«Свобода»

Говорят, что свобода пахнет отчаянием. За свою «свободу» я отдал достаточно многое, чтобы понять, что являюсь никем иным кроме как человеком, положившим на алтарь собственное сердце, покрывшееся запёкшейся слишком давно корочкой черноты. Бобби Каллахер кидает на меня взгляд отвращения, неприятный, пронизанный презрением, словно я куча экскрементов, помешавшая ему существовать в этом мире. Он достаточно полный, с массивными руками, которыми, как мне кажется, можно даже убийство совершить. С его пухлым лицом абсолютно не гармонируют длинные русые волосы, завязанные в короткий хвост. — Брось, Бо, я не сделал ничего плохого, — закидываю на плечо спортивную сумку (в ней, правда, лежат грязные вещи и пустые пачки сигарет) и останавливаюсь, поспешив обернуться, когда решётчатые ворота медленно и с противным металлическим скрипом начинают съезжаться, желая оставить меня на той самой свободе, а мужчину, по совместительству моего «дозорного», оградить от ребяческой усмешки, которая просто не может не коснуться моего лица, ведь я вновь выхожу отсюда с чистыми руками. — Ну конечно, только пытался втюхать школьнику наркоту, — ненавязчиво чешу затылок, с улыбкой пожимая плечами — всегда проходит. Бобби отмахивается, но стоять продолжает. — Запомни, настанет тот день, когда я перестану брать на себя ответственность за то, что ты однажды одумаешься. — Премного благодарен, — выдаю привычный почтенный реверанс, из-за чего отросшие волосы неопрятно расползаются по лбу, но даже это не способно помешать моей счастливой улыбке. "Родился в рубашке" — Каллахер всегда так говорит, когда я попадаю сюда. А происходит это довольно часто. Разворачиваюсь, услышав последнее сказанное мне вслед «идиот», а внимания не обращаю вовсе — мелочь. Прищуриваюсь, поднимая голову наверх и наблюдая за палящим полуденным солнцем. Пустынный песок слишком рассыпчатый, и новые чёрные кроссовки (честно купленные на деньги с дури) буквально утопают в нём. В карманах у меня несколько долларов, но до автобусной остановки идти, как минимум, ещё минут пятнадцать. В Техасе слишком жарко, я бы сказал, даже аномально. Не то что бы здесь впервые такое, но я родом из Ирландии, а если точнее, город моего рождения — Дублин. Хотя, теперь это не важно. Именно в этой округе, чуть поодаль от города Гарленд. Колония находится далеко не напрасно — кто знает, какой заключённый может сбежать отсюда сегодня ночью? Впрочем, это всё байки для противных несносных детишек, ведь преступников там не держат совсем, разве что немного «буйных». А вот сумасшедших в Техасе хоть отбавляй — наверняка солнце голову печёт, высекая последние человеческие мозги. Сил моих нет идти, а виной тому чёрная одежда, тепло к которой так и липнет. Провожу чуть влажной ладонью по волосам, заглаживая их назад, чтобы не мешали. Паршиво. — О’Брайен! — кричит кто-то и мне приходится обернуться, хотя делать это в такую жару не очень-то хочется. Утопиться бы. Замечаю бегущую ко мне Кассандру — довольно доброжелательную девушку. Меня каждый раз одолевает любопытство — зачем она здесь работает? Это ведь пристанище для тех, кто справляет нужду в общественных парках, грабит старушек и ночами (вернее, всегда) торгует «ананасами». Почему ананасы? Чёрт знает. Один раз кто-то ляпнул директору школы с дуру, что покупал «ананас», в то время как на самом деле закидывался порошочком в кабинете истории. Кассандра О’Келли шаркает потрёпанными и грязными белыми (уже серыми) кедами, отчего песок разлетается вокруг неё. Неуклюжая особа, толкающая лекции всякий раз, стоит только моей ноге ступить на свободу. — Внимаю, — кратко отвечаю, но взгляд то и дело косится вдаль, проверяя виднеющуюся автобусную остановку. Не очень горю желанием говорить, хочу поскорее въехать в город. Там, помнится мне, не так жарко и пустынно. Лениво приподнимаю бровь, наблюдая за тем, как окликнувшая меня ранее Кассандра, перебирает что-то в своей несменной чёрной сумке. У неё там что, целый город поместиться может? Любопытство щекочет под лопатками, и остаться стоять на месте всё-таки приходится. Сейчас будет моё любимое. О’Келли поправляет спадающие очки, а глаза начинают искриться, когда она достаёт какую-то бумагу из своей сумки, поднимает взгляд и откашливается, уверенно начав свою «исповедь»: — Ты знаешь, что кокаин может убить тебя? — Да. Даже разочаровываюсь немного — большего я ожидал от отъявленной ботанички и приспешницы самого Бога. Подтягиваю сумку и мне вдруг начинает казаться, что она весит килограмм эдак десять. Щурюсь — вечереет. Солнце отливает оранжевым, но всё ещё греет. Пока Кассандра читает нотации, обращаю внимание на людей за её спиной, которые стоят за закрытыми воротами, о чём-то переговариваясь. Вообще не понимаю для чего эту так называемую «тюрьму» поставили именно сюда, под самое пекло, но мне не нравится, что обычно меня ловят слишком быстро. Это уже третий раз за последние два месяца. — Ты был на исправительных работах? — спрашивает вдруг девушка, чем привлекает моё внимание. Поджимаю губы и думаю, ответ она сразу находит. Не помню, чтобы это являлось чем-то важным. — Дилан! — пищит так резко, что я морщусь, и она явно это видит, сразу продолжив, — Дилан О’Брайен, ты знаешь, чем это чревато? Сейчас тебе семнадцать, но в следующий раз тебе может грозить несколько лет в колонии! Она обо всех печётся, а мне пофиг. Продолжаю молчать, на этот раз опустив голову так, чтобы она решила, словно я парюсь на этот счёт. Но мне интересно другое — сможет ли стиральная машинка отмыть все эти ужасные пятна на кроссовках? Даже забавно получается. Всё это изрядно выматывает — подношу ладонь ко рту и делаю вид, будто зеваю. Кассандра отвлекается, изумлённо похлопав короткими ресницами — внимание привлечено. Подношу другую руку ближе к лицу, тяжко выдохнув: — Уже так поздно, — она закатывает глаза. Часов у меня на руке и впрямь нет. Слишком разученное за долгие годы представление, но обойтись без него в такой чудный день — просто преступление. — Думаю, что мне пора. — Дилан, — Кассандра хватает меня за локоть, и я нехотя вздыхаю, повернув голову в её сторону. Чёрт, она действительно расстроена из-за меня? — Мне так жаль, что ты гробишь свою жизнь в обмен на секундное удовольствие. Ты мог бы работать в лавке семьи Гонсалес. — И променять всю свою жизнь на работу с теми, кто поголовно всеми поколениями строили эту богадельню? — пожимаю плечами, и девушка вздыхает, отпуская мою руку — чувствует наигранность. Делаю шаг назад, пристально смотря в карие глаза Кассандры. — Не переживай, сладкая, ты ещё станцуешь самбу на моих похоронах. Прошу без слёз там, не люблю эти сопли, земля станет мокрой. Поясничаю, переходя на странные «дружеские» тона с О’Келли, которая старше меня минимум на пять лет. Девушка отвечает взаимностью, смахивая с лица воображаемую слезу, но я замечаю, как тускнеет её взгляд, а уголки губ наигранно приподняты. Признаться, не особо люблю эту напускную сентиментальность, но Кассандра мне нравится, как человек — быстро отстаёт. Чего нельзя сказать о Каллахере. Он как назойливая муха, летящая на навоз, свежий, вываленный для скота. Уже через пять минут меня окатывает, будто холодной водой, скука смертная. Никаких природных прелестей, только тишь, да песок, изредка разбавленный кустарниками, но те совсем голые — слишком жарко. Скривив лицо и прикрыв глаза, поднимаю голову. Солнце словно плавит мой разум, а мыслить собрано уже не выходит. Бутылку воды я выпил ещё в камере, не ожидая, что на улице будет целая Сахара. В голову лезут дурные мысли, вроде того, что поработать в том хипстерском магазине не такая уж плохая идея. Мотаю головой. Это жара. Гарс Гонсалес (идиотское имя и фамилия) меня на дух не переносит, впрочем, это весьма взаимно. Он не нравится мне с начала старшей школы, но, что-то мне подсказывает, что это я изменился. Раньше мы неплохо ладили, хотя и назвать себя друзьями не могли. Я в принципе не завожу дружбу — пустая трата времени, к тому же если эти самые «друзья» сдадут меня мистеру Говарду, директору нашей школы, то продажа наркотиков может потянуть на исключение. Через десять минут еле плетусь, но когда усаживаюсь на остановочную лавочку, с большой дырявой крышей, то сразу оживляюсь, оглядываясь по сторонам. Дует ветер, который, к моему великому сожалению, слишком горячий, будто из самого ада вылез. Жарко там, однако. Усмехаюсь — о чём только думать не начнёшь, когда окружает тебя пустыня. Достаю из поставленной рядом сумки телефон, жду пару секунд, прежде чем он включится. Батарея на исходе. Одно новое сообщение привлекает внимание гораздо больше. Нажимаю на него, безразлично пробежавшись глазами по имени отправителя. Габби. «Тебя отпустили?» Очередная безмозглая дура, таких, кажется, уже не извести из этого грёбаного порочного мира. Она учится в другом классе, на год младше меня и крутит волосы плойкой — сразу видно по ломким локонам. Мы встречались полгода назад, но девчонка думает, что и сейчас всё в силе. Странная. Разве есть ещё такие? Блокирую мобильный, откидываясь на спинку лавочки. Слышу грохот колёс, поворачиваю голову влево — само собой, старый жёлтый автобус. Раньше он был школьным, но потом это стало «невыгодно» и теперь на нём ездят все: начиная от вонючих бездомных, заканчивая малолетками, издевающимися над стариками. Техас всегда был таким. Думаю, что всё дело в условиях. Здесь царит полная безработица, ожесточённая борьба за выживание и чрезмерное отшельничество. Полный крах. Не знаю, как там в больших городах вроде Хьюстона и Остина, но в Гарленде на ночь запирают двери на все имеющиеся замки. Боятся ли они местного разбоя, или опасаются заключённых — никто не знает, но туристы заезжают сюда редко. Последний был четыре месяца назад. Сбежал после того, как ополоумевший дед Эндрю нацепил на седую и почти лысую голову ковбойскую шляпу, которую ему шутливо подарил внук. Даже символично. Это хоть и не фильмы про Дикий Запад, а выживает всё равно сильнейший. Двери открываются передо мной и выходит Мелинда Блэйк — жена одного из местных жуликов. Быстро хватаю свою сумку, цепляюсь рукой за поручень, как только вхожу. Бегло шарю по карманам, нащупывая несколько центов — водителям тоже всё равно. Расплачиваюсь, а после прохожу вглубь, в самый конец пропахшего потом и затхлостью автобуса, усаживаясь в совершенно прекрасном одиночестве. Путь предстоит долгий — около получаса, не меньше. Одна женщина пугливо поворачивается в мою сторону, подозрительно всматриваясь куда-то сквозь. Напрягаю зрение, чтобы понять, что с ней не так, но по застывшему стеклянному взгляду понимаю — она под чем-то. Дилетанты. Ни черта не умеют курить, но лезут в эту гущу, из которой уже вряд ли можно вылезти. Сам я никогда в жизни не позволю себе попробовать эту мерзость — довелось пару раз увидеть отца под лёгкой дурью, но этого хватило. Без особого интереса наблюдаю за неизменной картинкой за окном. Проходит какое-то безмолвное время — и по ту сторону автобуса уже появляется трава, а после и асфальтированная дорога. Выдыхаю, сползая ниже по сидению. Наконец-то. Во рту сухость, веки изнеможённо закрываются, а голова наполняется тяжестью. Ничего не могу с этим поделать. Заставляю себя подняться, как только вижу, что выходить мне нужно на следующей остановке. Двери с противным позвякивающим грохотом открываются. Быстро миную три ступеньки, закидываю сумку на плечо и выдыхаю — вот он, Гарленд собственной персоной. Совсем обычный, местами даже нелепый, но такой привычный. Мне кажется, что в другом месте нигде нет моего уголка, а в Гарленде… здесь все такие. Ненужные, обиженные на мир, сюда едут изгои, те, кто разочаровался в жизни, остался без средств на существование. Автобус поднимает за собой огромные пыльные «стены», из-за чего приходится отвернуться, набросив капюшон на голову. Именно в этой части города, на въезде, самое безбожное во всём мире население: Фаус сидит на крыльце, тыкая ножом в деревянные доски лестницы, Мэрилин трясёт со второго этажа грязный ковёр, а забавный Стив говорит с собой, сидя во дворе на кресле-качалке. Это напоминает мне старые фильмы о ковбоях, где велись целые состязания на право стать шерифом. С этим дела обстоят проще — справедливый и строгий, со смешными седыми усами, Генри Бакенсон вот-вот откинется, а его место займёт Стью — он мне противен, слишком «порядочный». Таких здесь не особо любят, но старик Генри иногда выдаёт весьма забавные вещи, да и каждого жителя он знает как родного. — Привет, Дилан, уже отпустили? — расслабленно останавливаюсь у дома Бакенсона, а мужчина неспешно спускается по ступенькам — он хоть и боевой дед, но возраст явно даёт своё. Бодро киваю, почему-то улыбнувшись — наверное, здесь мне гораздо проще. Все они такие же, как я. И не осудят. Но за продажу «ананасов» всё ещё могут загрести. — Ну и отлично. Как родители? — Мать опять грезит мечтами о Нью-Йорке, — быстро отвечаю, в надежде вовремя перевести тему. — А ты что думаешь? — мужчина понимающе кивает. — Пустая трата времени, нахрен мы там никому не нужны. — У тебя ещё вся жизнь впереди, ты мог бы взяться за ум, а там и до Нью-Йорка рукой подать, — Генри улыбается, но мне не до веселья — куда уж там, когда от самого себя тошно. Помню, как в Дублине наша семья была полной, а отец и мать вели себя более чем обыкновенно. Что-то изменилось тогда. Совсем не понимаю, когда я умудрился проморгать этот момент, но отец сильно спился, а мать так и осталась в Гарленде, всё ещё лелея надежду стать однажды известным и преуспевающим дизайнером. Не верю в эту лабуду — все мечты нашей семьи вдребезги рассыпались, подобно звонкому острому стеклу, способному пронзить насквозь. Я оглядываюсь, чуть приподняв голову, позволяя тёплому пыльному апрельскому ветру обволакивать моё тело, а мелким камням впиваться в кожу лица и рук. Мистер Бакенсон слегка прищурился — зрение совсем подводит. — Шериф, — начинаю я, безразлично повернувшись к мужчине. Тот выжидающе кивает. — Думаете, здесь мы и помрём? В Гарленде одни «искатели себя», одни пустоголовые мечтатели и те, кто потерял смысл… Генри удручённо морщится — порывы ветра усиливаются ближе к вечеру. Его взгляд начинает бегать, в поисках опоры, он наверняка не желает затрагивать эту тему. Как и я. Тихо выдыхаю — солнце напекло окончательно. Думаю, что пора уже уходить, но мужчина хриплым, даже севшим голосом начинает: — Знаешь, Дилан, — он качает головой в стороны, оттопыривая ладонь, которую тут же подносит ко лбу, прикрывая глаза от пыльного пустынного ветра. — Мы не всегда вынуждены следовать по стопам своих родителей. Ты имеешь полное право уехать из Техаса, как только окончишь школу. Презрительно хмыкаю — наркоторговец, бездельник и потерянный парень в большом городе? Куда же я смогу податься? Разве что на дно песчаной бури, которая вскоре засосёт меня вместе со всей листвой и скопившейся грязью. Достаточно нагнетающее место. Никогда не любил Техас. — Сынок, исправиться не поздно, главное — захотеть сделать это, — продолжает Генри. Я поднимаю глаза на чистое голубое небо, по которому стремительно «плывут» белые ватные облака, совершенно не привлекающие меня. Сказать, что он заставил меня задуматься о своей жизни и попробовать что-то в ней изменить — нихрена. Вряд ли таких как я вообще можно исправить. Правильно сказал Бобби — мне светит колония. Только в следующий раз она уже не будет такой невинной. Однажды я сяду, и маловероятно, что хоть кто-то станет бороться за мою жалкую шкуру. Я бы и сам не стал делать этого. — А если я не хочу? — тихо выдыхаю, медленно возвращая своё внимание на то место, где только недавно стоял Генри, но мужчина уже начал подниматься по лестнице и явно не услышал моих слов. Или не желает слышать. Он верит, что всем людям присуще покаяние. — И я не хочу, — растерянно киваю собственным словам и делаю шаг, направляясь на свою улицу, к жалкому дому, где будет верящая непонятно во что мать и отец, спящий на дряхлом диване.

***

— Франкин-Эдита Хантер, всё будет хорошо? — спрашивает Марлон уже не первый час. Я закатываю глаза — он снова сжимает руль до побелевших костяшек на руках, зовёт меня полным именем и старается успокоить свою младшую сестру, хотя, мне почему-то кажется, что больше всех волнуется он. — Я Фанни, — пресекаю его сразу, чтобы больше подобных разногласий не было, а после перевожу хмурый взгляд на окно — пыльное из-за внезапно поднявшегося ветра. Мы плутаем в этой «пустыне» уже так долго, что я совсем потеряла счёт времени, а впереди только ровный песок и безграничная прямая дорога, ведущая куда-то к песчаным холмам. — Куда мы вообще едем? — Не знаю, — он пытается держаться уверенно, но прекрасно слышу, как его голос ломается, а сам парень нервничает, что сразу заметно по дрожащим рукам. — Лишь бы подальше от дома… мы справимся, слышишь, Франкин? Ненавижу, когда он зовёт меня полным именем — совершенно безвкусное, неприятное на слух и восприятие. Глотаю скопившуюся во рту слюну, моргаю несколько раз, вздёргивая подбородок — кто-то из нас двоих должен держать себя в руках. — Он найдёт нас, Франкин? — когда Марл нервничает, он всегда как заклинание твердит моё имя, словно оно имеет определённый эффект защиты. И хочу сказать ему, что здесь, в Техасе, нам не грозит ничего, но могу ли я утверждать? — Всегда находит. Я не хочу, — он чуть придавливает ногой тормоз, чтобы повернуть голову на заднее сидение, взглянув на меня. Если подобные и несколько странные методы способны помочь ему — пусть так. — Я не хочу, чтобы он забрал тебя. Знал бы ты, дорогой Марлон, как я не хочу этого. Протяжно выдыхаю, но так и не осмеливаюсь оторвать взгляд от здешней «природы» для того, чтобы твёрдо посмотреть на брата, обнадёжив его лёгкой и непринуждённой улыбкой. Такая вряд ли выйдет. Паранойя преследует меня уже третий день, с того момента, как мы сбежали из родной Филадельфии. Я плохо сплю, мало ем, и, вероятно, выгляжу как ходячее приведение, но старший Хантер не жалуется — не до этого. Все его мысли отвлечены, и я никогда не могу уловить их ход, он слишком ловко и бегло сменяет одну маску на другую. — Ты знаешь, что я жизнь отдам за тебя, Франни? — парень потирает затёкшую ладонь, иногда косясь на зеркало, дабы заметить мой ответный взгляд. А я не могу. Стыдно, наверное. Он бросил всё, ради меня. Ему на прошлой неделе исполнилось девятнадцать, а в старшей школе Марл познакомился с довольно миловидной Чарлайн Грин. И хотя детская внеплановая ревность чуть подтрунивала надо мной, играя злую шутку со всеми, Чарла мне нравилась. Мне жаль брата — они не увидятся больше. Только если он избавится от лишнего балласта (вроде меня). — Не молчи, только не молчи, ладно? — Чарла вполне хорошая, — единственное, что удаётся выдавить из себя, набрав в лёгкие как можно больше воздуха. Марлон хмыкает — исчерпывающий ответ. — Вы могли бы наделать мне кучу племянников, которые были бы парадоксально красивы… — Хватит, Фанни! — он сдерживается, и я понимаю, что снова перешла границу — брат напрягается, что сразу видно через зеркало. — Никакой Чарлы больше не будет в моей жизни. Мы оба знаем, что как раньше уже не будет. Мы бросили там всё: друзей, учёбу, дом. Чувствую себя виноватой во всём происходящем с нами сейчас. Мы ещё совсем глупы, неопытны, но мчимся на угнанной у Джейка машине от её хозяина. Он убьёт нас. Он убьёт меня, а заодно и Марлона, ведь братец посмел забрать меня. Нам конец. От подступающей, лезущей по сухому горлу тревоги дышать становится нечем, судорожно и дёргано начинаю тыкать на кнопку, желая как можно скорее отрыть окно. В конечном итоге неприхотливый механизм «отъезжает», а пыльный ветер заползает в салон как и чрезмерное тепло. Как они здесь живут? Машина тормозит так резко, что я кое-как умудряюсь не встретиться своей головой с мягкой чёрной обивкой сидения. Марлон быстро выходит на улицу, обходит автомобиль и рывком дёргает дверь с моей стороны на себя, присаживаясь на колени. Неловко и даже стыдливо опускаю голову, потирая больную шею. — Как ты, Фанни-Франни? — не знаю, что значит это его «прозвище», но парень частенько пытается поднять мне настроение именно таким образом. Поджимаю губы, пересиливаю себя, подняв голову и встретившись с прекрасными большими глазами брата. Он невероятный человек. Он заслуживает лучшей жизни. Он… Снова начинаю хлюпать носом, прижав к лицу дрожащую ладонь. Хочу кричать, но это вызовет ещё большую жалость Марла. Он двигает меня дальше, на середину сидения, а сам садится рядом, прижимая моё содрогающееся в истерике тело к себе. Он действительно хороший, но излишняя тревожность частенько мешает ему жить спокойно. Брат мог бы отправить меня одну, но три дня назад, поздней ночью (кажется, тогда было около двух часов ночи) он вбежал в мою комнату, весь испуганный, трясущийся, а я… а я просто не могла мыслить трезво. Только когда он первый вылез из окна, осторожно ступая по крыше, попутно цепляя на плечи рюкзак с моими вещами, я вдруг поняла, что он затеял. Марлон украл ключи от машины Джейка — нашего приёмного отца. И мы, подобно самым настоящим шпионам, быстро забрались в салон, рванули с места. Оба не знали, куда едем, но как только нам удалось покинуть Филадельфию, Хантер остановился на заправке, к своей удаче найдя в багажнике несколько тёплых пледов. Уже на следующий день, когда мы, в полнейшем сумбуре и неведении о собственной дальнейшей жизни, решили переждать какое-то время в придорожном магазине, возле которого стояло несколько лавочек, где позже мы и просидели до глубокого вечера. Тогда к нам подошёл мужчина лет сорока, закуривший прямо на соседней лавке, а Марл не растерялся, сразу высказав ему все свои недовольства. Мы были уставшие, одинокие, зашуганные «дети», и незнакомец не стал наживать себе проблем, с прищуром окинув нас заинтересованным взглядом. «А вы, детишки, искатели приключений? — спросил он, таким неестественно сиплым и глухим голосом, после чего прижал искалеченную в засохшей крови ладонь ко рту, закашлявшись. — Или, быть может, человека убили? Куда спешите?» Чего скрывать — мне было страшно так, что я уже готовилась к тому, чтобы этот мужчина был не один, а его «приятели» убили нас за вполне неплохую по виду машину. Но она та ещё развалюха. А незнакомец лишь ждал чего-то, Марлон сдался и, понурив голову вниз, рассказал о том, что у нас «небольшие» семейные проблемы, и мы бежим из родного города. Он немного прибавил себе возраст для достоверности и, похоже, что тогда этот неизвестный человек поверил, с умным лицом сделав затяжку и вскоре отбросив сигарету на газон. «Так вам в Техас надо, мелочь, — постукивая пальцами по колену начал он, уже вполне расслабленно изучая нашу реакцию на его слова. — Туда редко кто суётся. По крайней мере, в совсем мелкие города. Жара там стоит такая, что хочется собственную кожу содрать, чтоб я сдох, — он хрипло залился смехом, но мне было вовсе невесело, я лишь внимательнее вслушалась в его слегка невнятную речь. — Если вы хотите залечь на дно, то держите путь в безлюдные города Техаса, там никому нет дела до таких малолеток. Если выживете среди пустынных бурь и пекла — отправьте открытку, я, кстати, Рикки». Марлон держался уверенно, а вот у меня ноги подкашивались и дрожали так, словно я загнанная в угол несчастная овечка. Брат всучил этому «Рикки» несколько купюр за молчание, и, догнав свою пугливую сестру, быстро открыл машину, закинув туда большую коробку с самой дешёвой едой: батончики, шоколадки из автоматов, несколько жестяных банок с дорожными газированными напитками и сигареты, очень много сигарет. Я не люблю, когда он курит, но это, вероятно, помогает ему справляться со стрессом. Дальше мы беззаботно оказались на территории Техаса, несколько раз успешно пройдя офицеров, проверяющих документы. — Какова цель вашей поездки? — Понимаете, мы учимся на археологов, исследуем всё, что только попадётся нам на пути Марл всегда умел врать так правдоподобно, что даже я невольно верила в эту лабуду, которую он ловко плёл официанткам в кафе у заправок, о том, какая нелёгкая у него судьба. Этот парень владеет мастерством очаровывать, искусно лгать и выпутываться из сложнейших ловушек подобно ядовитой змее. — Фанни-Франни, мы почти на месте, — я растерянно поднимаю взгляд на брата, совсем позабыв, в какой момент успела вылететь из реальности. Солнце медленно заходит за горизонт, отдавая по всей местности красновато-оранжевым оттенком. Мы просидели так до самого вечера? Марлон легко улыбается уголками губ, но по взгляду вижу — врёт. Думает, что такая опека надо мной непременно входит в его обязанности, ведь он старше. Это не так. И мы оба знаем это. Спустя несколько минут Хантер, выпрямившись, всё же находит в себе силы отстраниться от меня. Он чуть потягивается в разные стороны, осматривается по сторонам, будто проверяя, не застопорили ли мы движение, а после обходит машину, с громким дверным хлопком усаживаясь на своё место. Разминает руки, а я внимательно наблюдаю за тем, как ловко он меняет эмоции. — Ты как? — искренне интересуется парень, обернувшись на заднее сидение. Молчу. А, собственно, как я? Мы три чёртовых дня колесим по Америке, а помощь нам никто не окажет. Н и к т о. Одни. Совсем одни. Ненужные, пустые, потерявшие самих себя. Правильно говорят, что свободные люди — несчастные. Я свободна физически, но морально меня уже давно не отпускает внутренняя темница, окутывающая страхом перед неизвестностью. Я ещё ребёнок. Я свободна, но глубоко пуста. — Почему ты не рассказала мне раньше? — не отвечаю даже тогда, когда Марлон откровенно сверлит меня чуть укоризненным взглядом. — Как ты узнал? — единственное, что могу спросить, привлекая его внимание. Он щурится, а я только сейчас понимаю, что ночь не за горами. А среди этой пустыни ни единого намёка на ночлег. Обычно мы останавливаемся в гостиницах, которые совсем непрезентабельные, и, мне кажется, что кроме двух одиноких детей никто там не останавливается. С уколом неожиданно нахлынувшей злости, хмуро сверлю осуждающим взглядом спину Марла, и он, видимо, чувствует это, потому как «ловит» меня через зеркало. — Это вышло случайно, — спешит оправдаться он. Не знаю, зачем Марлон делает это каждый раз, но, скорее всего, что-то наподобие совести пробуждается в нём. — Я уже вторые сутки жалею о том, что мы сбежали. Надо было убить ублюдка на месте. Я понимаю о ком он. Брату даже не нужно называть имени, чтобы вызвать внутри меня целый ураган эмоций — отвращение, пренебрежение к себе, ярость к нему за то, что он посмел узнать эту «тайну». И жалость. Стыдливо опускаю голову, зажмурившись. Стискиваю пальцами запястье и считаю до пятидесяти, молясь, чтобы этот инцидент остался незамеченным. Парень молчит, мне это на руку. Несмотря на то, что сделал он, злюсь в основном на себя. Потому что дура, не способная постоять за себя. Могу только прятаться за старшего брата, но ведь я не имею право лишать его личной жизни. Глубоко вдыхаю носом всю духоту салона автомобиля, голова идёт кругом, и фигура Марлона начинает «плыть». — Марлон, останови, — издаю жалкий писк, который почти растворяется в глухих звуках кряхтений машины, но он слышит, и давит на тормоз, из-за чего мне приходится вцепиться пальцами в спинку переднего сидения, чтобы вновь не удариться головой. Быстро зажимаю ручку, давлю плечом на дверь. Встаю на ноги, но чувствую в них только нереальную слабость, и падаю прямо на колени, раздирая новые джинсы. Асфальт тёплый, а мелкие камни на нём впиваются в ладони, но не могу целостно сосредоточиться на этом, тяжело и рвано набирая в организм воздух. Слёзы горячие, не могу это контролировать. Они смешиваются с грязью и пылью на моём лице, а вскоре станут и вовсе коричневыми. Слышу дверной хлопок, и Марлон уже через мгновение опускается рядом со мной, не жалея одежду. Он не трогает меня, но волосы завязывает резинкой, которая всё это время висела на его руке. Не трогает потому, что знает. Чужие прикосновения способны ранить похлеще хлыста, ножа, любого лезвия. Моя кожа пропитана одним человеком, что как кислота забрался в кровь, надеясь растворить меня в себе. Моё тело всё ещё чувствует на себе его ладони, а щёки жгут от поцелуев. Он причинил мне боль десять лет назад. Он хотел моей покорности, хотел только меня, хотел залезть в каждый сантиметр моего тела. Каждую ночь я вынуждена сражаться за свой мнимый покой, вынуждена глотать прописанные психотерапевтом антидепрессанты и готовиться к тому, что физически я никогда более не смогу принадлежать себе. Он заставил меня возненавидеть свои руки, ноги, всю себя. И он — не Марлон. Марл не знал. Он бы убил его. Он бы убил Джейка. — Клянусь, если бы я узнал раньше, то сразу же пристрелил бы его, — быстро-быстро проговаривает парень, хотя его слова всё равно слышны слишком глухо, чтобы полноценно воспринимать ситуацию. Чувствую, как он усердно растирает по моим щекам текущие без остановки слёзы, но всё ещё не могу пошевелиться — будто это тело и не моё вовсе. Он не виноват. Мой брат не мог охранять меня ежедневно, и я не виню его. — Хочешь, мы вернёмся, и я буду убивать его медленно, чтобы он почувствовал всю боль, которую причинил тебе? Хочу крикнуть Марлону, что больше жизни хочу смерти этого грязного ублюдка, но вместо этого поднимаю голову и без остановки мотаю головой. Мне дурно. И когда брат тянет ко мне свою ладонь, чтобы хоть как-то успокоить, я резко дёргаюсь, протяжно мычу и сажусь удобнее, обхватывая колени руками. Десять. До боли, до металлического привкуса крови, прокусывая губу, растерянно качаю головой, вскоре начиная покачиваться всем телом. Его руки шершавые, ведь он не любит пользоваться кремами. Они клеймят мою кожу, которая каждый раз жжётся так, что до дрожи, до судороги хочется сорвать её живьём. Двадцать. Жмурюсь, поджимая губы, лишь бы попытаться успокоиться. Он сломал меня. Он уничтожил светлую маленькую девочку, не знающую всех «прелестей» этого мира. Он убил меня. Он ужасный, он… Тридцать. Вздыхаю, вскинув голову наверх и медленно открываю глаза, наблюдая за вечерним заходящим солнцем. Слёзы так и застывают, ведь я не позволяю этой слабости взять надо мной верх. Он сделал меня слабой. И он же позволил стать сильной. Сорок. Опираюсь ладонями на асфальт, чтобы подняться. Морщусь от того, что мелким камням всё же удаётся разорвать тонкую ткань кожи, выпуская кровь наружу. Стискиваю зубы, кажется, даже слышу их скрежет, но всё же встаю на всё ещё трясущиеся от стресса ноги. Пятьдесят. Поднимаю голову, в ожидании поддержки смотрю на Марлона, и он улыбается. Так, что кровь в жилах стынет, а приятное спокойствие вперемешку с необычайной теплотой разливается по каждой артерии. Без него я была бы уже давно мертва. Такую жизнь вытерпеть невозможно. — Едем? Или ты хочешь вернуться? — нерешительно спрашивает. И я могу его понять — наверняка выгляжу жалко. — Нет, конечно, не хочу, — осторожно качаю головой, чем явно радую брата. Парень слегка улыбается, но вид у него весьма усталый. — Что у нас там в планах? Марл приободряется, быстро вытащив из кармана джинсов телефон. Листает что-то, с прищуром приближая, по-видимому, карту местности. Делаю шаг, слегка прихрамывая — от совсем свежих воспоминаний всё тело ломит. Ненавижу это чувство. Раньше оно проходило быстрее, когда Джейк отправил меня к психотерапевту. — Если ехать прямо, то вскоре дорога будет разветвляться, — объясняет старший Хантер-Райт (в детстве он принял решение взять себе фамилию родного отца). — И нам нужно будет свернуть на ту, что уже. Тогда мы сможем выехать на городок Гарленд. Информации о нём не так много, но, думаю, что дольше нескольких месяцев мы там не задержимся. Я тяжко вздыхаю, опираясь спиной на капот машины. Здесь хоть и пустынно, но деревья и трава всё равно присутствуют. Странно. Достаю свой телефон, на котором расползается паутина трещины, сделанная по совершенной случайности, когда я упала на траву. Почти восемь вечера. — Ну что ж, — стараюсь выдавить улыбку, но губа безжалостно побаливает, и физическая боль с новым рвением окутывает уставшее и затёкшее тело. — Поедем? Я жутко устала. Там есть гостиница? — Не думаю, город маловат, но, уверен, что мы выкрутимся, — Марлон отряхивает с моей широкой жёлтой футболки всю пыль, после чего подходит к задней двери, галантно открывая её. Наклоняет голову вниз, заносит свободную руку за спину. Я знаю этот трюк. Расцветаю на глазах, хитро улыбаясь — он прекрасно понимает, как стоит приводить меня в чувства. Выдаю старомодный женский поклон, по-царски протягивая «благодарю». Мне требуется всего секунда, чтобы суметь прийти в себя, потирая костяшки рук. Ещё секунда, чтобы Марл запрыгнул на своё место, и машина сорвалась с дряхлым рёвом мотора, который успел окончательно осточертеть мне за эти три дня. К тому же, всё в салоне пропахло одеколоном Джейка — ненавижу. Рассматриваю местные красоты — у нас в Филадельфии более многолюдно, да и здания повсюду. Тут я действительно чувствую себя свободной. Свободной от всех, но не от себя самой. Марлон не врал, когда говорил, что город, название которого я благополучно проворонила, находится недалеко. Не врал и тогда, когда сказал, что здесь вряд ли найдётся гостиница. Об одном забыл — это ведь чёртово захолустье. Мы въехали сюда уже как пятнадцать минут, а заинтересованные косящиеся взгляды неопрятных мужиков преследовали нас до самого дома шерифа. Как я узнала, что именно тут живёт шериф? Чёрт знает, но большая деревянная поломанная вывеска «Шер», почему-то заставила меня ненароком поразмыслить над тем, кто же такой этот самый Шер. — Так, значит, вы туристы? — спрашивает низенький мужчина в забавной коричневой шляпе. Уверена, что из волос у него остались только эти висячие седые усы. — Археологи, — Марлон выпрямляется, с важным видом смерив взглядом гостиную дома. Незаметно закатываю глаза — опять строит из себя невесть кого. — Вернее, я уже на последнем курсе археологического университета, а моя сестра после того, как закончит школу, тоже будет туда поступать. Знаете, это неплохой опыт для неё. Шериф проходит по комнате, всё это время пристально изучая нас. Не выглядит агрессивным — плюс в его копилку. Мистер Бакенсон (как он сам представился), был несколько удивлён гостям в их безлюдном городе. Ещё бы, мне предстоит поговорить на этот счёт с Марлоном, который, к слову, уже вальяжно закинул ногу на ногу, потирая ладонями кожаные подлокотники кресла. — И что же вы делаете именно здесь, археологи? — без доли укора интересуется мужчина, встав у окна своей лачуги. Интересно, им и впрямь нравится жить в этом ужасе? Мне сложно судить — я из Филадельфии никуда не уезжала. — Ищем места, где максимально мало жителей, чтобы как можно лучше и тщательнее провести исследования, сэр, — врёт как дышит. Меня даже забавляет каждый раз наблюдать, как умело этим «искусством» владеет братец. Он необычайно завораживающий, хотя, в самом деле, сложно назвать его голливудским красавчиком. Но харизма — то, без чего он не выходит из дома. — Простите мою негостеприимность, — виновато начал Генри, медленно выдохнув. — У нас редко бывают «новички». Надолго ли вы здесь? — Не… — уж было проговорила я, но Марлон вовремя поднимает свою ладонь, ловко закрыв мне рот. Кошусь в его сторону, а ему хоть бы что — один Бакенсон, похоже, заметил эту неловкую и нелепую ситуацию. — Да, думаю, на несколько месяцев. Работа предстоит большая, но, можете не беспокоиться — все раскопки и внедрения в матушку природу будут проходить за чертой города. Как же чертовски убедительно он лжёт. Я прищурилась, и Марл поймал этот взгляд, хитро улыбнувшись. Шериф, чуть помявшись, присел на соседний диван, с интересом рассматривая новых «жителей». Боже, дай мне сил… — Тогда, вам бы снять дом. Есть у нас много пустующих, они недорогие, сами понимаете, спрос и без того небольшой. — Как вы существуете в такой… бедности? — отодвинувшись подальше от брата, спрашиваю я. Да, может это не совсем тактично, но слишком интересно. Уверена, что однажды любопытство лично заколотит крышку моего гроба. — Боже, Франни, — приложив ладонь ко лбу и ссутулившись, бегло поспешил оправдать свою «глупенькую» сестру парень, закусив губу. — Хватит, умоляю, успокойся. Простите её, это был достаточно долгий путь. — Ничего, — тихо отвечает Генри, по-прежнему наблюдая за нашей семейной перепалкой. — А что насчёт дома? — Ах, дом. Недавно выселился Мартин, поэтому его дом пуст. Сейчас я принесу ключи, но там не очень убрано, скорее всего. Мужчина поднялся с дивана, предварительно взглянув на нас, в ожидании ответа, и Марлон взял на себя роль «переговорщика», нерешительно кивнув несколько раз. Уже через секунду мистер Бакенсон растворился где-то за углом и, судя по всему, поспешил подняться наверх. Я огляделась, осторожно прищуриваясь — в доме слишком темно. Пахнет летним днём, но прохлада чувствуется. В углу кухни замечаю вентилятор, тихо продувающий помещение. Вздыхаю, кладя руки на сжатые между собой ноги. Брат чувствует себя скованно, всё время потирает поочерёдно каждый палец, мельком осматриваясь. — Ну, — начинает он, привлекая моё внимание. Резко поворачиваю голову в его сторону. — Здесь не так плохо. Выдыхаю. Да, конечно, но это далеко не Филадельфия. Там была полная цивилизация, а тут мы будто в плохой фильм про Дикий Запад попали. Опускаю взгляд на его руки, которыми он нервно бьёт по своим коленям. Переживает не меньше меня. Решаюсь помочь ему хоть как-то, кладу свою ладонь поверх его сжатого кулака. Райт взволнованно и с некой зашуганностью косится на меня, а я лишь вымученно улыбаюсь. — Мы есть друг у друга. Всё будет хорошо, — поглаживаю большим пальцем его руку, действительно удивляясь, как быстро бежит время. До сих пор не понимаю, обычно в детском доме родственников разделяют, но нам, видимо, чертовски повезло. Мы и впрямь есть друг у друга. Но я не хочу, чтобы он жертвовал своей перспективной жизнью ради меня. — Ты должен будешь вернуться, — проговариваю, но в ушах уже звонко колотит — не могу отпустить его. Сильнее сдавливаю мужскую руку. — Нет, — быстро отнекивается. Он неисправим. С самого детства ставил меня превыше всего. Раньше я пользовалась этим, упивалась, угождала своей завышенной когда-то самооценке. А теперь не могу быть эгоисткой, наплевав на то, что Марлон бросил всю свою жизнь, весь свой мир в Филадельфии. — Исключено. Я останусь с тобой, поняла? Твёрдый тон говорит о том, что он хорошо всё взвесил. А я всё равно чувствую прогрызающую меня изнутри совесть. Вероятно, я сломала ему жизнь. И я являюсь причиной, почему он решился бросить всё. Марл чувствует ответственность за свою младшую сестру. Райт невероятный, но он полезет за мной в пекло. Должна признаться — тут весьма неплохо. Генри Бакенсон любезно провёл для нас краткую экскурсию по первому этажу дома, внутри которого на каждом углу можно разглядеть толстые слои пыли на любой поверхности. Как только мужчина одёрнул шторы на кухне, новый столб антисанитарии поднялся мгновенно, но я вовремя прикрыла нос рукой, чтобы не дышать этим ужасом. Из мебели остались стулья, диваны, столы, а наверху — кровать. Туда я не лягу, наверняка меня ночью загрызут клопы, большие и древние, как эта халупа. К моему большому сожалению, из декора не осталось ничего, за исключением нескольких картин. А на них мужчины, женщины, дети. Как в самых мировых ужастиках. Генри пожелал нам «удачного времяпрепровождения», провёл морщинистой ладонью по нескольким тумбам и ушёл, оставив двух подростков разбираться с этим адом. Впрочем, к лучшей жизни мне не привыкать, но эти условия немного тревожат. Я неспешно вхожу в кухню, и моё внимание в одночасье привлекает дверь. Как сказал шериф, там что-то вроде заднего двора, где всё заросло. Похоже, в доме давненько никто не жил. Присев на деревянный стул, который сразу издал протяжный скрип, я перевожу взгляд на Марлона, проходящего вдоль кухонной гарнитуры. Тоже деревянная. Кажется, что этот «кукольный домик» может вспыхнуть, стоит только к нему поднести спичку. Брат открывает несколько полок, убедившись, что внутри них нет ни единого намёка на посуду и прочие столовые штучки. Я пересиливала себя как могла, но, закинув ногу на ногу, демонстративно запускаю пальцы двух рук в волосы, слегка опустив голову. Может это последствия такого дикого стресса за последние три дня, а может на меня вдруг нахлынуло осознание всей этой ситуации, но мне почему-то хочется смеяться. Громко, хныча, чтобы горло рвать. И я засмеялась, тут же цепляя сосредоточенный и задумчивый взгляд Марлона. — Идиотизм, — проговариваю сквозь сумасшедшую улыбку, после чего ещё немного хихикаю, убрав от головы руки. — Ты должен уехать, Марлон. Я не могу лишить тебя нормальной жизни. Ты видишь, где мы? — нарочно обвожу пальцем кухню, встретившись с нахмуренным взглядом брата. — Не этого ты заслуживаешь. Тебе стоит вернуться к Чарлайн. Она любит тебя. Такого влюблённого взгляда я ещё не видела. Не вру ни чуть. Чарла Грин великолепная, чего скрывать. Они были идеальной парой со времён окончания школы. Там до сих пор ходили слухи о том, не расстались ли они часом. Весьма забавно, что эта завораживающая очаровательность не досталась мне от брата. Он всегда цеплял внимание, а я оставалась в тени. И теперь что? Он действительно готов бросить свою компанию друзей, первую красотку Грин, чтобы сидеть со мной в затхлом Техасе, в забытом Богом городе, где нет полноценной связи, нормального жилья? — Нахер мне сдались все те люди, если я не буду знать, где моя кровинушка? — пытается перевести всё в шутку, натянув хитрую улыбку на лицо, но не в этот раз — хмурю брови, кажется, даже не моргаю, продолжая пилить его взглядом. — Послушай, Фанни-Франни, если ты будешь и дальше еб… грызть мне мозг, то, вероятнее всего, я убью сначала тебя, а потом и себя, — отрываю рот, чтобы снова вставить свою лепту, но парень немедля взмахивает ладонью в воздухе, собирая вокруг себя новый поток поднявшейся пыли. — Всё, хватит. Идём спать. Ты, кстати, послезавтра пойдёшь в школу. Округляю глаза, поднимаясь со стула. Он это серьёзно? Зачем? После всего, что произошло? Мысли роем кружатся в больной и слишком тяжёлой голове, и Марл видит это недоумение, решив пояснить: — Франкин, ты не можешь сидеть дома, в комнате. Нужно возвращаться к общественной жизни. К тому же, неизвестно, сколько времени мы здесь пробудем. И он, несомненно, прав, да только слишком тяжело приспособиться к школе после этих диких поездок. Не нахожу слов, чтобы возразить, и театральной гордой походкой дохожу до дверной арки, под провожающий мою фигуру серьёзный взгляд Райта. Он остаётся на кухне. А я хочу быстрее провалиться в сон, молясь, чтобы ночные кошмары не посетили меня. Хотя, на самом деле, реальность оказалась страшнее, чем сновидения. Медленно поднимаюсь по лестнице, с детским любопытством вертя шеей, чтобы разглядеть, что находится на стенах. Картины в деревянных рамках, наверное, единственное здешнее «украшение». Не могу понять, что чувствую, когда осторожно и с опаской касаюсь двумя пальцами лестничных перил, унося с собой всю скопившуюся на них пыль. Пахнет здесь… да ничем не пахнет. Вообще. Пылью, скорее всего. Стариной, приятной стариной, будто мы переместились в прошлое, в какой-нибудь старый домик, выполненный в викторианском стиле. Как только собираю мысли в кучу, то сразу осознаю, что нахожусь в самой середине, стоит повернуть голову влево — а там длинный тёмный и узкий коридор, вправо — то же самое. Единственное окно на втором этаже прямо передо мной, словно делящее весь дом на две равные части. На улице уже совсем темно, окошко закрыто лёгкой бежевой тюлью, которая выглядит совсем невесомо, легко раздуваясь из-за открытой форточки. Даже окна старые. Делаю неуверенный шаг, прислушиваясь к скрипу половиц. Надеюсь, этот дом не рухнет, когда мы ляжем спать. Белая оконная рама резко контрастирует с тёмными дубовыми отделками, и я замечаю, что в коридоре даже обои тёмно-зелёные, совсем не режущие глаза. Думаю, это большой плюс. Приподнимаюсь на цыпочках, восхищаясь тому, какое же большое это окно, с деревянным подоконником. Здесь можно сидеть часами. Ненароком всматриваюсь в почти ночную темноту, различая изредка проносящиеся силуэты, освещённые одним фонарём рядом с нашим новым домом. Опомнившись, всё же крепко обхватываю маленькую ручку форточки, краска с которой сыплется на руку. Придавливаю её сильнее — ну и древний же домик. Вскоре, отдав последние силы на то, чтобы разобраться с несчастной конструкцией, делаю шаг назад, зацепив пальцами шторку. Тяну её во всю длину, отходя на внушительное расстояние, пока она не показывает свой край, всё же упорхнув обратно к окну. Невероятно. Пожалуй, мне даже немного нравится это место. Разворачиваюсь, подходя к лестничному выступу. У нас в Филадельфии на этом месте была стена, а отсюда смело можно наблюдать за тем, что происходит на первом этаже, даже не вставая на ступеньки и не спускаясь вниз. Слегка переваливаюсь на хрупкие лестничные перила, придерживаясь руками, чтобы не улететь прямо на последнюю ступень слегка завитой лестницы. — Марлон, где здесь комнаты? — надо же, не ожидала, что в коридоре может быть такое эхо. Наверное, всё из-за пустоты помещения. Уже через минуту показывается макушка тёмных слегка кудрявых волос Райта, а после он поднимает голову, с прищуром рассматривая меня. Махаю ему ладонью, едва удерживая равновесие, но решаю не рисковать, присаживаясь на довольно толстые перила. — Решила детство вспомнить? — с усмешкой интересуется он, начиная подниматься по лестнице. Внимательно рассматриваю его. Генри принёс лампочку, которую брат вкрутил в коридоре. Она немного блёклая, отдаёт оранжевым, но лучше так, чем жить во мраке. Завтра стоит найти продовольственный магазин. Марлон ровняется со мной, важно ставя руки по бокам и с видом истинного критика начинает крутиться вокруг себя, обводя взглядом весь второй этаж. — Так, давай ты пойдёшь налево, а я направо, — с нарочным шёпотом говорит он. Мне нужна секунда, чтобы уловить его ребяческое желание поиграть в шпионов. — Если я не вернусь через пять минут, Эдита, то знай, — наклоняется ко мне, предварительно покосившись по разным сторонам. — То знай, что я уснул. Марлон начинает звонко смеяться, заметив на моём лице полное недоумение. Он клоун. Улыбаюсь, похлопав в ладоши, после чего братец нарочно выдаёт поклон, сказав напоследок, что перед сном нам стоит ещё раз встретиться, полностью обследовав дом. Он скрывается в полной темноте коридора, где, судя по всему, поместятся от силы двое людей, идущих рядом. Аккуратно спрыгиваю с перил, заворачивая в противоположный коридор. Из-за того, что света здесь нет совсем, складывается ощущение, будто он бесконечный. Оказывается, что это совсем не так. Я замечаю по бокам около трёх дверей с двух сторон, и ещё один поворот направо, более широкий. Вижу деревянную лестницу, прибавляю скорость, вскоре толкая тяжёлый железный люк. Оказываюсь на чердаке. Ну и ну, вот это лабиринты здесь. Решаю не исследовать его ночью. В голову сразу приходят мысли о том, что именно так начинаются все фильмы ужасов. Отбрасываю всю ерунду, спускаясь вниз по лестнице. Медленнее, чем шла до этого, возвращаюсь в тёмный коридор, отперев первую попавшуюся дверь. Здесь коробки. Понятия не имею, что в них, но почти вся комната заставлена ими. Думаю, лучше посмотреть этот хлам завтра утром. Следую к другой двери — пусто. Захожу внутрь, не закрываясь за собой. Только окно без шторки, и никакой мебели. Чёрт, если так во всех комнатах, то это величайшее разочарование вселенной. Открываю последнюю дверь, которая единственная расположена на другой стороне стены. Переступаю порог, впервые за весь день восхищаясь — тут просторно. Ничего лишнего, никакого барахла, только прямо напротив окна, чётко посередине стоит кровать. Слева от меня комод с несколькими ящиками, широкими, с гравировкой и вырезанными узорами. А у моего нового «спального места» стоит тумба, на которой почему-то покоится светильник. Неуверенно подхожу к кровати, проведя рукой вдоль белого матраса, накрытого новой шуршащей упаковкой. Странно. Но я слишком устала, чтобы задумываться о чём-то помимо сна. Присаживаюсь на край, только сейчас замечая напротив белую дверь. Скорее всего, там ванная. Неуверенно поднимаюсь, осторожно прокручиваю круглую ручку и слышу щелчок, после чего моему взору предстаёт точно такая же тёмная «коморка». Справа от меня, в дальнем углу, стоит керамическая белая ванна, если повернуть голову вбок, то можно увидеть унитаз, а напротив него — раковина, над которой висит пыльное зеркало, полностью «укрытое» пеленой грязи. Нерешительно подхожу к нему, осторожно, совсем аккуратно надавливаю ладонью на стекло, водя ею по поверхности. Уже через несколько секунд могу увидеть себя. Бледную, словно неживую, с синими от недосыпания мешками под глазами, с грязными от ветра и листвы волосами. А Марлон… он красивый. Необычайно прекрасный. Странно, что ему досталась такая никудышная сестра. — Миленько здесь, — с лёгкой улыбкой поворачиваю голову в сторону появившегося внезапно брата. Он уже переоделся в более удобные и свободные штаны, натянул широкую толстовку и причесался. Марл — он такой привычный. Совсем домашний. Стоит передо мной с беззаботным видом, словно и не произошло ничего. Я знаю, он хочет, чтобы мне было хорошо, но эти вечные переводы с одной темы на другую немного раздражают. Будто он сам боится говорить об этом. Впиваюсь пальцами в раковину, уверена, что даже лёгкий хруст слышу. И парень замечает это, резко метнув взгляд вниз, на мои руки, такой хмурый, что мне становится не по себе. — Думаю, тебе стоит выспаться. Мы многое пережили. Он делает осторожный шаг в мою сторону, при этом не отводя взгляд — хочет перестраховаться. Чего боится? Думает, что я захочу наложить на себя руки после всего? Марлон заботливо кладёт свои тёплые ладони на мои плечи, из-за чего слегка вздрагиваю, но всё же отхожу от раковины, и мы вместе минуем порог ванной, оказываясь в комнате. Тут пусто. Меня угнетает это. Внезапно в голову ударяет страх того, что здесь всегда будет темно. Мы опускаемся на кровать, и всё ещё спрятанный в упаковке матрас издаёт шуршание. Подушек нет. Одеяла нет. Только чёртов матрас, который почему-то упрятан в этот адский «чехол». Марл аккуратным движением снимает с моих волос резинку. Я успела позабыть о ней. Не могу предугадать о чём он думает, но даже несмотря на то, что его задумчивый взгляд смотрит на меня, понимаю, что он находится в собственных мыслях. Из-за меня. Растерянно опускаю голову вниз, рассматриваю свои пальцы, покрытые грязью вперемешку с багровыми пятнами. Вздыхаю, чем привожу брата в чувства. Райт трясёт головой, несколько раз бесшумно открывает рот и всё же решается на разговор. Разговор, который мы, вероятно, ждали дольше, чем нахождение города. — Почему ты не рассказала мне? — он серьёзно? Он интересуется именно этим? — Я бы и сейчас не хотела рассказывать, — признаюсь, неуверенно прикусив губу. Просто… наверное мне никогда не хотелось отнимать у него всё, что он имеет. Скорее всего, Марлон убил бы Джейка сразу. А что потом? Его бы посадили. А я бы уже умерла. Не от рук Джейкоба. От своих собственных. Марл думает, будто должен всегда защищать меня, но на самом деле он даже представить не может, что я скрывала всю свою боль ради него… Молчание может принести боль тебе самому. Но оно способно спасти других людей. Он бы совершил непоправимую ошибку. Я знаю. И хотя Джейкоб заслуживает именно смерти, но пусть это случится не руками Марлона Хантера. Он не должен брать на себя чужие проблемы. Даже родной сестры. — Я люблю тебя, ты знаешь об этом? — еле двигаю губами, спрашивает Райт. Он медленно заправляет мои волосы за уши, наклоняясь ближе, чтобы обнять. Пожалуй, ради него я бы тоже умерла. Пожалуй, если бы у меня встал выбор между тем, сделать ли Марлона счастливым без своего существования, я бы непременно свела счёты с жизнью. Но раз уж жизнь для Марла, это я — Франкин-Эдита Хантер, то мы будем бороться. Вместе. — И я тебя, — улыбаюсь кончиками губ, умиротворённо прикрыв веки. Обнимаю брата в ответ, и все неудачные дни испаряются в одночасье.