Молочай

Снаружи холодно. Желтоватое электрическое мерцание настольной лампы растворяется в белесом утреннем свете, проникающем в бильярдную из открытых двери и окон и обволакивающем все густыми черными тенями. Снизу до сих пор доносятся легкий ритм-н-блюз из перемотанного скотчем приемника и вялая болтовня отработавшей ночь охраны. В воздухе остро и тяжело пахнет табаком, модным бергамотовым одеколоном, липким потом и свежим пасмурным озоном. Стащив тянущий плечи узкий темно-серый пиджак и откинув его на подлокотник, Майрон наклоняется и медленно развязывает шнурки на новых туфлях из красно-коричневой конской кожи; в какой-то момент ноющие в них пальцы стало совершенно невозможно терпеть. Утреннее розово-серое небо, тронутое дымкой, отражается в разводах распахнутых немытых окон; Ча'тима без какого-либо смысла крутит авторучку в пальцах, подпирая щеку ладонью и смотря на разбросанные по столешнице листы бумаги перед собой, хаотично исписанные его рукой. Воротник его рубашки расслаблен, а темно-зеленый, почти в черноту, шерстяной жилет, приятно оттеняющий золотисто-оливковый отлив темной кожи, расстегнут наполовину. Мамочка Ван Графф развалилась на потрескавшемся кожаном диване слева от Майрона и устало изучает пыльный дощатый потолок сквозь тяжело висящий под ним дым. Домашний самогон в маленьком стакане, зажатом в ее свисающей с подлокотника руке, давно согрелся, а почти черная кожа между ключицами блестит от пота. Худые, покрытые темными кучерявыми волосами ноги в подвязанных шерстяными обмотками сапогах вытянуты из-под выцветшего бледно-голубого гипюрового платья, перетянутого под грудью широким кожаным ремнем. Один из близнецов – названых племянников Мордино, тех, что после смерти своего папаши предпочли зваться так вместо того, чтоб быть ублюдками Мордино, – в дешевом, мятом черном костюме сидит на полу у ее ног и медленно тянет теплый самогон прямо из бутылки. Второй занял еще один диван, вместе с прилично захмелевшим Кейтом Райтом, нервно сжимающим свой стакан, расстегнувшим ворот тугой черной сутаны и то и дело заваливающимся на своего соседа, и как будто безразлично ко всему устроившейся на подлокотнике Лесли Энн, как обычно, в черненом золоте, с открытыми сухими коленями и брезгливо изогнутым краем рта с зажатой в нем самокруткой. Крис и Этил Райты и Дэн МакГроу устроились за столом. Крис не то раздумывает, не то спит – толку и от того, и от другого все равно одинаково, – устроив голову за сложенных руках, Дэн МакГроу курит, то и дело утирая пот с пересеченного поблескивающим шрамом лица и почесываясь под висящей мешком кожаной курткой, а Этил, расстегнувшая свою кожанку и закатавшая брюки, цедит теплый лимонад из огромной кружки и иногда покусывает ноготь большого пальца. – Нахуй. Есть хочу, – затянувшись и выпустив сизый дым крупным влажным ртом, Мамочка произносит это с той горловой картавостью, что способна уложить между ее ног хоть бы и самого упертого вице-президента Карлсона. И пусть пока только племянник Мордино шевелится, в ожидании щелчка пальцев смотря на нее снизу вверх, она по-хозяйски приподнимает начисто выбритую голову и медленно оглядывает всех присутствующих. – Эй. Майрон. Все равно пялишься без толку, так сгоняй-ка на кухню и принеси мне чего-нибудь. Только пригляди, чтоб прогрели. – Да сколько ж в тебя влезает, дамочка? Ты на моих глазах до блеска отчистила три тарелки с рагу. Или что, опять забыла, что можно покупать резинки, и ешь за двоих? – Майрон забирает свой стакан с пола и, сделав большой глоток, залезает в носках на диван. – А ты все еще принимаешь свое положение так близко к сердцу, куколка? – голубые и холодные, как лед в куба либре, глаза Мамочки смеются. Ей столько же лет, сколько Майрону, и ему хочется плюнуть в ее наглые глаза, но он только ухмыляется и, потянувшись, пальцами ног слегка задирает подол ее гипюрового платья. Она не меняется в лице – не перестает улыбаться и не отводит взгляд, – беря его ступню рукой с зажатой в ней сигаретой и резко, больно выгибая пальцы назад. – И вот сколько мне еще говорить преподобному, чтоб он лучше воспитывал свои игрушки? Может, выкупить тебя у него на пару недель, а? Глядишь, выучила б тебя пользоваться ртом не только для того, чтоб пиздеть без толку… – Если хочешь попробовать мой рот, так просто и скажи, детка. Хотя, знаешь, должен предупредить, что путь к этому сокровищу лежит в незнакомой шлюхам области. Это уважение, а не деньги, – парирует Майрон, грубо пинаясь и выворачивая ногу из ее хватки до того, как она сломает пальцы, и залпом допивает свой самогон. – А-а. А мне казалось, что рабское клеймо – это навсегда, а, куколка? Или это только у работорговцев? Ха, мне-то откуда знать, – безразлично бросает Мамочка, быстро теряя к нему интерес и снова глубоко затягиваясь. – А вам обоим обязательно все время быть такими суками? – мягко спрашивает Ча'тима, почесывая небритую щеку и перечеркивая несколько строчек. – Профессиональная деформация, преподобный, – ядовито отвечает Мамочка, передергивая плечами и туша сигарету в стоящей на подлокотнике пепельнице. – Я только вернулась из НКР, и если еще хоть один обладатель мелкого хера посмотрит на меня так, как этот, – она безразлично кивает на Майрона, – ты увидишь, какой сукой я на самом деле могу быть. Ладно б они подкрепляли эти взгляды делом, – она закатывает глаза, – а то как до дела-то дойдет, так и выяснится, что каждый первый и сиськи в руках не держал. – Все еще бесишься из-за Фрэнка? – флегматично спрашивает Ча'тима, пригубив из своего стакана. – А то, – фыркает Мамочка, допивает сладкий самогон и, щелкнув пальцами, протягивает стакан племяннику Мордино. – Я-то по наивности думала, что если уж у мужика есть ребенок, так он точно не целка и хоть пятьдесят на пятьдесят не педик. Но будь теперь хоть в чем-то уверена… – А че, может, мы ему одного из мальчиков Лесли Энн вышлем? А что, все же знают, что на нее только гомики ведутся… – Майрон слизывает сладковатые капли с кромки стакана, наклоняется и следом за Мамочкой подставляет его под наклоненную племянником Мордино бутылку, игнорируя два прожигающих взгляда. – Да ладно. Нам просто нужен свежий взгляд. Мы здесь напиваемся с самого утра, Реддинг не становится ни на милю ближе, а Карлсон так и будет ломаться до второго пришествия. – Реддинг? – оживляется вдруг Кейт Райт, взмахивая своим стаканом и выплескивая половину на второго племянника Мордино. – У-ху, да, за Реддинг, детка, за Реддинг, – он делает большой глоток и громко икает. Майрон закатывает глаза, Мамочка Ван Графф стонет сквозь зубы, снова заваливаясь на спинку дивана, а Ча'тима потирает переносицу двумя пальцами. – Не передергивай, Майрон. У нас есть еще как минимум несколько недель. Судя по переговорам с Ван Граффами, пока у НКР хватает своих запасов, и им не так уж горит доить "Утреннюю звезду", так что они просто ждут от нас кусок пожирнее, – отняв пальцы, он смачивает губы самогоном, озвучивая то, что никому здесь не нравится слышать – жирные куски в Нью-Рино пропадают с улиц еще быстрее, чем хорошенькие малолетние мальчики и девочки, и никто не делится с чужаками ни первым, ни вторым. – Так что я возвращаюсь к своему первому предложению. Мы должны отменить налог на золото для республики. Обернуть это так, чтоб им стало выгоднее закупать золото у нас, чем добывать его самим – самый разумный способ получить монополию, – он глядит на сидящего напротив него Дэна МакГроу, и тот, шмыгнув носом, нервно отпивает из своего стакана. – Ну, я ж сказал уже, брат… – он снова почесывает свой влажный шрам, – не, пока Нью-Рино будет заботиться о "Звезде", "Звезда" будет содержать только Нью-Рино, это я клянусь своей покойной мамашей и роскошными сиськами моей Лу… но ты ж знаешь, не все в Реддинге вас поддерживают, и снижение закупочных цен не здорово скажется на вашей популярности, братцы. – А сосать здоровый республиканский хер за свой же доллар – это на чьей популярности положительно скажется? – прямо спрашивает Ча'тима. – Не-не, брат, ты не пойми неправильно, я-то ведь обеими руками за вас. Но другие… Танди обещает им безопасность… и раз вы не можете… – мнется Дэн МакГроу. – Я тоже обещаю им безопасность. И все еще могу обеспечить оружием кого угодно, кто будет способен его держать, – кивает Мамочка, отпивая из своего стакана. – Пусть только НКР сунется в мой Реддинг. – А у нас с тобой хватит людей, которые могут держать оружие, – Лесли Энн опирается на колено рукой с зажатой в ней самокруткой и выдыхает дым сквозь зубы, смотря на Ча'тиму. – Это наша золотая жила, детка, и мы ни одной унции не должны уступать этим жирным обмудкам. – Нет. Я уже сказал тебе, – Ча'тима прокручивает стакан в руках и резко, одним глотком допивает его до дна. – НКР никогда не выступит прямо против Рино, так что да, мы могли бы взять часть людей с улиц, и оружие Ван Граффов тоже, но дело не в этом. Республике нужны эти шахты, и даже если Танди насрать на шахтеров, на всех местных, она может дать им работу и заплатить за нее из республиканской казны, дать им дешевое жилье и безопасность, медобеспечение, любое обеспечение… а мы можем только выставить с десяток крепких ребят на границе Реддинга. Мы не потянем ни соцпакет рабочим, ни собственное денежное производство, и никто сейчас не потянет, кроме Танди. Нам нужно поставлять золото НКР, и они это знают. И, как думаешь, будут они покупать золото на таких условиях? Нет, они подождут, пока шахтеры не взвоют от голода и сами не присоединятся к республике, широко раззявив рты, – он заканчивает; в наступившей тишине племянник Мордино, покачнувшись, поднимается за новой бутылкой, а Этил Райт пьет свой теплый лимонад особенно шумными глотками. Майрон тоже громко отхлебывает из своего стакана, когда пауза затягивается. – Ну тогда… ты должен купить Реддинг, мистер Рино, – и он мог бы не делать этого дешевого акцента, но три стакана самогона на голодный желудок несколько… развязывают язык. – У кого? – непонимающе спрашивает Ча'тима. – Ну так, блядь, не у НКР же. Просто… купить его. Все, что в нем есть. Выставить им счет за проживание на твоей земле. И все эти… шахтеры, и НКР утрутся нахер, потому что тогда им придется отвечать за базар не перед сраными частниками типа Дэна, а перед всем Рино. – Мы не потянем целый город по деньгам, Майрон, – Ча'тима дергает уголком рта, а Мамочка вдруг снова приподнимает голову. – А знаешь… не, погоди. Ты пока не прибедняйся так, преподобный. "Звезду" я могла бы взять на себя, как перевезем наше производство в Рино. Только дай мне людей разобраться с этими несогласными деревенщинами – и считай, что она уже твоя… А ну-ка ш-ш, Опасный Дэн, – она поднимает указательный палец и проводит им сверху вниз, когда Дэн МакГроу открывает было рот, – а не то мне придется напомнить, сколько ты уже задолжал Ван Граффам за охрану. – Действительно. Не прибедняйся, преподобный, – а Майрон тоже допивает стакан до дна, отмашкой ладони показывая племяннику Мордино, что ему нужно налить еще. – Раз уж у твоей сучки есть деньги. Реддингу некуда будет деваться и придется по-любому отгружать золото хозяйке в карман – и тебе. А следом и НКР придется соснуть: эта сделка накрепко выкрутит Танди ее железные яйца… Ух, мне б книжки писать. Прям чисто Дик Хаббелл. Как нихера не сделать, припрячь всех сучек пахать и устроить рай на земле. – Я удивлен, что ты забыл, но напоминаю всем, что у семей не может быть монополии на внешнее производство, включая золотодобычу, – но Ча'тима только пожимает плечами. – Это одно из основных условий вашего нахождения в Рино. Так что, даже если б я хотел, я не могу позволить Мамочке не то что купить шахты, но даже вложить в эту покупку неравную часть. В долгосрочной перспективе это не принесет выгоды никому из нас. Но я запишу этот вариант на пересмотр, Майрон, – он безразлично отписывает какую-то строчку, и Майрон хмурится. – Ну тогда я могу предложить только наводнить улицы НКР моим ультра-джетом и вывести из строя весь их ссаный пролетариат, – он почти опустошает еще один стакан несколькими жадными глотками. – Что? Вы-то вообще нихера не предлагаете, – он обводит презрительным взглядом Дэна Макроу, близнецов Мордино и Райтов. – Иногда, может, лучше и промолчать. Умнее будешь выглядеть, – фыркает Мамочка. – Вот и следуй своему совету, дамочка, – огрызается Майрон, а Дэн МакГроу на другом конце стола оживляется: – Ну как по мне, так тестируйте какое хотите дерьмо, лишь бы больше не на Реддинге. – Да ты че? Он же не всерьез. Шутка это, – меланхолично замечает один из племянников Мордино. – Он придурочный, конечно, но не такой тупой, как ты. – А ты так точно рот даже не открывай, – щеки у Майрона легонько розовеют от гнева. – У меня такая на всю вашу ублюдочную семью аллергия. – Слушай, да какая вожжа тебя так сегодня по яйцам дернула? Закуси уже, куколка, – Мамочка поворачивается к нему, а Ча'тима, без выражения следивший за их перепалкой, вдруг откладывает авторучку. – Ладно. Кажется, нам действительно нужен перерыв, – говорит он, почесывая правое веко. – Да, потом и правда можно будет теоретически прикинуть, во сколько бюджету встанет "Утренняя звезда", но давайте сначала поедим. – Отлично, – Мамочка бодро приподнимается на диване, покачивая своим стаканом. – Тогда я в зал, преподобный. У вас там такой бар… чтоб хоть полчаса рожи эти не видеть. Она встает с дивана, поднимая с подлокотника громоздкую жесткую рубашку и почти целиком кутаясь в нее, опрокидывает свой стакан и со стуком оставляет его на столе. Племянник Мордино поднимается следом, кивая второму, и тот молча вылезает из-под завалившегося на него окончательно Кейта Райта, прихватывая еще бутылку. Этил Райт одним большим глотком допивает лимонад, утирает рот запястьем и поднимается, скрестив свои здоровые руки на груди, а Дэн МакГроу с шумом отодвигает стул и пихает Криса Райта в бок. Они все неровным строем следуют за Мамочкой к лестнице, и через минуту в бильярдной остаются только Ча'тима, Майрон, Лесли Энн и сладко похрапывающий на диване Кейт, устроившийся щекой на подлокотнике. Лесли Энн почесывает подбородок, внимательно смотря на Ча'тиму, и, покопавшись в висящей на поясе сумке, достает портсигар и закуривает еще одну самокрутку. – Ты не можешь отменить налог, – наконец говорит она, выдохом окутывая себя синеватыми клубами дыма. – Я знаю, – мрачно отвечает Ча'тима. – И раз уж не можешь взять Реддинг силой тоже… Знаешь, мы все равно можем надавить на Фрэнка. Даже без Мамочки. У меня остались связи. Его малыш, знаешь, мы могли бы подключить Роджера… – Ты действительно хочешь вмешать в это ребенка? – Ча'тима сводит руки на столе перед собой и прямо смотрит на нее. – О, да, я совсем забыла. Это же не Анжела, – Лесли Энн кривит губы. – Нет, дело, конечно, твое. Но Джон бы сделал так. И глупо не использовать то, что от него осталось. – Я не Джон, – парирует Ча'тима. – И перестань забывать об этом. – Знаешь, как ты только что сказал, если б я даже хотела… – не возражает Лесли Энн и поднимается, натягивая юбку на колени. – Ладно, детка. Я сказала, дело твое, – она еще раз крепко затягивается и задумчиво выдыхает дым. – Есть мне не хочется, так что пойду лучше посижу у бассейна. Когда закончите, присоединяйся, если хочешь, – она имеет в виду именно то, что имеет, и молча выходит наружу, на открытую веранду, не закрывая за собой дверь. Ча'тима еще немного сидит, а потом пододвигает к себе оставленную Дэном МакГроу и Крисом Райтом бутылку и наливает полный стакан. И, вздохнув и еще потянув воротник рубашки, перебирается на диван к Майрону. – Ну вот и скажи мне, как с ними разговаривать, – он не смотрит на Майрона, аккуратно отпивая немного самогона и слизывая потекшую по пальцу каплю, – когда все, кроме Мамочки, только отмалчиваются, а Мамочка… чуть что, руку тебе по локоть отхватит. Блядь, я даже этот сброд не в состоянии контролировать, что уж говорить о Роджере и республике. – Ты вообще не можешь контролировать других людей, тебе кто-нибудь говорил об этом? – Майрон, подумав, пересаживается, разворачиваясь и целомудренно приваливаясь спиной к его плечу. – Ты думаешь? – Ча'тима легонько поворачивает голову, грея стакан в ладонях. – Да. Типа никто не может контролировать других людей, – уверенно отвечает Майрон, и Ча'тима вздыхает. И, тоже осторожно пересев, откидывается на спинку дивана и крепко обнимает Майрона рукой за живот. – Иногда я удивляюсь, как это ты с твоими мозгами можешь… ничего не понимать, – он замечает негромко, снова отпивая из своего стакана. Майрон молчит секунду, а потом пытается высвободиться, но Ча'тима держит его безразлично и крепко, и ему приходится смириться – или сделать вид. – Ты вот сказал это щас… прямо как Хесус, – он бросает зажато, а Ча'тима молчит, без выражения смотря на спящего Кейта Райта; если б не опухшие раскрасневшиеся щеки, тот, со своими спутавшимися золотистыми кудрями, запавшими за расстегнутый воротник сутаны, был бы чисто ангелом господним. – Ты все теперь делаешь, как Хесус. Или, думаешь, я за так вот забуду, сколько ты держал меня на конюшнях, пока решал свои дела с Мамочкой и Фрэнком?.. Интересно, все говнюки, выбравшись из своей помойной грязи, становятся такими, как Хесус? – Ча'тима дергает плечом, и Майрон продолжает. – Почему ты… делаешь все это так? – Потому что ты сука, – Ча'тима отвечает спокойно после долгой паузы, так и сжимая крепко его живот. – Потому что я балую тебя, я даю тебе все, нахрен, что ты только попросишь, я прислушиваюсь к тебе и спрашиваю твоего совета, и что ты мне возвращаешь? Знаешь… таких, как ты, держат на цепи не потому, что боятся побега, а потому, что такие, как ты, – животные. Не хватает мозга быть благодарным и не пялиться на кусок пожирнее. Тебе всегда будет не хватать. И что делать с этим – я не знаю, – прямо говорит он, и Майрон закрывает лицо рукой, плотно вжимая пальцы в кожу и раздраженно потирая левый глаз. Он не знает, как объяснить, и не хочет, чтобы нужно было объяснять. Ча'тима вздыхает и спускается ладонью по его животу. – Ты что, серьезно? – щеки Майрона вспыхивают, когда Ча'тима мягко прихватывает его за промежность. – Вот после того, что ты сказал, серьезно? – У меня нет времени узнавать, что с тобой делать, но надо же делать хоть что-нибудь. Или ты не хочешь? – без интереса спрашивает Ча'тима, отпивая самогон и ненавязчиво лаская его ладонью между слегка сжатых ног. – Нет. Здесь же Кейт, – Майрон зло поворачивается, а Ча'тима соскальзывает рукой, крепко удерживая его за яйца. – Он спит, как младенец, – флегматично отвечает он, слегка ослабляя хватку и снова поглаживая между чутка разъехавшимися от несильной боли ляжками. Он гладит и легонько мнет мягкий член и мошонку через узкие шерстяные брюки, сжимает и слабо оттягивает, после опять поглаживая, пока Майрон не соглашается без слов, снова откидываясь на его плечо. – Знаешь… я уже все это проходил, – он говорит совсем тихо – интимно, – сползая чуть ниже, разводя ноги, отпивая еще и свободной рукой медленно потягивая пуговицы на брюках. – Зависимости, я имею в виду. В смысле… не то чтоб у меня прям совсем все плохо, но иногда приходилось делать себе антидоты. Типа простенькие штуки на коленке, чтоб попускало немного, – он расстегивает пуговицы на ширинке до конца и приглашающе убирает руку. – Поэтому я никогда не сидел ни на чем плотно. Даже в этот… психо-период, – он придерживает дыхание, когда Ча'тима запускает ладонь в его ширинку, продолжая мять его нежную мошонку и мягкий маленький член через тонкие сатиновые трусы. – Хотя я и прилично кололся тогда, но антидот, если в умеренных дозах, все-таки неплохо держит зависимость в узде, – он слабо вздыхает и втягивает живот, когда Ча'тима проворачивает запястье, забираясь рукой ему в трусы, и берет постепенно набухающий от крови член в руку, поглаживая крепнущий ствол большим пальцем и немного оттягивая. – Нет, я могу хоть сейчас вернуться в лаборатории и сделать себе такой антидот тоже. Знаешь, убить нахуй либидо, прочистить мозг и вот это все, – его ноги разъезжаются все свободнее, и левая соскальзывает с края дивана. – Но это, блядь, только представь, пугает. В конце концов, это я. Майрон. Типа такой, каким меня сделала природа. И мне бы очень не хотелось менять себя из-за… – Ча'тима ласкает и слабо надрачивает его нежный член, и он не заканчивает, делая несколько мелких глотков, скрывающих изменившееся дыхание. – От этого уже крыша едет. Надо… надо уехать куда-нибудь. Прочистить голову. Нахуй. Поеду в Вегас, – он прикрывает глаза, дыша носом, пока Ча'тима все так же молча пропускает его член в ладонь; маленький и становящийся тверже, он хорошо скользит в слабо сжатой руке туда-сюда, и мягкая шкурка то и дело обнажает головку. Майрон вздрагивает, когда Ча'тима осторожно касается влажной кожи указательным пальцем, обводя по кругу, и снова подрачивает ствол, стискивая в ладони и с силой оттягивая. Ча'тима двигает нежную кожицу, мнет твердый ствол в руке, ласково дрочит его, почаще задевая полуприкрытую головку, и его пальцы тоже немного влажные, от выступившего сального пота и чуть-чуть – смазки. Майрон чувствует, что они почти жгутся, и прикусывает нижнюю губу. И опять поворачивает голову к Ча'тиме, обжигая его ухо. – Эй, красавчик… давай, отсоси его, – он шепчет, как будто они не стали старше, и ему все еще шестнадцать, придерживает дыхание и немного приподнимает бедра. – А как же Кейт? – с толикой иронии и так и не ушедшим мягким акцентом спрашивает Ча'тима, тоже легонько поворачиваясь к нему. – Да ладно, этот алкаш никогда не проснется. А если даже и проснется – подумает, что еще спит. Готов поклясться, отец Тулли как-то проклял свое место, – одним дыханием хихикает Майрон, выворачиваясь из-под ласкающей руки, садясь удобнее и спуская ноги с дивана. Ча'тима неопределенно поводит плечом, совершает бесплодную попытку прибрать свои плохо расчесанные космы за уши и делает большой глоток самогона перед тем, как передать стакан Майрону взамен его опустевшего, но его раскосые глаза больше смеются, чем нет. Как будто он тоже помнит, что ему когда-то было шестнадцать. С каждым годом в это все сложнее поверить, с некомфортным чувством думает Майрон, все-таки косясь на похрапывающего Кейта и делая несколько маленьких глотков перед тем, как оттянуть край трусов, высвобождая член и прижимая его жестким швом у основания. Ему не хочется слишком расстегиваться, чтоб, если что, не оказаться в дохера неудобном положении, но, стоит признаться честно, это дохера неудобное положение прилично заводит – когда, так и не справившись со своей гривой, Ча'тима наклоняется к его паху и, аккуратно взяв и оттянув член двумя пальцами, накрывает закрытую головку своими мягкими темными губами. Что это инквизиторская пытка, а не святая милость, Майрон понимает сразу, давясь сушащим горло самогоном и плотно сжимая пальцы на запотевшем стакане, когда Ча'тима – он не видит этой его кроткой, тихой улыбки краем рта, но, готов божиться, чувствует ее самой резко подтянувшейся мошонкой – мягко опускается губами по стволу и поднимается обратно, взасос поцеловав закрытую головку и разок сладко соскользнув языком под шкурку. У Майрона невольно напрягаются бедра от того, как он плавно и неторопливо сосет, и того, как ласкает ствол двумя пальцами, прогоняя шкурку и то и дело погружая их в рот тоже, хотя это даже и нельзя назвать толком дрочкой. Нельзя назвать отсосом, даже когда он оттягивает шкурку с головки и буквально медленно отсасывает ее, обнаженную и слегка потекшую, одними губами. Майрон соскальзывает взглядом по его затылку и спине, невольно замечая забытую сигаретную пачку Мамочки, завалившуюся между сиденьем и спинкой дивана. Майрон не курильщик. Но ему срочно нужно перебить чем-то это разливающееся до самого живота теплое и жестокое ощущение, и он наскоро закуривает, сразу крепко затягиваясь и вжимая ладонь в лохматый затылок. В жирноватые и жесткие нечесаные пряди толком не всунешь пальцы, зато, пропуская дым в горло, можно сдержать этот негромкий гнусавый стон, когда Ча'тима начинает чуть быстрее обрабатывать его член губами, скользя ими вверх-вниз и вылизывая ствол и головку горячим и мокрым языком. Майрон сильнее надавливает на его затылок, без слов предлагая еще ускориться, и запрокидывает голову, выдыхая дым. Он думает, что Ча'тима многие вещи делает нежно. За исключением самой ебли, он только в путь любит мягко и сладко приласкать Майрона между ног, вылизать его – включая дырку, – а после обхватить губами чувствительный сосок, продолжая неторопливо дрочить рукой – он может курить в процессе, и пепел будет горячо падать между бедром и лобком, и это почему-то сносит Майрону крышу, – и поцеловать в губы, когда потушит наконец сигарету, и медленно трахнуть его двумя пальцами, заставив стыдно потечь и выматериться. Ча'тима называет это заниматься любовью. Майрон под словом любовь понимает трах или, в лучшем случае, секс. Майрон не любит нежности. Майрон ненавидит Ча'тиму за то, что тот способен попросту спокойно приобнять его после, упираясь в бедро жестким стояком, и снова поглаживать и мять в пальцах его твердые соски, пока светлые волосы внизу живота не слипнутся. Майрон ненавидит его за то, что, пару раз продернув его ноющий стояк двумя слюнявыми пальцами, Ча'тима насильно раздвинет его ноги и больно выебет его на одной своей смазке так, что он два раза кончит. Майрон ненавидит его. Сейчас, часто затягиваясь и приканчивая сигарету куда быстрее, чем хотелось бы, Майрон откровенно плывет от того, как глубоко и ласково Ча'тима отсасывает ему, как мягко скользит туда-сюда губами, то и дело обхватывая член широкой ладонью, натягивая шкурку на головку и посасывая ее, оттягивая и забираясь под собравшуюся кожу языком. Майрон думает, как легко все изменилось бы, вздумай кто сейчас вернуться из ресторанного зала. Он не думает о Лесли Энн, потому что у той свои закидоны, но думает, как легко испортить карьеру преподобного мистера Рино, если застать его в такой интимный момент. Сексуальные традиции Нью-Рино примитивны и жестоки, и Майрон чувствует злое удовлетворение, думая, что, верно, надо вправду очень зависеть от кого-то, чтобы так запросто отсосать ему между бильярдными столами клуба "Акула". Но удовлетворение быстро сменяется раздражением, когда мысль идет дальше, и Майрон задумывается над тем, что для Ча'тимы все эти вещи вообще вряд ли что-то значат, и именно поэтому он может выйти из такой ситуации, просто безразлично утерев рот. Майрон злится, потому что он с детства привык, что такие вещи значат очень много. Потому что еще в детстве он выучил правила – правила для таких, как он, для таких, как племянники Мордино, и таких, как Мамочка Ван Графф, – и никак не может не злиться на то, что какой-то дикарь может так запросто не следовать им, потому что ему на самом деле все равно, и это им, Майрону, Мордино и Ван Граффам, приходится чувствовать себя уязвимыми рядом с ним. Ча'тима не стыдится своей любви – и Майрона это бесит. Настолько, что жжется внизу живота. – Эй, я сейчас кончу, красавчик, – он шепчет вместе с выходящим изо рта дымом. – Не глотай сразу, о'кей? Покажи мне полный рот, – и еще надавливает на затылок; его бесит, что, чтобы высвободиться из-под его руки, Ча'тиме даже почти не приходится прилагать усилий. – Ага, я тоже… скучал. Но у нас с тобой не меньше часа, пока все поедят. Можем пойти в комнаты, – он предлагает так же тихо, но не из стыда, и это тоже бесит Майрона. – Хочешь трахнуть меня? – Майрон почти бесшумно смеется, затягиваясь последний раз и туша сигарету. Ча'тима садится, и он потягивается, тоже трогая его между ног, нащупывая приподнявшийся член и подрачивая его через брюки. Его собственный торчит из расстегнутой ширинки, слегка потемневшей по краю от мокрой слюны. – Ладно. Давай, красавчик. Давай. Все лучше, чем дрочить на журналы. В их старой спальне у прикроватной лампы, которую включает Ча'тима, желтоватый, рассеянный свет. Их старая спальня пахнет немного застоявшимся душным воздухом, свежим потом на темной коже, кисловатой смазкой между белыми ляжками и задымленным утренним Рино. – Я уеду в Вегас, – Майрон бормочет, торопливо расстегивая темно-зеленый шерстяной жилет и сдергивая его на локти, пока Ча'тима стаскивает его подтяжки и живо спускает брюки. – Я так не могу. От Хесуса у меня хотя бы голову не сносило, – тянет тугие пуговицы на темно-зеленых брюках, сразу просовывая руку в ширинку и накрывая ладонью твердый темный член. – Я так хочу тебя, – наглаживает немного, вытаскивая и сдвигая теплую шкурку, открывая сочно-розовую головку – и, наклонившись, второй рукой стягивает свои брюки на щиколотки, – аж в глазах темнеет. Думать не могу. Говорить не могу. Надо, чтоб попустило хоть немного, – переступает, оставаясь в высоких носках из тонкой шерсти, перетянувших худые икры кожаных подтяжках и мягких свободных трусах до середины бедер; его твердый член натягивает их под застегнутыми маленькими пуговицами. – Трахни меня. Он торопится расстегнуть мелкие пуговицы непослушными руками и согласно матерится сквозь зубы, когда Ча'тиме надоедает ждать, и он попросту поднимает его под бедра, в два широких шага заваливая на кровать. Запрокинув голову, Майрон поспешно вытаскивает пуговицы из растянутых петель, и стонет горлом, когда Ча'тима молча сдергивает его трусы ниже, снова беря в рот. В этот раз он не так нежничает, посасывая напряженный ствол совсем недолго и проводя по торчащему члену языком. Отстраняется и сдергивает трусы на щиколотки, заставив Майрона приподняться и, перебирая ступнями, скинуть их тоже. – Раздвинь ноги, – Ча'тима сплевывает на пальцы и растирает слюну по указательному и среднему, и Майрон хрипло выдыхает – потому что это единственное, что он говорит, – и, упершись пятками в кровать, послушно разводит колени и откидывается назад, на локти. Его задница такая горячая и припухшая от прилившей крови, он чувствует это, снова запрокидывая голову, потому что этот зуд под ноющей от возбуждения кожей такой же сильный, как на сгибе локтя и по внутренней стороне губ. Этот невыносимый зуд желания обхватить губами холодный ингалятор и спустить курок. Майрон никогда не пробовал джет, но он знает саму нестерпимую ломку, капризную, слепую и злую. – Я хочу отсосать тебе, мистер Рино, – он громко выдыхает, когда два влажных пальца сходу растягивают его тугую дырку, въезжая внутрь наполовину, и Ча'тима накрывает своими горячими полными губами его сочную темно-розовую головку. – Хочу еще сосать тебе. Хочу, чтоб ты заткнул мне глотку своим толстым членом. Я могу его целиком взять. Тебе же нравится трахать меня в горло, и я могу. Вставь мне. Давай, – он задыхается от того, как глубоко Ча'тима трахает его пальцами и как почти больно обсасывает ноющие яйца. И не может остановиться. – Если захочешь сейчас позвать какого-нибудь своего работягу с толстым членом, давай, я отсосу у него, пока ты будешь меня трахать. Если хочешь кончить мне в рот после того, как отымеешь в жопу, если хочешь, чтоб я слизывал свое дерьмо, давай, – он расслабляет зад, как может, и слышит, как слюна хлюпает с каждым толчком пальцев. – У меня глотка горит, давай, выеби меня, кончи в меня. Ты любишь мои ноги, ты любишь мою жопу, ты любишь мой рот. Майрон – твой бог, мистер Рино, и у тебя с конца течет, когда ты думаешь о том, как бы мне засадить. Так что давай, не стесняйся… – он давится словами, когда Ча'тима вытаскивает пальцы и резко переворачивает его, утыкая лицом в кровать. Майрон отставляет зад, ерзая под тяжело прижавшей затылок ладонью, и слышит, как Ча'тима еще немного спускает брюки. А потом сплевывает между разошедшихся ягодиц, размазывает большим пальцем по горящей от возбуждения дырке, походя сунув его внутрь. Майрон скулит в старое пропотевшее одеяло, вставая на носки и задирая задницу как можно выше. Ему не хватает воздуха в глотке, крепкой дозы психо в крови и острого осколка стакана в руке, когда Ча'тима липко проводит твердым членом по его сокращающейся дырке и шлепает по ней пару раз. – Это будет больно, Майрон, – он говорит негромко, и его дыхание тоже тяжелое. Майрон хнычет и кусает одеяло. Он хочет этого и только этого. И с болезненным облегчением рычит сквозь плотно сжатые на ткани зубы, когда Ча'тима, не жалея, еще сплевывает на его полыхающую дырку и туго впихивает в нее головку. Майрон стонет, когда он отпускает его растрепанные вихры и подбирает за бедра, еще приподнимая и упираясь согнутыми коленями в кровать. И натягивает на свой член одним долгим, тугим и сухим толчком. Между лопаток все мокро от пота. Майрон не помнит, как дышать. Майрон не чувствует боли. Майрон громко стонет сухим ртом, когда Ча'тима вытаскивает член целиком, оставив его дырку растянутой и пустой, и, придержав рукой, снова засаживает до конца. – Я кончу прямо сейчас, – Майрон не замечает, как высохли его губы и как взмок лоб под отросшей челкой. – Я спущу на твою койку, преподобный, я клянусь всеми своими зависимостями, у меня уже течет, так что давай, выеби меня покрепче, пока я не обспускал твое одеяло, потому что, мать твою, я, нахрен, даже не подумаю вернуться обратно в этот проклятый церковный приют для бедных, если первая же шлюха в Вегасе отжарит меня лучше, чем здешний святой отец. И он еще слышит, как Ча'тима хмыкает, а потом только в ушах гулко шумит – когда тот прихватывает за бедра крепче и ебет сильными, жесткими толчками, сочно засаживая до шлепков и вытаскивая наполовину. Майрон стонет с каждым из них и чувствует каждый дюйм его темного члена, каждый растягивающий его жопу дюйм. Он сует руку под живот, качается на носках и не в ритм ласкает сжатой ладонью свой член, загоняя в кулак и сжимая пальцами мокрую головку, пока Ча'тима ебет его так быстро и сладко, туго растянув зад и часто засаживая по самые липко шлепающиеся о промежность яйца. Майрон стонет, резко и горячо кончая себе в руку, еще надрачивая выталкивающий сперму член и зажимаясь, когда Ча'тима приостанавливается, снова неторопливыми толчками загоняя член на всю длину и почти вытаскивая. Майрон утомленно отпускает свой член и утыкается в покрывало лбом и обеими руками, пачкая его подтекающей из сжатого кулака спермой. Ему нравится эта медленная, душная, крепкая и глубокая ебля, когда он уже кончил. Он знает, что может еще. – У тебя задница такая нежная, когда ты кончаешь… сжимаешь меня, как девчонка, – неожиданно мягко, с глубоким придыханием замечает Ча'тима, поддерживая его под живот и медленным ритмом насаживая на член. – Девчонки вообще в этом обычно лучше понимают. Знают, как обоим от такого кончить. – А ты что, трахал девчонок в зад? – глубоко дыша, Майрон нежится от того, как мягко и хорошо влажный от смазки член проезжается по чувствительной, еще пульсирующей простате, но его уже достаточно отпустило, чтобы невнятно поддержать разговор. – Это тупо. У них кое-что поинтересней есть. – Я не это имел в виду, – Ча'тима улыбается, Майрон слышит это и прикрывает глаза. – Хотя нет, постой. А ты что, никогда?.. – Я – другое дело, – ноги немного затекли, и Майрон расставляет их пошире, глубоко вдыхая от того, что член, кажется, так входит еще глубже. – Мне можно. А ты типа… как это… бисексуал. Зачем тебе девчоночьи жопы, если ты можешь склеить любого смазливого служку? – Это не так работает, – а Ча'тима снова вытаскивает и проезжается членом между ягодиц, притирается, поглаживает и легонько шлепает головкой влажно приоткрытую дырку, и еще сплевывает в нее. – И, кстати, раз уж разговор зашел, то, исходя из… твоей терминологии, ты тогда?.. – снова вводит головку наполовину и медленно потрахивает ей сжимающуюся дырку туда-сюда, то погружая ее целиком и наверняка смотря, как бежево-розовая каемка плотно охватывает под ней, то немного вытаскивая и заставляя Майрона застонать. – М-м… не знаю. Я Майрон, – он чувствует, как кровь пульсирует в промежности, и только-только опустившийся член в целом еще достаточно набухший, чтобы снова поласкать его рукой. – Ага. Ты – Майрон, – с усмешкой соглашается Ча'тима и еще разок плотно натягивает его на член, потрахивая частыми, глубокими толчками. Майрон согласно урчит и берет в ладонь свой слегка ноющий мягкий член, оттягивая его и наминая в кулаке. Частые, глубокие фрикции в одном ритме сладко укачивают Майрона, заставляя сбиваться в дыхании и жарко грея промежность и напрягшийся низ живота. Он трется щекой об одеяло и постанывает, неторопливо лаская себя ладонью; твердый член ладно скользит в его заднице, тянуще заполняя ее, и он зажимается, ритмично качаясь на носках. Сильные горячие руки то и дело удобнее перехватывают его бедра, натягивая на член до очередного сочного, липкого шлепка бедрами – около пятнадцати дюймов разницы в росте между ними далеко не всегда удобны, и поясницу ноюще тянет от того, как высоко приходится задирать зад, даже когда Ча'тима прилично сгибает ноги, – и это раз за разом дает такую же сочную, туго прокатывающуюся по телу отдачу, жарко сводящую между ног и заставляющую член тверже наливаться кровью. Майрон снова быстро дрочит себе, глухо ахая в одеяло – и аритмично стонет, зажав ствол в ладони и слабо соскальзывая ей по липкой от спермы головке, когда Ча'тима доводит себя частыми-частыми толчками, вбивая его в скрипящую кровать и почти не вынимая, только растягивая его натертый зад и со слабым чавканьем слюны засаживая так глубоко; это особое удовольствие – только для раздвигающих ноги мальчиков, – почти заставляет Майрона отключиться. Внутри все жарит, остро и требовательно, и ездящий по горячо ноющей простате член заставляет хрипло хныкать в одеяло и, качаясь на пальцах, слабо пытаться подмахивать в крепкой хватке больших рук, чтоб чужой хер въехал еще поглубже. Плотный живот и полные бедра часто шлепаются об его порозовевшую маленькую задницу и трясущиеся ноги, и когда Ча'тима легонько отталкивает его и вытаскивает, упершись горячей рукой в поясницу и быстро мастурбируя, Майрон не знает, кончил он еще раз или нет, потому что внутри все остро полыхает, и рука вся мокрая, липкие нитки смазки тянутся с пальцев к пятну на одеяле. – Э. Э! – слова у Майрона подбираются плохо, и он требовательно пинает Ча'тиму в голень, искренне надеясь, что тот прекратит. – Ты, мудак… да подожди! Перестав дергать свой член и как-то обтерев ладонь об одеяло, он приподнимается на руках, пошатнувшись, как пьяный, и переворачивается, так и не сводя ноги, влажные между ляжками от подтекшей слюны. – Сними это… – неопределенно машет ладонью, кое-как садясь и потягивая пуговицы на своей рубашке левой рукой; торчащий между ее полами член весь мокрый и темно-темно-розовый. – Сними это все и иди к папочке Майрону, детка, – язык как будто вяжет и тянет, Майрон и смотрит, как пьяный. – Я так люблю эти твои румяные щечки… – он бормочет, скидывая рубашку и потягиваясь стащить с так и молчащего Ча'тимы брюки; щеки у того действительно слегка потемнели этакой бронзовой густотой, и он не уверен, что это можно заметить не то что в свете прикроватной лампы, а даже и при свете дня, но почему-то знает, что Майрон говорит такие вещи не вслепую. И помогает ему стянуть с себя брюки и до конца расстегнуть рубашку, сам наклоняется только скинуть туфли и расстегнуть подтяжки носков. Но у Майрона быстро кончается терпение, и он торопливо тянет Ча'тиму на кровать, так и не дав ему снять рубашку и один носок, проворно отползает назад и кивает на подушки. – Ложись, детка. Ча'тима немного осторожничает, пригладив еще больше растрепавшиеся волосы, и забирается на кровать с ногами неторопливо, с аккуратной грацией большого животного, основательно устраиваясь в подушках, а Майрон седлает его бедра живо, с возбужденной неловкостью подростка, сразу опираясь ладонями на одеяло и проезжаясь торчащим членом по его члену, возбужденно приподнявшемуся от этого. – Я хочу тебе кое-что сказать, – он ложится Ча'тиме на живот, кажется, немного трезвея, и неторопливо двигает бедрами, потираясь своим членом об его, – до того, как ты кончишь. Ну… я думаю, это и так ясно, но вы, черножопые, такие тупые, что, наверное, будет лучше, если я скажу… Cлушай… я не тот парень, каким ты хотел бы, чтоб я был. Я не стану таким. Не стану делить тебя с Лесли Энн, не стану нянчить твоего выблядка, не приду на твою свадьбу… ни шафером, ни женихом, ни тем парнем, который ее сорвет. Я… не из таких. Поэтому я заберу свои вещи отсюда сегодня и вернусь к себе на конюшни. И, правда, съезжу в Вегас. Развеюсь. Не, я вернусь через пару-тройку недель, не бойся проебать тут все без моих бесценных советов… Но больше не так. – С чего ты вообще это все взял? – взяв паузу, с мягким хрипом спрашивает Ча'тима, поддерживая его под бедра и помогая двигаться. – Тебе что, кто-то что-то сказал? Майрон не отвечает, ложась подбородком ему на грудь и слегка прогибаясь в пояснице, чтоб приласкаться. – Ладно. Слушай… помнишь, я как-то давно читал тебе Песнь песней? – осторожно спрашивает Ча'тима, накрывая своими большими темными ладонями его маленькую белую задницу. – Это ведь не один из тех душещипательных разговоров, которые должны заставить меня передумать? – с подозрением интересуется Майрон, но трогать себя разрешает, с удовольствием проезжаясь по чужому крепкому члену своим и прикусывая губу. – Нет, – Ча'тима качает головой. – Ты помнишь? – Не, – Майрон лжет, с возбуждением глядя ему в глаза. – А что? – Ладно. Ничего. Ничего. Хорошо, – и Майрону даже почти жаль этой маленькой черной искорки в глубине раскосых глаз, но его собственные глаза живо туманятся неоновой поволокой, когда он нежится в этих больших руках, обтираясь о плотный низ живота, мягкий заросший лобок и твердый горячий член. Руки жгла жесткая трава. Майрону и раньше приходило в голову, какие у Ча'тимы опасно большие и сильные руки, но он никогда не думал о слабости в своих до того, как теплые здоровые ладони где-то там над головой соскользнули от локтей к запястьям, вжимая в холодную землю под ядовитой темной травой. – Пусти, – он сказал, не настойчиво потягивая правую руку. Маленькая белая ладонь ладно легла на темно-золотистую щеку – темнее обычного, как крепкий-крепкий кофе, Майрон это запомнил, – когда он притянул Ча'тиму целоваться и тот больно вошел глубже. Холодящий голые ноги ветер пах цветущей юккой и подступающим дождем. Ча'тима то медленно растягивал его, то вытаскивал и так же медленно терся твердым членом о его член. Майрон очень хотел, чтобы он остался внутри и кончил внутрь. Майрон просунул руку между их животами и мягко подрочил ему, чувствуя острую, горькую обиду, сдавившую горло. – Хорошо, – эхом повторяет он сейчас, не задумываясь, и толкается бедрами чуть чаще. – Ты такой пухлый, как печеное яблочко. Мне нравятся эти, – он ложится совсем и просовывает руку под собой, нащупывает и мнет в ладони липкие подтянувшиеся яйца, – и эти, – снова приподнимается на левой руке и, обведя полный волосатый живот, кладет ладонь на такую же полную грудь, сжимает и тискает, больно защипнув пальцами сосок. – Такой пухлый, что я бы трахнул тебя между сисек, – по очереди наглаживает заросшие до ключиц груди, с силой сжимая и потягивая. – Ты думаешь, я был бы против? – в темных раскосых глазах не уловишь никакого настроения. – Ох… следи за языком, сучка, – Майрон выдыхает сквозь прилично разрозовевшиеся губы и, бросив мять его грудь, снова ложится, пропихивая руку под живот. Слегка прихватывает пальцами оба члена, тремя пальцами обхватывая головки и слегка зажимая, поглаживая и слабо надрачивая. От смазки и его спермы это очень мокро и очень, очень заводит. – А то до сисек так-то путь долгий, а ты меня и без того хорошо разогрел своим хером… – Это что, вправду… мне следить за языком? – а Ча'тима вдруг отпускает его задницу левой рукой и, задев ногтями лопатку, с силой прижимает его щекой к своей груди, больно зажав ухо. Майрон шумно выдыхает, но, не возражая, только пошло вытягивает язык, облизывая и щекоча его сосок, и поживее работает снизу рукой, плотно обхватывая и сжимая вместе оба члена. – Ты еще скажи, что это не ты распускающая язык похотливая сука, у которой ноги вместе не сходятся. Скажи, что устраиваешь это представление с Вегасом не для того, чтоб я, блядь, расстроился и пожалел тебя, приласкал и пожестче выеб. Скажи, что не сдрочил пару раз на свои журналы перед тем, как приехать, и вовсе не течешь сейчас, когда я ничего не делаю и просто говорю тебе, какая ты сука, – Майрон пытается вывернуться, но Ча'тима прижимает его крепче. – Лежи. Лежи и работай рукой. Майрон стонет и дрочит им обоим быстрее. Зажатое запястье горит, но он совсем этого не чувствует, когда Ча'тима слегка поддает бедрами, когда нежная уздечка трется об уздечку, когда горячий член под ним подергивается и выплескивает сперму в его торопливо соскальзывающий кулак. Майрон слышит хриплое дыхание в чужих легких, прижавшись ухом к мягкой груди, и сжимает зубы, так быстро надрачивая оба члена и кончая второй раз, заливая спермой свой кулак, чужой твердый ствол и черные волосы на лобке. Он лежит еще немного, отходя, и откатывается в сторону, когда Ча'тима несильно пихает его в затылок. Майрон глубоко дышит, чувствуя приятную слабость во всем теле и устраиваясь на боку, вытягивая руку, ложась на нее щекой и смотря, как Ча'тима садится и, обтерев лицо, спускает ноги с кровати. Наклонившись, надевает второй носок, закрепляя подтяжку, и натягивает брюки до колен. Перед тем, как до конца одеться, достает из кармана носовой платок и вытирает сперму с члена и живота. Майрон медленно моргает, чувствуя ленивую сонливость, и чуть не вздрагивает, когда, вытершись, Ча'тима поднимается и обращается к нему, подтягивая брюки и застегивая ширинку: – Оденься. Мы еще успеем сходить поесть перед тем, как продолжить, – он быстро заправляет выбившийся край влажной понизу рубашки и накидывает кожаные подтяжки на плечи, но Майрон только сладко зевает и переворачивается, вытаскивая из-под себя одеяло и накрываясь половиной. – Не. От меня все равно там немного толку, так что я лучше посплю. Разбуди, когда закончишь. Он думает, что Ча'тима накричит на него, или ударит, или хотя бы просто что-нибудь скажет. Он не ждет тишины, шороха надеваемого жилета, нескольких твердых шагов и мягко прикрытой двери. Он чувствует какую-то давящую пустоту в голове от этой тишины. Он не замечает, когда, и вправду пригревшись, проваливается в сон. – Эй, – теплая рука приятно греет подмерзшее голое плечо, выскользнувшее из-под одеяла. – Э-эй, – темные пальцы легонько треплют короткие волосы, выводя из сна. – Знаешь… я и вправду подумал… в общем, я купил "Утреннюю звезду". Не знаю пока, как насчет всего города, но я уже чувствую себя куда спокойнее. Разве что надо будет подготовить новый контракт для Карлсона… – Надо же, разумное решение… – бурчит Майрон, сдерживая зевок и приподнимая голову; он толком еще не проснулся и чувствует себя таким взмокшим и опухшим после короткого сна, приглаживая волосы и потирая левый глаз. – Ага, я думаю. Ну, ты теперь не так недоволен? – С чего вдруг? – Майрон снова утомленно роняет голову на подушку. – Ты же не мне ее купил. Или… или что, ты думаешь, сделал раз по-моему – это что-то исправит? И никуда я не поеду, а, может, еще и брошусь тебе на шею, мол, спасибо, хозяин, дай я поцелую тебя, хозяин, дай-ка отсосу твой божественный член, хозяин? Ну ладно, поцелуй – это может быть. Но только потому, что во рту у меня совершенно точно кем-то нассано. Он слушает спокойное дыхание сидящего рядом Ча'тимы, прикрыв глаза. А потом тот встает, сдергивая с него одеяло. – Нет так нет, – он говорит холодно и сдержанно, отходя от кровати; Майрон резко садится, подбирая ноги. – Раз уж ты все равно собрался уехать. Собирай вещи и пошел вон из моего клуба, – он отходит к столу и просматривает отложенную с вечера стопку папок с записями по НКР. – Ага, – Майрон слегка морщится от того, что очень уж остро ощущает, что у него был секс. Обычно ему это нравится, нравится теплая тяжесть между ног и нравится, как пахнет его тело, но сейчас ноющая боль, разливающаяся ниже от поясницы, причиняет только дискомфорт. – Щас. А деньги? Вегас ничего не раздвинет перед тобой без денег, детка, а последнее, что ты мне платил… не помню, честно, не помню, по-моему, я заказывал что-то в лабораторию и… блядь, еще брал у тебя… Ча'тима не поворачивается к нему, оставив одну ладонь на краю стола и медленно перестукивая кончиками пальцев. – Тогда деньги за трах? Или так, за красивые глаза? – он не удерживается, и его голос неприятно вздрагивает, но ответа он не ждет. – Возьмешь в кассе внизу, я распорядился, чтоб тебе выдали. Майрон не отвечает. Только торопливо и молча натягивает подсохшие трусы и теплые носки и брюки на вспотевшие ноги, кое-как застегивает рубашку и щелкает тугими подтяжками. Ему не особо приходилось раньше сбегать после секса, но быстро одеваться он умеет. И уходить из чужих комнат в блестящих неоном клубах тоже. Четыре с половиной тысячи республиканских долларов приятно греют карманы, даже если чуть больше половины полученной суммы уже осело на местном базаре. Майрон поправляет купленный по велению сердца белоснежный фетровый стетсон, о происхождении названия которого не имеет ни малейшего понятия, и, хозяйски подтянув тяжелую сумку повыше на плечо, широко шагает к мастерской Рино, собираясь взять у Ти-Рэя тачку получше, пока тому не сообщили, что не было и не будет никакого распоряжения выдавать машину. Некоторое разочарование настигает его еще на стоянке, где Ти-Рэй толчется рядом с Ча'тимой, укладывающим чемодан в багажник своего старого доброго Хайвеймена, так и не отъездившего свой век, но куда деться под открытым калифорнийским солнцем, придется выкручиваться. – Куда едешь? – Майрон подходит ближе и нахально опирается на дверцу Хайвеймена, скинув сумку к ногам. Ча'тима поднимает на него нечитаемый взгляд и захлопывает багажник. Ти-Рэй легонько морщится от звука, но ничего не говорит. – В НКР. Я отправил Дэна с подписанными документами обратно в Реддинг и вот, решил оставить дела на Лесли Энн и скататься к Карлсону лично, – наконец говорит Ча'тима, ладонью отпуская Ти-Рэя и неторопливо обходя машину. Маленькие камешки скрипят под его тяжелыми ботинками: он переоделся в свою обычную дорожную кожу, явно не желая производить культурное впечатление на столицу республики. – Хах, а НКР – это ведь, считай, половина пути до Вегаса, – идет ва-банк Майрон, смотря прямо в раскосые глаза. – Подбросишь? Ча'тима молчит, положив ладонь на нагретую крышу, и внимательно смотрит на него. Майрон знает, что вот сейчас давать заднюю никак нельзя, и слегка задирает подбородок. – Иначе придется тачку у Лесли Энн выпрашивать, а там, кто знает, может, и ехать уже никуда не придется, вернешься, а мы тут нашего хорошенького малыша будем нянчить и город вместе держать. Может, даже фамилию ее возьму. – Что, серьезно на такой дешевый понт берешь? – улыбка краем рта у Ча'тимы этакая жалостливая, сверху вниз, и Майрона она бесит, но не идти же теперь пешком. – А че? – он принимает дальнейшее молчание как согласие и удовлетворенно ухмыляется. – Ладно. У меня всего-то три условия: никакого христианского радио, никакой больше ебли на разогретом капоте, если не я сверху, и никаких ностальгических остановок в юкковой долине. Улыбка Ча'тимы легонько вздрагивает, а потом он первым отводит глаза. – У тебя такая тупая шляпа, знаешь? – Нет. – Да. – Нет. – Да. Когда мой братец Фергюс на голову горшок надел и по деревне с голой жопой бегал, и то не так тупо было, – Ча'тима снова возвращает к нему взгляд, и Майрон лениво закатывает глаза. – Ну если ты так хочешь, могу ее хоть здесь выбросить. Поехали? – Не. Оставь, – неожиданно тихо говорит Ча'тима и, открыв дверь, залезает на водительское сиденье. Уезжать он, судя по виду, не торопится, и Майрон торопливо обходит машину, волоча за собой сумку, и, открыв багажник, с трудом впихивает ее внутрь. И так же быстро возвращается, забираясь на пассажирское сиденье и захлопывая дверь, пока Ча'тима не передумал. – Знаешь, большое искушение было оставить тебя тут, – Ча'тима замечает, не смотря на Майрона и аккуратно заводя машину. – Это однозначно от дьявола, – очень серьезно говорит Майрон, но Ча'тима больше не улыбается, оборачиваясь и мягко выезжая со стоянки. – И что, у тебя вправду не найдется никакой уничижительной цитаты из этой твоей… Нагорной проповеди или как ее там? – Нет, – спокойно отвечает Ча'тима, выводя машину на дорогу. – Никаких цитат. Не поверишь, но не для всякой ситуации у Иисуса найдется подходящая цитата. Хм… хотя, может, это повод написать свою? По крайней мере, я себя чувствую как-то… как тогда, когда оставил Арройо. А это хорошее состояние, чтобы находить ответы на… разные вопросы. – Это какое? – Это когда перед тобой неизвестно где кончающаяся дорога, и на ней у тебя с собой нет ничего, кроме любви, – он замолкает, и Майрон чувствует что-то неприятное, как будто бы чутка передавившее над кадыком. Кашляет раз и удобнее сползает по сиденью. – Ладно. Давай свое радио. Ча'тима молча прокручивает ручку радиоприемника, останавливаясь не на христианской волне, а на той, где вечно живущий Король поет про своего зеленоглазого папашу. Майрон откидывается на подголовник, накрывая лицо тупым белоснежным стетсоном и высовывая руку в открытое окно. Потому что есть правила. Для рабов. Для раздвигающих ноги мальчиков. Для любовников мистера Рино и тех, кому платят за трах. Потому что какие-то вещи ни к чему не приводят. Потому что какие-то люди не носят черненое золото Лесли Энн у всех на виду. Потому что кому-то достается церковный поцелуй в туго стянувшем под горло кружеве, а кому-то – безразлично утертый рот. Майрон тихо сглатывает и надеется, что сползший по его шее румянец можно выдать за жгучую ласку вечернего калифорнийского солнца. Его обида имеет запах самогона на чужом злом языке, запах крепкой самокрутки человека, которому не нужно выбирать слова, запах лживого ладана и теплой спермы, смешавшейся с кисловато-терпкой цветущей юккой. Его обида на вкус – как чужие безразличные слова, за которыми ничего не стоит и ничего никогда не будет. Он чувствует себя таким же одиноким, как когда-то, когда научился тихо и быстро мастурбировать под гогот и бутылочный звон со стороны очищенного от остывшего оборудования стола, приспустив штаны и слабо потираясь о шершавую, скатавшуюся обивку едко пахнущего чужой мочой и спермой матраса. Будущее все так же пугает, а настоящее тянет язык и десны и ведет голову тошнотворным химическим привкусом. До НКР ехать часа четыре, а то и все пять, до Вегаса – не меньше девяти. Будущее очень пугает, но до него еще есть несколько долгих часов. Рыжее солнце греет обдуваемую встречным ветром руку. Один Король сменяется другим, поющим о пришедшей в город любви и брошенных под распятием костях. Майрону нечего сказать и хочется выключить радио, потому что всякие такие истории никогда не про Рино и уж точно не про Вегас. Он собирается по привычке потянуться и щелкнуть кнопку вслепую, но не делает этого. Несколько лет назад, когда ему было шестнадцать, он никак не думал, что они повзрослеют так быстро.