***
Понедельник оживил госпиталь Форкса. Обычно пустые коридоры, некогда встречающие пациентов безличными пустотами, наполнялись хаосом паники, а гул встревоженных голосов разбавлял сгущенную скорбную тишину. Из угла в угол сновали напряженные родственники пациентов, пытающиеся отвлечься на принадлежащие им часы или экраны телефонов, включаемые и выключаемые в надежде увидеть призрачное время, цифры которого забывались еще да того, как гасли экраны. На лицах каждого отпечаталась гримаса волнения и нетерпения — таких редких эмоций в этом тихом городе. День близился к концу. Солнце, выглянувшее из-за толстых слоев туч и разогнавшее привычную серость, уже не осыпало город «тяжелыми» яркими лучами, проникающими даже из самых тонких щелей и обволакивающими плотным сияющим покрывалом город, обычно скрытый в тени. Небесное святило больше не преставало в обличье недруга, лишь игралось чуть ли не с детским очарованием нежными прозрачными отблесками зеркал на полу. Солнечный зайчик — отражение экрана телефона — скользнул по длинной руке, почти упал на кисть, но был смахнут на деревянную поверхность стола. Такого легкого света было недостаточно, чтобы кто-либо заметил тщательно скрываемую особенность, но рисковать не было необходимости. Пускай придется прослыть чудаком, но тайны должны оставаться таковыми. Подвинув стул чуть дальше от света, играющий вечернюю усталость Карлайл Каллен продолжал заполнять очередную медицинскую карту, которая в скором времени будет направлена в жестяной лоток. Его пациенты уже приняты: кто-то отпущен домой с привычными заурядными рекомендациями: отдых, полезная еда, легкие прогулки и таблетка ибупрофена на ночь; остальные направлены на дальнейшие процедуры. Родственники оставшихся травмированных детей пока не задавали лишних вопросов, лишь с волнением ожидали результатов. Карлайл и без томографа уже все знал — самой опасной травмой на сегодня остается порез о стекло, полученный садовником. Старика давно уже зашили и отпустили с миром, но с целой и весьма здоровой оравой школьников придется разбираться до глубокой ночи — мамы и папы не дадут докторам вернутся к их семьям, пока не удостоверяться в здоровье собственных чад. И это совсем неплохо, дети и нужны для того, чтобы о них заботились. Да, напряжение в госпитале растворяло пропитанный медикаментами воздух, и нервы других чувствовались собственной душой. Разумеется, сосредоточенность и непредвзятость все еще были его несокрушимыми спутниками, и купол непоколебимой отстраненности продолжал возвышаться над его телом и головой, и все же он проявлял большую долю эмпатии. Склонив голову на бок, он театрально размял плечи, будто чувствовал напряжение, а затем вновь склонился над картой, размашистым почерком подписывая листы с направлениями. Знакомый силуэт, давно уловимый краем глаза, приближался все ближе, иногда пропадая из вида. Отменный слух улавливал ровный тембр примостившегося рядом с очередным пациентом коллеги, который, применяя все свое очарование, подавлял выходящую из-под контроля панику. Гарт сегодня действительно был чуть ли не самым незаменимым человеком в этом отделении, именно ему удавалось подавлять массовую панику и объяснять, что авария не представляла той опасности, которую вообразили себе многие посетители больницы. И теперь, когда безумие сошло на нет, Ричард, видимо, решился расставит все точки над «i», он с самого утра пытался завязать разговор. — Карлайл, надо обсудить одну проблему. Отойдем? Ричард, выглянув из-за спины Карлайла, облокотился руками о высокую стойку. Его присутствие давно было обнаружено — резкий запах несменяемого парфюма был знаком каждому работнику больницы. Только Гарт позволял себе пахнуть слишком дорого для такого дешевого места. Впрочем, как показалось Карлайлу, Ричард и не пытался скрыться, когда подыскивал момент для разговора. Он был достаточно прямолинейным человеком, чтобы мучать себя выбором между «правильным» и «полезным». Закрыв картонный файл с документами и отложив его в сторону, он потер глаза, будто они действительно устали от монотонной работы с бумагами, а затем встал с шаткого застарелого кресла. Походку пришлось делать более скользкой, идти словно на заплетающихся ногах, все же он уже отработал двенадцатичасовую смену и просто обязан выглядеть уставшим. Ординаторская оказалась пуста и наполнена запахами кофе, сэндвичей с ветчиной и яблок — самого распространенного комплекта продуктов, приносимого местными врачами. Карлайл привычным нажатием вечно западающей кнопки включил кофеварку и развернулся к своему оппоненту, прислонившись спиной к шкафу с посудой. Раздался горький запах арабики, и струйка обжигающего пара потянулась вверх, оставляя на кухонном шкафу едва заметную полосу конденсата. Ричард, вошедший в ординаторскую последним, оглянулся и, не заметив никого поблизости, выдохнул, учтиво прикрыв дверь за собой. Он не выглядел встревоженным, но Карлайл понял, что он сомневался стоит ли волноваться из-за случившегося и переходить к волнующей его теме. Но принципы над Гартом всегда брали вверх и он, поджав на секунду нижнюю губу, твердо посмотрел на коллегу-хирурга, переходя к волнующей его теме. — Мне казалось, что такой человек как ты, Карлайл, будет более осторожным в выборе методики лечения пациентов. На кой черт тебе приспичило госпитализировать этого выскочку из окружного департамента, а что еще хуже — привлечь меня к этому безобразию? — привычная сдержанность Гарта в мгновение растворилась в собранном им по кусочку недовольстве. От хладнокровного врача-психиатра, практикующего более десяти лет, осталось в Ричарде, пожалуй, только халат и истрепанный бейдж. В серых глазах отражался не только отблеск ламп и очертания стоявших перед ним предметов, но и волнение с проблесками не то злости, не то страха. От некогда спокойного раскосого прищура остались лишь едва заметные морщинки на веках. Его пульс учащался, а на привычное бледное лицо покрылось пунцовыми пятнами, вены на шее набухли, ярость поглощала этого человека, и Карлайл действительно замечал за Гартом такое впервые. Видимо, он достаточно быстро заводится и впадает в крайность безумия. Редко, но метко. Карлайл не боялся говорить с ним, не переживал испытать дискомфорт, когда его, врача с многолетним стажем, словно нашкодившего котенка ткнули носом в сотворенное им «злодеяние», такое с ним уже случалось и, наверняка, случится вновь. Он ведь не сделал ничего фатального, он всего лишь припугнул одного мальчишку, вредного и взбалмошного. Ну кто из врачей так не делает? — Успокойся, Ричард, — Карлайл махнул рукой и пожал плечами, ни один мускул на его лице не дрогнул, даже когда солнце выглянуло из-за туч и начинало наполнять светом комнату, он просто отошел в тень, делая вид, будто потерял свою кружку. Говорить он не прекращал. — На тот момент я подозревал у пациента травму головного мозга. Я написал в отчете об этом, — провокация конфликта не была для Карлайла чем-то неожиданным, он не первый год работал в этой сфере и с этими людьми, знал, как следовало себя вести, чтобы выйти сухим из воды. Этот случай исключением не был, Гарт не смог бы переубедить его. — И у него действительно имеются повреждения. Отпусти я детектива Каллена домой, вероятно, потом бы отправился на его похороны. Карлайл посмотрел в пол, его брови нахмурились. Он действительно многое пережил за свои годы, но всякий раз мысли о смерти вызывали первородную всепоглощающую тоску. Но вмиг справившись с нагрянувшей излишней эмоциональностью он, повернувшись к Ричарду, улыбнулся. Пришлось лишь развести руками, мол, «чего пристал, делай свою работу и не трогай меня по пустякам». Это явно не нравилось Ричарду, судя по его недовольному лицу, а впрочем, ожидать иного было бессмысленно. Он и сам знал, что совершил глупость, но какое-то иррациональное чувство не дало бы ему поступить иначе. Некогда приятная обстановка ординаторской — «лесной хижины», преисполненной древесной мебелью и приятным пряным почти домашним запахом уюта, переменилась. Вечернее солнце, пугавшее его ярким светом, помрачнело, и ветер снова пронесся по улице, громко касаясь окна и задувая в открытую форточку. Листья повядшего фикуса слегка встрепенулись, и капля воды скатилась по стеблю, упав на мокрую землю. Кофеварка недовольно напомнила о своем присутствии, когда мутно-коричневая жижа заполнила одноразовый пластиковый стакан — его бутафорская кружка осталась в кабинете, впрочем, он об этом знал и не мог забыть. Карлайл повернулся на противный звук, подставляя спину Ричарду, пышущему гневом и готовому перейти в нападение. Словесное нападение, до драки бы дело не дошло. Плеснув в стакан немного сливок и сахара, Карлайл опустил в кофе пластиковую палочку и снова повернулся к коллеге. Ричард стоял, скрестив руки на груди, он неровно дышал и сильно сжимал кулак на правой руке, сминая нагрудный карман халата. — Извини, Ричард, — все тем же спокойным голосом продолжал Карлайл, пригубил приготовленный им кофе для вида, а затем отпрянул от стакана, словно ошпарившись. На вкус эта жижа была отвратительна, но людям она доставляет комфорт, пускай даже в чужих руках. — Пациент представлял опасность для него же самого, я принял, как мне показалось, единственное разумное решение. — Это не оправдание тому, что ты меня подставил, — Ричард пытался повысить голос, но долгими годами копленное терпение и развитая учтивость все еще держали его в объективных границах выбора допустимой методики поведения, хотя и не без усилий. Было забавно наблюдать попытку сохранить самообладание — Ричард только что не шипел, пытаясь, одновременно ясно высказать свое недовольство и не смущать снующих по коридору пациентов и визитеров собственным видом и недовольным бурчанием — стены в больнице были тонкими. Интонационно речь психиатра колебалась, одни слова звучали экспрессивнее других, но громкость он контролировал отменно. — Мы сохранили жизнь парню, а ты размениваешься на мелочи, — ответ, как могло показаться, чересчур пафосный, прозвучал спокойно и гармонично. Карлайл лишь пожал плечами и повернул голову вбок, потупив взгляд в пол. Именно такой реакции и ожидал Гарт, жаль, что не те слова были сейчас сказаны. Он все же поддался соблазну на мгновение, Карлайл это заметил еще до того, как Ричард перешел в атаку. Дрожь прошлась по телу Гарта электрической волной, на гладко выбритой коже лица багровел яркий румянец. Кулаки были сжаты сильнее и три широких шага в секунду преодолели расстояние между ними. Гарт коснулся указательным пальцем груди Карлайла, прикусил губу и все еще твердо стоя на ногах, напряженно поставил точку в их разговоре. Конечно, доктор Каллен мог отпрянуть задолго до того, как Ричард бы сделал и первое яростное движение, но все же позволил ему сорваться. Просто потому, что Гарт был категорично прав и у него имелись веские основания переживать за свою должность. — Если ты считаешь свою профессию мелочью, то это твои проблемы, Карлайл. Хочешь проявлять героизм — пожалуйста, только без меня. Я-то в этом городе другой работы не найду. Ты же вправе поступать как желаешь нужным — хочешь оставить семью без дохода — твое дело. Мне по барабану. Мальчишка хочет уйти — пускай уходит, он уже совершеннолетний, пускай сам выбирает, когда и как ему умереть. Мы с тобой не во врачебной драме, чтобы думать о чужих проблемах. Я вполне доволен своей должностью и окладом, и лишиться всего этого из-за какого-то пустяка мне бы не хотелось. Ричард отпрянул, хотя все еще был взвинчен, он эмоционально погорел на словесном поприще. Видимо, решив справиться со своими эмоциями за пределами ординаторской и общества оппонента по взглядам на возникшую проблему, Гарт поспешил на выход. Разжигать бойню более никому не хотелось. Карлайл ясно понимал, что с коллегами было приятнее поддерживать добродушные отношения. Все же он действительно предавал Ричарда несмотря на то, что был уверен в своей безнаказанности. — Постой! — оклик Карлайла Ричард услышал уже за дверью, но все же оглянулся. Каллену это пришлось по душе и он, пытаясь изобразить виноватость, чуть слышно и с едва различимой ноткой огорчения в голосе продолжил. — Я действительно поступил не хорошо перед тобой. Могу я рассчитывать на дальнейшее поддерживание приятельских отношения на работе между нами? — Не думаю, что мы когда-либо были приятелями. Но если хочешь загладить свою вину передо мной, то сделай мне два одолжения: во-первых, в следующий раз, когда тебе срочно понадобиться проявить героизм, позвони сначала мне, чтобы хоть один из нас смог здраво оценить ситуацию, а, во-вторых, когда Келлан Каллен захочет подать на нас в суд, ты наймешь мне любого адвоката, которого я захочу. И, поверь, это влетит тебе в копеечку. Такой расклад тебя устроит? — Более чем. Гарт вышел, закрыв дверь за собой, но, удержавшись от того, чтобы выкинуть какое-либо ребячество, типа громкого хлопка. Карлайл же тяжело выдохнул, вылил свой кофе в мойку, а затем направился по своим делам. Ричард был прав, он слишком долго задерживал Келлана без причин. Хотя нет, мотивация у Карлайла все же была, весьма оригинальная, но все же. Он думал о своих детях, не родных, но тем не менее. Келлан был таким же ребенком, уже подросшим, но не менее инфантильным, а скорее и более. Доктор Каллен не потерял способность к воображению и мог спроецировать ситуацию из разряда «А если было так». Если бы кто-то из его детей попал в подобную Келлану ситуацию, остался бы один, запутался и не мог найти выхода? Хотел бы Карлайл, чтобы кто-то помог? Конечно хотел, любым способом, пускай даже будет тяжело и внешне, кажется, несправедливо. Но так будет правильно. Сегодня он отдаст этому миру что-то хорошее в лице хотя бы Келлана Каллена, а завтра вселенная вернет ему должок.***
Последние нотки солнца щекотали тонкую белоснежную кожу, отплясывали танец уходящего дня в спутанных кудрях каштановых волос. Воздух становился слишком тяжелым, чтобы глубоко дышать, а каждый вздох отдавал неприятным першением. Тело тяжелое и уставшее, хотя сон длился чрезвычайно долго, а эта дрема с отступающим и возвращающимся сознанием, все не желала отступать. Сон и реальность смешались в единую сеть и даже открывая глаза, он не мог разобрать было ли его состояние явью или нет. Сознание путалось. Иногда он видел перед собой проблески четких силуэтов: высоких и низких, цветных и блеклых, широких и узких, разбирал и короткие отголоски звуков. Помнил, что кто-то пытался задать ему вопросы из разряда: «Давай парень, как тебя зовут?», «Как себя чувствуешь?», и он не понимал, как на них ответить, точнее знал, но был не в силах сказать что-то связанное. Помнил, когда заболела левая рука, вначале просто поддергивая, затем слегка пульсируя. Боль была не сильной, достаточно терпимой, почти не мешала спать. Чуть позже он почувствовал небольшое давление на предплечье, едва ощутимое, а после — приятную прохладу. Кто-то приложил лед, и боль почти сразу отступила, хотя, скорее все дело было в лекарствах. Сновидения пока еще не отпускали. Он ощущал присутствие многих рядом с собой и в тоже время скованность одиночества. Картинки накатывали редкими проблесками: вот он — Келлан, один, как всегда, смотрящий на себя самого с позиции взрослого на ребенка. Беззащитный. А вот рука отца — огромная по сравнению с его детской ладонью. Самого отца он не видел, видел только его руку, тянущую его от сыпучего песка и луж, наверное, домой, но Келлан не знал точно. Он глядит вверх, смотрит ввысь, видит папину рубашку — голубую в мелкую белую клетку, но не видит его лица и головы. Он забыл, как выглядит отец. Келлан оглядывается, сзади никого нет. Папа слишком быстрый, успеть за ним непросто. Дорога ведет в никуда, она пуста, позади ничего и впереди лишь горизонт и хмурое небо, сливающееся с асфальтом. А еще одинокая скамейка, на привязи к которой пытаются взлететь голубой и розовый воздушные шары, шуршащие от редких капель дождя, бьющих с неба. Так грустно, они же намокнут. Мужчина, читающий газету и рыжий мальчик, слизывающий талое мороженое с пальцев, воссели на скамье, под самыми шарами. — А вот и папа! — высказался мальчик и грязной липкой рукой дернул газету своего спутника, — Ну же, смотри, смотри, папа идет! Ну погляди же, сколько можно читать. Отец снизил скорость и все еще крепко сжимая его руку, направился в сторону мальчика, болтавшего тонкими ногами по воздуху, весело ликующего от приближения любимого родственника. Мужчина отложил газету и Келлан увидел его лицо: тонкое и бледное, под его глазами засели синяки усталости, а на щеках и подбородке выступала небрежная щетина. Пшеничные волосы, некогда блестящие, казались засаленными и грязными. Глаза его были мутными, иссушенными, словно у рыбы на прилавке супермаркета. Мальчик, сидящий рядом, тормошил товарища по скамье за рукав пиджака, все не унимался. Он был рад встречи с отцом. С его отцом. Это был Тимоти, совсем еще ребенок, не познавший ужаса болезни. Келлан не мог его не узнать, хотя в таком юном возрасте его не застал. Все дело было в глазах, Келлан их помнил, такого прищура он не встречал более ни у кого. А Тим не унимался, продолжал дергать попутчика и с нетерпением подпрыгивать на скамье, только не вставал, не бежал на встречу. Мог ли он это? Келлан не знал. — Ох, и Келлан здесь, надо же, — фраза прозвучала с горестью, Тимоти немного успокоился и посмотрел на взрослого товарища по скамье, на его призрачное уставшее лицо. Он надулся. Мужчина погладил Тима по голове и передал ему свою газету, сам же встал, освободив место для отца, который не успел и расположиться рядом со старшим сыном, как Тимоти уже прильнул к его телу, утопая в нежном объятии. Тим посмотрел на него и мужчину, оставшегося без места и без газеты, мокнущего под дождем и смотрящего вдаль мутным взглядом. Келлан же пытался вспомнить кому принадлежит это уставшее лицо, точно кому-то знакомому, а может и близкому. А что написано на газете? Выпуск №11 «Происшествие в полицейском департаменте Форкса. Халатность или случайность?». А еще из кармана торчит кукла в деревенской рубашке. Не похоже, что этот здоровяк играет в игрушки, быть может у него есть дети. — Прости, Скотт, тут только одно место… Воздушные шары коснулись земли, когда дождь усилился. Келлан хотел еще раз взглянуть в лицо отца, но все заволокло непроглядным туманом. Он видел лишь его руку, снова, и в этот раз рука указывала в сторону горизонта. Выход был впереди. Сны отступили лишь когда нагрянул вечер, тогда ясность ума к Келлану вернулась окончательно. Открыв глаза и уставившись в потолок, обшитый серебристой потолочной плиткой, он некоторое время, казалось, даже не думал. Он находился в болезненной эмоциональности, но вспомнить увиденного не мог, не получалось. Он помнил, что находился в больнице и что ему делали операцию, помнил, что отключился, даже помнил запах почти чистого кислорода, но он совершенно не помнил ничего о том, как попал в собственную палату и что было после, а самое главное, что происходило с ним, его телом и разумом. Это очень смущало. Операция закончилась еще утром, а за окном явно дело близилось не то к вечеру, не то к ночи. Поднявшись на локтях, он оглянулся: ранее задернутая тряпочная ширма-перегородка была натянута на металлический поручень, палата пуста, но рядом с его кроватью стояли несколько стульев с черными металлическими ножками и тканевым сидением — те, что он видел в коридоре рядом с лавками, явно тут кто-то сидел. На тумбе лежал лист бумаги и цветными каракулями, где кривыми буквами было написано «Выздоравливай». Открытка была совсем детской, только чей? Шарики, принесенные двумя днями ранее Фредом, поникли, один все еще держался в воздухе, зависнув в десятке сантиметров от поручня, второй устало упал на кровать, лежал рядом с его ногой. На тумбе, справа от кровати все также лежала ровная стопка одежды, которую кто-то из медперсонала принес из предоперационной палаты, а рядом стояли две маленькие бутылки воды и пустой стакан. Стоило лишь посмотреть на воду, как жажда напомнила о себе, даже горло обожгло, словно от вспыхнувшего во рту пожара, и Кел, забыв о всякой осторожности, потянулся за бутылкой. Тонкое покрывало упало с почти обнаженного торса — операционную рубашку вряд ли можно было отнести к какой-либо одежде, дрожь в теле была не просто ощутимой, но и видимой: кожа покрылась рябью, а мышцы сводило от любого даже самого привычного движения. Ладонь приблизилась к горлу стеклянной бутылки и нетерпение тут же взяло верх, Кел сомкнул пальцы руки, промахнувшись. Он зажмурился, и снова посмотрел на тумбу, бутылка все еще стояла на месте, а его правая рука застыла в воздухе совсем рядом, дрожа как осиновый лист на ветру. Такое обычное действие, а так тяжело далось. Вторая его попытка оказалась более удачнее, Келлан почувствовал прикосновение стекла к коже ладони, но поднять бутылку оказалось не так просто, он потянул ее за собой, развернулся и плюхнулся на спину на подушку. Левая сторона тела не поддавалась на какие-либо движения, но была весьма чувствительна при соударении с кроватью. Крышка поддалась легко: Келлан зажал бутылку между коленями и открыл ее правой рукой, а затем, изнемогая от желания утолить жажду, примкнул губами к до мерзости теплому стеклу, он бы предпочел что-нибудь похолоднее. Первый глоток окропил сухость на языке, второй почти лишил его жажды, от третьего начало мутить, Келлан отпрянул от бутылки. Возможно, он снова отрубился, он не помнил момент, когда вернул бутылку на тумбочку, забыл, когда натянул тонкое одеяло до подбородка, утопнув в мягкой подушке и закрыв глаза. Однако он точно не мог забыть момента, когда увидел Ричарда Гарта перед собой, воссевшего на принесённым кем-то из коридора кресле, лениво перелистывающего страницы медицинской карты. — Как вы, мистер Каллен? — тихо спросил Гарт, не отрывая взгляда от записей в медицинской карте. В палате было темно, лишь легкое свечение ночника отражалось на гладковыбритом лице Гарта, опустившего серый взгляд в длинные записи протокола операции. Келлан огляделся, никого в палате более не было, а диалог с психотерапевтом был, пожалуй, последней вещью, которой бы он хотел заняться в этот самый момент. Он все еще был под воздействием успокоительных, не хотелось сболтнуть лишнего. — Не знаю, еще трудно понять, — язык заплетался, он ощущал себя пьяным, и в тоже время его тошнило и штормило словно при похмелье. — Да, это нормально. Нужно время, чтобы организм вывел промедол. К завтрашнему утру вам должно стать лучше. А пока, позвольте составить вам компанию. Келлан не знал, что стоило еще сказать. Ему было не особо комфортно, не нравилось чувствовать себя так… он не знал, как это описать. Гарт пришел, когда он спал, а вдруг он что-то сказал? После наркоза можно всякого наговорить. А вдруг это слышал доктор Каллен? Келлан смутился. Он приподнялся и сел на кровати, прислонившись спиной к спинке. Голова закружилась, начало мутить, будто его укачало. И кровь отлила от головы. — Может, не стоит пока двигаться? — констатировал Гарт, легко улыбнувшись. Он убрал от себя медкарту Келла, а сам скрестил руки у себя на груди, устало облокотился о спинку кресла, наблюдая за тщетными попытками Келла выглядеть здоровее, чем он был. — Голова закружится, сознание потеряете, получите новых шишек и останетесь здесь на долго. Вам ведь этого очень не хочется, верно? — Не хочется, — повторил Келлан. Слабым ему тоже выглядеть не хотелось. А еще хотелось одеться. Он не мог не смущаться, когда на него смотрят так внимательно. Гарт казался очень проницательным, его взгляд был настолько «липким», что он оставлял свои следы, от которых будет тяжело отмыться. Келлан понимал, что любое движение мускулов его лица выдаст в нем даже самые потаенные тайны. А может, Гарт только пытался казаться таким, и Келлан на эту удочку попался? Сказать с точностью было очень не просто, особенно в состоянии этой полуосознанной не то дрёмы, не то явностью. Ричард склонил голову, вытянулся и закинул правую ногу на левую. Он доминировал лишь одним своим взглядом, а тут еще эта поза, Келлану было не по себе. Он чувствовал себя редкой букашкой, размазанной по стеклу, которую рассматривали под микроскопом. И чей же глаз был направлен на линзы? — Вам должно быть некомфортно, детектив? Вы в Форксе один. Кстати, давно вы здесь? — Около месяца. — Почему Вас направили в этот город? Гарт не переходил к основной теме, ходил кругами. Это не внушало доверия, но и послать его Келлан не мог. Гарт будет давать оценку его действиям, это было понятно с самого начала. Чарли ему ничего не говорил, как и другие коллеги, но управление так просто не оставит эту ситуацию. Двое сотрудников пострадали во время рабочего процесса и теперь руководству надо найти козла отпущения, того, кто возьмет всю вину на себя. А к кому как не к мозгоправу обратится управление в первую очередь? Будет проще сказать, что сотрудник находился в состоянии стресса, фрустрации или каком-нибудь болезненным состоянии психики, что именно из-за болезни кто-то допустил ошибку. Это же так просто, в этом случае никто не будет виноват. Максимум, что произойдет, и именно это и случится в конце концов, двух раненых сотрудников направят на принудительные курсы психотерапии, повышение квалификации, а также сделают заметку в личном деле: «на этого парня можно свесить все шишки, он уже попался». Единственное, что не давало Келлу покоя, так это то, что психотерапевт пришел сейчас, когда он был слишком уязвим. Он словно слизь, которая еле держит форму, этакое желе, размазанное по кровати. Келлан понимал, как жалко он выглядел, его это угнетало и это же не давало ему покоя. Сейчас он не сможет дерзить, ведь для дерзости нужна хотя бы жестикуляция и уверенность в голосе, однако его слабое тело сейчас было на это не способно. Игнорирование тоже не было выходом, а может… — Детектив, я не собираюсь сейчас проводить психоанализ, — Ричард отмахнулся рукой и улыбнулся, все также впиваясь взглядом в его лицо. — Я просто хочу пообщаться с Вами. — Зачем? — вопрос сорвался с губ слишком быстро, быстрее, чем возник в голове. Вот они рефлексы. Келлану тоже хотелось скрестить руки на груди, и он даже предпринял попытку, но левую руку даже с подушки поднять не удалось — он лишь неестественно дернулся всем телом, а затем зашипел от пронзающей тупой боли, прошедшей по всему телу, вжав голову меж плеч. В уголках глаз появились слезы — те самые, которых не ждешь и которые появляются в самый неподходящий момент. Гарт улыбнулся и напыщенно хмыкнул. — Вот поэтому, — он ткнул длинным указательным пальцем в сторону израненной руки Келла, опустил обе ноги на землю, раздвинув их по-мужски широко, а после наклонился вперед. — Я подумал, что вам должно быть тяжело с этим справиться. В Форксе нет ваших родных и близких, которые находились с вами раньше. Ваш врач отнял у Вас телефон, создавая имитацию защиты. Это неправильно. Вы успели рассказать семье о произошедшем? Келлан открыл рот и сразу закрыл. Что ему сказать? Гарт знал о том, что Карлайл забрал у него телефон, но знал ли он о том, что у него не было ровным счетом никого из близких. Он не завел друзей, не завел семью, потерял всех, кого любил. Кому он мог рассказать о произошедшем? Аквариумной рыбке, которая ему досталась от предыдущего хозяина квартиры? Он сейчас сам по себе. Но стоило ли об этом знать его психиатру? — Нет, я никому об этом не говорил, пока не хочу никого расстраивать, — Келлан не врал, он просто не договаривал. Он действительно не хотел бы расстраивать тех, кто был ему дорог, только ему и некого было расстраивать. — Разве это не эгоистично? — продолжал Гарт. Его интонация не выдавал в нем осуждение, скорее заинтересованность. — У вас есть дети, детектив? — Нет. — Ладно, тогда родители. Окажись они в вашей ситуации, вы хотели бы знать, что они больны? Вы хотели бы облегчить их страдания и помочь им встать на ноги? Келлан молчал, он не знал, что стоит сказать в его случае. Хотел ли он знать, что произошло с его отцом и матерью после стольких лет? Наверное, хотел. Хотел ли он принять участие в их жизни? Скорее всего, нет. Келлан был не против помочь им в материальном плане, если это было бы необходимо для жизни и здоровья его родителей, но принимать какое-то участие в выздоровлении ему бы точно не хотелось. Он не был бы одним из тех, кто держал их руку или успокаивал, кто сидел в волнительном ожидании в коридоре, максимум, что он смог бы сделать — позвонить и спросить о самочувствии. И это было бы далеко не из нежных чувств, а только для того, чтобы не выглядеть в глазах остальных подонком. Детектив посмотрел Гарту прямо в глаза, в эти напыщенные серые, искрящие надменностью глаза. Гарт лез слишком далеко, не в ту область. Он хотел обвинить Келла в суицидальном поведении, прощупывал почву для этого, но капнул не ту воронку, в этой лежала мина, на которую никому не было позволено наступать. — К чему все эти вопросы? Что вы от меня хотите? — Келлан хотел сделать голос более грозным и недовольным, но вышло скорее слишком устало. Он действительно устал от этой больницы, от этого города и от этих расспросов. Он уже проклинал тот день, когда решил сэкономить горсть своей силы, когда леность одолела его. Ему всего лишь надо было взять чертову лестницу, притащить ее с подвала. И ничего из этого не случилось бы. — Вы ведь уже составили мой психологический портрет, готовы назвать диагноз, так зачем же эти подражания заботе? Я сам со всем могу справиться. — Не сомневаюсь, детектив, в вашей самостоятельности. Да, я не отказываюсь от тех слов, которые сказал Вам этим утром, вы действительно эгоистичный и инфантильный, но это не является клиническим диагнозом. Это лишь следствие, которое вам не раз еще аукнется в Вашей работе. Ваше здесь нахождение — результат ваших же не осторожных действий. Ваш лечащий врач хочет убедиться, что подобного более не произойдет. Только вот я не тот человек, который будет придумывать вам диагнозы, чтобы убедиться в вашей безопасности, — Ричард лишь развел руки в сторону, посмотрев в сторону потолка. На его лице больше не было усмешки или натянутых полуулыбок. Лишь искренняя неподдельная скука. — Вы, детектив, подвержены многим стрессам и мне понятна ваша рассеянность. Я просто хочу донести до Вас одну мысль, которая когда-нибудь поможет Вам жить качественнее в моральном и физическом плане. Всегда есть выход, любая проблема решаема. И знайте, что есть те, кто могут Вам с этим помочь. Это не стыдно обратиться за помощью, в том числе за помощью близких и специалистов. В частности, это касается ятрофобии. Речь прозвучала звонко, ударив по самооценке словно пощечина. Гарт знал о его страхах, конечно знал, ему рассказал обо всем доктор Каллен, который словно затычка в бочке, не мог не выполнить свою работу идеально, без угрозы, что все пойдет по тому самому месту ниже спины. — У меня подарок для Вас, детектив, — Ричард встал, подошел к тумбе с одеждой, вынул из наглаженного короткого халата маленькую пластиковую баночку с желтой крышкой, внутри которой звенели два каплевидных зеленых осколков. Совсем небольших, менее сантиметра в диаметре. — Такие крохи, верно? А могли Вас убить. Поэтому, задумывайтесь в следующий раз даже о самых незначительных вещах, которые будут вас беспокоить. А самое главное, не забывайте, что всегда можете обратиться за помощью, в том числе и к вашему покорному слуге. — Что это все значит? — детектив не сводил взгляда с пластиковой банки и потенциальных убийц в ней, он совершенно не понимал смысла сказанных ему слов, думал, что быть может он все еще спит, поэтому не может уловить сути происходящего. Так почему же это все кажется таким реальным? — Я ничего не понял. — Я лишь хотел сказать, что вы будете здоровы. Завтра утром, если не произойдет никаких «инцидентов» (Гарт не объяснил, что имел под этим в виду), Вы можете отправиться домой. Однако, если посчитаете, что Вам нужна будет помощь, знайте, что я всегда рад оказать услугу. И он ушёл, оставив операционный сувенир, прижимающий белую визитку к тумбе, шлейф дорогого парфюма, навязанную рассеянность и львиную долю недосказанности. А еще облегчение. Келлану не нравился Гарт, но вместе с тем, ему действительно почему-то стало легче несмотря на то, что многие вопросы так и остались без ответа. А может Келлан и ответил на них, не в слух, но про себя уж точно. А еще он пока не знал, что встречи с психотерапевтом с близкого будущего станут намного чаще и не столь формальными как в этот день. Однажды они напьются в баре до беспамятства и Келлан сболтнет лишнего, но это будет совсем другая история.***
— Катетер уберем через пару дней, а пока не сдирай повязку, — напоминания лечащего врача были даны, свежие бинты наложены. Келлан тяжело выдохнул после осмотра, натянул на себя чистую футболку, а затем неуклюже просунул правую руку в рукав куртки, левая находилась в широкой лангете и в рукав не пролезла. Он сидел на кушетке в смотровой, ожидая, пока все манипуляции над ним окончатся. Ощущение было одно — взволнованность, но это вряд ли касалось очередного обследования. Скорее всего дело было в предстоящем возвращении домой, которого он ждал с той же нетерпеливостью, с которой обычно дети ждут похода в зоопарк. И вроде такая мелочь — вернуться в пустую квартиру без права работать еще неделю и с ежедневными посещениями больницы, но тот факт, что окончился круглосуточный присмотр уже не мог не радовать. Тело казалось ватным и чрезмерно чувствительным. Больно было ходить, сидеть и даже смеяться. Анальгетики, которые ему прописали, слабее тех, что ему давали в больнице, и это его никак не расстраивало, наоборот, Келл был рад тому, что ему не придется дома столкнуться один на один с галлюцинациями. Это было бы в крайней степени неприятно и страшно. Лечение еще не окончено, ему еще предстоял трехдневный курс антибиотиков, двухнедельное амбулаторное наблюдение, и месяц реабилитации. Это нервировало, но не напрягало так, как раньше. Самое страшное и волнующее было позади и он, как Келлан отметил для себя, что прошел этот путь весьма достойно, за исключением некоторых моментов слабины. — Когда выйдешь на улицу, голова будет кружиться, — Карлайл размашисто расписался в карте назначений, оторвал лист с выписным эпикризом от прищепки на планшете и передал его своему пациенту. — Так что будь осторожен. Как домой придешь, сразу ложись в постель, ближайшие пару дней не напрягайся. — Да я понял. Меня коллега до дома довезет, — Келлан забрал выписку и бегло пробежался глазами. Сопутствующих диагнозов, типа ОКР не имелось, это не могло не радовать. Он ухмыльнулся про себя, ведь сейчас доктор Каллен не сможет проверить чем конкретно занимался Келлан, а ведь заветный сверток уже дожидался своего химического исследования, он уже даже накидал текст запросов для администрации больницы, перед глазами выстраивались четкие продуманные схемы дальнейшего хода расследования. Ближайшую ночь он точно не уснет, а будет капать на мозги местным коронерам, связываться с центром на заморозку поставок бытовой химии и делать многие другие не очень интересные, но такие нужные вещи. Карлайл этого не знал и это хорошо, никто не упрекнет его за это. — Хорошо, буду ждать тебя завтра утром. Док улыбнулся и похлопал Келлана по плечу, а сам поспешил удалиться. Ему еще надо было решить известные задачи с теперь уже другим проблемным пациентом — Скоттом Митчалом, которого утром перевели из отделения интенсивной терапии, и которому также не доставляло удовольствие провести ближайшие семь дней под наблюдением дотошных врачей.