Fata Morgana: Вайпер (временно)

      С самого детства я понимала, что с этим миром что-то не так. Не знаю, когда именно это началось, но впервые всю его неправильность я осознала в три года. Помнится, тогда к моей матери пришел ее брат с другом. Я пряталась за ее ногой и с любопытством смотрела на гостей, не решаясь подойти ближе. Я помню, как мама скривилась, спросив, зачем он притащил его сюда. Не помню, что ответил мой дядя, но я отчетливо помню, что он был расстроен. А еще помню, как отчаянно чихнула, когда мне в нос ударил слишком сильный и настойчивый запах ландышей от неизвестного мне гостя.       Я тогда даже расплакалась, потому что от этого запаха у меня кружилась и болела голова. Помнится, тогда наши гости скомкано извинились и спешно ушли, а я еще долго всхлипывала на руках у матери, не в силах успокоиться. Лишь гораздо позже я смогла спросить, почему от него шел такой сильный аромат, и даже наивно спросила, неужели тот настолько плохо умеет пользоваться духами?       Тогда моя мама очень весело рассмеялась, покачав головой. Именно тогда она рассказала мне про наш мир, разделение полов и запахи, по которым каждый может отыскать свою пару.       Именно этот момент стал первым камешком, который покатился вниз, создавая за собой огромную лавину.       Именно в этот момент я в первый раз четко подумала, что с этим миром действительно что-то не так.       Раньше я мало обращала внимания на то, что знаю гораздо больше, чем положено трехлетнему ребенку. Да, мне не нравилось играть с другими детьми, потому что я считала их очень маленькими и глупыми, но ведь мне вполне было уютно одной. Эти дети постоянно либо пускали слюни, строя в песочнице замок, либо рыдали, либо дрались. Они были очень скучными и совсем неинтересными. Я спокойно делилась любой игрушкой, какую бы они не попросили, в то время как они устраивали из-за своих целую истерику со скандалом и воплями, от которых у меня болела голова.       Именно поэтому я почти сразу перестала с ними играть, предпочитая либо качаться на качелях, либо читать книгу. В силу возраста качели или книги им были не интересны, поэтому я могла отдохнуть от детей. Мама, помнится, шутила, что я похожа на очень уставшую няню, которую замучили ее непослушные воспитанники.       Раньше я также мало задумывалась над тем, что знаю очень многие предметы, даже если никогда их не видела, что понимаю очень много из разговора родителей, что понимаю, о чем ведется речь по телевизору, о том, что детские передачи для моего возраста слишком неинтересные и скучные. Я предпочитала читать энциклопедии, а не смотреть в телек. Даже удивляюсь теперь тому, что тогда она не обратила внимания на то, насколько странно и нетипично для ребенка я себя веду.       Ну, а может она внимание и обратила, но не придала этому большого значения.       Единственный человек, у которого я могла бы это спросить, умер, когда мне было три с половиной года.       Я почти никогда не обращала внимания на то, что меня окружают сильные и не очень запахи, не обращала внимания на то, что все говорят о каких-то «альфах, омегах и бетах», не обращала внимания на то, что раз в два месяца моя мама и мой отец исчезают где-то на неделю, а со мной в это время сидит мой дядя. Кажется, тогда я думала, что они уезжают в путешествие. Знала бы я, что это путешествие длится до ближайшего любовного отеля, знатно бы удивилась…       Впрочем, в детстве я была достаточно рассеянным ребенком, так что почти не удивительно, что это все от меня ускользнуло.       И только в три, когда узнала о реалиях этого мира, я поняла, что с этом миром что-то не так. Я была твердо уверена, что не должно быть разделения на три пола, не должно быть таких сильных ароматов, не должно быть такого яркого — слишком яркого — мира. Именно в этот момент я четко осознала, что это мир совершенно чужд и неправилен.       Правда, тогда я считала, что это я была совершенно чуждой и неправильной.       И лишь спустя долгие годы я наконец поняла, что не ошиблась.       Но этому предшествовали очень долгие годы сомнений и лишений.       Когда мне было три с половиной, папа однажды просто не вернулся. Я почти сразу поняла, что он умер — иначе бы моя мама не рыдала бы тогда настолько горько. Дальнейшие месяцы слились в один сплошной кошмар. Мама пила, пытаясь забыть свое горе, встречалась с разными мужчинами, уединяясь в некогда супружеской спальне, где после еще долго были слышны стоны и крики, потом стояла передо мной на коленях и извинялась, а потом все начиналось сначала.       Я старалась не обращать на это внимания и читала, хотя четко осознавала, чем они занимаются. Такие шумы… их нельзя было ни с чем перепутать.       Потом она стала забывать меня покормить, но я довольно быстро научилась готовить себе, чтобы не умереть от голоду, пусть для этого мне и требовалось использовать высокую табуретку, без которой я никуда не доставала. Потом из дома постепенно исчезли все продукты. Я помнила, что жевала последнюю заплесневелую корочку хлеба, и плакала, прекрасно зная, что могу умереть от голода.       Тогда мама впервые подняла на меня руку, чтобы я заткнулась. Я сбежала в приоткрытую дверь дома, потому что знала, что если это не сделаю, она меня убьет. До сих пор не знаю, как на это у меня нашлись силы, учитывая, что я давно не ела и не спала из-за постоянного голода, но уверена, что за это стоит поблагодарить мое Пламя. Именно оно тогда поддерживало в моем теле остатки жизни.       Мой дядя каким-то образом нашел меня на улице спустя три дня. Тогда я прибилась к стае бродячих собак, и, хотя те и были голодными и агрессивными, но меня не трогали. Скорее, наоборот, защищали и оберегали. Именно от него я узнала, что мама сгорела в доме. Не могу сказать, что испытала горе. Все, что я помню, это всепоглощающее облегчение.       Именно он мне рассказал о том, что мои родители были истинными. А также про то, что без своей пары другой человек не может жить. Я помню бурю своих эмоций, где основными чувствами были брезгливая жалость и огромное недоумение. Я тогда подумала о том, что если после того, как твой истинный погибнет, ты превратишься в это, то его лучше бы никогда не встречать. Этого правила я придерживаюсь до сих пор.       К счастью, мне очень повезло в этом плане, но об этом позже.       С дядей я жила еще два года — это было стабильное время, пусть он и не баловал меня какими-либо изысками. Но мне это и не было нужно. Я ведь привыкла обходиться малым, а после того, как на маму нашло умопомрачение (я предпочитаю называть это так), то и вовсе готова была отказаться практически от всего. Но от меня не требовали таких жертв, так что все было хорошо. Я не знала ни его имени, ни фамилии, но он действительно заботился обо мне, жертвуя иногда практически всем, чтобы купить мне необходимое.       Когда мне было четыре, дядя влюбился и женился на красивой женщине — миниатюрной брюнетке-омеге с потрясающими и чистыми синими глазами. От нее вкусно пахло выпечкой и медом, а еще у нее были самые теплые объятия на свете. Она не была идеальной или хорошей, но я действительно полюбила ее. Именно она забрала меня к себе, когда дядя заболел и умер, не справившись с болезнью. Мы отдавали на его лечение абсолютно все деньги, но это не помогло.       В итоге мы остались ни с чем.       Адель раньше была канатоходкой в бродячем цирке, но ушла, когда дядя влюбился в нее и взял ее замуж. Однако после того, как он умер, а ей не удалось найти какую-либо другую работу, мы с ней вернулись в цирк, из которого она некогда ушла. Там как раз освободилось место — предыдущая канатоходка сорвалась с каната и умерла, не дожив до больницы, так что работа была, пусть и очень пугающая.       Обратно ее приняли охотно — даже слишком. И мне совершенно не понравились взгляды, которые на нее бросал директор цирка. Она под ним аж сжалась, хотя и старалась продемонстрировать, что совершенно спокойна. Мы бы с удовольствием ушли, вот только, к сожалению, у нас не было какого-либо другого выбора. Очень жаль, но деньги на еду нельзя взять из воздуха. Поэтому мы остались. И началась кочевая жизнь.       Это лишь со стороны кажется, что жить в цирке — это просто и весело. На самом деле это совсем не так. Постоянные волнения, окупятся усилия или нет, постоянные траты, полная неопределенность, огромное количество тренировок, полное отсутствие каких-либо удобств, ужасный запах, болезни и другие опасности кочевой жизни. Мне было еще не так плохо — все-таки, я только училась и помогала иллюзионисту, хотя даже я порой получала по попе или спине, которая была скрыта трико, кнутом. Не сильно, но очень ощутимо — порой даже до крови.       Когда в городе происходили представления, меня и еще нескольких детей, которые росли при цирке, заставляли обворовывать посетителей, чтобы получить дополнительную прибыль. А когда они спохватывались, было уже поздно. Благодаря этому нам хотя бы немного удавалось сводить концы с концами.       Однажды я так сильно получила кнутом (за то, что не наворовала достаточно), что мои раны воспалились, и я оказалась на грани жизни и смерти. Именно тогда впервые пробудилось мое Пламя, и именно благодаря ему я тогда смогла остаться в живых. Я сразу поняла, что это необычное Пламя, но я никогда и никому про него не рассказывала. Знала, что может случиться, если кто-то об этом узнает.       А в лаборатории, как вы понимаете, мне точно не хотелось.       Поэтому я все скрывала.       Не знаю, насколько хорошо, но об этом так никто и не узнал. По крайней мере, я об этом не знаю.       Два раза в месяц Адель ходила к директору цирка. Я сжимала кулаки, зная, что он делает с ней, но не могла вмешаться. Мы жили здесь только потому, что нас приняли в эту… «семью», поэтому не могли возразить. Все-таки, мы тут находимся на птичьих правах. Обратно Адель буквально приползала вся в синяках и засосах, падала на кровать, сворачивалась клубочком и тихо плакала. Я только и могла, что гладить ее по голове, стараясь успокоить, хотя и знала, что это мало поможет.       Именно тогда, глядя на ее страдания, я стала одержима деньгами.       Если у тебя есть деньги, ты можешь все.       Если они у тебя есть, ты свободен, словно птица, и имеешь право пойти куда угодно, и тебя никто не остановит.       Деньги — это наш билет к самостоятельности и избавление от этого ада.       Мне просто нужно их заработать.       Я сделаю все, чтобы Адель стала счастливой и свободной от этого урода.