Страна Чая, как уже было предельно ясно любому из самого ее названия, славилась во всем мире своим чаем, своими же чайными и толпами туристов, совершающими непрекращающиеся набеги на этот, воистину, чайный рай на земле. Впрочем, набегали не столько на саму страну, сколько на волшебный оазис, до краев полный изысканным нектаром, полуденным зноем, сладкими, словно сушеный инжир, улыбками девушек-подавальщиц и нескончаемой игрой в го под сенью платанов, упрятанный на самом юге сей благословенной земли и несправедливо отмеченный на картах жалкой точкой с едва различимой надписью «Ханэ» — Благоденствие — подле. Гости же, жадные до удовольствий, уже давно прозвали это место «Золотым Листком», и величали его всюду только так, напрочь позабыв об официально дарованном названии.
Дважды в неделю — с приходом парома, украшенного лентами и бумажными золотыми шарами, — толпы туристов накатывали шумными бурлящими волнами на деревянную пристань, проносились неудержимым потоком по узким улочкам, опустошая чайные и магазинчики с керамикой и сувенирами и, шурша пакетами и сыто урча, растекались тонкими ручейками по множеству гостевых домов и чайных домиков, коих в изобилии было разбросано по побережью.
Но не только этим была славна страна, живущая, в основном, за счет толп неистовых гурманов и чайного экспорта. Равной по значимости, если и не большей, достопримечательностью была переменчивая, непредсказуемая, даже в высокий
сезон, погода, которая вот уже четвертые сутки не давала насладившимся —
отбыть, а страждущим — приникнуть к живительному источнику чайного наслаждения.
Толпы пресытившихся отдыхающих бесцельно бродили по длинной — вдоль всего курорта — набережной, сбиваясь в пеструю толпу подле пристани; кутались в теплые шали и накидки от кусачего ветра, бросали взгляды на ворчащее и грозное море, и, убедившись, что все ровно так, как и четыре дня назад и перемен к лучшему в ближайшее время не предвидится, возвращались обратно к ленивому ничегонеделанию.
— Я надеялся, что здесь будет веселее.
Двое мужчин, облаченные в тяжелые темные плащи с высокими воротами, отлично защищающие от пронизывающего ветра, смотрели на свинцовые волны, лижущие пенными языками сваи причала.
— Во всяком случае, в рассказах Какузу это местечко выглядело стоящим. А на деле — какой-то заповедник для пенсионеров: все кругом только и делают, что пью чай, да играют в го! Теперь мне постоянно кажется, что я повсюду слышу перезвон этих треклятых фуринов! — и один из туристов, чрезвычайно высокий мужчина, с хищными, грубыми чертами лица, раздраженно сплюнул в бушующие волны.
— Должно быть это оттого, что они действительно все время звенят, — его спутник, тонкий юноша, кажется только-только вступивший в период жизни, прозываемый «взрослость», равнодушно взирал сквозь глянцевито-блестящие темные пряди, набрасываемые не стихающим ветром на лицо, на бурлящие, словно кипящий котел, воды.
— Ветер треплет бумагу, подвешенную на шнурах. Стихнет ветер, стихнет и перезвон.
Собеседник его страдальчески закатил глаза, однако вслух не произнес ни единого слова из тех, что проговорил только что, про себя. Но и молча глядеть на без устали бросающиеся на волнорез, одна за другой, волны надоело.
— А когда он стихнет? Тут ветер, что бешенная собака. Творит, что в голову взбредет! Об этом-то замшелый кошель забыл предупредить!
Мимо пролетел чей-то разукрашенный лазурными драконами зонтик из рисовой бумаги.
Скучающие туристы проводили его молчаливыми взглядами.
— А мне здесь, пожалуй, даже нравится, — юный господин был настроен более благожелательно к чайному курорту. — А игра в го позволяет взглянуть на многие вещи по-другому.
— Вот не знал бы я, сколько вам лет, Итачи-сан, решил бы, что вы тоже Первого Хокаге застать успели, — когда Кисаме был особо не в духе, всегда обращался к своему напарнику нарочито вежливо, и исключительно на «вы».
Ветер попритих, словно устав от самого себя, и поток гуляющих по набережной пополнился почтенными патриархами в окружении услужливых родственников, да стайкой щебечущих, словно пичужки по весне, девчушек в небесно-голубых одеждах — «Листок» облюбовали не только убеленные сединами толстосумы, но и одна из школ для девиц, ставших в последние годы на диво востребованными. Дочерей из благородных семейств отсылали из родовых гнездышек для обучения этикету, танцу, умению держаться в обществе, поэзии, а кому хватало таланта — и игре на музыкальных инструментах, ведению хозяйства, обращению со слугами и прочим житейским премудростям и непременно выводили на улицу два раза в день, дабы те не утеряли до замужества свежий цвет лица и тонкость стана.
Цена таких невест возрастала в разы, по сравнению с теми, что были вынуждены получать наставления дома от матушек и тетушек.
Морщинистые, словно черепахи, патриархи оживились, едва заслышав звонкий девичий смех. Куда только подевалась их глухота?
Несколько гуляющих вежливо раскланялись с сопровождающей дамой, что зорко, будто овчарка за глупыми овечками, следила за своими подопечными, пока те, хихикая и краснея, выбирали себе персики у господина Масаки, который каждое утро прикатывал свою тележку с фруктами на набережную большей частью для таких вот покупателей и неспешных, приятных бесед с любителями променадов.
Два вышеупомянутых господина в черных плащах всеобщего оживления не разделяли.
— В мое время развлечения были другими, — продолжал ворчать высокий мужчина, пряча острозубый оскал в высоком вороте плаща и неодобрительно разглядывая щебечущих девушек, как раз распрощавшихся с торговцем фруктами и двигающихся в их направлении.
— Более подходящими для юнцов, — он искоса глянул на напарника, продолжавшего с тем же отрешенным видом следить за бегущими по небу свинцово-серыми тучами. — И уж никак это была не игра в го!
Девушки, разом смолкнув, спешно просеменили мимо, все, как одна, старательно смотря куда угодно, но только не в сторону закутанных в черное фигур. Чуть поодаль, замыкая процессию, шла, как водится во всех подобных заведениях, классная дама, приставленная следить и поучать.
И эта ничем не отличалась от десятков ей подобных, разве что высоким, несвойственным для женщин из Стран Чая и Огня ростом, да плавной, слегка раскачивающейся походкой.
В остальном, все, как полагается: темные строгие одежды с высоким воротом (лишь перламутровые застежки указывают на высокий статус учебного заведения), блестящие черные волосы, забранные в прическу, украшены черепаховым гребнем, а на лице — толстый слой белой пудры, стирающей индивидуальность, два легких росчерка бровей, тонкие, тянущиеся к вискам линии глаз и красный, словно вишневый сок, мазок посередине нижней губы.
Еще лет десять назад такие классные дамы и вовсе носили маски, ибо считалось, что внешность их должна быть приятна глазу, и в то же время не отвлекать от получения знаний и не вводить юные умы в смущение. В некоторых школах, делающих ставку на традиционный уклад, говорят, до сих пор такое встречается. Госпожа же Ока всегда умудрялась усидеть на двух стульях одновременно, почтительно склоняя голову перед традициями и тут же широко распахивая двери для новшеств. Оттого, пожалуй, ее школа и была так востребована в последнее время.
Дама успела удалиться от них уже шага на три, а девчушки и того дальше, и поначалу Хошигаки Кисаме не планировал ровным счетом ничего, кроме как проводить их скучающим взглядом, да продолжить зубоскалить.
Но то ли из-за равнодушия напарника, которого никак не удавалось сегодня поддеть, то ли из-за показавшегося надменным набеленного лица преподавательницы, в него словно морской бес вселился.
— А что-то вроде этого, — хохотнул он и, широко шагнув, от души шлепнул классную даму по спрятанным в шуршащих складках платья ягодицам.
Хлопок эхом разнесся по набережной, и, будто бы, даже шум бушующего моря не смог заглушить его.
И все замерло.
И десятки глаз уставились на него.
Девчонки, сбившись в кучку, глядели на него с ужасом, точно на дикого зверя, вырвавшегося из клетки на людную ярморочную площадь, немногочисленные в это время дня дамы, прикрылись веерами, готовые в любой момент призывать на помощь «настоящих мужчин и защитников поруганной чести» и падать в обмороки, не забыв, однако, раскрыть пошире глаза, чтобы ничего не упустить. Почтенные патриархи, променявшие острое зрение на вековую мудрость, щурились и суетливо дергали сопровождающих за рукава, требуя громким шепотом, чтобы им немедленно в подробностях пересказывали, что там происходит.
Взгляд Итачи-сана остался таким же бесстрастным.
Классная дама обернулась неожиданно быстро и плавно, словно только этим всю жизнь и занималась. И, вот сюрприз, рта не раскрыла, даже не взвизгнула, а губы сжала так, что красная точка превратилась в едва видимую черточку. Только руку подняла. И то не для удара, а просто вытянула вперед, словно указывая на что-то.
Приподняв бровь, Хошигаки перевел взгляд с разрисованного лица на палец, прикидывая, чем бы еще ее попугать, раз такая смелая? Может, щелкнуть зубами аккурат у выставленного вперед указательного пальца? Тогда точно завизжит, да на всю улицу…
Но претворить задумку в жизнь не успел, потому что уже в следующий момент произошло нечто совершенно невероятное.
Абсолютно невозможное!
Он бы даже себе объяснить это внятно не смог бы. Кажется, раскрашенная учительница ничего толком и не делала, только пальцем повела, и земля будто бы сама ушла у него из-под ног — хоп! и он неловко рухнул на левый бок со всего своего немалого роста. Благо, руку успел выставить.
Мозг шиноби, нашпигованный всевозможными хитростями, знакомый с изощренными ловушками и готовый, кажется, ко всему, отказывался верить происходящему, но глаза… Глаза смотрели прямо на кончики женских туфель, едва выглядывающих из-под подола, и видели их так же ясно, как и тесанные камни мостовой, в которые упиралась правая рука.
Самехада завозился за спиной, мелкие чешуйки заскребли по плотным бинтам.
Темная ткань перед глазами зашуршала, пошла волнами и круглые носки туфель отступили прочь, на шаг, не больше.
И голос, низкий с легким хрипом, какой бывает, когда долго не разговаривали, тихо но четко произнес над ним:
— Какой стыд. Какой стыд.
Голос был определенно незнакомый, но сама фраза и интонация, с которой ее произнесли, словно петля аркана захлестнули Кисаме и в одно мгновение утянули, против его воли, в такие глубины воспоминаний, о которых он и понятия не имел, что что-то там еще сохранилось.
Словно снова Сэки-сан — владелец чайной — отчитывает двух чунинов за перерезанные кунаями веревки и втоптанное в грязь белье, развешенное для просушки. Сам Хошигаки нравоучений благополучно избежал, удачно пересидев их в густых зарослях османтуса, одуревая от тяжелого сладкого запаха и принимая тот факт, что головной болью он до следующего утра обеспечен.
И, все же, выбраться наружу ни за что бы не рискнул. Пусть Сэки-сан был только владельцем чайной, внушал ужас он порой не хуже Оэджи-сана. А уж страшнее Оэджи-сана — джонина из личной охраны Мизукаге — для сопливых генинов, пожалуй, никого и не было.
И вот теперь какая-то сельская курица с беленым лицом произносит точь-в-точь такие же слова. И даже интонации похожи.
Кто бы что ни говорил о Хошигаки Кисаме, прозываемом «биджу без хвоста» и разыскиваемом не менее чем в десяти странах, а в тот момент он просто растерялся, ибо такого с ним еще ни разу в жизни не происходило: никто не заставал его врасплох.
Никто, кроме незнакомой классной дамы, низвергнувшей его с высоты собственного роста и пристыдившей на глазах у всей улице.
«И никто не должен об этом узнать, — решительно сказал он сам себе, полусидя на гладких камнях. — Я буду молчать. И Учиха тоже будет…»
Давно уже удалилась в окружении своих подопечных неудачливая классная дама, разошлись любопытные праздные зеваки, не дождавшись продолжения, а Хошигаки все сидел на мостовой, пребывая во власти полузабытых воспоминаний ставшего уже таким далеким детства, пока знакомый баритон над ним не произнес:
— Мы привлекаем слишком много внимания.
— Я споткнулся, — беззлобно огрызнулся он в ответ, тут же легко поднимаясь на ноги и небрежно стирая следы крови с подбородка — рассек губу, видно о камень.
— Нам лучше вернуться в гостиницу. Сейчас время пить чай. Стоит придерживаться заведенного порядка, — и, словно ничего и не произошло, Учиха Итачи зашагал вперед.
Кисаме задумчиво растер высохшую кровь между пальцами, аккуратно потрогал языком ранку на губе и двинулся следом, спрятав руки в карманы и хмуро глядя себе под ноги. А минуты через две, едва они свернули с людной набережной в узкий проулок, принялся чуть слышно беседовать сам с собой, невнятно бормоча:
— Как так-то? Как это возможно? Неужели и правда оступился?
От Учиха он ответа не ждал, тот никогда особо не был щедр на слова.
Но и сам на втором повороте уже смолк. Что тут говорить, если, прознай о таком, все Семь Мечников неделю бы смеялись, а Суйказан, поди, так и лопнул бы от смеха. Сомнительная смерть для ниндзя. Так что Кисаме ему еще оказал любезность…
Оставшийся путь проделали в тишине. Почти полной, ведь, как было упомянуто, наступало время пить чай. А к чаепитиям здесь относились очень серьезно. Да и ветер снова поднялся.
Лишь пройдя уже под вывеской гостиницы и не доходя шага два до крыльца, Итачи помедлил, разглядывая выставленного приветствовать гостей каменного дракона, габаритами больше подобного на хорошо откормленную свинью, и неожиданно спросил:
— Я надеюсь, ты не собираешься раздувать из этого крошечного уголька пожар, Хошигаки-сан?
Кисаме дернул в ответ уголком рта, имитируя ухмылку:
— Пусть я теперь отступник, но я все еще ниндзя. У меня осталось достаточно гордости, чтобы выбирать достойного противника, а не гонять кур по курятнику.
И, оттеснив напарника плечом, первым ступил под сень приютившего их гостевого дома.
***
Традиция пить чай в промежутке между полуденным приемом пищи и вечерним была возведена в Ханэ в абсолют, хотя и появилась — с подачи чайных домов — не так давно.
Впрочем, это только так называлось «пить чай».
Большинство гостей «Листка» воспринимали это как еще один повод подкрепить растраченные силы и приобщиться к местной кухне, дополняя предложенный набор «чай и сладости» двумя-тремя полноценными блюдами.
Наличие не то, чтобы больших денежных средств — да еще и Какузу спросит за каждый ре, до последней монетки — предполагало для двух нукенинов под прикрытием крайне скромное место для ночлега, по типу «аккуратно спите на вашем матрасе из соломы, она еще пойдет на корм лошадям», но здесь, на удивление, подобных заведений не было вовсе. Пришлось придирчиво выбирать из того, что имелось в наличие. Точнее, выбирал юный Учиха, его старший напарник самоустранился, заявив, что он может переночевать и в лесу. Так даже лучше, чем потом собачиться с Какузу. Выбирал по внешнему виду и названию, так как, на удивление, был в «Золотом Листке» впервые, и выбрал хорошо.
Небольшая — в три этажа — выстроенная в старом стиле гостиница оказалась самым приятным местом за последние несколько месяцев, в котором им приходилось ночевать.
Многочисленные постояльцы, видимо, разделяли это мнение: за все четыре дня их пребывания здесь, Итачи не видел ни одного пустующего столика во время обязательных трапез.
Вот и сейчас, все пять работающих в гостевом доме девушек (у них у всех были милые, но короткие имена, вероятно, чтобы постояльцы не переутомились, произнося их), сновали от стола к столу, словно трудолюбивые пчелки, правда, отчего-то фиолетовые.
Одна, с серебряными колокольчиками, вплетенными в прическу, притормозила на секундочку у их стола, спрятанного за расписной трёхстворчатой ширмой, споро поставила перед Кисаме глубокую миску с густым супом, от которой сладко пахло клубникой, а перед Итачи блюдечко с двумя румяными пирожками, формой подобным ракушкам-жемчужницам со смеженными створками, и, разливая чай, посетовала:
— Молодой господин совсем ничего не ест. Но эти-то пирожки вам придутся по вкусу! — после чего совершенно довольная собой, убежала к другому столику.
Итачи пил чай, медленно делая глоток за глотком, и, будто бы от скуки, отрешенно разглядывал ту часть зала, что не была скрыта от них бумажной ширмой, а на самом деле сидящего напротив напарника.
Его обычно скучающее лицо, оживляющееся лишь в момент схватки с противником, сейчас выглядело растерянно и взволнованно.
Он хмурил тонкие брови, рассеянно трогал языком уже едва различимую царапину на
губе и отбивал по столешнице длинными пальцами, похоже непроизвольно, незатейливую мелодию, глубоко погрузившись в какие-то свои мысли.
Итачи упустил тот момент, когда на столе оказался глиняный, покрытый ледяной испариной, кувшинчик в компании маринованного имбиря, да прозрачно-радужного, словно слюда, палтуса. Вскорости один кувшинчик сменился другим, закуска же, как и суп оставались нетронутыми.
Ни одной причины такому поведению Итачи найти не мог, ведь не в происшествии же на набережной дело! Задавать вопросы было не принято, да и чревато, но и смотреть на это молча отчего-то было неприятно и неловко. И сославшись на необходимость выйти на воздух, он покинул чайную.
Кисаме едва ли заметил его уход, пусть и механически кивнул в ответ.
«Как странно бывает, — думал он, перекатывая языком обжигающий слизистую напиток от одной щеки к другой, — нет давно ни Сэки-сана, ни чайной, а какая-то раскрашенная кукла из девчачьей школы говорит в точности как он. Странно и смешно».
Еще смешнее то, что он помнит такие вещи, хотя уже почти двадцать лет прошло. А
ведь он очень старался забыть все, что связано с далекой порой, называемой «детство».
«Интересно, — взгляд рассеянно скользит по постояльцам, чинно сидящими за столиками, но большинство из них мужчины, лишь трое дам (и все более чем почтенного возраста), и он начинает разглядывать девушек-помощниц, — какой бы она выросла? Тоже работала бы в чайной?»
Болтовня постояльцев раздражала. Рисовое вино, несмотря на легкомысленное название, оказалось на удивление крепким и в голове порядком шумело. И все же, ни этот шум, ни шум разговоров не смог заглушить всплывающие из неведомых глубин отрывки фраз, воспоминаний и образов.
«У нее была хорошая улыбка», — подумал Хошигаки, разглядывая улыбающуюся официантку, разливающую чай у соседнего столика.
И почувствовал еще только зарождающуюся волну черной, жгучей словно ядовитый плющ, злобы.
«Итачи, помнится, настаивал на том, чтобы не привлекать лишнего внимания, — с трудом вернулся он от дней минувших к дню сегодняшнему.
И лишь сейчас заметил, что напарник отсутствует за столом.
Странно. Он и не помнит, когда тот ушел. И говорил ли куда?
Ну да не маленький, не пропадет.
Тяжело поднявшись и одним только взглядом остановив на полпути спешащую к нему девушку, Хошигаки, несмотря на шумящее в голове вино, размашисто зашагал к лестнице, ведущей наверх, к комнатам.
***
Проснулся Кисаме на закате и подумал, что лучше бы не просыпался вовсе. Ощущение
было такое, словно он не сакэ пил, а ел песок. Большой ложкой. Ел, нахваливал и
просил добавки.
С трудом поднявшись, постанывая и держась за стену, на нетвердых ногах, он подошел к окну.
Внизу неспешно текла пестрая толпа гуляющих туристов. Ветер снова стих и юные служанки уже зажигали торо — фонари у входа в чайные и нежными голосами приглашали гостей отведать «Скрученного Богомола» или «Растрепанный Шарф Красной Шишки».
— Как же меня тошнит от этого чая, — пробормотал бывший мечник, облизывая пересохшие губы.
Напившись из кувшина с водой, предназначенной для умывания, Хошигаки Кисаме решительно покинул комнату.
Лестница покорилась ему практически с первого раза, лишь в конце взбрыкнув, отчего вцепившийся в перила, загулявший нукенин шаловливо погрозил ей пальцем.
Все столики в чайной зале были заняты, девицы в форменных кимоно цвета вызревшей сливы — ведь гостиница, в которой они остановились, так и называлась «Слива в траве» — сновали туда-сюда со скоростью спугнутых кузнечиков, самоотверженно снабжая посетителей и гостей чайниками и сладостями, звучала тихая музыка.
Монстр Скрытого Тумана с непроницаемым туманом в голове на нетвердых ногах вышел из гостиницы под беспрестанные поклоны работников заведения и, возвышаясь над спешащими занять свободные чайные столики туристами, направился к морю.
Здесь никто ни на кого не обращал внимания. Прибывающие на остров были обеспокоены лишь тем, как бы отдегустировать как можно больше сортов чая с как можно более поэтичными названиями и следили лишь за тем, купили ли они тоже такой набор пиал, как сосед справа и чахай, которым хвастается вот та дама в кимоно вульгарной расцветки.
Жителям же островов и сам Орочимару был бы брат, сват и кум, пока платил звонкой монетой.
Посему встретить тут можно было кого угодно, однако, за соблюдением правил зорко следили и беспорядков уже который год не наблюдалось. Каждому в этом мире нужно место, где можно просто спокойно выпить чаю.
Хошигаки упорно шел, размеренно покачиваясь, словно по палубе корабля, попавшего в волнение на море, а людская толпа неспешно обтекала его, и никому не было дела до одного из «Акацуки», разгуливающего среди них.
«Надо бы добраться до моря», — повторял он себе раз за разом, безошибочно ориентируясь на солоноватый запах прибоя и багровый отсвет купающегося в ревущих волнах солнца.
Поселение, состоящее из бесконечных чайных, осталось далеко позади.
Перед Кисаме, насколько хватало глаз, лежало шумно дышащее и ворчащее море.
Грязно-бурые волны с шипением накатывали на дикий пляж. В небесах кричала невидимая чайка.
Одним резким движением сбросив плащ, мечник поспешил к воде, увязая ногами в песке. Как вдруг замер и настороженно прислушался.
«Показалось? Да нет же! Вот опять!»
Сквозь шепот волн и посвист налетавшего ветра было слышно, как низкий женский голос напевает детскую песенку:
— Каждое утро, каждое утро
Вьюнки расцветают.
И позавчера, и вчера…
Тяжелая волна плеснула на берег, осыпая Кисаме сотнями холодных брызг и заглушая слова.
Но вот море снова отступило и зазвучало:
— … четыре белых
И пять лиловых.
Эти большие бутоны…
Песенка была знакомая и Кисаме, сам того не замечая, стал подпевать и опомнился лишь когда дошел до конца куплета:
— Эти большие бутоны
Станут ли завтра цветами?
А эти маленькие бутончики
Расцветут ли послезавтра?
Песня смолкла.
А спустя несколько секунд из-за наваленных неряшливой грудой друг на друга камней появилась темная фигура.
— Ну надо же… — произнес низкий, ласкающий слух голос. — Ты и песенку помнишь …
Но тело опаснейшего нукенина S — ранга действовало быстрее заторможенного воздействием винных паров и воспоминаниями мозга.
Руки сложили печать, прежде чем бывший мечник из Киригакуре смог рассмотреть своего оппонента.
— Суитон: Взрывная Волна Воды!
— По…, — пискнул противник, но дикий пляж уже заливали безудержные потоки воды.
