Уже в предоперационной палате Келлан сделал для себя вывод, что Доктор Стоун умел к себе располагать хотя бы своими язвительными фразами и преподносимым весельем. Он вел себя весьма дружелюбно, пытался свести на шутку даже самую болезненную тему, рассказывал какие-то веселые казусы из своей карьеры. Кел плохо понимал, что он говорит ему, расслабиться не получилось никак, напряжение достигло своего апогея. Тем не менее он был благодарен врачу за проявление неравнодушия к его персоне. При этом человеке даже не хотелось выглядеть слабаком, и Келлу приходилось прикладывать титанические усилия, чтобы казаться хоть немного расслабленным. Жаль только дрожь в теле и сбитое дыхание выдавали все его слабости с потрохами. Детектива никак не покидало настойчивое чувство, будто все уже были
в курсе его фобий.
Кел, сгорбившись, сидел на краю кровати, смотрел на свои колени, с которых свисали одноразмерные хлопковые больничные брюки. Переодеваться пришлось уже наверху, в «обстановке, приближенной к стерильности». Одноразовая одежда была ему явно не по размеру, брюки слишком велики, пришлось подвязать веревку на поясе, а снизу подвернуть штанины, чтобы те не волочились по полу. Рубашка — распашонка и вовсе казалась бумажной. Но все же необходимость жаловаться не то, что отсутствовала, но и вовсе могла потом аукнуться на операционном столе.
Медсестра помогла с завязками на рубашке, но те, что ближе к шее оставила развязанными, сказала, что это нужно для введения анестезии. Рукав на левой руке закатали почти до самой подмышки, закрепив его одной из застежек, расположенной на плечевом шве рубашки. Тем не менее одежда, как показалось Келлану, все равно сильно свисала с его плеч. Закончив с верхом, девушка помогла Келлану завязать на затылке хлопковую шапку, напоминающую бандану, поправила пальцами выпирающие кончики волос под поля убогого головного убора.
Ассистент — доктор Джей Ланнек, ординатор первого года, оказался тем самым парнем, который отчитывал его и Элайзу утром из-за небольшого шума, и которого Келлан случайно принял за санитара. Этот же человек проводил окончательный осмотр в предоперационной палате под наблюдением анестезиолога — Стоуна. Внешне ассистент представлялся человеком крайне уставшим, его речь была медлительной, движения нерасторопны, а его каштановые волосы казались уложенными наспех — неаккуратно. И в тоже время все вопросы, которые он задал Келлану показались доктору Стоуну исчерпывающими, а замечаний в ходе осмотра предъявлено не было.
— Да брось ты переживать, — Мартинес наиграно закатил глаза и выхватил папку из рук ассистента, когда детектив пытался оторвать нитку из шва на выданных ему голубых брюках и, в тоже время, пытался убедительно игнорировать присутствие каждого из врачей. — Не ты у меня первый, не ты последний.
Келлан скривил в полуулыбке уголки губ, но не мог отделаться от назойливого чувства, что вот-вот перестанет контролировать себя. Если было так легко перестать волноваться, то он, несомненно, предпринял попытку сделать это еще несколькими днями ранее. Скажите человеку, боящегося клоунов, что цирк — веселое место и посмотрите на то, как он будет прожигать дыру в вашем теле.
Плечо, куда доктор Каллен собирался устанавливать катетер, уже полностью онемело, правая рука плохо поддавалась на любое движение. Возможность рассчитывать сколько сил нужно было приложить, чтобы выполнить привычное действие, казалась утерянной, движения становились чересчур резкими. Левая рука не прекращала беспокоить — пальцы сгибались тяжело и отдавали болезненностью по всей руке, будто мышцы пронзили тысячи осколков. Место пореза «пылало», пульсация под повязкой нарастала и начинала резонировать с легкой дрожью в теле.
Ланнек справился с осмотром «на ура», в любом случае именно так сказал ассистенту Мартинес Стоун, хлопнув парнишку по плечу и язвительно добавив, что был бы Джей немного поворотливее, то проходил бы резидентуру в месте покрупнее «деревенской больницы». В свою очередь Келлан отметил для себя, что от счастья до смущения не так уж и много — одна улыбка «старого лиса», немного сарказма, чуток черного юмора и блеск угольных глаз. И сразу голос аппонента становится тише, с нотками язвительной обиды. Ланнек оскорбился, но внутренний тормоз не давал ему ответить старшему его же монетой. Ассистент лишь учтиво признался в нерасторопности, и тут же поспешил удалиться. Медсестра вышла следом, прикрыв за собой дверь, а Кел остался тет-а-тет с анестезиологом, лелея неподдельное желание выбежать вслед за ушедшей парочкой, но кинуться в другую сторону, к выходу.
Доктор Стоун еще раз сверился с записями в карте. Его очки съехали почти на самый кончик носа, а губы шевелились при расторопном чтении, был слышан тихий неразборчивый шепот, и зрачки глаз доктора бегло бегали по строчкам протоколов осмотра пациента. Шепот затих, крупная ладонь дока пару раз хлопнула по нагрудному халату синей хирургической рубашки — крупный мужчина искал свою ручку. Келлан, пытавшийся отвлечься на бытовые мелочи, вроде лежавших ключей на столе, украшенных ярким брелком или красочную рамку с картой этажа на стене, встрепенулся от глухого постукивания, словно сам почувствовал этот удар ладонью по груди. Ручка нашлась на столе, и подпись тут же была поставлена в конце протокола. Анестезиолог подошел ближе.
Его огромная рука с силой перехватила правое запястье Келла, рука пациента была притянута ближе и подставлена под яркий свет лампы, на небольшой прикроватный столик. Одутловатые пальцы больно вжимались в кожу Келла над линией чуть выше сгиба локтя, это было ощутимо несмотря на распространившееся по руке онемение. Касание спускалось вниз по руке, док с силой продавливал кожу, в то время как Кел ощущал эти прикосновения чуть ли не на своих костях.
— Да уж… — чуть ли не шепотом проговорил доктор, уже перейдя к больной руке. Ее он не давил, лишь осторожно покрутил, и слегка дотронулся до мягкого бугорка — переплетения вен под кожей. Келлан немного смутился, когда доктор сравнивал между собой обе руки, он начал беспокоиться о том, что что-то могло пойти не так, что его здоровье выкинет очередной сюрприз, от которых Кел и так не прекращал сходить с ума. А врачи тоже хороши, решили своей загадочностью окончательно добить нервную систему своего пациента.
— Со мной что-то не так? — взгляд поднят и, казалось, был полон решительности. Жаль только сердце начало отбивать такой ритм в груди, что ребра звучали как ксилофон, звук которого никто, конечно, кроме Келла не слышал. Поганая такая мелодия, Келлан бы не стал покупать билет на концерт ее автора.
— Было бы с тобой все так, ты бы здесь сейчас не сидел, — слова были кинуты в шутку, и Келлан не мог не понимать этого, но все же напряжение продолжало нарастать. Вся его война со страхом подходила к концу, но выигрывал явно не он — нервная система чуть ли не белый флаг натягивала на шест здравомыслия.
Келлан отвернулся, когда Стоун начал натягивать перчатки на свои длинные толстые пальцы, дальнейший звук хруста свернутой головы ампулы, вызвал очередной скачок давления, Кел не мог не чувствовать, как холодные пальцы рук начинают теплеть, а щеки гореть огнем, в ушах бухал звук кровотока. Детектив попытался сделать глубокий вдох, но даже тут запнулся и закашлялся. Рука доктора легла ему на грудь, когда приступ кашля сошел на нет.
— Ложитесь на койку, мистер Каллен, — Мартинес навис сверху, его широкое тело почти полностью закрывало обзор, а шприц в руке отвлекал внимание, но явно не успокаивал. Келлан рефлекторно дернулся, как от испуга, но давление на его грудь увеличилось, и он лег. Доктор Стоун убрал подушку, голова лежала низко, глубоко вдохнуть не получалось из-за неудобной позы, но это беспокоило Келлана в последнюю очередь. — Хотите еще что-нибудь спросить, прежде чем мы отправимся в операционную?
Док все еще нависал сверху, а его рука также твердо лежала на груди Келла, не давая ему ни привстать, ни каким-либо способом пошевелиться. Вся правая сторона почти не поддавалась контролю, а левая начала болеть с приумножением, дошло даже до пореза на щеке, организм будто предчувствовал беду, пытался предупредить владеющую им душу, что есть какая-то неполадка, будто сам Келлан еще не знал об этом. Но свои капризы стоило держать при себе, иначе была большая вероятность, что доктор, чтоб его, Каллен придумает очередную жуткую игру. Он в любом случае затянет его в свои цепкие решительные руки и сделает все, что посчитает необходимым. И тем не менее, один вопрос был, и Келлан не смог найти в себе силы, чтобы задать его вчера Карлайлу.
— Доктор Стоун, если операция не продлится более двух часов, то зачем мне ставить катетер в подключичную вену? Это ведь, обычно, на долгий срок, не так ли?
— Обычно да, — Мартинес еще раз оглядел правую, а затем и левую руку Келла, он отложил полный белой прозрачной жидкостью шприц в сторону, а затем провел пальцами вдоль периферийных вен на левой руке пациента. — Обычно я бы поставил катетер в правую руку, в левую сам понимаешь, опасно, да и мешать в ходе операции будет. Но у тебя есть проблема с венами по правой стороне — они впалые, найти их будет тяжело. Обычно такая симптоматика наблюдается у наркоманов, но бывает у людей из-за плохого питания, низкого уровня физических нагрузок и стрессов. С вашей работой, мистер Каллен, думаю, что последние три пункта — явно о вас. Более того, если наблюдается картина такого отклонения, то имеется риск расслоения узких вен, поэтому твой хирург и решил перестраховаться. Дело ведь не только в премедикации до и во время оперативного вмешательства, тебе дадут еще и антибиотики, которые оказывают большую нагрузку на сосуды. — Келлан затаил дыхание, когда док со строгим лицом говорил об еще одной проблеме, и всякий раз при слове «операция» Кел не верил, что речь идет о нем. Осознал лишь когда разговор об этом был покончен, а док снова натянул на себя притворную дружелюбную улыбку. — Ты, парень, будто выиграл «дерьмоватую» лотерею — лучше бы правую руку повредил, мороки было бы меньше, а еще лучше, обратился бы сразу после травмы, тогда и антибиотиков было бы меньше и отек не таким обширным. И да, ты не ослышался, я сказал «дерьмоватую», а не «дерьмовую», потому что бывают случаи и намного хуже твоего.
Келлан сглотнул, когда док открепил липучки с лангеты на левой руке. Стерильную повязку он разрезал ножницами, но не убрал старые бинты, только лишь обработал поверхность кожи антисептиком из аэрозольного распылителя, от которого очень сильно перехватывало дыхание, а затем навис над рукой с тем самым шприцем. Келлан задержал дыхание, когда игла коснулась кожи предплечья и рефлекторно чуть было не отдёрнулся, почувствовав глубоко под кожей сильное распирание и невыносимую боль, проходящей лавиной от места укола до плеча и кончиков пальцев. Рука горела у самой раны, и приходилось больно закусить губу, чтобы не издать ни единого звука. Боль отступила быстрее, чем Кел успел в очередной раз подумать об ошибки выбранного им пути лечения. Вторая инъекция была не такой болезненной, кроме прокола Келлан ничего не почувствовал, остальных проколов он не чувствовал вовсе.
— Вот и все, больше боялся, — Мартинес убрал шприц от руки, но иглу из кожи не вытаскивал, ждал, пока инфильтрация распространится по мышцам. Стоило доку отойти к стойке, Келлан немного приподнялся, чтобы посмотреть на свою левую руку, которая парой минут ранее грозила чуть ли не лопнуть от давления изнутри. Теперь она потеряла всю свою чувствительность, и мозг стал придумывать издевательские картинки, словно руки и вовсе больше нет. Конечно, больная конечность оказалась на месте, только вид ее был крайне нездоровым — плоть отекла настолько, что рука в ширине была в трижды больше здоровой, а раны, несмотря на вчерашнюю обработку, все еще сочились отходами жизнедеятельности лейкоцитов. От инъекции образовались небольшие шишки, которые чуть ли не на глазах покрывались белой «корочкой». Игла все еще находилась в коже, лишь ее клапан торчал на поверхности.
Мартинес вернулся через пару минут с перевязочным материалом. Он убрал иглу из кожи и наспех закрыл порез марлей ненадежно закрепив его хлипким пластырем. Шину закрепил обратно, но на самый край липучки, чтобы не перетягивать руку, затем поднял спинки кровати и позвал медбрата, который помог Келлу добраться до места, где находиться не желал категорично. Идти самому ему запретили, не разрешено было даже сидеть, только спокойно лежать на передвижной кровати и глазеть в потолок.
Обычно любой пациент строит представление об операционной и операции в целом из тех картинок, которые показываются по центральному телевидению в виде разнообразных сериалов и фильмов. И даже сам Келлан, который так или иначе имел дело с «реальным положением вещей», ожидал увидеть темную комнату с кучей разномастных приборов-мониторов, с ровными рядами инструментов на металлических стойках с ожидающими его врачами. Но, вместо этого ему представилась пустая светлая просторная комната с необходимым оборудованием, занимавшим намного меньше пространства, чем он представлял. У подготовленного стола, рядом с левым подлокотником находился железный круглый стул без спинки и две квадратные стойки, накрытые синими стерильными салфетками. Подобная стойка стояла и справа от стола и ее содержимое скрыто не было, Келлан видел и сам набор с подключичным катетером, и ровный ряд наполненных шприцев, и еще упаковку каких-то расходников. От одного только взгляда на это сильно закружилась голова.
Тот парень, который довез Келлана до оперблока, помог ему осторожно перебраться на подготовленный стол, застеленный стерильным бельем, а ожидавшая в операционной медсестра объяснила, как правильно следует лечь. Медбрат пожелал удачи и поспешил удалиться, шумно откатывая кушетку в коридор. Дверь за ним плавно закрылась и по всей операционной раздалась гнетущая всепоглощающая тишина, нарушаемая лишь тихим стуком секундной стрелки в больших часах, висевших над широкой дверью.
Медсестра еще пару минут поправляла рубашку Келла так, чтобы открыть необходимое поле как для хирурга, так и анестезиолога. Когда она закончила с подготовкой, то выскочила за дверь, чтобы сменить медицинскую маску и еще раз вытереть руки после контакта с пациентом.
Келлан считал плитки на потолке, осматривать обстановку было противно, а яркий свет от двух нависающих ламп неумолимо бил по глазам. До тех пор пока перед ним не замаячили привычные лица, пока он оставался один на один с потолком и редким шуршанием шин машин, где-то далеко внизу, под огромными панорамными окнами, у него получилось немного расслабиться. Но присутствовало и стойкое ощущение, словно он уже лишился обеих своих рук — анестезия сработала на славу, левая рука потеряла чувствительность от середины плеча до самых пальцев, в то время как обезболенное правое плечо перестало ощущаться вплоть до локтя руки.
Ланнек подошел первым. Его громкие стремительные шаги были слышны от самого коридора. Пока медсестра помогала ему надеть операционный одноразовый халат и перчатки, он успел рассказать ей какой-то пошлый анекдот, та в свою очередь хихикнула и что-то тихо прошептала, вероятно надеясь, что Келлан ее не услышит. Жаль, что она не приняла во внимание присутствие эхо: не загромождённая мебелью комната не поглощает звуки, а отражает их, увеличивая воспроизводимую громкость. Кто-то повеселиться сегодня после работы. Кел даже позавидовал этой расслабленности парочки у входа, хотел бы и он строить воодушевляющие планы на вечер.
Когда лицо ассистента хирурга мелькнуло перед его глазами, Кел почувствовал, что остатки спокойствия остались где-то позади, минутой позже, а в голову ударили все переживания, которые он накопил в предшествующие несколько дней.
— Я обработаю операционное поле антисептиком, — слова ассистента были четкими, с уверенностью в голосе и ровной интонацией. Кел мог смотреть на молодого человека, открывающего банку смердящей коричневой жидкости, только исподлобья. Никакой запах антисептика не смог перебить удушливую вонь от сигарет, от которой не спасала даже плотная маска врача — молодой доктор успел не только помыться, но и на перекур сходить.
Келлан не чувствовал прикосновение тампона к коже, но явно проникся холодом и не только в области рук, по всему телу. Кожа покрылась неприятными мурашками и «шипела» от проводимых над телом манипуляций. Все естество Келлана противилось окружающей его обстановке, но сделать уже было ничего нельзя.
Стоун чуть ли не ввалился в операционную, когда Ланнек заканчивал с правым плечом пациента. Медсестра, стоящая поодаль, тут же нацепила на местного ветерана операционных войск его перчатки и кинулась обратно. Халаты анестезиологи обычно не носят, и этот случай не стал исключением.
— Красиво рисуешь, Джей, но мы тут не за этим пришли, — Кел увидел это смуглое лицо над собой и снова напрягся от мысли, что вот-вот все начнется. Карлайл обещал поставить катетер, и все уже было готово для этого.
Ланнек немного отпрянул, когда вся область от груди до шеи была обработана тягучей коричневой дрянью, от запаха которой начинало мутить; медсестра же приступила к установке датчиков и расположением операционных салфеток с прорезями операционного поля. Ассистент Карлайла, запах сигарет от которого уже не бил по носу, перешел к левой стороне. Кел сглотнул, подумав о том, что именно с действий Ланнека и начнется сегодняшнее безумие. Шины на руке уже не было, как и повязки, вероятно медсестра успела воспользоваться отвлеченным вниманием Келла и все давно убрала.
— Келлан, поверни голову влево и держи ее так, пока я не скажу, — Кел дернулся, заметив краем глазом нависший над ним пустой шприц с толстой длинной иглой, он не ожидал, что все случится еще до того, как доктор Каллен решит, наконец, прийти. Разве не он говорил, что установит венозный доступ сам? Не то, чтобы Келлан не доверял своему анестезиологу, но эти смуглые огромные ручищи на его ключице выглядели больше пугающими, чем успокаивающе.
— Постойте, разве это не обязанность хирурга? — Кел хотел поднять правую руку в знаке «стоп», но понял, что не может ей пошевелить, медсестра и тут постаралась. Доктор Стоун остановился на секунду, Келлан не мог за маской разглядеть всю гамму его эмоций, но прищур и без того узких от хитрости глаз показал, что док готовиться сказать нечто саркастическое, но вряд ли откажется от своей работы.
— Мистер Каллен, я не вижу в этом месте ни одного хирурга, а операция по плану уже как пятнадцать минут идет, — он приблизил острие иглы настолько близко к коже, что Кел уже не мог видеть шприц. Все же пришлось повернуть голову влево, обеспечив свободный доступ иглы к вене, а за ней и проводника. Уж очень не хотелось повреждения легкого. — А если твой врач не придет в ближайшее время, то мы и продолжим без него. Тут три взрослых человека, мы с Сарой будем оперировать, а вы, детектив, контролировать. Ланнека в команду не возьмем, он еще не созрел.
Кел решительно счел эту шутку злой, и он был не особо рад тому, что одного из его врачей выводят из себя, но тихий смешок ассистента дал понять, что тот не обижается. В любом случае Келлану так показалось.
Действительно, как и говорил Карлайл, боли Келлан не почувствовал, но давление казалось существенным. Игла вошла в кожу с тем же звуком, с каким нож входит в арбуз или другой фрукт с толстой кожурой, сначала с напором, а затем, прорвав кожу, стремительно резко, Келлан даже дернуться не успел, как ощутил твердый металл под кожей грудины. С проводником оказалось менее приятнее — каждый его толчок по вене отдавал «зубоскрипучем» звуком, ударной волной от которого тело чуть было не передёргивало, ощущение было подобно скрипу ногтей по доске или пенопласта по стеклу. Все то, что слышать было невыносимо, только теперь он это не столько слышал, сколько ощущал. Проводник был установлен довольно быстро, Кел с облегчением выдохнул, когда в ход пустили и расширитель, а затем все надежно закрепили на коже. И в тоже время от распирания внутри становилось все тяжелее делать глубокие вдохи, щеки снова зажгло, а сердце уж чересчур быстро пыталось сделать свою работу. Только сказать об этом кому-нибудь было неудобно и страшно, Келлан не хотел переноса операции. Он сюда больше не зайдет и не въедет, он точно соберет вещи и уйдет из больницы, ждать пока осколки внутри него сделают свое дело, или, что более вероятно, сам вырежет их ножом.
— Можешь осторожно поворачивать голову, — Стоун, не сводящий взгляда с монитора, крепко придерживал шею и голову пациента. Келлан не спешил поворачиваться, но, видимо так было нужно, голова должна лежать ровно. Когда Кел смог лечь в правильном положении, док проверил правильность установки катетера аппаратом УЗИ, и только затем успокоился — его напряженные плечи немного осунулись, а в черных глазах заплясали привычные отблески бесят. — Ничего не болит?
— Со мной все хорошо, — ответив так тихо, что кроме шепота никто ничего не услышал, Келлан немного прокашлялся, говорить с иглой рядом с шеей казалось весьма опасным, но он все же повторил свою фразу громче. — Так, а где доктор Каллен?
— Наверное, в приемной задержался, — учтиво произнесла медсестра, закрепляя на левой руке операционную пеленку с прорезями. Ассистент показывал девушке место разреза, прося немного повернуть стерильное белье и приподнять подлокотник выше, сетуя на высокий рост хирурга. Когда с повязкой было покончено, Сара присела на место врача и взяла Келла за руку.
— Ага, или струхнул и сбежал, — со смехом выдавил Стоун, беря в руки один из шприцов с препаратами и закрепляя его в инъекционном порте, затем надавил на поршень шприца. Заметив это, Кел почувствовал нечто, похожее на бессилие вперемешку со страхом, его тело не двигалось, а каждая мышца сжалась, даже замершие пальцы на ногах больше не поддавались на импульсы. Доктор Стоун, перевел взгляд с монитора на пациента и, вероятно заметив панику в глазах, тихо и без привычного сарказма добавил. — Это антигистаминные. Мы же не хотим неожиданных аллергических реакций?
Почти сразу же в ход пошел следующий шприц. Дверь почти бесшумно открылась. Сара, подскочив со стула, ринулась к проему помогать одеться последнему члену той вечеринки, куда Келлан попал из-за постигшей его неудачи, а также отсутствия способности сказать «нет» и твердо стоять на своем.
— Прошу простить за опоздание, в приемном отделении сущий цирк — автобус с детьми попал в аварию, никто не пострадал, но всем нужно было расписаться в назначениях на рентген. Думал, что сделаю это быстро, но каждый из родителей желал личной встречи. Кто-то из них все еще будет дожидаться меня. — Доктор говорил спокойно, а Келлан напряженно вслушивался в шуршание его халата. Когда треск резиновой перчатки глухо хлопнул по ткани, Кел всем своим нутром почувствовал, как нечто свыше поставило жирную точку в подготовке. То самое мгновение пришло. — Вы даже катетер установили, я прилично задержался. Еще раз прошу простить.
— Пришел бы еще позже, мы бы сами все закончили, — анестезиолог говорил все тише и тише, препарат в шприце был введен в кровоток Келлана почти полностью. — В ходе общих обсуждений было решено, что ничего сложного нас бы не ждало.
— Сомневаюсь, что совет по этике это бы одобрил, но я рад, что вам не пришлось скучать без меня, — стул с шуршанием откатился, Кел почувствовал поток воздуха слева, когда Карлайл сел рядом. Детектив слегка развернулся в сторону Карлайла, но тут же был остановлен рукой Стоуна, двигаться было нельзя. — Как себя чувствуешь, Келлан?
— Я в порядке, но все еще хочу уйти отсюда.
— Это нормальное желание. Я постараюсь работать быстрее, — ответил Карлайл, Кел не мог видеть его лицо, но он рефлекторно представил себе его улыбку.
— А можно не только быстрее, но и качественнее, пожалуйста? — шутка прозвучала немного язвительно, но Келлан посчитал необходимым ее произнести. Он не мог понять это непреодолимое желание что-то сказать, но отметил, что все его прежние ощущения были каким-то другими. Точно передать это было не так просто. Он все еще не чувствовал себя расслабленным или спокойным, да и переживания оставались на месте. Страх был, но его как будто заперли в клетку. Келлан смотрел на свою фобию со стороны, понимал, что нужно стращаться, но почему-то этого не делал. Это казалось нерациональным. Такое было с ним впервые, сознание выдавало странные картинки, будто мозг Келла достали из головы и промыли в перекиси, словно вместо крови в нем плескался алкоголь. Тело и голова «горели» от каждой мысли о страхе.
Доктор не решался и дальше поддерживать разговор, все его внимание захватила работа.
— Джей, будь добр, дай мне десятый скальпель.
Келлан подумал про себя, что пора начинать паниковать, но на этот раз мозг будто перерубил тот кабель, по которому страх управлял физиологией. Сердце билось все еще часто, но уже не отбивало музыкой по грудной клетке, да и дрожь прошла. Боль в животе начала затихать. Кел непроизвольно посмотрел на доктора Стоуна, который уже не орудовал шприцами, но подсоединил к катетеру трубку капельницы. На безмолвный вопрос Келла, произнес лишь одно слово — «антибиотики».
— Чувствуешь что-нибудь? — слова растворялись в воздухе, звучали откуда-то и ниоткуда одновременно, становилось тяжело понять, к кому именно они были обращены. Легкий хлопок по щеке, почти поглаживание, и Кел понял, что внимание сосредоточено все же на его персоне. — Келлан, тебе не больно?
Он не чувствовал ничего, лишь непреодолимое желание отрубиться, восполнить тот запас энергии, которую растерял за бессонную ночь, даже ответить не было сил, но он все же смог выдавить из себя слово «нет», ведь он действительно не чувствовал ничего.
— Если хочешь, можешь поспать, — Стоун говорил тихо, его огромные, но теплые руки согревали замерзшую шею. Легкие прикосновения внушали ощущения защищенности и умиротворенности, глаза закрывались сами собой, а дыхание становилось более глубоким и размеренным. Это все могло бы неплохо успокаивать, если бы детектив Каллен смог бы забыть, где именно он лежал. Келлан бы поддался на эти редкие уговоры, но легкий озноб держал тело на шатком плоту. Кел чувствовал, как замерзает и ничто не могло его согреть. В операционной действительно было холодно. — Я тебя разбужу, когда ты понадобишься.
Огромный латиноамериканский доктор все же умел внушать доверие, Келлан расслабился, но еще боролся со сном, наивно полагая, что должен оставаться в сознании до конца. Ведь случится может всякое. Да и сам доктор Каллен говорил, что Кел должен будет выполнить какие-то команды. Вот сделает свою работу, вернется в палату и поспит, а пока должен держаться огурцом.
— Келлан, у тебя синяки под глазами больше моих будут, отдохни, — анестезиолог все не унимался. Его голос становился той единственной нитью, за которую Келлан держался, даже веки стали настолько тяжелыми, что открыть их больше не представлялось возможным. Кел предпринял попытку взбодриться, и, осознав свою беспомощность, решил, что и с закрытыми глазами у него получится оставаться на плаву до конца. Внутренний психологический блок не разрешал Келлану смириться с тем, что лекарства сильнее него.
— Это не синяки, а макияж…
Вязкая невидимая жидкость, будь то патока или сироп, поглощала остатки сознания, как и тогда, в «последний день». Но все же разница была ощутимой — в прошлый раз были реальные основания переживать и бояться за свою жизнь, слова «сон» и «смерть» являлись синонимами. Теперь же возникало ощущение, которое Келлан не желал принимать, но разум подсказывал, что оно имело место быть — он чувствовал себя защищенным даже несмотря на подчинение, которое красной нитью проходило через его отношения с персоналом местной больницы.
Когда разум перестал сопротивляться зову обволакивающего смирения и безмятежного отдыха, Кел ощутил резкую болезненность в руке, как отдергивание изнутри за нить нерва. Его тело рефлекторно дернулось, и словно электрический импульс прошел по кости поврежденной конечности. На мгновение эта неожиданная боль прогнала тучи грядущих сновидений, Келлан смог поднять веки, только открытые глаза видели лишь размытую нечеткую картину. Кел не понимал, что вокруг него происходит и почему его сон прервался. Рефлекторное движение рукой не принесло результата, рука оставалась неподвижной, а пытаться снова пошевелить ей не было ни сил, ни особого желания. Боль прошла также резко, как и пришла, а звонкий стук стекла о металлическую чашку дал понять, что все самое плохое осталось позади, но не ответил на вопрос, почему это произошло. Глаза закрылись еще до того, как Келлан осознал, как сильно хочет спать.
***
Глубокое прошлое настигало снова.
Свет медленно угасал. Он не прекращал ощущать сдавливающую боль на плечах, мог улавливать некоторые обидные фразы, обращенные к нему. На лице держащего его человека не было ни единой эмоции кроме злобы и ненависти, этот санитар был злодеем каждой клеткой своего громадного тела. Тот самый доктор стоял по другую сторону, орудовал иглой и шприцем, наблюдая за потенциальной массой биологических отходов, пока еще живой, и подключенными к ней мониторами. Руку обдавало жаром, игла проходила все глубже, и чуть ли не с хрустом прорывала себе путь к сосудам.
— Если ты не расслабишься, будет еще больнее, — доктор взял следующий шприц, тело становилось все более неподвижным. Послышались резкие шаги, слишком близко, слишком отчетливо, запястья больно сомкнули ремни. Очередная попытка вырваться не увенчалась успехом, тело лишь дернулось, и давление на плечи усилилось, в кожу вонзились острые длинные ногти. — Ну вот, через пять минут можно интубировать и начинать.
Громила что-то снова хотел сказать, но учтивый стук в двери оторвал его от очередной ядовитой фразы, брошенной только из-за желания показаться сильнее, чем он был. Келлан уже слабел, приходилось бросать все остатки сил, чтобы побороть желание ослабить хватку и успокоиться.
— Мистер Иванс, вам сюда нельзя, — писклявый крик медсестры помогал удерживать кусочки сознания. Оставаться в живых становилось все тяжелее — смерть дышала в спину, тянула свои цепкие лапы, в то время как десятилетний мальчик пытался дать ей явственный отпор, бой обещал быть жарким.
Из поля видимости исчез сначала доктор, а затем и крепкий санитар, у двери послышалось недоброе оживление, шум потасовки. Келлан улавливал спокойный тон голоса доктора, а за ним — глухие удары. Попытка повернуться провалилась, как и другие стремления спастись, шею уже зафиксировали пластиковым воротником. Голоса интонационно раздавались нетерпеливыми отголосками, за которыми Келлан не слышал и своих собственных просьб о помощи. И в тоже время различаемые голоса «конфетного доктора» и «приспешника» были не такими жесткими, как по отношению к нему, наоборот, выражали явное почтение. Вокруг все просили некого мистера Иванса успокоиться, но тот, видимо их не слушал.
— Ваш сын, Тимоти, хорошо переносит наркоз, он уже в операционной, — голос доктора звучал твердо, но размеренно и плавно. Потасовка немного затихла, а Келлан, жадно глотающий ртом воздух, словно задыхаясь, чувствовал, как теряет последние мгновения уходящего времени, прикосновение смерти были осязаемыми, раздавались саднящей болью по телу. Липкая патока морфея укрывала тело нежной пеленой забытья. Слова доктора, хотя и еще различаемые, становились похожими на едва ощутимые отголоски горя. — Келлан скоро будет готов, а сейчас, вам нужно уйти. Дальше мы сами.
— Нет, я передумал, — ярость вперемешку с отчаянием, голос знакомый и, одновременно, не узнаваемый. Кажется, Келлану приходилось когда-то его слышать, но это было так давно, будто и вовсе в другой жизни. И кем был этот мистер Иванс? Смерть была не готова дать на это ответ, да и забвение не принесет никакой мудрости. — Я позвоню копам, если вы не отдадите мне моего сына!
Толчок двери — последнее, что Келлан смог услышать в тот день. Его глаза были закрыты, память и чувства утопали в черной теплой смоле. Жизнь угасала, словно пламя свечи на ветру, а сердце больше не билось с бешенной частотой. Кажется, он перестал дышать намного раньше, чем перестал мыслить, легкие уже разрывались от едкого дыма, утопали без воды и грозили с мгновения на мгновение отказать. Память открыла на мгновение двери на свой потаенный чердак, к бесконечным шкафам библиотечных карточек. «Эй», «Би», «Си», «Ди», а вот и ряд «И». «Иванс», точно. Брат подписывал свои рисунки — Тимоти Иванс, у матери в ее подписи было замечено изображение маленького яблока — символа Евы, той, от чьего имени и была образована фамилия его семьи. Ивансы, потомки Евы, прирожденные грешники. И один из них решил пойти наперекор своему имени, вступил на праведный путь.
Калленом Келлан стал позже, когда раз и на всегда решил порвать все свои связи с семьей. Калленом он стал в день смерти своего брата, и этой фамилией поделилась с ним его бабушка.
— Келлан, — крик разрезал вязкую плоть успокоения, за ним пришел и рокот, вмещающий десятки разрозненных коротких слов, глухие удары о пол. Сознание еще не утонуло окончательно, прикосновения были ощутимы. Шершавая плотная ткань коснулась его тела, Кел почувствовал, как отрывается от жесткой койки, утопая в резких, но таких желанных объятьях. — Келлан, папа с тобой.
***
— Мистер Каллен?
Звуки осязаемо касались самого мозга и растворялись в голове. Этот вопрос, что он означал? Был ли Келлан достоин фамилии той милой женщины, что посвятила последние годы его воспитанию, забыв о мечте потратить время на путешествия? Не осталось ли в нем сомнения на счет выбора пути? Предал ли он своего отца, сменив фамилию?
На щеке ощущалось легкое поглаживание, а затем твердое прикосновение, его голову все еще бережно придерживали. Тело ниже шеи ощущалось предельно плохо, с тяжестью и неприятными мурашками от затекания. Явственно чувствовались лишь манипуляции с левой рукой, ее подвижность в локте и стягивающая боль в кисте.
— Не знаю, — голос, больше похожий на хрип, хотя и срывался с голосовых связок, но словно растворялись в пересохшем горле. Келлан скорее прошептал это, чем сказал.
— Что не знаешь? — этот тембр был знаком: низкий, но тихий, с иронией и нотками легкого волнения. Прикосновение к щеке перешло в совсем легкое постукивание ладонью. Не больно, но не очень приятно. — Ты можешь сказать, какое сегодня число?
— Не помню, понедельник, ноябрь.
Хотелось, чтобы отстали, хотелось снова утонуть в едкой патоке, но в глаза светили яркие лампы, а голоса вокруг становились все более отчетливее. Он дернулся, пытаясь отвести голову в сторону, спрятавшись от назойливого свечения. Только голову все еще придерживали, а тело не поддавалось движению совсем. Безымянный палец на правой руке пронзило болью, которой предшествовал громкий щелчок. Противный звук отражался от голых кафельных стен еще несколько секунд, затем палец зажгло и сильно сдавило.
Сознание возвращалось отблесками силуэтов и их голосов, вспышками воспоминаний, которые гасли быстрее, чем Кел успевал их переварить. Ему показалось, что он видел нечто важное, но забыл это слишком быстро, чем успел осознать. Тягучая смоль забвения все еще окутывала его приятной пеленой, но уже медленно отступала, отдавая тело холоду реальности.
— Мартинес, все хорошо? — он узнал ровный непринужденный голос доктора Каллена, раздающийся совсем рядом, а затем оголенной кожей ощутил едва заметное дуновение теплого ветра.
— Карлайл, сосредоточься на фиксации, я со своей работой сам разберусь.
Стоуна Келлан признал не сразу, раздражение было не тем, что он привык слышать от своего анестезиолога, хотя прошло ведь всего пара часов с их знакомства. Лица коснулся неприятный липкий пластик, от резкого запаха которого перехватывало дыхание. Келлан резко отпрянул, но поверхность под ним мешала убрать голову, сдвинуться не давали ремни. Он все еще чувствовал себя разбитым. Неприятное, но терпимое онемение тела сменилось невыносимой ломотой конечностей, голова начинала гулко ныть, череп словно в тисках зажали. Запах пластмассы становился все невыносимее, и Кел ошарашенно открыл глаза.
— Тихо, парень, это просто кислород. Не бойся, не отравлю, — лицо Стоуна, скрытое маской, все еще возвышалось над его головой. Противный писк раздавался откуда-то выше, и маска начала наполняться невидимым газом.
Пульс почему-то заметно подскочил, дыхание на мгновение перехватило, вдыхать газ становилось тяжелее, а глаза неприятно зажгло. Чувство походило на дыхание через соломинку под водой или попытку сделать вдох через толстое одеяло. Келлан закашлялся, рефлекторно пытаясь правой рукой отмахнуться от маски, но та все еще была закреплена на подлокотнике. Доктор убрал маску сам, и Келлан ощутил сильное головокружение, которого еще не чувствовал ни разу в жизни, похожее на кружение карусели только в разы быстрее.
— Предатель, я тебе доверял, — кашель уже прекратился, и страх от неспособности вздохнуть сменился эйфорией, глаза закрывались снова, а Келлан не мог этому противостоять.
Маска снова оказалась на его лице, и в это раз газ не казался тягучим, каждый вдох приносил расслабление и ощутимое спокойствие. Кажется, его проблема уже была решена.
