With you infinity

Кровь льётся из доверчивого сердца, пробитого сквозной за один раз. В неё смотреть как в окно. Большая поганая дырка, красивая и ровная, будто вырезали с таким дешевым нынче аккуратизмом. И даже любовью, совсем чуточку. Хосока бесит, но в остальном даже нравится. Есть в этом что-то... что-то такое. Гребаная драма квин в нем ссыт кипятком. Один четкий удар мягкой руки Сокджина и сердце Хосока больше не спасти. Дырка. Пусто. Пепел без костра. Долго невнятно что-то лепечет, ведь «не найдёшь лучше меня» и «пожалуйста, я ведь тебя так сильно». Никак. Это - никак не спасти. Становится понятно после короткой и слишком мягкой улыбки Сокджина. Будто вот он сейчас возьмёт и вышагнет в окно. Суицидально. Хотя должен по идее Хосок, но. Хосок буквально заставляет глотать и пережевывать насильно это. Паршивая любовь, просто дрянь, он не рекомендует. Не употребляйте любовь в любом виде и любого качества. Он пичкает Сокджина. Просто жри, просто слушай, слушай, что твои плечи такие невообразимые, твоя улыбка - солнце, которое убивает, такое тёплое, что до самой смерти; ты сам - самое худшее, потому что не мое. Хосок так долго вынашивал эти слова в себе, что его не остановить. В один момент тормоза оказываются спущенными и остаётся только неконтролируемо лететь вниз. Он никогда не был поэтом, но эти чертовы тупые помпезные слова из него просто лезут. От виноватой улыбки и одинокой слезы, рисующей мокрую кривую в свете тусклого торшера, Хосок хочет умереть. Потому что в тишине все слова давят, а Сокджин не заслуживает. Все ещё нет. Потому что поганое «люблю», потому что хен не заслужил невнятных требований гребаного эгоиста и слезы по его мягким щекам никогда не должны, только именно так и получается. Всегда именно так. У Хосока дырка в сердце, грустные глаза напротив и мазохист в нем давольно трёт рука об руку. Ведь красиво же, ну. Очень. Он хотел драмы, вот. Получил сполна. Влюбиться невзаимно та ещё дрянь. Пробитое сердце Хосока продолжает лежать у закрытой двери. Через неделю, месяц и даже через полтора. Можно было бы замахнуться на то самое - поганое - всегда. Только нихрена. Это больно. Чертовски. Видеть лицо Сокджина как минимум три раза в неделю, ведь у него обязанность - присматривать за влюблённым Хосоком. Это страшно. Каждый раз на дне любимых ореховых глаз читать столько сожаления, что можно утопиться в нем, как в соленом холодном море. Только Сокджин слишком добрый, чтобы его одного после оставить, поэтому берет в руки раскалённый нож и четвертует податливое тело Хосока. Своей улыбкой, кремовым голосом и присутствием в жизни человека, у которого неизлечимый диагноз. «До смерти» - слышать от гребаного суицидника не комильфо. Да и Сокджин с периодичностью, теперь реже, но заходит. Проверяет запястья. В какой-то момент, не определенный - просто вот раз и Хосок вдруг слишком отчаянно понимает, что просто так от нечего делать полосовать себя до мяса ему становится мало. Нет удовольствия. Вообще теперь пусто. Хочется плакать, но даже слезы не идут. Хосок сидит в квартире один, смотрит в потолок и впервые задумывается, что шанса не было с самого начала. Поэтому он и выбрал своего идеального хена. У Сокджина там кто-то появился, как слышал Хосок, но собственное сердце мертвым валяется уже настолько давно, что он на этого кого-то не обращает внимания. Реально пусто. Надежда, наверное, все ещё стучится в закрытую дверь, но Хосоку поебать. Ему мало. Хосок просит прислать фотографии с университетского похода юрфака у Намджуна. Намджун присылает. Хосок уже не помнит, как оправдывался: почему и зачем. Хосок помнит только ту самую улыбку хена. Мягкую и солнечную, словно из блевотного воздушного зефира. В телефоне все ещё висит невыкинутое окно с красивыми картинками Сокджина. Честное слово, как фотосессия. Счастливый Сокджин, радующийся, что чужие руки со спины в замочек, а голова парня идеально подходит в ямочку у сокджиновской ключицы. И взгляд у Тэхена на фотографии точь-в-точь как у Хосока. Улыбнуться заставляет на уровне рефлексов. Сокджин слишком хороший, он заслужил, чтобы его любили в ответ, а Хосок, он ведь переживёт. Куда ему: лицом не вышел, характером и подавно. Переживет, да. В заколоченном наглухо гробу. Все ещё пусто. Даже не фигурально. Сначала по одной, медленно, почему-то хочется досмотреть глупую передачу по телеку, но она тоже подходит к логическому завершению. Хосок глотает сразу и тридцать. Совсем не страшно, передача-то закончилась. Он укладывается на потертом диване перед все ещё включённым тв, заворачивается в позу эмбриона под полосатым одеялком и засыпает. С явной надеждой на то, что его сердце больше никогда в этой жизни не будет обливаться кровью под закрытой дверью. Как побитая псина, кладущая голову на порог в ожидание того, что совсем скоро ее снова с нескрываемой любовью попинают. Хосок спит. Под одеялом, подбородком уткнувшись в колени. Телевизор показывает новую серию передачи. Сокджин приходит проведать через день. Он все ещё незалуживает. Прости.