***
Изгнанное из памяти так успешно вернулось назад нескоро. Долгие два года прошли, прежде чем эльфы снова напомнили Королю-под-Горой о себе. Он-то вспоминал и до этого: полностью заглушить голос памяти не удавалось. Тёмный лес, видный вдалеке, напоминал о свершившемся темной траурной полосой, но был безмолвен. Первые дни и месяцы Торин ждал гневных посланцев из Лихолесья — или самого короля верхом, жаждущего сатисфакции. Но их не было, как не было никаких вестей с той стороны. «Что ж, тем лучше, тем мне спокойнее, — убеждал он себя. — Век бы не видеть этих проклятых эльфов». И, точно назло, пришлось пойти к ним на поклон самому. Говоря точнее, Торину понадобился хороший лес — сам он за ним поехать во владения Трандуила не решился бы, так что решил перекупить его у людей из города: пусть подороже, но не в ущерб своей собственной гордости. Но те, кто сплавлял его по реке, направляли гнома к Барду — Убийце дракона, к которому Торин питал любви не больше, чем к Трандуилу, и ни за что не пошел бы в другой раз… Что ж, перед ним, по крайней мере, он не чувствовал некоторой вины. — Но мы заказывали бревен ровно под свои нужды — мы хотим укрепить плотину, и дерево… — Вы могли бы заказать больше. Я оплачу. — Отчего ты сам не напишешь им? — Кому? Эльфам? Торин попытался изобразить на лице всё презрение к веселому народу — что ж, оно удалось, Бард не заметил подвоха и настоящих чувств. Что, в самом деле, такое? Он, гном, станет бояться каких-то эльфов? — Король Леголас не отказал бы тебе, поверь, — попытался Бард сгладить его предвзятость. Но первые два слова ошпарили Торина точно кипятком. Он замер на секунду, осмысливая их. — Леголас? Он же… — Как, ты не знал? Король Трандуил пропал без вести во время битвы. — «В то самое время, когда ты сидел запершись в своей горе», — хотел добавить Бард, но сдержался благоразумно. — Сын правит вместо него. Эльфы ищут владыку — но, говоря между нами, думаю, безуспешно. Ставлю десять к одному, что он потонул в озере, когда бился с каким-нибудь орком, как это было у тебя с Азогом. Так что последний год или два года мы списывались с молодым королем. Все в порядке, — протянул руку Бард. — Леголас не станет держать зла и не откажет в лесе для твоих нужд. Тем более, если оплата будет щедрой. Торин кивнул рассеянно и, поднявшись машинально, пошел прочь. Мысли его унеслись далеко отсюда, в ту темную и сырую ночь, когда он оставил Трандуила наедине с… Но как же так?! Он же не погиб, он был жив, почти что в сознании, его нашли бы непременно — должны были найти, костры людей горели шагах в двухстах, да и утром второго дня наверняка по полю бродили бы и желающие похоронить своих, и просто мародеры… Его самого охватил неприятный холод. Да, он хотел отомстить — но брать на себя чужую смерть? Это было неприятно. Нет, не просто «неприятно». Это заставляло чувствовать тихий ужас перед самим собой: точно у ног вдруг разверзлась бездна, сковывая по рукам и ногам своей зияющей черной пастью. «Не думать, не думать, не думать…» Приказ был напрасен. Но в конце концов, Торин же не был каким-то презренным человеком, он знал кое-что об эльфах, и знал, что те могут провидеть свою судьбу и могут беседовать друг с другом: так разве Леголас не догадался связаться с отцом таким образом? Очевидно, нет, раз тот решился принять трон и править. С другой стороны, Бард говорил, что эльфы искали Трандуила — но когда искали, и где, и давно ли… Расспрашивать об этом он не стал бы, хотя и весьма желал.Часть 1
18 мая 2019 г. в 16:59
Трандуил уже успел проститься с сыном и проводить взглядом его стройную широкоплечую фигуру, и теперь бесцельно с тоской в душе брел среди развалин и обломков, что в изобилии валялись под ногами после штурма Одинокой Горы. Ему было уже совершенно безразлично, что происходит вокруг, чуткие уши улавливали отголоски чьих-то радостных криков — что ж, это была не его победа. Он уже совсем было собрался спуститься вниз и покинуть наружную обходную галерею дворца Трора, как услышал за спиной негромкое, но угрожающее:
— Не так быстро, ваше остроухое величество.
Эльф обернулся мгновенно, краем глаза успел заметить злой взгляд Торина, но тут ноги его подкосились, и он упал — аркан обвил его тело. Он не успел даже вскрикнуть — гном насел на него, приставив острие клинка к горлу:
— Только пискни, птичка.
В другой раз Трандуил непременно вывернулся бы: он был в полтора раза крупнее и не так утомлен в битве, как этот гном, но Торином, очевидно, овладел дух самого темного майа — никак иначе объяснить его сверхъестественную силу было нельзя. Он связал его быстрее, чем эльф успел вырваться, и отволок к маленькой незаметной дверце в трех шагах от них.
Как же Торину хотелось разделаться с этим предателем! Но со стороны галереи уже доносились голоса спутников, и он вышел, не забыв обезоружить эльфа и связать его покрепче. Конечно, его будут искать, но кто найдет здесь? Вечером, когда остальные будут спать вповалку, он сполна насладится местью. У Торина было все приготовлено на этот случай: и настойка дурмана и белладонны, чтобы усыпить эльфа, и оковы, и главное — очень и очень давно лелеемый план. Остроухий кролик расплатится с ним сполна за свою гордость и вероломство.
Говоря честно, Торин приметил его ещё давно — когда эльфийский король впервые предстал перед ним, явившись к Трору, и помнил длинную процессию эльфов-нандор с единственным высоким синда во главе; и помнил, как тот подошёл, и понял, отчего эльфов зовут дивным народом, а ещё понял, что уже никогда его не забудет. Если бы глашатай не объявил сразу: «Король эльфов Трандуил!», — он до сих пор бы думал, что у лесных эльфов королева, и само бессмертное юное лицо казалось слишком нежным и чистым, чтобы принадлежать мужу, а не деве. А ещё он запомнил цветущую по весне корону и подумал, что она одна стоит десятка гномьих кованых венцов; что может быть удивительнее цветов, расцветающих прямо на волосах — живых и не увядающих никогда?
О вздорности в его характере Торин узнал много позднее. Потом, когда Трандуил предал их, гном убедился в том, что как бы прекрасны ни были они, эльфам нельзя доверять. А уж после того, как тот обманом завладел Аркенстоном, Торин и вовсе возненавидел его: чистого, светлого, но такого холодного ко всем их бедам. Сейчас он хотел лишь одного — чтобы эльф сполна расплатился за разочарование Торина в нем. Он знал, как собьёт с дивного спесь. Знал, как заставить того понять, кто сильней; знал, как сделать, чтобы тот всю жизнь вспоминал встречу с гномьим королем со стыдом и страхом… Он нашел отличный выход — спрятать эльфа, а потом явиться к нему тайком от всех.
Когда Торин вернулся, эльф все ещё был без сознания, но когда дверца открылась и в темное помещение хлынул свет — вздрогнул и через силу приподнял голову, приоткрывая глаза. Он хотел сказать что-то, но оковы не давали: Торин успел все продумать, и любое неловкое движение приводило к тому, что цепь затягивалась сильнее. Из его горла вырвался хрип, и эльф хотел отпрянуть, но тут Торин сам подошёл, к нему, привлекая пленника к себе.
— Ты хотел завладеть Аркенстоном, — прорычал он, — ты явился сюда со своей армией, чтобы разграбить сокровищницу моего деда в надежде, что мы погибнем…
Эльф молчал, одни глаза сверкали ярко. Он видел, что гном в бешенстве, но нашел бы что сказать ему — если бы только тело слушалось его, а голова не была бы такой тяжелой. Он и фигуру-то врага видел смутно, и рык Торина отдавался в его ушах болезненным звоном. Не удалось ни вскочить, ни отстраниться. Звякнули за спиной цепи, Трандуил понял, что прикован, и в другой раз одно это придало бы ему сил, но сейчас он не мог даже пошевелить рукой. Горький травяной вкус во рту говорил о том, что его насильно напоили каким-то одурманивающим зельем, — и весь страх и волнение с трудом могли разогнать эту слабость. Язык — и тот не слушался, и эльф издал лишь пару слабых стонов. Торина это только распалило. Невысокий, но весь воплощенная грубая сила в сравнении с пленником, он схватил его подмышки и подтащил к себе, опрокидывая на скамью. Слабость противника явно показала ему, что в долгих речах нет смысла: эльфийский король вряд ли понимал его; да и не хотелось Торину слушать крики протеста, ни слабые, ни возмущенные. Высокий светлый рыцарь был распростерт перед ним, и слабость мешала ему подняться, да он и не смог бы из-за скованных рук. Но он смотрел на своего пленителя: взгляд стал более осмысленным, и глаза следили за ним. Это почти льстило Торину, как и зрелище расширившихся от страха зрачков светлых синих глаз.
— Ты заплатишь мне за эту подлость, король Трандуил. Сполна заплатишь.
Торин приблизился, хлестнув ладонью наотмашь по заносчиво запрокинутому лицу, быстро сорвал с эльфийского короля плащ, но немало провозился с застежками и завязками его доспехов. Трандуил почти не отзывался на его прикосновения. Он рвался бы из оков, если бы не дурман, — но и сейчас иногда поднимал руку, будто намереваясь отбросить Торина; выглядели эти попытки жалко, почти смешно. Без своих серебристых лат он казался совершенно изнемогшим и обессиленным. Стало видно, как поднимается и опускается его грудь, как липнет к телу влажная от пота и крови рубаха, когда гном задрал легкую кольчугу. Торин невольно залюбовался на тонкую работу и оценивающе взвесил ее в руках и полюбовался тонкими сплетениями металла. Потом опомнился и отбросил.
— Знаешь, что я сделаю?
Но эльф вряд ли мог догадаться. Он словно не слышал его. Торин заставил его взглянуть себе в лицо. Тот облизал пересохшие губы, но не сказал ничего. Торин с ненавистью влепил ему еще одну пощечину. Перчатка рассекла кожу, и из угла рта потекла кровь, но эльф ее, очевидно, не чувствовал: красный отпечаток горел на бледной коже. Венец упал с его головы и прозвенел тонко, описав круг на полу, и закатился под скамью, и это вызвало мрачную улыбку у гнома. Ему нравилось хватать пленника за белые волосы, наматывая их на руку, так что нельзя было отвернуть лица, нравилось отпускать их, а когда он не без труда перевернул узника на живот, и тот упал бессильно — нравилось, как он нервно заерзал под ним, ощущая чужие горячие руки. Обнажилась светлая до молочной белизны полоса кожи под рубахой и штанами, видна была поясница, тонкие до невидимости волосы, почти пушок в полутьме этой камеры, и Торин провел по этой светлой коже шершавыми загрубевшими пальцами: она казалась бархатной, но плотной. Он смутился на секунду перед задуманным предприятием, поскольку не ощущал необходимого — желания; но обнаружил, что если гладить пленника в этой полутьме, прикрыв глаза, потираясь членом о ложбинку между бедер, то возбуждение подступает куда быстрее. Эльф, похоже, лишь сейчас понял, что гном замыслил, и ощутимо напрягся. Но действие зелья оставалось сильным, и он смог издать лишь пару еле слышных стонов в знак протеста. Слышно было, как громко бьётся его сердце, и это Торину тоже нравилось.
Ему хотелось обесчестить его, сотворить такое, что стало бы позором для воина, о чем тот никогда не посмел бы упомянуть; такое же мучительное и мерзкое, как тот прием, что эльф им устроил, вместо обещанного когда-то союзничества. И Торин сделал выбор.
Давно сделал.
Он прижался к пленнику посильнее, выискивая узкую сморщенную дырку, и торопливо смазывал ее слюной, облегчая себе предстоящее. Горячие касания к прохладному телу заставили эльфа сжаться ещё сильнее, и хотя Торин хорошо прошёлся ладонью по его бёдрам и ягодицам, напоминая, что дурить не стоит, он никак не хотел успокоиться. Стоило порадоваться, что эльф обессилел настолько, что лежал перед ним, распластавшись, как тряпка, и лишь изредка судорожно пытался выгнуться или отползти: не будь он обездвижен, силы стали бы равны, и он не позволил бы Торину сотворить с собой никакого насилия. Сейчас о его протесте напоминало лишь сбившееся дыхание и слабый стон — ничего больше. И Торин был этому протесту только рад. Возбуждение проходило по его телу, заставляя сильнее приливать кровь, а бешеная жажда добиться своего любым путем подстегивала достичь желаемого самым гнусным способом, и он упрямо толкался вперед, почти разрывая отверстие, так, что и самому каждое движение давалось с болью — так узок был пленник. Резкий толчок вперед — и эльф вскрикнул громко, почти жалобно, и этот крик отозвался музыкой в ушах Торина. Его пальцы оставляли царапины на бедрах и синяки; потом крик перешел в задыхающийся кашель, и видны были влажные капельки пота на прекрасном бледном лице, и то, как эльф напрягся, сжимаясь из последних сил. Но боль была сильнее, и он недолго сопротивлялся. Торин был готов вцепиться в него, разодрать, если только тот посмеет брыкаться. Он грубо брал свое, овладевал тем, кто хотел завладеть его Аркенстоном; он вершил месть и был в себе уверен — а заодно всё же любовался этим эльфийским подонком — и длинными разметавшимися прядями, и жалобными бессознательными вскриками, и нежной кожей. Он даже наугад просунул ладонь вниз, проверить, точно ли, что эльфы лишены любой растительности — но и сам не понял: заметил только, что член поджат, хотя по размерам не уступает его собственному, а гладить его там дольше не хотел; еще почтет его извращенцем, решит, что он ласкается к нему…
Нет, такого Торин сейчас не допустил бы.
Он протискивался внутрь, стараясь войти до упора невзирая ни на что, и каждое поступательное движение заставляло и его, и эльфа гореть еще сильнее. Ощущение сухости прошло, почувствовалась влага, но, скосив глаза вниз, Торин увидел в сумраке темное пятно и догадался, что это кровь. Что ж, тем лучше — пусть он долго его помнит, прежде чем снова вальяжно развалится на лесном троне с надменным видом!
— Моя лесная девка, — назвал он его, надеясь увидеть, как снова вспыхнут гневом голубые глаза. Но эльф головы не поднял.
Пленник лежал под ним совершенно безвольно, пассивно поддаваясь на любой шлепок или пощечину, и глаз почти не открывал. Даже не сжимался: пальцы сжимались и разгибались, но были слишком слабы даже для того, чтобы вцепиться в Торина в ответ. Тогда Торин прекратил на мгновение и прислушался: эльф только тихо скулил что-то на своем птичьем языке, может, умолял отпустить… Нет, было поздно. И он продолжил грубо и быстро двигаться, зажмуриваясь, чтобы сильнее отдаться во власть своей иллюзии. Эльф совсем не сжимался уже, зато с каждой минутой ещё сильнее дрожал, — странно, учитывая, что бешеное соитие должно было разогреть обоих. Хриплое дыхание перемежалось стонами, но и они Торина лишь подогревали. По телу прошла горячая волна, и долгожданный миг пришел; он выплеснулся в окровавленное нутро, вжался в плоть последний раз и отошёл. Красное пятно и потеки крови, увиденные мельком, ужаснули его, но Торин приказал себе оставить любую жалость. Что, разве мало умерло воинов народа кхазад вчера и позавчера? Он, по крайней мере, сохранил остроухому наглецу жизнь, хотя имел полное право прикончить того! Нет, эльф не дождется жалости.
— Думаешь, я тоже заплачу за то, что сделал с тобой? — усмехнулся Торин. — Но ты же такой гордый, о король эльфов, ты не сможешь никому рассказать о своем позоре, о том, что я овладел тобой, как распутной девкой. Я мог бы запереть тебя здесь, в своих владениях, как ты сделал это со мной, и не вспоминать о тебе хоть сотню лет — ведь ты терпеливо подождёшь, не так ли? Но я просто вышвырну тебя наружу, поскольку тебе не место в моем дворце.
И под покровом ночи Торин отволок пленника на бывшее поле брани, бросив поодаль. Впрочем, он был уверен, что если эльф не опомнится сам, то свои найдут его. На поле свистел ветер, и было пусто, так что впервые Торину самому пришлось воровато осмотреться, не видит ли кто его с этой ношей, бросить эльфа там, и, оценив ночной холод, прикрыть его собственным плащом, подоткнув, чтобы следы позора не открылись всем напоказ.
Странно, но теперь, когда месть была свершена, удовлетворение если и ощущалось, то самую малость. А вскоре о сотворенном и вовсе захотелось забыть — что ж, Торину было чем заняться, восстанавливая чертоги Трора.