — извините, не поинтересовался. Они всё равно бы мне не ответили. У них, знаете ли, ртов нет.  Зато у Вельда и Роджера рты с языками были. Эти двое, не затыкаясь, болтали о магии и Материи, обсуждали давным-давно забытые наговоры и прикидывали, почему же Сетра, такие могущественные и умные, с чего-то взяли и все повымерли, не оставив нам ни крошки от своих знаний. У парадного входа они всё ещё талдычили о какой-то Третьей Магической, выясняя, началась она или что-то ей помешало; я смотрел на них и мучительно соображал, не пора ли выдать им по бодрящему щелбану в лоб. Тут за дверью злые статуи притаились, а они, два придурка, устроили научный диспут.  Замок взламывать, разумеется, пришлось мне.  - Винсент, их жечь нельзя, - прошептал Вельд, закатывая манжеты. - Я буду морозить, а ты стреляй.  - Подождите, - чуть слышно проговорил Роджер, присаживаясь на корточки. Его нос был напротив замочной скважины. - Они что-то задумали. Пахнет магией. Мелисса, это мелисса, у неё одна составляющая лимонная, другая — мятная, но это не лимонные корки, у них запах совсем не тот, он немного резче, потому что на корках цедра, но лимонных корок тут точно нет. И клопами здесь не воняет. Зеленью — тоже. Что, Седрик? Они объединяются в один разум? Словно пчёлы, ну да, они же из воска, почему бы им не объединиться. Сейчас они совещаются, как лучше нас всех убить.  - Перетопчутся, - сказал я и шагнул в темноту музея.  Машинально нашарил на стене выключатель. Он не работал. Я похвалил себя за предусмотрительность и врубил кнопку на своём фонаре. Желтый луч запрыгал по светло-зелёным сводам, выхватывая из чернильной темени то красный пожарный вентиль, то бочонок с песком, то красное ведро, похожее на опрокинутую остроконечную шляпу, то белую мусорную корзину с заправленным в неё пакетом, то вытертые ступеньки, ведущие в главный зал; прошёлся по медной ручке, до блеска отполированной прикосновениями ладоней, по великанскому засову на железной двери, по кованым петлям, по выпуклым стальным заклёпкам. Я поднялся по трём ступенькам, отодвинул засов и прокрался внутрь. Сердце прыгало как яйцо в кипятке. Мне было очень страшно.  Я полосовал лучом фонаря стены, пол, постаменты, лица... Фербен Дуглас, Валерио, Пэри Милфорд, мужик в котелке и с усами щёточкой, какой-то вутаец с надменной рожей, красавец Дален Элон, Генни Будмен с кларнетом, Пэрли Чаркер с трубой, Эл Дюкингтон, Мил Гленнер, Шэрилин Шонро, Дарлен Дитрих. Годо Кисараги в парадном императорском кимоно, чёрном, расшитом фениксами. Король Миделя Рони Третий в рыжей шляпе с одиноким павлиньим пёрышком. Президент Шинра в сером костюме. Чернявая барышня с вуалеткой на голове. Седой дедуля в морской фуражке. Добренький на вид старикан во фраке, сжимающий в руке скальпель.  Пахло нагретым воском, музейной пылью, мышами и чем-то кислым.  Статуи не шевелились.  Казалось, их не затронуло всеобщее оживление.  Раскрашенный воск, стеклянные глаза, накладные ресницы, нарядные платья с тщательно уложенными косыми складками, парики из натуральных волос — белые, рыжие, красные, русые, каштановые, чёрные.  Я даже дышать тише стал: вдруг услышат? В мозгах шариком от пинг-понга прыгала дурацкая мысль: «Куклы притворяются куклами, хотят, чтобы мы поверили, будто они ещё куклы, а они на самом деле уже давно не куклы».  Я услышал отчётливый сухой щелчок.  Статуи спрыгнули с постаментов и накинулись на меня всей сворой. Я заорал не своим голосом и высадил всю обойму куда попало. Во все стороны полетели ошмётки воска, по полу покатился чей-то голубой глаз, а куклы всё наступали и наступали, протягивали скрюченные как когти пальцы, пытаясь добраться до моего горла; президент Шинра схватил меня за плечо; Годо Кисараги наотмашь ударил меня по шее; чернявая барышня вместе со стариканом вцепились мне в руки и повисли на них всей тяжестью.  - Уходи! - орал сзади Вельд. - Уходи, волоки их к лестнице, уходи! Я встряхнулся, столкнув лбами барышню и старикашку, кубарем выкатился из зала и растянулся прямо под ногами Вельда и Роджера. Археолог стрелял из ружья Вельда по туловищам болванов, разрывая их надвое и мешая остальным выбраться; Вельд стоял столбом и сосредоточенно глядел на Ледяшки в своих браслетах. Фонарь он зажал в зубах. «Пш-ш-ш...» - раздалось над моими ушами. Восковые статуи, толпившиеся у двери, застыли на месте и стали совсем прозрачными. Роджер прицелился и методично расколотил каждую в кучу кривых обломков, ледяного крошева и беленького снежочка. Осколки начали оплывать, таять, вода текла по ступенькам и собиралась в большую лужу.  Вскочив с пола, я тоже начал стрелять по куклам. Мы убивали их партиями: как только они накапливались в дверном проёме - Вельд превращал их в лёд, а мы с Роджером тратили по патрону на одну тушу. Коллективный разум им не помог. Они нападали скопом и не соображали, что можно сбежать и спрятаться где-нибудь в тёмном зале, а потом, когда мы пойдём проверять, выскочить и переловить нас поодиночке. Мы перебили их всех, обшарили фонарями углы и стенки, никого больше не нашли и решили вернуться в «Счастливый Цитрус», чтобы взять себе из запасов ещё Материи.  - У меня ноги промокли, - вздыхая, пожаловался нам Роджер.  Мы рассмеялись и потопали в пансион, в кои-то веки чувствуя себя героями, победителями и спасителями.  Спать никому из нас не хотелось. Мы разбудили хозяйку, упросили её сварить нам кастрюлю кофе, выпили её, заедая сухим печеньем, и пошли на коста-дель-сольские улицы - отлавливать и убивать манекенов, сбежавших из магазинов. Уже светало, а мы нашли и прикончили только девятерых. Рыская по переулкам и тупичкам, к семи утра отыскали ещё троих затаившихся пластиковых болванов. Угробили их и отправились прогуляться по набережной: мало ли, как ведут себя ожившие статуи рано утром. Может, они возвращаются, чтобы проверить, на месте ли пьедесталы.  Увидев неподалёку море, я резво перескочил через балюстраду, добежал до прибоя и одним махом плюхнулся в него лицом вниз. Мне было наплевать, кто что обо мне подумает. Я одной рукой подгребал под себя песок, другой отгонял грязную пену, пускал пузыри и блаженно булькал: - Я плаваю. В самом деле, Сетра - Сетрами, изобретатели — изобретателями, но ходячие боевые големы — это уже перебор, во всяком случае, для меня. Я же не писатель-фантаст и не автор сценария фильма ужасов. Посмотреть такое на экране под воздушную кукурузу и газировку я бы не отказался, а мне пришлось самому влезть в шкуру Жутко Положительного Персонажа, Истребляющего Только Плохих Парней. И не скажу, что я шибко радовался этому чрезвычайно бездарному времяпрепровождению. Ну вот, и этот жалуется на жизнь. Дурак, тебе двадцать три года, у тебя руки-ноги есть, голова на месте, хоть и не шибко умная, член, опять же, пока ещё не отсох, да и брюхо можешь набивать сколько влезет разными омарами и фрикасе-гляссе. Жил бы да наслаждался, а ты ерунду городишь на пустом месте. То его не радует, это ему не нужно, от того его тошнит, а от этого вообще воротит! Тебя бы запихать в мою шкуру хоть на денёк — ты бы скоренько запросился обратно и больше не говорил, что тебе не по душе обычные мелкие неприятности вроде ходячих кукол. Нет, быть призраком не так уж и хреново, я вам скажу. Могу сквозь стены ходить, могу за голыми бабами подсматривать сколько влезет. Эх, мечта: побывать в сауне и поглядеть, как они друг друга там натирают мочалкой по мокрым сиськам. Я последние десять лет видел только грязные развалины да глухие леса с буреломами и оврагами. Вот бы полежать сейчас в ванне, винца попить, журнальчик какой полистать, а потом пойти и девицу склеить... Ты, Винсент, можешь сколько угодно смотреть на ночное небо. Но не смотришь, потому что тебе не хочется тратить время на пустяки, у тебя тысячи более важных дел, ты предпочитаешь пялиться в телевизор или читать умные книжки, в которых так хорошо написано и про ночь, и про звёзды, и про луну. Я даже не знаю, завидовать тебе или нет: я не могу, а ты просто не желаешь. Я вместо неба вижу пёстрые звуки, пахнущие липовым чаем с мёдом. Ты же сидишь на заднице и не соображаешь, как это здорово — глядеть человеческими глазами. Я бы хотел сейчас посмотреть на звёзды, поваляться на тёплом песке и побыть живым.  Когда я хорошенечко охладился, мы посидели на берегу, покурили, а после побрели на окраину, чтобы поискать манекенов ещё и там. С моря дул свежий ветерок; Вельд и Роджер лениво перебрасывались словами, очередной раз выясняя, почему же Древние оставили нас всех с носом; я пинал ржавую консервную банку из-под сардин, оглядывался по сторонам и заодно высматривал, где тут булочная. Очень хотелось есть. В желудке подозрительно попискивало и слегка ныло. Завернув за угол, мы услышали далёкое: «Помогите!» и треск пистолетных выстрелов. Быстренько добежав дотуда, я встал как вкопанный и мог лишь беззвучно хватать ртом воздух. Мраморная статуя рыбачки душила совсем молоденького полицейского; его напарник лежал с раздавленной головой, так и не бросив «Магнум»; отбитые крошки блестели на сколах будто мелкие куски сахара. Полицейский хрипел, извивался, лицо его страшно побагровело, изо рта вывалился язык. Позвоночник переломился с противным хрустом. Статуя отбросила полицейского словно ненужную тряпку и зашагала к нам. «Ток... ток... ток... ток...» - разносилось по тихой улочке.  - Твою ж мамашу! - завопил Роджер и навёл на неё ружьё.  Затвор заело. Роджер с руганью дёргал его туда-сюда, Вельд, очухавшись, уже кидал в рыбачку Ледяшкой, я выхватил пистолет и вколотил в статую четыре разрывных пули. Она пошатнулась и грузно упала навзничь. Но не разбилась, а встала на колени и поползла.  - Эта сука устойчивее, она мраморная, - прорычал Вельд, запуская второй сине-голубой шарик. - Ничего, одолеем, - сказал я, отступая к поребрику. - Давай, жми! На статуе вырос слой льда толщиной с полметра, мои пули выбивали в нём ямы величиной с кулак, а эта гадина не останавливалась, ползла себе и ползла, вытягивая свои грабли. Наконец Роджер справился, жахнул по твари шесть раз подряд. Она раскололась напополам и сдохла.  - Пока, гнида, - сказал Вельд, опуская манжет рубашки. - Извини нас, рыбачка, ты первая начала, - обессилено пробурчал Роджер.  - Гори в аду, дрянь, - подытожил я и смахнул с висков пот.  Мы ушли, и до двух часов шатались по всему городу. Роджер предложил нам сходить за книгой в его гостиницу, мы с Вельдом сделали вид, что весь день помнили про неё, и тут я увидел Седрика. Он был похож на большое светящееся туманное веретено с чёрными провалами рта и глаз, плыл над асфальтом где-то примерно в полуметре от тротуара и ничуть не стеснялся своего призрачного существования. Он даже наклонил голову — если, конечно, можно назвать так некое округлое образование, - вежливо покивал, и не отодвинулся, когда мне вздумалось потрогать его рукой. Кончики пальцев сразу же закололо; я здорово испугался и поскорее убрал руку за спину.  - Да ты не бойся, - добродушно сказал мне Роджер. - Он безобидный, это магия его щиплется.  - Разве что так, - проворчал я, но опыт не повторял.  Было уже без двадцати три, а мы только ещё подходили к номеру нашего археолога. Воздух вокруг меня чуть заметно искрил — я не знал, то ли это влияние Седрика, то ли так сказывается выдыхающийся наговор оживления, то ли мне всё это чудится от усталости, бессонной ночи и голодухи. Вельд тоже заметно сдал; он слегка пошатывался и тяжело опирался плечом о стенку.  - Вот мы и дома, - промолвил Роджер и открыл дверь ключом с привешенной к нему биркой.  В номере было... ну, как в любом номере курортной гостиницы: не слишком чисто, зато прохладно. Я упал в кресло, и мне стало всё равно, о чём там болтают мой умный друг и шибко интуитивный Роджер, разглядывая ту книжку про катакомбы под старым городом. Хотелось стакан минералки, тушёного мяса с картошкой, две помидорины и булку с маком. Надо было зайти в ресторан гостиницы и утащить за собой этих двух балбесов, пока они не углубились в свою сетранскую запредельщину. На моих часах было ровно три. Вдруг что-то громко хрустнуло — совсем как та раковина под башмаком Вельда, - и вокруг Седрика начало разгораться радужное сияние. Оно росло, ширилось, колыхалось, заполняло собой всё пространство небольшой комнаты, выплёскивалось за окно, просачивалось в коридор через замочную скважину и в щель под дверью, вспыхивало зелёными болотными огоньками, пело на разные голоса, нежно позвякивало и пахло лимонной коркой. Я вновь смотрел глазами Седрика Бёркина. Он стоял прямо передо мной, был уже не веретеном, а вполне себе человеком: я видел его коричневую хлопковую рубашку, брезентовую штормовку и синие джинсы, заправленные в чёрные пыльные ботинки, застёгнутые на пряжки. Он обернулся, и я разглядел самого себя — серого от ужаса, с выпученными красными буркалами, грязного, лохматого, с открытым от удивления ртом и трясущимися руками. «Ну и мордень», - подумалось мне тогда.  Голоса начали выводить что-то неизмеримо скорбное; незримый хор то отдалялся, то приближался, а переливающееся сияние пульсировало ему в такт. Вокруг Вельда покачивалась фиолетовая светящаяся дымка, Роджер был окружён словно жёлто-оранжевым пламенем, я пылал и зелёным, и охристым, и голубым, и алым; над нашими головами плясали малиновые зарницы, а под ногами бежали непрозрачные чернильные ручейки, пахнувшие аптечной ромашкой и прелым сеном. Одинокий тоненький голосок, синий как небо в июльский день, взобрался на немыслимую высоту и оборвался, рассыпавшись ворохом атласного серпантина. Внутри сияния появились трое. Они постепенно обретали форму, размер и цвет...  - Здравствуй, Роджер, - издевательски проговорило первое существо. Ярко-жёлтое.  - Как тебе живётся на наши денежки? - тотчас подхватило другое, повыше ростом. Красное как гранат. - Нас убил, а сам благоденствуешь? - задумчиво поинтересовалось первое, кружась на месте. - Не пойдёт, - грозно высказалось третье, самое длинное и объемистое. Мандариновое. - Иди к нам, - вместе проревели они и одновременно шагнули к Роджеру. - И-ди к нам! И-ди к нам! - скандировали фигуры, мерно покачиваясь туда-сюда. Сияние нестерпимо горело зелёным пламенем.  - Я же не виноват, - простонал Роджер. - Я не знал про такую магию! - Ты сказал нам, что сумеешь убрать ловушки, - отрезали в один голос мандариновое и красное. - Мы умерли из-за тебя, - добавило мандариновое и выпустило пучок молний.  - Ты живёшь, потому что убил всех нас! - гневно выкрикнуло ярко-жёлтое. - Это не я, это Душеворот, - слабо промычал Роджер. - Я просто не сумел разобраться в запахе.  - Но мы умерли, а ты — нет, - прогремело мандариновое и вспыхнуло белым светом.  - Ты купил себе жизнь, продав наши, - не унималось жёлтое. - Ты не выполнил обещание. Ты наврал нам и заманил нас в смерть. Мы пришли за тобой. Ты уйдёшь с нами, Роджер.  - Такие, как ты, не имеют права дышать, - подхватило красное и засияло синим.  - Это твоя вина, - яростно взвилось мандариновое, став багровым.  - Ты был нашим проводником. Мы все погибли. Ты больше не будешь, - сказало жёлтое. Жёлтый — Клаус Ромке, красный — Эзра Колтрейн, мандариновый — Николас Верт. Они знали: когда наговор оживления големов кончится, истечёт и время Душеворота — стало быть, я тоже уйду в Поток, причём перешеек между Там и Здесь на шесть минут будет почти реальным. Они сидели и ждали этого драгоценнейшего для них момента. Не будь Клаус, Эзра и Николас так обижены, я бы помешал им отнимать у Роджера жизнь. Я-то понял, насколько она дорога. И мне жаль моих друзей, которые и своё посмертие потратили на никому не нужные зависть и ненависть. Они так и не поняли, почему Роджер остался жив. Его спасла не только интуиция, но и память. Кто-то должен был помнить о нас, погибших из-за собственной жадности. Мои друзья, да и я, моментально забыли бы о неудачнике-археологе и пошли преспокойно грабить могилы дальше. Она же его и убила: перестань он ежеминутно думать про Эзру, Николаса и Клауса, они растворились бы в Потоке полностью, и вряд ли смогли бы сейчас прийти к Роджеру, и без того так страшно замученному собственной совестью и раскаянием за наши четыре смерти.  Роджер забормотал что-то неразборчивое, схватился за сердце и задрожал будто от озноба. Лицо его исказилось от страшной боли; он зашатался и упал навзничь, царапая пол ногтями. Он умирал на моих глазах, у него, вероятно, был спазм артерии, а фигуры окружили его кольцом и не давали спасти беднягу.  - Вельд, Винсент, - прохрипел он. - Возьмите мои записки. Не отдавайте их.  Я запустил Лечилку.  Одна из фигур, сиреневая, обернулась, укоризненно погрозила мне пальцем и втянула в себя Материю.  - Винсент, Вельд... Господин Кёртис — это на самом деле... Он назвал нам фамилию, да такую, что лучше бы и не слышать. Когда мы пришли в себя, Роджер уже был мёртв. Над его телом медленно поднималось жёлто-оранжевое свечение; оно вытянулось, свилось в спираль, прошелестело: «Прощайте» и развеялось сизым дымом. Цветные фигуры зависли в воздухе, покружились и улетели вверх. Седрик вернул мне зрение, махнул рукой и ушёл за ними.  И тут раздался стук в дверь. - Полиция, открывайте, - сказал чей-то строгий голос. - Мне нужен Роджер Димс, археолог из Боун-Вилледжа. - Не заперто, - проговорил Вельд. - Входите.  На пороге комнаты стоял тот самый лысый майор, с которым мы вчера уже виделись. Он держал в одной лапе ордер, подписанный прокурором, в другой — пистолет, и свирепо смотрел на нас.  Потом он увидел труп Роджера. Замялся, отвёл взгляд и невесело пробурчал: - Успели.  - Вообще-то, причиной смерти был инфаркт миокарда, - церемонно сказал мой друг.  - Знаем мы ваши методы. Небось вкололи что-нибудь шибко сильное, чтобы разговорился, а он возьми да откинь копыта. Что будем делать с телом? - Это ваша забота, майор, не наша.  - Ну и ладно. Тогда попрошу вас покинуть номер, - вздохнул майор, пряча пистолет в кобуру на поясе, а ненужный ордер — в карман штанов. - И поживее, сейчас сюда приедет лаборатория.  - Уже уходим, - ответил Вельд, забирая книжку и папку с записями.  - Эй, куда?  - Замолчите. И забудьте, что вы их видели, - сказал Вельд. - Это не для вас.  Эх, Роджер, зачем ты ограбил Древних? Нельзя было трогать то, о чём ничего не знаешь.  * * * * * Вот и вся странная история, приключившаяся с нами во время отпуска. Мы благополучно вернулись в «Счастливый Цитрус», помянули Роджера Димса и его призрака, а поздним вечером улетели на вертолёте к себе домой, разгребать очередное дрянное дело и жить как раньше. Вельд решил изучать сетранский, чтобы прочитать книгу в оригинале, и потихоньку начал копать под того самого господина «Кёртиса»; я же получил глупое задание — охранять Лукрецию Кресцент, ассистентку доктора Ходжо, учёную даму, с ног до головы облепленную научными степенями. Интересно, как она выглядит? Наверняка высохшая старая дева лет пятидесяти пяти, сморщенная как чернослив и кислая словно уксус. Впрочем, не буду загадывать. Сейчас возьму личное дело этой красоточки, полюбуюсь на её безобразную физию, скажу Вельду всё, что о нём думаю — и в бар. Надо было спросить Седрика, где я два года назад потерял золотые запонки, доставшиеся мне от папы.