Дочки-матери

      Мы женаты.       Я — нездоровый властный ублюдок, а она помешанная на порядке нимфоманка. Мы получили сильные психологические травмы в юности, которые почти сломали нам жизни. И теперь пожинаем плоды. Наш секс — мерлиново благословение. Трах во спасение, который помогает прожить очередную чёртову неделю. Зависимость сильнее, чем от наркотических настоек, которыми Снейп в своё время барыжил среди Пожирателей. Привычка, которую не хочется ломать, но из-за которой себя ненавидишь. Слабость, которую, наверное, невозможно преодолеть. Да, мы женаты. Но не друг на друге.       Я часто говорю ей: «Люди как дикобразы, которые идут по ледяной равнине. Им холодно, они жмутся сильнее и колют друг друга своими иглами».       Не я это придумал, но ведь так подходит к ситуации. Только наша равнина скорее пылающая. Адским пламенем, вызванным по прихоти ребёнка, глупого и отдавшего за это жизнь в итоге. Я часто говорю ей и это тоже, а она смеётся. Гермиона, которая всё ещё Грейнджер по документам, смеётся, а я пытаюсь вытрахать из неё всё веселье, ведь внутри она уже давно… до омерзения Уизли. Но, несмотря на своё омерзение, я проникаю внутрь, проскальзывая в неё опять и опять. Без усилий. Без сопротивления. Словно чёртов фанатик, наркоман, помешанный. Потому что она готова и открыта. И тоже ненавидит за это каждую частичку самой себя, я уверен.       Я — Драко Люциус Малфой. Почти миллиардер, примерный семьянин и долбаный, зависимый от грубого секса лжец.       Моя жена догадывается, что я неверен, ибо я устал врать. Женщина, подарившая мне наследника, — мой лучший друг ещё со школы, и она всё видит. Видит, как я устал притворяться, что счастлив. Что с меня довольно.       Если Грейнджер узнает… точнее когда она узнает, что я забил на конспирацию — хорошенько приложит меня Ступефаем. Если я позволю, конечно. Но я позволю, ведь повёл себя как мудак по отношению ко всем и так мне и надо.       Я просто недостаточно хорошо солгал в очередной раз, когда жена спросила, всё ли нормально. Не слишком убедительно сообщил, что в очередной раз задержался на собрании акционеров. Не так уверенно произнёс заезженную клятву верности, потому что, блядь, устал лукавить. И… всё полетело к дракловой матери.       Моё недавнее хобби, помимо прокрастинации и самокопания, — самобичевание. Весьма странный выбор с учётом того, что я всегда получал куда больше удовольствия от истязания других. Да-да, Драко Малфой — неудавшийся палач, вынужденный вымещать свои садистские наклонности на остальных, а теперь и на себе. Прозаично и так… смешно. Я бы действительно посмеялся, не будь оно ещё и печально. Так что отныне я утопаю в жалости к самому себе, в перерывах между ненавистью к собственной слабости и самообманом вселенских масштабов. Другие ведь охотно верят, так почему я не могу? Все считают меня счастливчиком, везучим сукиным сыном и когда-то отпетым кутилой. Не понимая того, что за деньгами и властью прячется неуверенный в себе, нездоровый пацан, так и не превратившийся в мужчину из депрессивного, запуганного подростка.       Мне всегда казалось, что, заимев собственного сына, я стану сродни своему отцу. Обрету реальную уверенность в себе, а не напускную. Превращусь наконец во взрослого человека. Выяснилось, взрослых не существует. В Скорпиусе, возможно, куда больше ответственности, нежели во мне. Доброты и совести — так точно. Хотя никогда и не считал совесть необходимой чертой для слизеринца. Необходимой чертой для Малфоя.       Кто знает, возможно, эта вера и слепая уверенность, что Малфои — нечто особенное, и погубила отца. Едва не погубила меня самого в мои шестнадцать. Воспитывая Скорпиуса, я не повторил этой ошибки. Хочется верить, что был хорошим отцом, пусть сын сейчас и не понимает, что не все хорошие отцы — и хорошие мужья тоже.       Я не только сделал больно Пэнси, не соврав достаточно виртуозно, чтобы она поверила в мою преданность. Я обидел своего ребёнка и возможно впервые даже упал в его глазах. Хреновое чувство — осознание того, что отныне не герой для своего практически взрослого сына. Более не принц для его матери.       Забавная ирония, я, как и Грейнджер, связал жизнь со школьным другом. Я любил и люблю Пэнсифору, но не уверен, что той любовью, которой она заслуживает. И хотя жаловаться ей не на что — наш брак вернул ей пошатнувшееся после войны положение, — она несчастлива. Общим величайшим достижением безусловно является наш сын, но чем он старше, тем мы с ней отдалённее. Или же я снова обманываю себя. Возможно, в этом нет никакой связи. Просто я зависим. Зависим уже давно. И зависимость моя заключается в маниакальном желании обладать не женой.       «Любовь живёт, лишь когда есть уважение друг к другу и свобода. Желание обладать другим как вещью — абсурд», — часто цитирует Грейнджер, и наступает мой черёд мысленно хохотать.       Потому что уже через полчаса она обнажится для меня и встанет на четвереньки, чтобы служить придиванным столиком для моих обутых ног. Превратится в ту самую «абсурдную» вещь, которая целиком и полностью окажется в моей власти. И мир вокруг потеряет всякий смысл. Не останется ни её семьи, ни моей. На несколько коротких, но упоительных часов исчезнут земля, небо, Лондон, предрассудки, обязанности… пропадёт необходимость выдумывать вынужденную ложь и отпираться. Я на сто процентов стану самим собой — таким, каким отчаянно хочу быть всегда, но выходит это лишь наедине с ней.       Зачем я нужен ей — загадка. Пусть фразочки о любви не сбивают с толку. Сказанное — всего лишь слова, не более. Мы не любим с ней друг друга. Мы ненавидим себя, каждый по-своему, но одинаково сильно. И она меня не любит тоже, но не может не приходить. Наверное потому, что я даю ей ощущение реальности происходящего. Необходимый выброс в её грязную кровь того, что магглы зовут гормонами. Даю ей правильно ощутить себя желанной, нужной… порою даже необходимой. Так, как это требуется именно ей. Даю почувствовать себя слабой, а не об этом ли мечтает каждая женщина, насколько бы сильной ни притворялась год от года?       В то же время глубоко внутри я осознаю, что мы всего лишь играем. Признаю её реальную силу и могущество в мире вне комнаты отеля, в которой она всецело мне принадлежит. Признаю, но никому не даю этого понять. Даже в собственных мыслях боясь произнести это достаточно громко. И да будет так.       Полчаса. Тридцать минут до того, чтобы вновь ощутить себя живым. Пока Скорп не вернулся из Штатов, мне даже нет надобности врать. Я просто ухожу, сообщив домовым эльфам. Ещё одна тема, которую мы не поднимаем с Грейнджер в редкие минуты разговора. Хотя я мог бы поспорить с её предубеждениями. В данной ситуации домовики куда больше осведомлены, нежели моя жена. И что это говорит о моём к ним отношении? Или всё дело в моём отношении к Пэнси? Виновата ли она в том, что я словно наркоман нуждаюсь в новой дозе властной похоти? В том, что не она стала моим опиумом. Так за что тогда я наказываю её? Видимо, Драко Малфой настолько эгоист, что ему проще наказать кого-то, чем себя. Ведь дело не в любовнице как таковой, дело в постоянстве. Нырнув в омут с головой, я не желаю это прекращать. Я даже купил тот маггловский отель, в котором встречаюсь с Грейнджер, и благо она пока об этом не знает. Мне хочется стабильности в своей неправильности, хочется, чтоб наше помешательство не кончалось как можно дольше. Потому что это именно то, к чему я шёл большую часть сознательной жизни. Не скажу взрослой (я так и не повзрослел), но осознанной точно.       И вот я здесь, у края антиаппарационного барьера близ Мэнора. Едва дышу, и сердце колотится словно у чёртова подростка. Ещё несколько простых манипуляций, и ноющее предвкушение наконец получит выход. А я получу её — власть. Власть над женщиной, которую обожают десятки тысяч волшебников, но которая ненавидит саму себя. Она наказывает себя мной, а я? Я поступаю так же или, наоборот, вознаграждаю? Неужели мне в мои почти сорок не хватает долбаного одобрения?       Но если начистоту, не в одном одобрении дело. Просто никто не смотрел и не посмотрит на меня как она. Это древнейшая магия — умение сменять ненависть во взгляде обожанием до тех пор, пока зрачки не сожрут тёмную радужку в ощущении экстаза.       Глупо идти к ней с подобными мыслями. Не того она ждёт. Я и сам жду иного. Но не пойти я пока неспособен. Игра началась!