Улыбнись, Молли

Молли улыбалась так часто, как только могла. Улыбалась искренне, мило и по-домашнему при любом удобном случае. Она дарила лучи добра каждый день, каждую минуту, секунду. Глядя на нее, сам невольно начинал улыбаться, начинал верить, что на свете существует счастье. Она целыми днями вязала фирменные свитера Уизли, чтобы потом, сияя от счастья, раздать их всем знакомым на какие-нибудь праздники. А с какой любовью она готовила обед! Пусть бедной Молли и приходилось вставать в пять утра, но зато в какое бы время не проснулись ее сын или дочь, на столе их всегда ждали горячая яичница, картошка или бифштекс. Но рано или поздно все проходит. Время беспощадно душит, убивает, выпивает краски из теперь таких жалких, опустевших моментов. Оставалось бороться. Бороться, уверенно идти вперед, обходить все преграды, какие бы не ставила жизнь. Но Молли не могла бороться. Война сломила ее, не оставив и малейшего шанса на счастливую жизнь. Казалось, в такой жизнерадостной и живой женщине, как она, не должно остаться и следа от такой недолгой, но трудной битвы, как Битва за Хогвартс. Но это лишь казалось. Она больше не улыбалась. Не было больше этих светлых, добрых и ярких улыбок, не было вообще никаких. Только иногда, сквозь нескончаемые потоки слез, что проливались дождем из добрых, прекрасных глаз миссис Уизли, пробивались жалкие попытки к сухой, вялой, горестной улыбке. Молли пыталась. Она осторожно, пугливо, словно боясь обжечься, пыталась улыбнуться, но, одной ей известно, чего испугавшись, тотчас отворачивалась и, спешно глотнув уже давно холодного чая, убегала в другую комнату. Она выглядела так, словно из нее выпили все. Всю радость, счастье и любовь, что были в ней. Никто не понимал, отчего она плакала. Молли разговаривала теперь очень мало, а тех кратких, едва понятных фраз, которые она бросала в ответ на какой-нибудь вопрос Артура, было, естественно, недостаточно, чтобы хоть немного приоткрыть тайну ее страданий. Прошел уже год, целый год с той ужасной войны. Молли не менялась. Конечно, в "Норе" по-прежнему в любое время суток был готов обед, дом чисто убран, нигде не было видно ни пылинки, посуда вымыта, одежда постирана. Но ведь все любили и уважали этот гостеприимный дом не только за порядок... Никто не мог обвинить Молли, хотя каждый прекрасно понимал, что в этом была в большей степени ее вина. Слишком любили, слишком благодарны были все этой мужественной, а теперь такой жалкой и потерянной женщине, благодарны настолько, что не могли ни слова ей сказать. *** Был вечер. За окном уже вторую неделю лил дождь, желтая, бледная луна отражалась в огромной луже перед домом, и где-то далеко-далеко раздавался крик неизвестной никому птицы. Молли сидела на кухне и пила горячий чай. Она снова плакала, хотя больше плакать не могла. Женщина иссушила себя полностью. Красные, усталые от постоянных слез и бессонных ночей глаза бездумно блуждали по мокрому окну. Молли в такие моменты погружалась в себя, думала о чем-то непонятном и судорожно, зажмурив глаза и теребя руки, что-то неясно лепетала. Ни один Уизли не решался подойти к ней тогда. Но он решился. Еще издалека он видел ее измученное лицо, мокрые руки и усталые глаза. Еще тогда, даже на таком расстоянии он хотел развернуться и уйти назад, к себе в комнату, сесть и снова жалеть, что не подошел, не сказал то, что так давно хотел сказать. Тихо и осторожно, словно маленький ребенок, провинившийся перед своей матерью, Артур подошел к ней и уже хотел положить руку ей на плечо, и сказать все, что хотел сказать, как вздрогнул и испуганно попятился назад. Он понял. Он наконец понял, что она лепетала, что говорила, о чем болело ее сердце. Минутой назад миссис Уизли вытерла слезы и грустно, но уверенно сказала, все так же непрерывно глядя в окно: - Прости меня, Фред. Я никудышная мать. И где-то вдали, переливаясь и сверкая, блеснула молния, будто кто-то с небес откликнулся на ее слова. Сердце Артура бешено колотилось. Мысли путались, в голове появлялись новые и новые сомнения, предрассудки. Он понял! Он наконец все понял! Понял, почему Молли плакала! Почему не спала ночами, почему все время пила крупный листовой Эрл Грей, который ненавидела! Любимый напиток сына... Она лишь просила у него прощения... Он долго думал, что скажет, когда и как, но сейчас мгновенно все это забыл. Артур обошел стол, сел на корточки и, не замечая удивления и смущения жены, которая только что выдала свой самый сокровенный секрет, нежно произнес: - Улыбнись, Молли. Все пройдет. И миссис Уизли, отведя глаза и облегченно вздохнув, словно сбросив с души огромный камень, мешавший ей жить, спустя долгое время улыбнулась. Ярко, нежно, по-домашнему. Как прежде. Больше она не плакала.