Кровавый десятый круг. Чонгук/Чимин
4 августа 2019 г. в 20:43
У Чонгука на спине чуть ниже правой лопатки расцветает фиолетовый бутон розы и красит кончики в противно-желтый. Вообще-то больно, но Чимин с десяток тысяч касаний тёплыми сладкими губами по оставленным синякам почти исцеляет, зашивая раны посильнее и куда глубже обычных наливных пятен по загорелой коже.
Чимина трясёт в необъятном страхе с отыгравшей в голове панихидой по умирающему сердцу, когда Чонгук неловким движением кисти сбрасывает рубашку, натягивая так же скованно пижаму с английской подписью на всю грудь «It hurts like last time», а два горящих бра успели в красках обрисовать задыхающемуся Чимину новые продолговатые разводы.
— Пожалуйста, — на коленях у Чонгука дрожится в тысячу раз лучше и Чимин не прекращает даже тогда, когда ладошка очень осторожно гладит по выступающему от вечных голодовок позвоночнику. Сиплое «пожалуйста» шепчет как молитву на старой заевшей пластинке. — Ты просто не должен все это терпеть.
Чонгук дарит по тёплому лучику от каждого холодного пальца на мягкой коже Чимина, но успокаивает только запечатлённый поцелуй в опавшие щеки, а грудь тем временем дерёт как последний раз в жизни.
— Не глупи, хен, я же все это заслужил, — воздух из легких выходит, будто под строгим приказом, а так вообще-то хочется взять и с десять минут не дышать. — Я сам во всем виноват, менеджер только пытается не допустить таких осечек в будущем.
Чимину хочется сказать «нет». Чимину хочется обнять и не отпускать ни под каким предлогом глупое никогда, а ещё прошептать вечно вертящееся «давай сбежим», но продирает до самых ломаных костей хлопнувшая дверь в комнате общежития.
Со скрипом сердце заколачивается в гроб металлическими гвоздями, а копчик ломается под нажимом, когда первый удар деревяшкой приходится именно по нему.
— В этой группе будет без пидоров, солнышко, — шипит ручная псина их менеджера на самое ухо глотающему сопли Чимину. — Извиняй, — следующий лупит по самую середину между лопатками и даже слышен хруст в мерзкой холодной комнате общежития. — Ты должен сказать мне, тогда я остановлюсь. Давай, «я не гей», повторишь двадцать раз и получишь конфетку, — вертит карамелькой у глаз, — ой, нет, ты ж у нас маленькая свинка, — глухо смеётся, шелестя оберткой, - карамелька останется со мной.
Он бьет ровно столько, сколько Чимин молчит. Тело ломается под танковым напором, сердце мечется в гробу и губы оказываются в кровь, а глаза — в изъедающие слезы, но Чимину только одно бьет набатом в голову лучше древка палки для наказаний.
— Теперь пора к твоему партнеру, - на грани слышимости.
Чимин кровит на той опасной стадии, когда лучше под рельсы сам, чем маленький невиноватый Чонгук. Проезжаясь подбородком по грязному кафелю, на коленях с расцветающими по хрупкой спине синими розами, Чимин ползёт за псиной и отчаянно кричит «нет», «только не его». Но пухлые пальцы тут же отброшены кончиком лакированных туфель, и, как последний удар по ломаному телу и точка в занимательном представлении, цокает замок.
Чимину отчаянно хочется выблевать себя из этого мира и затолкать все глупые мечты о сцене в саму Марианскую впадину.
Висит долго могильная тишина, общежитие, будто решетчатый склеп на одной плоскости с кладбищем и все они тут мертвее трупов и худее скелетов, а Чимин бежит выблевать только что выпитую водичку, но сталкивается в ванне с любимым мертвецом. Через десять литров слез и один смазанный поцелуй запутывается в этом сраном десятом адовом круге с новой силой и новым отчаянием, протекающим с кровью по телу.
— Давай сбежим, — шепчет он поцелуями по сбитым чоновым костяшкам, — давай сбежим, пожалуйста.
Юнги на них почти не злится, но из ванны все равно выгоняет.
А на следующий день, в пустой общаге, Чимин всовывает в ладонь два хлипких, пропитанных мальчишеской надеждой билета на ранний утренний поезд в их родной Пусан.
— Пожалуйста, Чонгук.
Пеленой солёных поцелуев отзывается, но синяки на теле все ещё по своему красиво цветут благоухающим мазью палисадом, а вот вчера Сокджин-хен обещал втихомолку им приготовить самгепсаль и Юнги мерзопакостно, но с любовью бросил, что ему до их ужимок дела нет и он реальная могила так-то.
— Хен, я так не могу, — хрупкое тело в медвежьих хлипких объятиях умирает. — Так нельзя, хен, как же мы всех их тут бросим и подведём. Нам же до дебюта всего ничего, ну годик ещё стерпим и... давай вытерпим вместе. Давай сможем, хорошо? А потом все будет по-другому.
Только последним звоночком хлопнувшая дверь, молоток колотит наглухо, а надежда вместе с билетами растерта в пыль под побитыми о шершавые стены руками Чонгука до белых костяшек и неразличимых букв. Чимин шипит отчетливое «я не гей» и обходится всего-навсего десятью ударами.
Примечания:
Юбилейные 100-101 страницы, надо писать счастливое, а из меня валят ломаные любимые Чигуки..