Потому что если бы любили, ты бы никогда не ощущал, как лёд борется за твоё сердце.
Кучаев вымокает под душем из кипятка, смотря на свои покрасневшие, практически обожжённые пальцы, но не ощущая горячности воды. Каждый чертов день он надеется, что ощутит тепло, вместо холода, но каждый день мерзлота всё сильнее окутывает его. И если вначале его это пугало, то сейчас он почти привык, почти смирился, что мороз, кажется, будет сопровождать его до конца жизни. Почти. Потому что смерть всегда пугает. Даже если ты твёрдо знаешь, что умрёшь, в твоём сердце всегда будет теплиться надежда, что кто-то придёт и спасёт тебя. Костя тоже надеется, что однажды он сможет почувствовать, как кончики пальцев колет тепло, но каждый чёртов день холод вбивает в него осточертелое: ты не ощущаешь, что тебя любят. Он давно потерял счёт тому, сколько мёрзнет. Дни удивительно похожи один на другой и, когда в это промерзшее утро Костя наливает в кружку кофе, температуру которого он почти не ощущает, то замечает, что ветка яблони за его окном зацвела. В мыслях проносится, что уже, оказывается, май, хотя казалось только вчера был январь. Когда страдаешь — это всегда очень долго, даже если это всего пара секунд. На улице дует ветер, начинает нагнетать гроза и Кучаев кутается в ветровку поплотнее. Лишний холод ни к чему. Вечером очень красиво, в нос бьёт запах зацветшей яблони, и воздух пыльный и тяжёлый. Он рад, что решил выбраться прогуляться, пускай даже ненадолго. Четыре стены давят на него, а сейчас, на улице, среди зацветших яблонь, черёмухи и сирени он чувствует себя свободнее. Мир, кажется, больше не давит на него, отчего всё ощущается спокойнее. Но мороз ледяными пальцами лезет под ветровку, напоминая, что он в этом чёртовом мире один, что ему тут возможно осталось недолго. И от этого страшно нечеловечески. Костя искренне не понимает, почему так происходит. Почему он готов любить, готов отдавать всего себя, но никому это не нужно. И от этого он чувствует себя каким-то дефектным, словно окружающие видят что-то грязное, что отталкивает ото всех. Косте холодно, Косте просто очень холодно. Он хочет уже не ощущать этого мороза, что лижет его внутренности, распространяясь на всё, напоминая, что он может умереть. И Кучаев просто молится о том, чтобы всё закончилось побыстрее, чтобы всё вокруг — внутри и снаружи — не отдавалось таким морозом. Косте просто нужна любовь. Хотя порой желание умереть гораздо сильнее, чем желание ощутить чужую любовь.Сдаться всегда легче, чем продолжить.
Порыв холодного ветра бьёт по лицу, отчего мороз пробирается ещё глубже, заставляя шатнуться и прислониться к стене какой-то подворотни. Мерзлота выцеловывает его тело, напоминая, что ад на самом деле не горячий, ад — холодный, режущий, а ещё пугающий до дрожи тем, что у всего и правда есть конец. Костя дрожит и уже сам не понимает, от чего — то ли от нервов, то ли от холода, то ли от всего сразу. Ещё двухминутное назад желание сдохнуть уже наконец-то нахер от холода, уже не кажется таким явным. Ему страшно. Страшно, что он и правда замерзает насмерть и замерзает в одиночестве, нет никому до него дела, и всё, что ему остаётся — умереть в этой чёртовой подворотне от холода. Кучаев не замечает, что слезы — отвратительно-холодные — текут по щекам и он просто прокусывает губу, ощущая во рту обжигающе-холодную, мёрзлую кровь. Он просто умирает. Вот так. Глупо, в идиотской подворотне, так ни разу и не ощутив чужую любовь. — Пожалуйста, — шёпотом заходится просьбой, не зная, о чём толком просит — побыстрее сдохнуть или о чудесном спасении. Мерзлота липко обволакивает сердце, заставляя отчаянные слёзы надеждой чертить дорожки по уже почти синей коже. В глубине души всё, о чём просит Костя — чтобы его и правда спасли. Но блядская Вселенная не оставляет ему шанса, выгрызая из сердца крохи живого тепла, перемораживая кровь в льдинки, царапающие всё, до чего докасаются. Костя отчаянно просит об одном — чтобы всё побыстрее закончилось. — Пожалуйста… Пожалуйста. Майский душный воздух приятно обжигает лёгкие запахом яблони. Феде кажется, что любовь так и пахнет — яблоками и теплым, почти летним воздухом. Потому что в такие вечера ты веришь, что всё ещё впереди. Что впереди оглушительные победы, целая жизнь, полная всего, такого хорошего и светлого, что хочется улыбаться во всю ширь лица. И обязательно-обязательно взаимно любить. Так любить, чтобы никогда не мерзнуть. Федя выходит из подъезда прогуляться. Вечер баюкает теплотой. Ночью обещают грозу, и Чалов рад, что воздух скоро разрядится и дышать будет свободнее. Впереди несколько дней отдыха, это не может не радовать. Он сворачивает во дворы, решая дойти до ближайшего магазина, чтобы купить какую-нибудь газировку. И останавливается. Потому что у стены на асфальте сидит парень, конвульсивно почти дёргающийся, кажется от холода. — Молодой человек, с Вами всё хорошо? — Федя дёргает парня, трясущегося на земле в несчастной подворотне. Сердце бешено колотится, от того, что этот, мальчишка почти, лежит на земле, синий, как из морга. Он знал, что люди мерзнут от недостатка любви, сам не раз чувствовал себя зябко, но всегда находил способ отогреться. Чалов трясёт за плечо несчастного парнишку, поражаясь, что едва ли не ошпаривается об неестественно холодную кожу, которая чувствуется даже сквозь одежду. Сколько же времени он проводит в холоде, чтобы так замерзнуть. Он открывает глаза, мутно скользя взглядом едва живых дымчатых радужек, и синющими губами шепчет только одно слово: — Холодно. Феде страшно. До жути. Ему хочется кричать, бежать куда-то сломя голову, лишь бы не видеть, как загибается человек, которому видимо не дают любви. Не дают настолько сильно, что человек умирает, не в силах сделать ничего. Чалов дышит рвано, когда обхватывает плечи и поднимает. — Ты меня слышишь? — смотрит в глаза, чувствуя, как ему самому становится жарче, а руки ещё немного — и немилосердно затрясутся от страха. Возможная смерть, пусть даже абсолютно незнакомого человека, его пугает. Чувства и ощущения мешаются в одну кучу и всё, что чувствует — что помочь должен, хоть что-то сделать. Лучшим способом было бы отвезти его к любимому человеку, но разве человек, которого любят, замёрз бы почти до смерти? — С-с-слышу, — дрожа всем телом выдаёт, из последних сил держась, чтобы снова позорно не разреветься. Он знает, что ещё немного и умрет, насовсем умрет, навсегда. Потому что его никто. никогда. не любил. И так горько от этого, так больно, что хочется уткнуться этому незнакомцу в плечо и рыдать, как пятилетний мальчик. Его едва не на себе куда-то тащат и он честно пытается не выдать того, что безбожно трясётся от каждого движения и смерть от обморожения лижет ему грудь, сражаясь за сердце. Мир крутится вокруг пургой, и в себя только приходит, когда понимает, что стоит, едва не вися, в какой-то полутемной коробке. Ему хочется извиниться, за то, что он доставляет неудобства, за то, что он просто существует и отравляет кому-то жизнь. Дышит загнано, боясь расплакаться снова, ему снова страшно, что он умирает, он, черт возьми, умирает. Ему всё ещё адски холодно. — Как зовут тебя? — Федя жмёт его к себе поближе, словно не боится того, что обожжется. Боится не успеть, опоздать. Он не знает, почему так, почему ему до отчаяния важно спасти этого несчастного парнишку. — Костя, — ледяной выдох в пол и Чалов с ужасом отмечает, насколько у него холодное дыхание. — Кучаев Костя. Пожалуйста, Костя, потерпи ещё немного. Я обещаю, я постараюсь тебя спасти. Только прошу тебя, потерпи совсем немного. — Меня зовут Федя, — Чалов горячо шепчет на ухо. Кучаев жмёт руки к груди, надеясь укрыть ими сердце от режущего рёбра холода. Едва чувствует, как его плеч касаются неожиданно мягко. Тело бьет крупной дрожью. Мороз белоснежными пальцами гладит тело, завоевывая каждый миллиметр, ожидая удачного момента, чтобы убить стучащее с перебоями сердце. Федя буквально заталкивает его в свою квартиру. Закрывает за собой дверь, смотря на совсем потерянного Костю, едва осознающего, что с ним происходит, и тяжело вздыхает. До одури страшно и понимание, что он не знает, как ему помочь, как отогреть, потому что он догадался о природе этого холода. Ему хочется заверить несчастного парня, что всё будет хорошо, ему будет тепло, он не умрёт, но Чалов понимает, что всё это может оказаться неправдой. От мысли о смерти передёргивает и он берёт себя в руки. — Пойдём, — осторожно берёт потерянного Кучаева за руку и ведёт внутрь квартиры. Ладони у него ледяные совершенно, отчего по позвонкам бежит дрожь, которую Чалов пытается не выдать. В гостиной он сажает его на диван. Костя смотрит на него потерянно, не понимая, что происходит, почему совершенно незнакомый человек заботится о нём, таком же совершенно незнакомым. Ощущает прикосновение мимолётное к своей шее и это трезвит, возвращая в реальность, всё ещё отвратительно холодную. Смотрит, кажется вопросительно, не совсем понимая, что с ним хотят сделать, почему Федя сидит рядом с ним на корточках так близко. — Я хочу дать тебе более теплую одежду, чтобы смог переодеться и тебе не было так сильно холодно, — тушуется немного, краснея, понимая, как с одной стороны неловко звучит эта фраза. Костя дрожащими руками стягивает с себя ветровку, готовясь мысленно, что сейчас ему станет, возможно ещё холоднее. — Спасибо, — хрипло выдаёт. Внутренности сводит, что он чуть ли не впервые кому-то небезразличен. От этого как-то странно и непонятно. Костя не может разобрать, что конкретно происходит, но холод всё ещё гуляет по телу, напоминая, что всё ещё один. Даже если сейчас находится с кем-то. Потом всё вернётся на круги своя. — Держи, — Федя протягивает ему свою самую тёплую толстовку, наблюдая за переменами на Костином лице, ощущая одновременно беспомощность и сильное желание помочь. Он не знает, почему ему это стало так катастрофически важно, почему ему так хочется его спасти. — Я сейчас вернусь, — он не знает, зачем предупреждает, когда выходит из комнаты, оставляя Кучаева переодеваться. Костя переодевается в теплую толстовку, чувствуя, как тонет в яблочном запахе. В мозгу оголтело вертится, что что-то не так, но до него никак не доходит что. Всё вокруг так резко меняется, что он не успевает усваивать то, что происходит. Тянет рукава на ладони, потому что ему всё ещё холодно. — Я чай заварил, — Федя неожиданно оказывается рядом, смущенно протягивая ему кружку с дымящимся чаем, отдающим ромашкой. У Кости на языке миллион благодарностей вертится, мешаясь с чувством вины, за то, что он просто доставляет неудобство. Ему вдруг отчаянно хочется плакать, потому что он сегодня чуть не умер, потому что завтра всё вернётся на круги своя и до него снова никому не будет никакого дела. Завтра будет ещё хуже чем вчера, потому что завтра он снова останется один. От этого нос щиплет, в глазах странная дымка и его нервно-холодно трясёт. Почему чёртовой Вселенной так нравится над ним издеваться? — Костя… Это финиш. На щеках влажно и от этого ещё холоднее. Он просто устал. Устал, что всё так происходит, устал, что мир словно издевается над ним, и он не понимает, почему. Внутри болит что-то адски колко. Холод снова лижет внутренности, отчего слабость накатывает и ему просто отчаянно плохо. Федя осторожно вынимает кружку из рук, отставляя в сторону и обнимает его, чувствуя насколько Костя холодный. Ему отчего-то очень сильно хочется, чтобы он ощутил тепло, ощутил любовь, больше никогда не мёрз, чтобы всё у него было хорошо. Ощущает чужую боль, бритвенным холодом от ледяных прикосновений ладоней в своей спине и лба к шее. — Если хочешь, то расскажи мне что-нибудь, — неожиданно проговаривает, не выпуская Кучаева из объятий, чувствуя страх, что если отпустит его, то он непременно умрёт от холода. — Меня могила не страшит: в ней говорят страданье спит*, — Костя декламирует первое, что попадается ему в голову. Он не знает, почему у него это сейчас в голове, потому что в действительности могила его очень страшит. — Давай что-нибудь не о смерти, — Федя внутренне дергается, но виду не подаёт. О смерти слышать жутко, особенно, когда пытаешься выцарапать из её лап человека. — Это было первое, что пришло мне на ум, — внутренности гложет громкое «что-то не так» и Костя нервно дёргается, тут же прижимаясь ближе. — Прости… — Не извиняйся, — отмахивается Чалов, чуть ёрзая, чтобы усесться поудобнее, всё ещё удерживая в руках дрожащего Кучаева. Только не отпускать его, только не отпускать. — Лучше расскажи ещё что-нибудь, только без упоминания смерти. — Я мечтаю побывать у океана, — неожиданно выдаёт Костя. — Я слышал, что океан души лечит. Что рядом с ним легко и свободно и ничто тебя не тяготит. Я бы хотел увидеть океан и дотронуться до него. Виснет тишина. За окном темнеет и нагнетает гроза. Косте кажется, что Вселенная на долю секунды замерла, оставляя его наедине с человеком, которому он открыл свою мечту, едва ли не впервые делясь сокровенным, самым глупым, но таким нужным желанием однажды увидеть океан. Мир замирает на изломе и Косте страшно отчего-то так сильно, что он задерживает дыхание. Федины пальцы осторожно касаются волос, перебирая отросшие пряди. Мир трещит на изломе, кажется готовый взорваться от переизбытка эмоций. — Ты обязательно увидишь океан. Чалов осторожно отстраняется от него и тогда до Кучаева доходит, что было не так. Он ощутил то, что Федя теплый. И в ту же секунду его снова обхватывает ледяной порыв такой силы, делая невыносимо холодно, что мир вокруг резко кружится серой пургой. Костя падает в её бездну, не успевая больше ничего услышать или понять. Первое, что он ощущает, когда открывает глаза — что ему холодно, ему всё ещё чертовски холодно. Костя едва шевелится, накрытый чем-то и дрожит, не в силах открыть глаза. Мир постепенно возвращается в привычную ему форму. В нос бьёт запах голых стен и чего-то странного и, кажется, тёплого. До ушей долетают обрывки чьего-то разговора. — Я не могу Вас здесь оставить, — женский голос приглушенно раздражён и едва не тонет в шелесте бумаг. — Вы ему, насколько я понимаю, не родственник, ни даже кто-то из друзей. — Да какая Вам разница? — мужской голос оказывается знакомым и на пару тонов выше женского. От затылка к копчику идёт волна дрожи, заставляя его сжаться. На Федю шикают и тот недовольно вздыхает. — Поймите, я не могу оставлять в больнице незнакомого человека. Я же не знаю, кто Вы ему, поэтому… — Я его шанс на спасение. Кучаеву кажется, что из помещения выкачали воздух. Мысли мешаются в непонятную кашу и ничего не приходит на ум, что могло бы объяснить, почему Чалов это сказал. Фраза вертится в мозгу, кажется обжигая, потому что впервые вместо холодного поцелуя мороза он ощущает тёплое прикосновение воздуха к щекам. — Хорошо, я Вас оставлю, — женщина снова чем-то шелестит. — Но имейте в виду, что если… — Спасибо, — горячно шепчет Федя. — Спасибо Вам огромное. Костя едва ли не жмурится, всё ещё лёжа с закрытыми глазами. Дверь хлопает и он слышит шумный выдох. Кучаеву отчего-то страшно и он распахивает глаза. Федя подходит ближе, неловко мнётся с ноги на ногу. — Привет, — Чалов осторожно поправляет волосы, теряясь, не зная, что ему сказать. — Привет, — Костя кутается в одеяло. Ему хочется спросить что случилось, поблагодарить за помощь, вообще за всё, что происходит и извиниться, за то, что доставляет столько неудобств. Ледяная дрожь колотит тело, не давая возможности ничего сказать. За окном также молчаливо брезжит рассвет. Костя собирается с духом и говорит наконец. Правда не совсем не то, о чем думал. — Расскажешь что-нибудь? Федя улыбается. Кучаев смотрит на чудесные ямочки, прорезавшие щёки и сам иррационально улыбается, понимая, насколько глупо и неуместно прозвучала фраза. Чалов садится на краешек кровати, сцепляя руки в замок, продолжая как-то по-дурацки улыбаться. Думает с пару секунд, рассматривая рябь оранжево-персиковых рассветных облаков. — When the night is cold and you feel like no-one knows — неожиданно как-то пропевает строчки перехода. Костя смотрит заворожённо, узнавая, вслушиваясь в строчки. — what it's like to be the only one buried in this hole… — You can make it to the sunrise*, — пропевает Кучаев, ловя взгляд Чалова на себе. Щёки снова ощущают порыв тепла и этого сейчас, кажется, разорвёт на части. Внутри желание вертится глупое, чтобы Чалов до него дотронулся. И столько всего теперь, что и не передать словами. Только захлёбываться в чувствах, не в силах что-то сказать. — Все будет хорошо, — Федя осторожно дотрагивается до его руки под одеялом. — Ты ведь уже дожил до рассвета. — Останься со мной, — просит Костя. Усталость катит волнами, ему ужасно хочется поспать и всё, что не даёт уснуть — страх, что он проснётся в одиночестве. — Пожалуйста. Федя выражает кивком молчаливое согласие. Костя отодвигается к стене, укутываясь в одеяло плотнее, давая Чалову возможность, если он хочет, прилечь рядом. — Дай мне свою руку, пожалуйста, — Кучаев смотрит на него, не понимая, странной просьбы. Федя ложится рядом, стараясь не мешать. — Я хочу попробовать её согреть. Прикосновение к ладони обжигает. Костя прикусывает губу, чувствуя, как его до жути холодные пальцы переплетаются с другими, такими горячими. Федя смотрит мягко, тепло, что внутри колет что-то. Кучаев ёрзает на подушке и тихо прикрывает глаза, боясь лишним движением потревожить разлитое в воздухе тёплое волшебство. Чалов не двигается, стараясь не тревожит чужой хрупкий и спокойный сон. Рука, которую он держит всё ещё обжигает холодом. Он пытается направить всё своё тепло в ладонь, которую он сжимает, прикрывая глаза и тихонечко обращаясь непонятно к кому, чтобы у него получилось. За окном тёплыми красками по небу мажет новый день. Когда Федя распахивает глаза, за окном дождь. Он понимает, что уснул, вымотанный долгой ночью и холодом, которого больше, кажется, не ощущает. Потому что ладонь Кости, лежащая в его ладони, тёплая.