Ятрогенист
Его смех: жгучий с хрипотой, и в то же время искренний, почти детский был весьма заразителен. Не улыбнуться, услышав такие эмоции, было сродни преступлению. Ну и бог с тем, что ты являешься объектом этих насмешек, это ведь ничего страшного, он ведь не со зла. Не надо обижаться, ты просто новенький в этом городе, в этом участке, в этом отделе. Мальчишка, только-только выпустившийся из университета, наверняка, еще жизни хлебнуть не успел, и уже пришел из большого города с нахальным взглядом и чемоданом в руках, наверняка будешь старых вояк жизни учить. А ты дело-то сам видел? А от вида «живого» трупа и запаха гнили в обморок не свалишься? Сопляк! Да ты не обижайся, это шутки такие у старого шерифа и его свиты, скоро и ты к ним привыкнешь. А пока улыбнись, ведь этот звонкий смех тебе знаком, наверняка знаком. Он такой же, как… — Как говоришь тебя зовут, парень? — шериф протянул свою руку к кружке, стоящей на самом краю стола, не глядя нащупал ручку, несколько раз промахнувшись в воздухе, но все же достигнув цели, а второй рукой потер уставшие глаза. Он выглядел бледным, измученным: щетина придавала неряшливость строгому образу блюстителя закона, а синяки, въевшиеся в веки трудовым клеймом, словно кричали: «Эй, вы все, посмотрите, этот человек не спал несколько суток». Если присмотреться, то можно было заметить на щеке этого бедного измученного человека три бледные кривые буквы: «Р», «А», «П». Видимо, он решил подремать на бумагах вместо обеда и уснул на черновике криво распечатанного рапорта. Но все же, несмотря на образ конченного трудяги, строгость и некую мнительность, он вызывал больше положительного, чем отрицательного. С этим человеком можно было сработаться, и, более того, вероятно представиться возможность переманить его на свою сторону. — Келлан. Кто-то совсем рядом тихо присвистнул, но смущало больше не это, а как дружелюбные, как он считал, глаза, теплое выражение лица, да и дух спокойствия вмиг изменились, расположение к нему тут же развеялось. Келлану послышался едва различимый треск карандаша, который шеф совсем недавно взял в руки, чтобы сделать пару заметок на корке дела. Шериф перевел свой взгляд на бежевую папку и мелким почерком написал его имя. — Не сработаемся мы с тобой, Келлан, — несмотря на столь однозначное заявление, Келлан спокойно выдохнул — голос шерифа был все таким же дружелюбным. Кажется, его имя вызывало у него какие-то неприятные воспоминания или чувства, ему предстоит это выяснить немного позже, но он возьмет это на заметку. Шериф продолжал что-то записывать, наверное, регистрационный номер, а может быть номер удостоверения, писал он долго и постоянно сверялся с данными на мониторе. — Я тебя сразу предупрежу, кабинет тебе личный никто не даст, допросы будешь вести в общем офисе. И не хочу тебя расстраивать, но, думаю, ты вряд ли сможешь что-то накопать на местных, они, знаешь ли, порядочные люди. Я каждого сам проверил. Келлан молчал. Он немного склонил голову вправо, но ничего не говорил. Кажется, этого человека задело то, что его работу поставили под сомнение, направив какого-то мальца в качестве ревизора. Келлан не видел в этом проблемы, личность шерифа, пока еще конечно не изученная, не вызывала у него никакого сомнения, в его преданности Келлан был уверен безоговорочно. Оставалось лишь понять, что вызывало у такого сопляка как он столько доверия к человеку, который за несколько минут их знакомства уже несколько раз выразил недовольство в связи с расследованием. — Фамилия? — Каллен. И тут треск карандаша прозвучал однозначно, поставив точку в их разговоре.***
Шериф Свон, как в последствии представился его навязанный напарник на ближайшие два месяца расследования, как и предполагал Келлан, оказался совсем не плохим человеком. Изначально он, конечно, пытался показать свой авторитет и значимость для города, высказать непрошенные советы, но позже прекратил все свои начинания, предпочитая наблюдать за работой «со стороны». Не наблюдать же он тоже никак не мог, так как хотел быть среди первых, если будут обнаружены улики по делу. Стоит сказать, что Келлан работал в весьма специфичной области расследования — он занимался ятрогенными преступлениями, начиная от причинения вреда здоровью пациентам врачами в ходе лечения и заканчивая халатным отношением сиделок к своим подопечным. Любой намек на причинение вреда больному, и дело уже лежит на столе детектива Келла Каллена. И работать в данной области Келлану было очень тяжело не столько из-за сложных процедур или комплексных проблем. Вовсе нет. Все было в нем самом и том безумии, что вокруг него скопилось - он до пятен в глазах и потери сознания боялся этих "белых халатов". Он очень стыдился этого и старался держать это в секрете от всех, кто был ему знаком. Болезни переносил на ногах, травмы переживал с твердо сжатыми зубами, а в отсутствии коллег и иных знакомых со слезами на глазах. И эта была не одна из тех малочисленных тайн, которой он был готов поделиться с коллегами. Возможно, будь у него семья, он бы рассказал об этом родным, но такого блага у него не было. Точнее не так, было когда-то совсем давно, лет десять назад, еще до приюта. Иногда ему даже снились мягкие руки матери, которые держали его на весу, ее тонкий нежный голосок; он помнил и солнечных зайчиков, играющих в ее темных волосах. Помнил все ее просьбы, которые звучали как одна: «потерпи немного, ради старшего брата». Она так всегда говорила, когда они находились в больнице, в которой, по правде сказать, они находились очень часто. И каждый раз ему причиняли дискомфорт: вначале все было почти безобидно, его раздевали, клали на холодную кушетку, прикладывали ледяные приборы, проводили шумные странные страшные тесты. Он спрашивал о целях исследований, но врачи молчали, а мама всегда говорила, что это нужно Тиму — его брату, лица которого сейчас он уже и не помнит. Ближе к пяти годам его, несмышлёного Келлана начали использовать «по предначертанному назначению». Если мама говорила, что ему нужно в больницу, то Келлан понимал, что у него либо будут брать кровь для переливания, либо его будут готовить к изъятию костного мозга, что само по себе не было болезненным, только вот период «реабилитации» был невыносимым. Тогда он еще не отдавал отчета в том, что с ним делали родители. Они с рождения настаивали на единственной истине, будто сам он — Келлан имеет только одно предназначение — спасти жизнь его брата, заболевшего тяжелой формой рака. Уставший от длительных процедур и несмышлёный в виду малолетства, Келлан еще не понимал, что для его семьи он был не более чем куском мяса, воспроизведенного на свет только чтобы поддерживать угасающую жизнь его старшего брата. Так продолжалось вплоть до того момента, когда ему не исполнилось десять лет и когда его брату понадобилось новое сердце. Его сердце… Что уж таить, родители тогда не поскупились, чтобы найти «черного» специалиста в области трансплантологии. Келлан до сих пор помнил ледяные руки этого доктора, который должен был провести операцию, который угостил его леденцом на последнем осмотре, который шутил с ним в ходе тестов, но который не посчитал нужным сообщить, что от наркоза Келлан больше никогда не отойдет. По позвоночнику пробежал неприятный холодок. Он читал третий том дела, допивая уже холодный чай, и делая быстрые заметки на полях своей тетради. На обозрение была предоставлена фототаблица с телом молодой женщины, скончавшейся от отравления таллием, судя по отчету судебного медицинского эксперта. Все бы ничего, таллий тяжело выводится из организма и в такой концентрации попытка лечения может стать безуспешной, только вот эта бедняжка на период предшествующий смерти давно находилась на стационарном лечении в связи с тяжелым перелом позвоночника, полученным в результате аварии, девушка была обездвижена и никак не могла принять таллий самостоятельно, как-то считает следствие; посетителей у нее тоже не было, девушка была одинока. Келлан сделал затяжной глоток старого чая и принялся пролистывать страницы с делом, одну за другой. Он добрался до графика дежурств, переписал данные о дежурившем персонале и сверил их с лицами, которые уже были допрошены местными полицейскими. Их оказалось достаточно, чтобы понять, что никто ничего не видел, к бедняжке подходила разве что медсестра, у которой явно не было умысла на убийство, да и перепутать таллий и препараты та вряд ли бы посмела, ведь у нее такой медицинский стаж, что она может работать сама вместо любого врача-специалиста. Это немного выходило за пределы предоставленных Келлану полномочий, так как мотив был неоднозначным: если кто-то намеренно дал пациентке таллий, то о ятрогении говорить сложно, так как прослеживается умысел на убийство или причинение вреда здоровью, а если нет, и это было ошибкой, то тогда дело, несомненно, требовало решения самого Келлана Каллена. Когда он дошел до дисков с записями камер видеонаблюдения, участок уже опустел. Время близилось к полуночи, многие разъехались по домам, лишь пара бедолаг остались дежурить. Шериф уехал уже давно, поэтому шуточек в адрес «посланника свыше» никто не отпускал. Кстати говоря, Келлан успел выяснить причину недовольства шерифа его именем и уж тем более фамилией, это было не так сложно, как он думал, даже не пришлось задавать личных лишних вопросов. Шериф был падок на заботу о своей дочурке, которая вот-вот выпустилась из школы, но уже была готова выскочить замуж за некого Эдварда Каллена — однофамильца Келлана. Шериф шикал каждый раз, когда его дочь звонила ему, обозначая нюансы предстоящего торжества. Кстати сказать, в деле Келлан также замечал инициалы некого доблестного хирурга, собиравшего паззл из позвоночника почившей дамы, и фамилия «Каллен» мелькала там не раз. Да и объяснения с этого незнакомца брать не стали, вероятно решили, что нет нужды, что не было толка подозревать человека, так рьяно спасающего жизнь и будущее девушки, использующего инновационные средства при проведении операции, судя по предоставленному протоколу. И в тоже время Келлан уже встречался со случаями, когда за неожиданной смертью стоял обычный мотив — скрыть предшествующие ошибки. Поэтому «К.Каллен» открыл список заподозренных лиц, с него и началось расследование.***
Последующие за его приездом две недели прошли, мягко сказать, не очень. Келлан проклял себя трижды за когда-то необдуманный выбор медицинского университета. Он по ранней юности считал, что, если будет врачом, сможет перебороть свой страх. Ага, конечно, переборол. Бросил учебу, сразу перед ординатурой, не смог пережить само даже пребывание в здании больницы. Ушел учиться в третьесортный юридический университет. Хорошо, что хоть его мозгами жизнь не обделила, он смог выбить себе стипендию. Однако долгов за первое обучение у него осталось еще много. Он окончил ВУЗ с неплохими баллами, решил связать свою жизнь с лишенными и оскорбленными, желал когда-то даже работать с детьми. Только вот в управлении быстро прознали о его медицинском прошлом и по тихому определили его туда, где он собственно и осуществлял свой труд, обозначив, что мест в других отделах нет и не предвидится, иди деточка, расследуй висяки по некачественным операциям, так как в отличии от других «стражей порядка» ты хотя бы сможешь понять, чем лапароскопия отличается от эндоскопии. А долги по первому образованию не оставляли шансов на отступление: или так, или иди и все-таки распродавай свои органы, которые родители не успели у тебя отнять в детстве. Вот и остался Келлан один на один со своими фобиями при постоянной проверке на прочность. Днем он стойко держится, даже делает вид, что он может доминировать над этими выскочками только что снявшими свои белые халаты и убравшими в дальний ящик фонендоскопы, а вечером он вернется в снятую им на последние гроши комнату, подогнет коленки ближе к груди и начнет трястись от страха, если не успеет съесть порцию бессовестно украденного из камер хранения «Ксанекса» и не забудется беспокойным сном. Доктор К. Каллен отсутствовал некоторое время в Форксе, поэтому Келлан принимал меры в допросе остальных свидетелей и по назначению экспертиз по непоставленным ранее вопросам. Работы было достаточно несмотря на то, что персонала в больнице было не так много. Некоторые сподвижки в деле уже имелись, это не могло не радовать, но и сильно быстро он заканчивать с этим не хотел, так как, вернувшись в «большой город», ему опять распишут от пяти до десяти подобных дел, ограничат в сроках, и будет он плескаться как рыбка без воды в грязи бюрократизма. Здесь же случай один, почти весь персонал допрошен, что означало почти свободу от преследовавших его фобий. Он занимался только мелкой работой, иногда даже ловил себя на безделии. Он даже уже выяснил, как таллий попал в организм почившей, почти полностью перечеркнув влияние на сей факт врачей. Но так как подтверждение его теории еще не был готово, он решил особо не чесать языком по этому поводу, чтобы персонал больницы не расслаблялся, а он сам не думал о легкой отписке. В общем, все складывалось совсем неплохо, если бы не одно «но», которое, собственно, и положило начало дальнейшим событиям. Несколькими днями ранее он копался в камере с вещдоками, так как не мог найти некоторые предметы по его делу. Не хватало термоса потерпевшей, который он собирался отправить на химическую экспертизу, и папки с медицинской документацией. Это все было погребено в дебрях местного архива, где стоял беспредел ввиду отсутствия какой-нибудь организованности. Папку он смог найти только спустя час с начала поисков, то есть с начала очередного рабочего дня, тогда как термос нашелся ближе к вечеру, когда Келлан измотался от долгого просмотра камер видеонаблюдения, расспросов шерифа о ходе дела и долгих разговоров с отделом процессуального контроля о проводимом им расследовании. Термос стоял на самой высокой полке стеллажа, заманчиво блистая в свете неоновой лампы. Келлан не смог допрыгнуть до него, стула по близости не было. И он принял самое необдуманное решение за свою практику: прикатив свое офисное кресло, потрепанное жизнью в этом отделе, он, как порядочный человек, снял свои "оксфорды" и аккуратно принялся взбираться на неустойчивую поверхность, придерживаясь за ножки стеллажа. Но даже его кресла было недостаточно, чтобы дотянуться до желанной улики, которая дразнила его начищенной металлической поверхностью с изображением маленькой уточки. Келлан тянулся изо всех своих сил, но его роста было недостаточно, чтобы хотя бы пальцем дотронуться до манящей тары. Он пробовал передвинуть кресло, но термос оказался еще дальше. И тогда он подпрыгнул со злости, совершенно забыв, где и как он стоит. Последнее, что он сделал, прежде чем упал, так это попытался ухватиться за стеллаж, в попытке удержать равновесие. Термос он достал конечно, но также он достал затылком бетонную поверхность пола, а стеллаж удачно приземлился на плечо Келлана, и не абы как, а самым уголком. Выпирающая грань разрезала хлопковую ткань его голубой рубашки, а пара бутылок с контрафактным алкоголем разбились совсем рядом от него. Келлан на какое-то время даже отключился, а когда очнулся, не смог в должной мере оценить обстановку, выбираясь из-под завала, разрезав себе руку о стекло. Благо никого тогда рядом не было, никто не видел его позора и то, как он избавлялся от уничтоженных им улик. И что он имел в итоге? Три разбитые бутылки (которые уже были выкинуты в помойный ларь и в обозримом будущем заменены на новые, из магазина), целая, но напоминающая острой болью голова и мелкие ссадины на руках, которые воспалились и, кажется, требовали обращения в неотложку.