La coroncina granata

Карман оттягивало сердце-валентинка Хару, простое, как она сама, любовно слепленное из домашнего шоколада. Получить его было и приятно, и грустно, и смешно. Цуна любил Хару как сестру. Так же, как Хром, И-Пин и Бьянки. Он мечтал о шоколаде от Кёко ещё год назад, а сейчас… перегорело. Цуна словно повис в невесомости. В груди всё время тянуло, а когда он смотрел на Мукуро, делалось и вовсе тревожно и… сладко. И стыдно — за то, что разлюбил Кёко, за то, что засматривался на Мукуро, за то, что согласился стать Нео Примо. Всё это казалось предательством самого себя. Он жил, будто в страшном сне. Как он без Кёко, без своего света и вдохновения? Что делать с чувствами к Мукуро? Сможет ли он стать достойным звания Нео Примо? В конце концов, под рёбрами всё онемело, а однажды Цуна проснулся с ощущением пустоты внутри. Надежды не было. Ни любви, ни света, ничего. Он притащился домой, и единственное сердце у него было то, что в кармане. Поганое чувство. Цуна зашёл в свою комнату, и на него дохнуло густым цветочным ароматом. Он облепил кожу, завернул с ног до головы как в надушенную шаль Бьянки, осел на языке и губах, такой плотный, что даже в груди незнакомо потяжелело. Цуна моргнул, дверь за ним захлопнулась, а со стен и потолка посыпались цветы. Розовые, жёлтые, оранжевые и пурпурные, голубые и белые, они распускались, вяли и осыпались, бутоны набухали вновь — ворох цветных капель стекла и шёлка — и вновь расправляли лепестки. Кроме роз и хризантем, Цуна ничего не узнавал. От запаха кружилась голова, а интуиция била тревогу: знакомый зуд в теле, как вибрация от телефона, немного отрезвлял. — Мукуро, — Цуна нашёл его глазами в этом разноцветье. Тот сидел на кровати — по крайней мере, она там раньше стояла. — Что случилось? — День святого Валентина, — мурлыкнул тот, прикрыв глаза. Блеск алого из-под ресниц казался даже не зловещим, а хулиганистым и немного настороженным. — В Италии принято дарить цветы. В животе стало горячо, и на секунду кольнули надежда и забытое ощущение радости. Даже будущее показалось светлее. — А у нас — шоколад, — напомнил он, касаясь кармана брюк, где лежало шоколадное сердце. Признаться? Цуна нахмурился. Как он мог сравнить Мукуро с Кёко? Кёко была целым миром для него — простым и ясным. Мир Мукуро был жутковатым, таящим в себе запретное. Но грань между их мирами так истончилась, что Цуна стал засматриваться на ту сторону. Зуд усилился, в ушах забухала кровь. Мукуро любил зло пошутить. А ещё никогда не использовал свои иллюзии просто так. — Мукуро, — повторил он спокойно. — Что ты прячешь под цветами? Я уже не спрашиваю о том, что ты сам здесь делаешь. В моей комнате. — Тебя уже ничем не удивишь и ничего от тебя не скроешь, да? — Мукуро досадливо поморщился. Откинулся на ковер из цветов, закидывая руки за голову. — Вообще-то, мы прячем труп. — Труп? — руки у Цуны похолодели, а в настырном запахе цветов почудилась нотка крови. — Ну да, будущий Десятый Вонгола. Труп твоего несостоявшегося убийцы. От него, правда, мало что осталось… Гокудера пошёл за пакетом. Цуна помолчал. Вежливо, но искренне сказал: — Спасибо, — хотя ему было противно. Он даже толком не мог сказать, почему. Дурацкий праздник. Цветы — и те не подарок, а прикрытие. — От тебя пахнет шоколадом, — вдруг произнёс Мукуро, вновь садясь на кровати. — У тебя удачный день? — показалось, или его голос дрогнул? — Не особо. — Цуна усмехнулся. — Ты чувствуешь запах сквозь цветочный? — Это иллюзии, — напомнил Мукуро. Покачал закинутой на колено длинной худой ногой. Узкие голые ступни казались болезненно бледными. Цуна вспомнил, что у Мукуро анемия. Он подошёл, достал шоколадку и протянул её. — С праздником. И спасибо за заботу. Мукуро растерянно взял «валентинку» и вопросительно глянул. — Я не люблю шоколад, в отличие от тебя. Не пропадать же ему зря. — А ты жесток, Савада Цунаёши. Я уж понадеялся, что это признание. — Мукуро обольстительно улыбнулся, но глаза у него были… неприятные. Цуна пожал плечами. Сел на кровать и сгорбился. — Убери цветы, пожалуйста. Мне не нужна ваша жалость. Вы не сможете вечно меня отгораживать от… этого. — А у тебя, похоже, больше нет сердца, — вдруг зло произнёс Мукуро. — Нет, — эхом ответил Цуна. Цветы истаивали на глазах. — Его кто-то забрал. И съел. Наверное, это был ёкай. Ты ведь похож на ёкая, Мукуро? Мукуро вдруг прижал ладонь там, где пульсировала чёрная дыра вместо сердца, и из-под руки распустились гвоздики. — Никто тебя не жалеет. Хранители — это работа такая. Защищать своего дона. — И от самого себя? — Цуна жадно смотрел в красивое лицо. Почему-то был уверен, Мукуро не станет врать. — Хранитель Тумана может не только насылать иллюзии, но и рассеивать их. В какую иллюзию ты на этот раз вляпался, Савада Цунаёши? Цуна дотронулся до прохладных тёмно-красных лепестков. Почему-то сердце стучало отчаянно, как будто он снова пытается признаться в любви Кёко. — В ужасную. Мукуро склонил голову, на адский глаз упала чёлка. Задумчивый взгляд ощупывал Цуну, словно тот сам был иллюзией. Цуна потянулся к Мукуро, отвёл волосы с его лица и упал в алое — то самое, жутковатое и запретное. Шагнул на страшную и заманчивую дорогу в новый мир. Цветы прорастали сквозь его грудь, заполняя пустоту. Цуна смеялся, ощущая, как она отступает, совсем не иллюзорно. И что уж точно не было иллюзией, так это поцелуй.