Ты лжёшь самому себе, но прекрасно знаешь, что правду вряд ли удастся скрыть.
Дилану не нравится, что его мать, Анабель О’Брайен, всеми руками и ногами цепляется за вечно пьющего отца. Она совсем не обращает внимание на то, как вокруг их семьи медленными каменными глыбами опадает всё, что строилось годами. В один миг они лишились возможности жить обеспечено в родном Дублине, не смогли оплачивать школу парня, которая была с уклоном на естественные науки. А потом всё пошло дальше по наклонной: отец перешёл на лёгкие наркотики, сын стал наркоторговцем, а мать засела с вечными депрессиями. В Ирландии Дилану пророчили самое светлое будущее все, кому было не лень. Друзья, чёртовы завистники, даже те, кто в глаза мило улыбался, а за спиной нёс сплетни. Сам он был безразличен к местным злословиям, но уже таил мечту о поступлении в Пристанский университет. А потом компания Дэниела обанкротилась, а, как оказалось позднее, он заложил дом в казино. — Перестань возиться с этой гадостью, — женщина садится напротив сына, на стул в его комнате, предварительно войдя без стука. Он даже перестал узнавать в этой скрюченной и поседевшей от усталости женщине свою мать, в прошлом роскошную даму, пожалуй, самую красивую из всех, кого он когда-либо видел. Время меняет многое. Дилан вглядывается в лицо матери, на которое нависли тяжёлые длинные локоны чёлки — она совсем перестала стричься, краситься, делать хоть что-то. Анабель легко улыбается, и парень подмечает, что теперь на её лице достаточно много морщин. А ведь ей всего-то сорок. Она лет на десять постарела. Он тяжело поднимается с кровати, совсем сонный, не особо осознавая, о чём она говорит. Кажется, что Анабель нашла его запасы в ванной за унитазом. У него не было времени вчера вечером, дабы перепрятать несколько свёртков, а Бобби Каллахер обошёл только его комнату, для тщательной проверки. Идиот. — Иначе умрёшь, как… как твой отец, в общем-то. — Неужели я пропустил тот момент, когда он загнулся? — безразлично интересуется парень, удивлённо вскинув брови. Он ложится на спину, уставившись прямо в потолок. Потолок, который огромными кусками засохшей белой краски осыпается на его кровать. Дилан улыбается тому, как лицо матери неприятно морщится от услышанных слов. Эти три года серьёзно изменили их. Они стали другими и теперь, вероятно, вряд ли смогут наладить общение. — Ладно-ладно, знаю, что ты любишь этого хрена. От меня только отъе… — Господи, Дилан! — женщина резво соскакивает со стула, отчего тот летит к стене, но на пол так и не падает. Она ходит от одного угла к другому, запуская худую руку в волосы. — Мы нужны ему, понимаешь? Я не сделала тебе ничего плохого, Леон! О’Брайен кривится от своего «псевдонима», которым мать частенько его попрекает, назло вновь и вновь называя именно этим именем. Год назад он решил, что своим «клиентам» лучше не рассказывать о том, как его зовут по-настоящему. И с тех самых пор является Леоном Хьюзом, человеком, которого на самом деле и в помине не существует. Анабель укоризненно и несвойственно для неё хмуро устремляет взор на сына. — Ты можешь зарабатывать деньги умом! — пытаясь разгладить возникшую и впившуюся в каждый сантиметр помещения неловкость, женщина опять возвращается к тому, с чего они начали. И чем обычно заканчивают. Дилан лениво потягивается, нарочно медленно, чтобы раздражить мать ещё больше, а после отбрасывает конец одеяла в сторону, садясь на край кровати. — Что я и делаю, дорогая моя, — приторно важно заявляет он, метнув свой недовольный и злой взгляд на собеседницу. — Чтобы попадаться всего несколько раз за два месяца — мозги надо иметь. Учитывая то, что втюхиваю эту дрянь я гораздо чаще. Анабель ничего не отвечает — она никогда не верила, что её сын не употребляет что-то запрещённое. Он ведь, в конце концов, «курьер». Последний год они общаются так, словно всю жизнь были злейшими врагами, а по «счастливому» стечению обстоятельств живут в одном доме. Это стало невыносимым. Отец уже полтора года не живёт, а существует, придерживаясь образу жизни «овоща»: лежит на диване на первом этаже, иногда ходит по дому, чтобы вставить своё особо важное мнение в вечные скандалы между матерью и сыном. — Кем ты стал? — взмахнув руками, задаёт свой риторический вопрос женщина, пожелав поскорее уйти, но ноги почему-то продолжают стоять на месте, буравя поднявшегося в кровати Дилана взглядом. — А ты? — парень бегло достаёт откуда-то из-под кровати привычную чёрную спортивную сумку, ловко дёргает на себя ящик комода, и, чуть порывшись в вещах, вытаскивает оттуда несколько пачек сигарет, бросив их на кровать. Анабель, еле силясь, чтобы не начать умолять на коленях своего сына прекратить заниматься продажей тяжёлых наркотических веществ, аккуратно обхватывает руками плечи. Она значительно похудела, осунулась, побледнела. И всего-то за три года. — Домой можешь не ждать, буду в каком-нибудь борделе. — С Габби? Дилан останавливается у двери, ожидая, пока женщина соизволит покинуть его комнату. Он натягивает на плечо сумку, быстро и невзначай посмотрев в сторону ванной. Габби… она нравится ему, возможно. Но, скорее всего, только как временное занятие, чтобы поднять собственное загнанное в угол и ущемлённое моральное состояние. А теперь, выходит, с ней всё покончено. Габби Холл, наверное, плюнет ему в лицо, как только О’Брайен не очень вежливо скажет, что просто развлекался с ней на досуге в школьном туалете, в перерывах между очередным клиентом и звонком на урок. Она уже смачно харкнула однажды прямо в глаз Эрлу Остину. Это стало её «визитной карточкой». — Нахрен она мне сдалась, — безразлично и слегка заторможено отвечает Дилан, быстро задев мать плечом, совсем случайно, лишь потому, что видит, как к ванной приближается «туша» в лице Дэниэла О’Брайена. — Боже, когда ж ты уже сдохнешь и перестанешь мозолить мне глаза? Парень с пренебрежением отпихивает двумя руками шатающегося отца, и тот, кое-как ухватившись за стену, всё же скатывается вниз на пол, отстранённо опуская голову. Дилан вбегает внутрь, захлопнув на замок дверь, и встаёт напротив унитаза, отодвигая керамическую крышку бачка. Он с облегчением выдыхает, найдя на законном месте большой чёрный пакет, сложенный вдвое, в котором покоятся его заветные свёртки с разного вида наркотиками. О’Брайен быстро впихивает пакет в расстёгнутую сумку, и, застегнув её обратно, закидывает лямку на плечо, осторожно отперев дверь. — Не стыдно тебе? Родился у меня какой-то ушлёпок, неспособный даже нормальные чистые деньги заработать. Дилан реагирует мгновенно, спокойным и размеренным шагом подойдя к невнятно говорящему отцу. Тот даже не поднимает голову, продолжая скрючено сидеть на месте. Парень садится на корточки, подметив про себя, как жалко выглядит его «родственник». Он быстро и с бешеного размаху прижимает Дэниэла щекой к стене, отчего тот протяжно скулит, стиснув между собой зубы. Анабель, стоявшая поодаль от развернувшейся вновь картины, медленно вздыхает, прижимая ладонь ко рту. — Знаешь, на твоём месте я бы уже сдох, вместо того, чтобы жрать чужую еду, жить в чужом доме, не принеся в него ни единой копейки, — приближая своё лицо к покрасневшей от натиска голове отца, Дилан, в порыве необъяснимой злости, выхватывает из кармана кофты складной нож, одним ловким щелчком открывая его. Он надавливает остриём на шею мужчины, после чего, чуть оскалившись, продолжает, — подумай об этом на досуге, когда перестанешь вести себя, как свинья. Иначе в следующий раз я не побоюсь замарать руки. Дэниэл быстро кивает головой, а когда парень резко поднимается на ноги, отец наклоняет голову к самому полу, протяжно вздыхая. Для Дилана жестокость стала, пожалуй, единственным спокойствием. Так он может быть уверен, что в любой ситуации сможет защитить себя. И, может быть, мать, если та не перестанет держаться за лишний «груз». Он уверенным шагом проходит мимо Анабель, которая точно так же скатывается на пол по стене, прижав руки к лицу. Они все боятся его. Но не Дилана. Они боятся Леона, захватившего полную власть над разумом и рассудком их сына. — Приятного вечера, — протягивает О’Брайен, так доброжелательно и звонко, перед тем как громко хлопнуть дверью, оставляя за собой лишь томящую тишину с лёгкими постанываниями всё ещё сидящего на полу мужчины. — Ты знал, что в городе новые люди? — интересуется Габби, как только Дилан входит в школу. Она кокетливо проводит языком по красным губам, специально накрашенным для парня. Он ей нравится, но любви Холл не испытывает. Вероятно, ей просто спокойно с ним. Несмотря на то, что О’Брайена часто загребают в колонию, а сам он конченый мудак. Наверное, девушка даже не взглянула бы на него, будь они в крупном мегаполисе, где есть сверстники куда круче, интереснее, способные дать большее. Но они здесь. В городе, где «крутые» — это те, кто может затеять потасовку, которая в итоге окончится тем, что один из проигравших уйдёт со сломанной рукой, а, быть может, и совсем без неё. В Техасе творятся такие дела, о которых юная леди, подобная Габби, в жизни не пожелала бы узнать. — Мне всё равно, — сухо бросает он, дойдя до своего исписанного матами шкафчика. Тут у всех своя «слава». Дилан, к сожалению, слывёт «наркоманом», «бешеным», «убийцей» и прочим. Самое забавное, что правдой из всего этого бреда является лишь то, что он не способен контролировать свой гнев. Порой он хочет даже Холл ударить, приложив головой об стену, чтобы после на поверхности остались кровавые разводы, но всё же здравый смысл побеждает. — Ну и кто они? Девушка загадочно улыбается. Ей всегда нравилось, как безразлично говорит с ней Дилан. Она, явно возбуждённая таким поведением парня, притягивает его к себе за ворот футболки, с присущей только Габби Холл животностью, впившись в его губы, которые после, скорее всего, будут иметь красный оттенок. Он слегка прикусывает её нижнюю губу, вынуждая девчонку простонать, так пошло и похабно, что у него голову сносит. О’Брайен реагирует быстро, углубляя поцелуй, а после совершенно случайно вдавливает Холл спиной в чужой шкафчик, издавший железный скрежет. Сегодня ему набьют морду, но это уже не так важно, потому как Габби Холл, очаровательная блондинка, слишком вкусная. Он бы с радостью переключился к её шее, оставляя там мокрые следы, слегка покусывая кожу, но не делая никаких пометок, если бы чей-то наигранный кашель позади не вернул их к реальности. Габби быстро округляет глаза, отталкивая от себя Дилана, и тот, недовольно хмыкнув, оборачивается. Мистер Говард складывает руки на груди, сжимая губы в тонкую полоску. Девушка, кидая взгляд на нелепо улыбающегося директору Дилана, пихает его в плечо, одним пальцем показывая на свои губы. Тот быстро начинает тереть те места, где красовались красные следы от помады. — О’Брайен, ты только пришёл в школу, а уже умудрился привлечь к практически половому контакту мисс Холл. А она, к вашему сведению, на год вас младше, — наклонив голову набок, начинает мужчина. — Ума не приложу, как так получилось, мистер Говард. Малолетки нынче такие развратные пошли, — театрально покачав головой, оправдывается Дилан, получив очередной толчок в плечо. — Мне кажется, что с этим срочно нужно что-то делать… — Так, хватит, — пресекает его попытки директор, хмуро поворачивая голову в сторону, когда звонок оглушительно напоминает школьникам, что урок уже начался. — Идите на уроки. Дилан и Габби, в надежде снова пропустить занятие, хотели уж было скрыться в школьном туалете, но строгий голос Говарда, разнёсшийся по коридору им вслед, не позволяет совершить намеченное: — Кажется, вы в разных классах находитесь. Парень нарочно хлопает себя по лбу, будто только сейчас вспоминает об этой «незначительной» детали. И они, попрощавшись с Холл, расходятся по разным этажам, снова включаясь в школьные будни. Дилан никогда особо не любил школу, по крайней мере, ему не очень-то нравится здесь, в Гарленде. В Дублине всё было иначе, даже несмотря на то, что каждый человек там был самым настоящим лгуном. Все врут. Но не тут. В местной школе, которой даже название дать не соизволили власти, все привыкли говорить чистую правду. И Дилан ненавидит это больше всего на свете. Только в Техасе тебе могут прямо сказать, что ты самый гнилой человек, последний мудак или грязная шлюха. В больших городах все будут мило улыбаться, хлопать глазками, но только до тех пор, пока кто-нибудь, кого ты считал «лучшим другом», не расклеит твои тайные фото на всех стенах. Дилан окончательно отвык от того, чтобы хоть иногда лгать. Если Габби Холл будет претендовать на что-то большее, чем редкие встречи, то, вероятнее всего, он пошлёт её. А потом на его шкафчике будет ещё несколько слов, характеризующих его как козла отпущения и человека, которому абсолютно плевать на свою репутацию. Он уже слишком глубоко закопал себя за три года. О’Брайен спокойно открывает дверь, заходит в кабинет, ведь учителя на месте нет. Обычно они все опаздывают, таковы здешние «законы». Парень садится за последнюю парту у окна, которая только его и ждёт. Он мало смотрит по сторонам, совсем не уделяет должного внимания галдящим одноклассникам — не до этого. — О’Брайен, — протяжно мурлычет Нэнси, одна из местных девчонок, каких обожают почти все. Живая причина, почему Дилан не относится к числу этих «всех» — он не любит донашивать за кем-то. А Нэнси Стюарт «носили», кажется, уже все старшеклассники. Девушка вальяжно садится на стул рядом, но парень даже не поворачивает голову в её сторону. Она закидывает свою ногу, обтянутую бежевыми колготками, на колени одноклассника, после чего он лениво косится на неё. Она получила заслуженное «внимание». — Д-дилан, — сладко протягивает брюнетка с короткой стрижкой по плечи, слишком быстро приблизившись к своему новому «объекту». — Посмотри на м-меня, — она нарочито громко хнычет, решившись брать ситуацию в свои руки. Девушка аккуратно касается кончиком языка скулы Дилана, из-за чего он явно напрягается, но говорить ничего не станет. Она проводит мокрым языком до самого виска парня, чуть приподнявшись. — Я как-то слышал, — приглушённо начинает он и Нэнси почти ликует, самодовольно улыбнувшись тому, что всё же смогла выжать из хмурого О’Брайена хоть несколько слов. — Ты знала, что одной из страшных пыток для ведьм в старые времена было вырезание языка? О, это всё мелочи, ведь самое интересное начиналось дальше — ведьма умирала через несколько дней, потому как есть нормально не могла, да и функционировать тоже. Нэнси пытается осознать сказанное ровно до тех пор, пока не чувствует нечто странное на своей ноге, будто воздух неожиданно пробирается сквозь закрытые колготки. Она шустро опускает взгляд карих глаз вниз, замечая, как чётко по всей длине ноги Дилан ведёт лезвием ножа, оголяя икры и разрывая с лёгким треском тонкую почти прозрачную ткань. — Кретин, — немного злится Стюарт, но достаточно быстро уходит на место — страх берёт своё. Дилан слывёт в школе сумасшедшим, человеком, готовым на всё. Один раз Шелдон Гарсиа сказал, что такой парень собственное сердце вырвет, если понадобится. Но О’Брайен взял бы выше — он с радостью вырежет сердце своему доходяге отцу. И хотя их город только такими, лишёнными рассудка и здравого смысла, и славится, некоторых личностей трогать не хочется совсем. Дилан относится к тем, кто в общем-то мало кого волнует. В кабинет быстро заваливается Гарс Гонсалес, с рюкзаком наперевес. О’Брайен всё ещё надеется, что кто-нибудь любезно согласится уступить место этому недотёпе, иначе он наверняка убьёт его за весь урок. Но Гарс проходит мимо, демонстративно прищурено просматривая за ненавистным одноклассником. Они пытались общаться, когда Дилан только-только приехал в Гарленд, но Гонсалес оказался человеком чрезмерно честным и справедливым. Так их пути и разошлись: пока один помогал родителям устраивать собственный магазин, другой просыпался в местном кабаке, а потом и вовсе в борделе. Сказать, что Гарс начал презирать такой образ жизни Дилана — не сказать ничего. Его достаточно сильно задевает то, что люди могут не желать жить нормально, а вместо этого раз за разом сидеть в колонии. Гонсалес закидывает свой огромный рюкзак на парту перед О’Брайеном — урок должен стать довольно «весёлым».***
— О’Брайен, тебя так быстро выпустили? — чёртов Шелдон прицепился ко мне, как только урок закончился. Я его не перевариваю, но ему, судя по всему, до этого нет никакого дела. А причина тому понятна сразу — он уже несколько лет пытается стать самым авторитетным человеком в школе, но вряд ли у него что-то выйдет. Парень он, ну совсем уж безобразный — года два назад ввязался в очередную поножовщину, в надежде, что эта ситуация после разлетится по всему Гарленду. И не прогадал, чёрт — и впрямь разлетелась. Да только не в самом лучшем свете для него. Зато те очередные беспредельщики расквасили ему лицо, сломали нос и оставили неплохой шрам, который рассекает левую бровь. Дайте мне информацию о том, кто сделал это, и я, пожалуй, пожму им руки. Он просто заслужил всё это. — Мне кажется, что тебя стоило загрести ещё, как минимум, на несколько лет. Ты ведь просто дикий. Он серьёзно решил надавить таким путём? Думает, что подобные «оскорбления» вызовут во мне злость? Усмехаюсь — ну ещё бы. Он хочет, чтобы меня посадили. И больше не выпускали. Боится? Не думаю, Шелдон Гарсиа никого, похоже, не способен бояться. Мы спускаемся со второго этажа. Я — чтобы уйти нахрен отсюда, а он — желая устроить новую перепалку. Хитрый ублюдок. К сожалению, все «надежды» вмиг уходят куда-то на задний план, когда вижу среди толпы Габби Холл. Она определённо мне нравится, но быть для неё «любимым» я точно не собираюсь. Скорее всего, мы разбежимся, стоит только в город заехать новому «красавчику». Она падкая на смазливые мордашки. Девушка придерживает тоненькую лямку сумки на плече, и, завидев меня, кокетливо машет ладонью. Она, конечно, дура полная, но пусть лучше так, чем проводить время с какой-нибудь Нэнси Стюарт. Та вообще со всей школой уже умудрилась развлечься. — С каких пор тебя тянет на малолеток? — с прищуром изучая Габби, саркастично интересуется Шелдон. На самом деле, я знаю, почему он вечно лезет к нам — парень ухлёстывал за Холл полгода назад, но так уж вышло, что она (определённо из самых высших чувств) выбрала меня. И вроде класс, но радости почему-то не особо много. — Да просто бывают «малолетки», у которых мозг явно развитее, чем у тебя, Шелдон. Одноклассник пропускает мимо ушей мои укоризненные заявления, ведь видит идущего рядом с Габби Стью. Даже не знаю, что ему надо от правильного внука Бакенсона, но мне здесь не место. Ещё один нравоучитель, считающий, что его слова благотворно повлияют на меня. Придурки. — Дилан, надеюсь, что ты возьмёшь на заметку, — Стью протягивает мне какую-то листовку, кое-как придерживая целую стопку других бумажек. Нахмурено вглядываюсь в напечатанные красными буквами строки: «Скажи нет наркотикам». Боже, идиотизм. Поднимаю взгляд на Бакенсона-младшего, на лице которого извечная суровость, серьёзность, и нет ни намёка на иронию. То есть он действительно решил расклеить эту хрень по школе? — Однажды эта мерзость убьёт тебя. Чёрт, они все втирают мне одно и то же. С утра мать, теперь грёбаный Бакенсон, может ещё и Шелдон встанет на сторону «добра»? — Как мило, что ты так печёшься о моей жизни, — делаю максимально невинный взгляд, ловким движением демонстративно сминая в руке листовку. Стью спокоен, он даже бровью не повёл, чтобы показать ещё большее презрение по отношению к моей персоне. — Но не пойти бы тебе нахер? Можешь взять с собой и Шелдона, ему там наверняка понравится. Габби безразлично смотрит на нас, пока Гарсиа скрипит челюстью, кое-как сдерживаясь, чтобы прямо здесь не раскатать мою расцветающую буквально на глазах улыбку. Если полезет, то совершит весьма глупую ошибку — у меня в кармане нож, а у него только огромные перекаченные руки. Действительно — всего-то. — Боже, О’Брайен, можно я начну выбирать тебе место на кладбище? — в надежде отвлечь наши зрительные перепалки, спрашивает вдруг Холл, театрально взяв меня под руку. Она не очень любит участвовать в этих потасовках между мной и Шелдоном, и каждый раз пытается увести меня до того, как я ляпну что-то язвительное. Не всегда, правда, получается. — Когда-нибудь тебя убьют, — девушка констатирует факт, как только нам удаётся выйти во двор, где сейчас совсем пусто — оно и понятно, прошло всего два урока. Габби делает свой тон безразличным, даже отстранённым, но, мне кажется, что ей и на самом деле было бы плевать на всё это. Тем лучше, ведь такие как я никогда ещё не заканчивали хорошо. — Можешь не ждать приглашение на похороны, — поддерживаю этот бессмысленный диалог. Вообще, никогда не любил такие разговоры. Они настолько глупые, что складывается ощущение, будто и я медленно становлюсь таким же. — Не хочу видеть лицемерные слёзы на твоём лице. Габби нарочно громко вздыхает, и закатывает глаза. Она говорит, что влюблена в меня, но я не могу в это верить. Как вообще можно относиться положительно к такому моральному уроду? Холл даже о том, что меня забрали в колонию, узнала из уст Генри Бакенсона. — Ты мне нравишься, — девушка пожимает плечами, мне кажется, что она даже задумывается ненадолго, но вскоре открывает свою сумку, доставая оттуда полупустую пачку «мальборо». — Через полгода тебе восемнадцать. Она произносит это с некой тяжестью, чуть приглушённо. И я прекрасно понимаю, к чему всё это — в следующий раз я не обойдусь сроком в неделю. Хмурю брови, рассчитывая таким образом найти подходящие слова, но Габби опережает, быстро щёлкнув колёсиком зажигалки: — Можешь не отвечать, — поднимает на меня свои большие бледно-голубые глаза. Мне нравится то, как она смотрит — вроде невзначай, а вроде и скованно, зажато. Девушка делает небольшую затяжку, расслабленно прикрывая веки, а после слегка приоткрывает рот, выпуская наружу терпкий запах дыма, вновь продолжив, — вам, «крутым» парням, нельзя влюбляться, — говорит вроде с иронией, коротко хихикнув. Дёргано проходится кончиком языка по губам. Помаду стёрла. Вид у неё уставший, не знаю, с чего вдруг замечаю такие детали, но мне её даже жаль. Она маленькая и глупая. — Точно, — щёлкаю пальцами, слегка усмехнувшись. Осторожно беру из её руки тонкую сигарету, и зажимаю зубами. Наигранно хмурю брови, когда Холл сердито смотрит на меня. Она совсем беззаботная и, кажется, даже не осознаёт, насколько глубоко мои проблемы могут опустить на дно нас обоих. Быстро киваю головой на лавку у стены, и Габби сразу понимает меня, направившись к месту. Иду неспешно, прикуривая ментоловую сигарету. Не люблю сладкое послевкусие, но в этом что-то есть. — О’Брайен, неужели тебе хочется провести свою жизнь так? — закидывает ногу на ногу, присев на небольшую лавочку, и ненароком смотрит на меня, ожидая ответа. — Я просто не понимаю, для чего тебе это всё? Молчу, стряхивая пепел на ровную асфальтированную дорожку. Если она ждёт, что я скажу ей о том, как мне тяжело, то это будет несколько глупо. Поворачиваю голову в другую сторону, не желая больше чувствовать на себе внимательный взгляд девушки. Ненадолго зависаю, но, думаю, Габби этого достаточно, дабы понять, что обсуждать свои мотивы я не собираюсь. Ни с ней. Ни с кем. — Холл, отвали, — быстро проговариваю, выпрямившись, и откидываюсь на спинку скамейки, которая тут же реагирует ответным скрипом досок. — Какие планы на вечер? Или на ночь? В последнее время моё настроение меняется посекундно, сам я этого ни за что бы не заметил, чего нельзя сказать о девушке — она будто пытается почувствовать меня. Звучит странно, но то, как подозрительно она вглядывается в мои глаза, сложно не заметить. Словно хочет залезть в мою пустую голову. Тогда поспешу огорчить её — я бы и сам не прочь разобраться в себе. И пока она изучает моё лицо, я смотрю на её волосы. Красивые. Она вообще вся красивая. Буквально олицетворение чего-то ангельского. Даже иронично, что она выбрала себе в «спутники» человека, от которого скоро за версту будет нести полной безбожностью. — Не понимаю, — тихо говорит она, встряхнув длинными прямыми волосами. Как кукла. Такую жаль осквернять, но ничего не могу с собой поделать — к ней так и тянет. Останавливаю взгляд на её пальцах, чрезмерно тонких, обтянутых бледной аристократической кожей, к которой, скорее всего, хочется только прикасаться. Я тоже её не могу понять — зачем она крутится возле меня? Вряд ли я смогу обеспечить ей счастливую семейную жизнь. — Я тебя не понимаю, Дилан О’Брайен. Хмыкаю — не ты одна, детка. Не ты одна… Отбрасываю окурок в сторону, теперь в полной мере ощущая нереальную сухость во рту и привкус вязкой мяты. Как она курит эту хрень? — Зачем ты возишься со мной? — сую руки в карманы, уставившись перед собой. Только сейчас понимаю, что солнце ещё не так сильно печёт и нам очень повезло. В Техасе тяжело думать полноценно из-за вечной жары, но мы вроде привыкли. Габби чуть наклоняется, опираясь локтями на ноги, и медленно запускает пальцы в волосы, оттягивая их во всю длину. Чёрт знает, чем меня привлекает эта картина, но даже зависаю, наблюдая за тем, как бледная кожа рук практически сливается с точно такими же светлыми локонами. Кажется, мы можем просидеть так до самого вечера, но необычайно тихий и размеренный голос Холл выводит меня из раздумий: — Вчера Оливер написал, что я ему нравлюсь, — парень из тех, кого в нашем городе можно считать «обычными». Таких здесь не особо любят, но Оливер пользуется неплохой популярностью среди подходящих ему по масти девушек. Наверное, Габби ему симпатична. Чего скрывать — она теперь всем нравится. Ведь меня ненавидят многие, ровесники, по крайней мере. За последние несколько месяцев у неё было столько «ненавязчивых» предложений встречаться, что я сбился со счёта. А она опять-таки держится за меня. Дура. — Так замутите, — усмехаюсь, не чувствуя ни капли обиды — её дело. Да, она мне немного нравится, но держать я её не стану. К тому же, вряд ли такая девушка заслуживает неудачника. — Брось, Холл. Ты не сможешь быть рядом со мной всегда. А если мне понадобится нахрен из страны валить? Побежишь в неизвестность? Я тяну тебя вниз, куколка. — С каких пор ты говоришь такими пафосными фразами? — Габби вновь переводит тему, надеясь растянуть момент ещё ненадолго. Пусть так и будет, ладно. И всё же, ей не удастся всю свою жизнь бежать от правды. От той самой правды, что я — полный ноль в этом мире. — Ты придурок, — осторожно пихает меня в плечо, из-за чего невольно улыбаюсь. Наверное, именно её ненавязчивая беззаботность и детская улыбка позволяют мне хоть немного быть в каком-то роде счастливым. — Но мне с тобой не так дерьмово, как это обычно бывает дома. Вскидываю брови, повернув голову в сторону девушки. Она смотрит куда-то на нескольких учеников, выходящих из здания. Время обеда. Неужели мы просидели здесь так долго? Габби сосредоточенно следит за кем-то, и я понимаю это сразу, как только Оливер Кук замечает её рядом со мной и улыбается. Закатываю глаза — школьная романтика никогда не была моей целью. Но, вероятно, Холл на какое-то мгновение даже жалеет о том, что сидит сейчас со мной, а не с этим худощавым парнем. Он похож на «мальчика с обложки»: с пронзительными синими глазами, примерно моего роста. — Хочешь пойти к нему? — без укора интересуюсь. Мне в любом случае пора. Через час назначена встреча с новым клиентом, за городом. Габби переводит мрачный взгляд на меня, и, судя по всему, придя в себя, мотает головой быстро-быстро, едва различимо прошептав: — Меня никто кроме таких идиотов не привлекает. Это её своеобразная защитная реакция — перевести всё в шутку, вдруг я не смогу разобрать ложь. Всегда неудачно. Её глаза становятся ещё бледнее, и губу она вечно кусает, если нервничает или выдаёт неправду. Но я не говорю ничего. Наверное, не очень правильно с моей стороны так безжалостно её обманывать, скрывая то, что любви между нами не было. И не будет. Это ненормально. — Мне пора, — единственное, что могу ответить. Холл поджимает губы, кивая несколько раз. Она знает, что удержать меня не сможет, но продолжает быть рядом. Необычная девушка. Другим подавай вечное внимание, частые романтические прогулки. Габби взамен просит только одного — позволить ей касаться меня, целовать. Странная. Да и я, наверное, тоже странный. — Я напишу тебе, если что. Если не убьют — хочу сказать именно это, но не могу даже самому себе признаться в том, что каждый раз еду на встречи, как в последний. Габби нерешительно встаёт следом за мной. Мы несколько минут в тишине доходим до железных кривых ворот, и тормозим, уставившись друг на друга. Девушка аккуратно приподнимается на носочках, коснувшись своими холодными губами моей щеки. Этот невинный жест с её стороны меня парализует. Я урод, чёртов моральный придурок, который издевается над чувствами девочки, жаждущей настоящей любви. Это всё. Больше она не делает ничего, неуверенно шагнув назад. — Постарайся не сдохнуть, О’Брайен, — натянув беззаботную улыбку, проговаривает она, ловким движением рук распределяя волосы на две равные части. Я киваю, но сказать ничего не могу. Однажды эта её наивность погубит меня. Больше мы не говорим, расходясь по разным сторонам: она в школу, а я — на ближайшую остановку, чтобы выехать за город. В автобусе мне не удаётся морально отдохнуть от всего этого балагана — водитель обсуждает с каким-то мужиком (на удивление вменяемым) новоприбывших. На самом деле, любопытство так и одолевает, но оно слегка притупляется, потому как чувствую только тревогу. Никогда не могу быть уверен, что меня прямо сейчас не загребут в камеру. Это будет плохо. Ведь кроме меня деньги в дом не приносит никто. — …я слышал, что они заселились в дом Мартина, — слишком громко проговаривает водитель. Мартин, Мартин… Хмурю брови, заламывая пальцы, чтобы хоть как-то отвлечься. Отстранённо касаюсь щекой окна. Горячее. Здесь душно. Носом вдыхаю еле пробивающийся сквозь открытые окна, воздух. — Попали ребятки, — другой мужчина хрипло смеётся. Не понимаю, как мы вообще существуем в этих отвратительных условиях, и как ещё не вымерли от адского солнца. В Ирландии было по-другому. В Ирландии… успокойся, Дилан, Ирландии в твоей жизни больше не будет. Только Техас. Только песок, злые люди, непривыкшие церемониться и невесомая свобода. Я действительно впервые свободен. И ограничен, ведь не могу оставить здесь мать. Пожалуй, она единственная, кто держит меня на плаву. От давящей духоты салона приходится сосредоточиться хоть на чём-то, чтобы окончательно не выпасть из реальности. Теплота окутывает разум, не позволяя ему существовать полноценно. В голову бьёт стук колёс, повизгивание старого автобуса. Мне сложно приспособиться к этой среде. Три года не дали должного эффекта. Зато я научился выживать. Как-то один прекрасный человек (которого вскоре убили — Техас не терпит добрых людей) сказал мне, что здесь главенствует закон выживания. И я принял это на свой счёт, решившись на самые страшные мысли, которые когда-либо посещали мою голову. Либо меня убьют, из-за моей беззащитности, Либо мне придётся брать волю в кулак и отбиваться, чувствуя на своих руках кровь людей. И я, к своему несчастью, выбрал второе. И почти сразу получил клеймо, написанное на моём шкафчике в школе. «Убийца». Я не убивал. Возможно, пару раз ранил чем-то острым. Но я не монстр, каким меня считает добротная часть школьников. Только, наверное, одна Габби и верит в моё искупление. Наивная. Просидев почти всю поездку в своих раздумьях, я и не заметил, как салон опустел, а моя остановка уже виднеется. На этот раз стоит быть более предусмотрительным. Телефон вибрирует в кармане — рабочий. Нервно тру лоб ладонью, пока второй рукой достаю мобильный, быстро вчитываясь в текст сообщения. «Я на месте» Становится ещё тревожнее. Поднимаюсь со своего сидения, и вслед за мной «встаёт» целая куча пыли. Автобус «подпрыгивает» на неровных кочках. За пределами города, дорога становится совсем невозможной. Адский транспорт резко тормозит, из-за чего я почти падаю, но вовремя хватаюсь за поручень, соприкоснувшись челюстью с горячим железом. Чёртовы водители. Чёртов Техас. Крепче стискиваю ладонью спортивную сумку, в которой покоится «товар», и выхожу, как только двери громким хлопком раскрываются передо мной. Прищуриваюсь, наблюдая за палящим солнцем. Почему вообще надо встречаться именно в обед? Потираю ладонью щёку, завидев вдалеке мужчину. О, этот человек всегда умело скрывается. Его недавно выпустили из тюрьмы, и он, пожалуй, не самая лучшая компания для подростка, но его «подчинённые» мне не нужны совсем. Вынужденная мера. Щурюсь, проклиная раздражающую жару, и иду прямо по рыхлому песку. Он замедляет шаг, а ноги проваливаются, засыпая всё ещё грязные кроссовки. ДжоФри неспешно оборачивается, рассматривая меня хладнокровным взглядом. Если мне не изменяет память, то посадили его за грабежи. Причём, весьма неплохие. — Я думал, что ты решил меня продинамить как бабу, сосунок, — голос у него жёсткий. Морщусь, даже на некотором расстоянии прекрасно слыша его басистый смех. Он стягивает с плеч чёрных рюкзак, тут же потянув молнию, раскрывая его. Хочет, чтобы я сейчас же сложил внутрь всю свою «наживу», но подозрительно слежу за его дёргаными действиями, не испытывая никакого страха: — Где деньги, Джо? — А ты знаешь толк в сделках, — мужчина бегло усмехается, но пачку денег всё же достаёт. Пересчитывать не стану — в «наших» кругах это значит полное неуважение. — Послушай, мальчик, — вновь говорит он, стоит только мне скинуть весь «груз» ему в рюкзак. — Если ты хоть кому-то скажешь о том, что я был здесь, то… кто тебе там из семьи дороже всех? Я прищуриваюсь, изучая то, как неспешно он потирает подбородок, словно и впрямь задумывается об этом. Спешу ответить, вложив всю холодность и безразличие в голос: — Никто. Он ещё немного смотрит на меня, а я в ответ не смею отводить взгляд. И мы расходимся. Вряд ли увидимся снова, но выражать ту суровость, которая присуще Леону — задача практически недостижимая, когда речь идёт об угрозе для моей «семейки». И пусть я их ненавижу. Отвечать за всё это дерьмо буду я сам. И когда другие люди видят, что ты не дорожишь ничем, кроме денег, они не находят точку опоры, чтобы продолжить манипулировать. В противном случае, мать была бы уже давным-давно захвачена в рабство, а надоедливый и говорящий без умолку отец — застрелен к чертям. Напряжённо, но с заметным облегчением выдыхая, провожая взглядом фигуру мужчины, которая скрывается в дальней забегаловке. Отлично, если меня не заметят здесь, то сегодня вечером мы сможем неплохо поесть с матерью. Разворачиваюсь, и всё же достаю скреплённую лёгкой болтающейся резинкой, пачку денег, с наслаждением проведя пальцем по зелёным бумажкам. Меркантильное общество. Ему не суждено эволюционировать дальше, но каждый «выживает», как может, как умеет. И если моя участь заключается в том, чтобы быть жалким наркодилером — так тому и быть. Все мы немного грешны. А кто-то чуть больше.***
Когда Марлон предложил мне поспать — я и подумать не могла, как сильно сон поможет. Проспала, правда, почти до обеда, пока брат порхал как Золушка на кухне, видимо, успев сбегать в магазин. Не понимаю, как так получается, что во сне я вижу красочные и вполне адекватные сны, а в реальности меня не отпускает чувство преследующей тревоги. Он найдёт нас, непременно. Да, до этого момента может пройти и несколько месяцев, но нам нельзя задерживаться в Гарленде надолго. Иначе… — Поглядите, кто проснулся, — бесшумно отперев дверь, Райт входит внутрь, даже не постучавшись. Привычка с детства. Когда не было тайн, запертых личных пространств, погружения в себя. И он остался тем же — ищущим во всех ужасах этого мира плюсы, ловко скрывающим своё настоящее состояние. Наклоняю голову набок, рассматривая лицо Марла, блаженно улыбающегося. Таким я его вижу впервые за три дня. Мне даже кажется, будто он счастлив. Мотаю головой, не в силах сдержать ответной улыбки. Таких прекрасных людей просто не может быть на этом чёрством свете. — Выспалась? Не могу припомнить, бывали ли моменты, когда Марлон вёл себя иначе — так расслабленно, совсем не испытывая дискомфорта. Я безумно люблю его — как человека, уверенного в себе, решительного и идущего до конца, как брата, как опору и непередаваемую поддержку. — Что ты там ворожил на кухне, хозяюшка? — парень цокает языком, демонстративно махнув рукой. Довольно улыбаюсь, потягиваясь. Это утро действительно можно назвать «добрым». Плохие мысли не лезут в голову, кроме тех, что тесно связаны с приютом. Я мало что помню оттуда, но, вероятнее всего, мне там не особо нравилось. В Америке все эти приюты в основном частные, для тех, кого никто не захотел забрать к себе. Джейкоб Хантер забрал нас, когда мне было шесть, а Марлу — только-только исполнилось восемь. Он уже тогда был невероятно притягательным малым, а годы шли на пользу. Брат говорит, что смысла искать родную мать нет. Я, честно говоря, никогда и не горела желанием делать это, но он так яро «вбивал» в мою голову, что нашей маме мы не сдались совсем, что мне начало казаться, будто это задевает его гораздо больше, нежели меня. Возможно, так всегда и было. В младших классах меня частенько обижали, и Райт безусловно хотел встать на защиту, но я безжалостно отказалась от помощи. После все девчонки-одноклассницы всё же увидели его, и перешёптывания о том, какой же красивый этот Марлон Хантер, разлетелись по всем детям. Не могу сказать, что он цепляет своей красотой, просто… никогда не умела оценивать внешность людей объективно. Но как личность — он потрясающий. — Боже, Франкин, меня начинает пугать эта не сходящая с твоего лица улыбка, — парень заливается задорным ребяческим хохотом, как только я возвращаюсь обратно в эту комнату из собственных мыслей, увидев его потрёпанный вид. Вытягиваю средний палец, по-детски высунув язык. — А насчёт еды — самое фирменное блюдо от меня. — Опять эта лапша в коробочках? — вскидываю брови, и Марл нарочно шикает в мою сторону, «сбегая» в коридор. А вместе с ним сбегает моё спокойное и чудное утро. Поднимаю ладонь, осторожно касаясь пальцами ключиц, а после веду ими до шеи, полностью обхватив её рукой. И тру. Потому что снова чувствую жжение. Оно никогда не проходит. Разве что ночью. Дома я ходила в душ по два раза в день, лишь бы смыть с себя следы его рук. Почему-то мне кажется, что Райт намеренно избегает эту тему. Видимо, ему страшно за меня. Здесь я чувствую себя защищённой. Мне кажется, что иногда я даже вижу красные отметины на своём теле, которые определённо должны были пройти. Это всё моя мнительность. Мне было семь. Семь, когда я познала все «ужасы» жизни. Семь, когда я убедилась, что люди могут быть хуже зверей. Семь, когда я впервые ревела не по той причине, что мне не купили новую игрушку. Я ненавижу Джейкоба Хантера. И я… ношу его фамилию. Потому как другой у нас просто нет. Отцы разные, и Марлону повезло чуть больше. И хотя теперь он тоже терпеть не может это привычное «Хантер», менять, я надеюсь, не станет. Ради меня. Хантер звучит как боль, как осколки, больно впивающиеся в кожу вместе с его касаниями. Звучит, как полная безнадёга, обречённость и потерянность. Марлон не знает, с каким мучением мне удаётся улыбаться ему ежедневно. Это как пройти все девять кругов ада, заплутать там и несколько раз ошибиться, обойдя их вновь. Райт, я уверена, тоже осознаёт каково мне, но говорить мы об этом вряд ли станем. Помещение по-прежнему пахнет «ничем», и мне даже начинает казаться, будто всё это проделки моей сумасшедшей фантазии, а на самом деле я нахожусь в коме, в Филадельфии. Такие мысли частенько посещают наглухо больную голову. Потираю ноги, лениво, вяло, веду пальцами вдоль, цепко сдавливая коленные чашечки. Джейк мне мозг весь сгрыз. А хотел саму меня сожрать, более чем уверена. В последние годы удаётся воспринимать это иронично, словно судьбоносный рок, а иногда могу даже пустить шуточку. И всё равно больно. Каждый раз, как в первый. Даже странно, что с рассветом вся та причинённая его руками боль активируется сильнее. Теперь мне не столько жаль себя, сколько просто неприятно осознавать всю эту ситуацию. — Чёрт, — шиплю, чуть сморщившись, когда вижу, как тоненькая багровая струйка стекает по колену вниз, не вытерпев натиска моих пальцев. Почему-то замираю, наблюдая за тем, как плавно, как чарующе она тормозит, минует видимые только ей самой преграды, и в итоге огромной каплей сползает на белый матрас, растекаясь по нему, в совсем маленькую точку, резко впиваясь ярким пятном в сознание. …Мужские руки без особого трепета придерживают маленькие девичьи запястья. Мои запястья. Он наваливается сверху, и разум медленно выбивается наружу, вместе с физической болью. Это больше походит на дискомфорт, но вряд ли жалобные вскрики помогут выбраться из-под тяжёлой туши. Джейк зачем-то пытается мусолить мои губы, оставляя свои мокрые следы на них. Взгляд у него тяжёлый, как и судьба, которую он нам великодушно поведал, как только мы с Марлоном обустроились в его доме. Сам Марл, в силу своего несносного юношеского характера, сказал бы, что подобным поступкам нельзя найти здравое оправдание. Со временем чувство боли отходит куда-то назад, притупляется, и ты привыкаешь, а мысленно всё ещё пытаешься найти причины таким зверским деяниям. В какой-то момент я вообще забыла о том, что на мне лежит мужчина, весящий килограмм восемьдесят, но ровно до тех пор, пока не услышала брякнувшую, встретившуюся с полом, пряжку ремня. Сейчас он совершит что-то плохое, иначе не стал бы делать мне больно. Вообще, меня всегда учили, что злодеями просто так не становятся. Быть может это и правда. Ловлю себя на невинной мысли, что боль проходит. И, несколько странно, но я будто отслаиваюсь от своего родного тела, переходя на какое-то время в состояние чего-то газообразного, того, что не способно чувствовать, страдать. И, пожалуй, так действительно проще проживать моменты… Возвращаюсь в реальность лишь тогда, когда совершается финальный толчок, а моя голова внезапно соприкасается с изголовьем кровати. Боль возвращается, но уже в двойном размахе. В этом и есть недостаток «перехода» в режим полного неосознания. Он неопрятно проводит рукой по вспотевшему лицу, и уходит. А меня впервые в жизни посещает опустошённость… Тишина давит. Необъяснимо сильно сдавливает виски, челюсть, скулы. Мир заметно уплывает, трескается, искажается в самых невообразимых иллюзиях моего сознания. Потолок почти сливается со стенами, с полом, становясь единым целым. Хочу открыть рот немедленно, чтобы позвать Марлона, который непременно поможет, но чувствую лишь вязкую тягу во всём теле. Глаза непроизвольно закатываются, и лёгкость посещает голову. Тело начинает жить собственной жизнью, вольно откинувшись на мягкий матрас. Сначала разум застилает страх того, что однажды подобные «перемещения» сделают из меня сумасшедшую. Ну, а после, по привычной традиции, лёгкость непреодолимо встревает, истребляет окружающие мысли, оставляя только дурманящую пустоту, с небольшим привкусом освобождения. А вот дальше приходит то, что приносит за собой новые последствия — темнота…***
Проснулась Фанни лишь спустя три часа, благополучно проворонив завтрак. За долгие годы жизни в Филадельфии, девушка ловко овладела подобным «умением» уходить из реальности. Этот процесс состоит из полной потери рассудка, а после — длительного сна. Хантер быстро приводит себя в порядок, и позже спускается на кухню, осведомив своего старшего брата о том, что всё совершенно нормально и ей всего лишь нужен был крепкий сон. Марлон хоть и не очень-то верит, прищурено рассматривая особо бодрую сестру, но спрашивать ничего не станет — им обоим нужно время, чтобы переварить всю ту информацию, свалившуюся на плечи. — Фанни-Франни, — Марл усаживается на диван в кухне, который Франкин вечером так и не заметила — не до этого было. — Я хочу обследовать город. Посидишь здесь? Стоит прикупить всего по мелочи. Девушка слегка приунывает, а настроение падает ровно до тех пор, пока в её голове не возникает новая мысль. Она чуть улыбается, приклонив голову к плечу, и Райт внимательно прослеживает за манипуляциями непутёвой сестры, вальяжно закидывая ногу на ногу. — Я пойду сама, — задорно заявляет Эдита, нарочно поправляя только-только высохшие прямые волосы. — Ну Марл, мне нужно гулять, — она протягивает последнее слово, делая акцент на том, что сидеть весь день дома — не лучшая мысль. — Не боишься? Фанни фыркает — её брат никак не может смириться с тем, что его «Франни» уже семнадцать. Марлон впервые за всю свою жизнь всматривается в искажающиеся нарочной суровостью черты лица сестры, замечает то, какой женственной она становится, как изредка искрятся её глаза… они давно не поблёскивают привычной надеждой. А правда в том, что Райт редко способен заметить, какие чувства в действительности испытывает человек — Франкин кажется ему чертовски сильной, способной пройти сквозь весь ужас, выйдя оттуда живой, невредимой. Он не замечает, как изо дня в день её взгляд становится всё тусклее, а вера испаряется, оставляя за собой тропинку из разбитых надежд. — Не боишься? — мальчишка поморщил нос, с вызовом наблюдая за младшей сестрой, которая в компании точно таких же детей из приюта играла в снежки. Девочка хмыкнула, громко, напоказ, чтобы брат отстал со своими глупыми волнениями. Но его взгляд не говорил о том, что он переживает. Хотя внутри всё содрогалось, стоило только недотёпам-ребятам бросить в лицо озорной Фанни снежок. — Эй, ладно, хватит. Холодно уже. — Марлик, хватит строить из себя миссис Сильвер, — задорно улыбнулась девчушка, кинув мягкий рассыпчатый снежок в плечо Марлона. Он улыбнулся тоже, но как-то не по-детски печально, пока в светло-карих глазах теплилась вера в то, что его сестрица и впрямь способна справиться со многими трудностями. Прямо как в детстве. У неё такая же манера жестов, действий, взглядов. Она осталась собой, никогда не пыталась «играть на публику», в то время как сам парень зависел от мнения общественности всю свою жизнь. Пожалуй, он теперь и сам не знает, в какие моменты был настоящим: когда всецело оберегал сестру, но не смог уберечь от самого близкого для них человека или когда ночами сбегал на встречи с Чарлайн, оставаясь у неё до самого утра? Они строили планы, хотели общий домик на берегу моря, как только старость постучится к ним, мечтали назвать собаку «Франни», чтобы бесить этой кличкой Франкин. Есть ли смысл в том, чтобы нагло врать о полном безразличии по отношению к Чарлайн Грин, рыжеволосой ведьме, полностью заполучившей сердце Марлона в свои владения? Она восхитительно играла на скрипке, по утрам не давала спать и больше всего на свете любила мыть посуду. Хантер-Райт качает головой в стороны, вскоре обратив своё внимание на Фанни, по-прежнему застывшую на месте. Теперь её черёд «читать» эмоции и переживания брата. Всё это стало для них своеобразной игрой, где главный приз — долгожданное доверие. Они ведь, по сути, не знают друг о друге ничего. Не интересовались. Времени не было. — Почему Марлик? — с неподдельным любопытством спрашивает парень, полностью откинувшись на спинку дивана. Эдита чуть прищуривается, в попытках осознать сказанное её «чудаковатым» братцем, а после расцветает на глазах, улыбнувшись: — Ах, Марлик. Сама не знаю, ты просто был таким милым, как щеночек. — Что значит был? — внезапно оскорблённый таким обоснованием, Марлон резко нахмуривает брови, с ещё большим интересом устраиваясь на вполне мягком сером диване. Но ответа так и не дожидается — девушка лишь громко смеётся, поддавшись вперёд, чуть наклоняясь. — Ну, то есть, почему щенок-то? Да-да, я безмерно рад, что тебе весело, но, по-моему, ты хотела пойти прогуляться. Франкин, всё ещё воодушевлённая самой бессмысленной на свете беседой с братом, улыбается, как в старые времена помахав рукой напоследок перед тем, как быстро хлопнуть дверью, уйдя из дома. Марлон незаметно выдыхает, прикрыв глаза — этот режим «всё в порядке» доконает его рано или поздно. Игнорировать то, что теперь ничего не может быть как раньше будет сложно, и, вероятнее всего, со временем станет невозможно. Или они оба заврутся настолько, что после не смогут совсем говорить правду. Райт задумчиво постукивает пальцами по колену, и резко встаёт, направившись наверх, в свою новую комнату. Он должен настроиться на разговор. Фанни старательно рассматривала свой путь, чтобы после не заплутать, но не вышло. Она потерялась. Хантер никогда не любила это чувство настигнувшей тревоги. В подобных ситуациях она «беспомощна». Улицы стали казаться бесконечно длинными, невероятными, громоздкими, пока девушка, по совершенной случайности, не выворачивает на достаточно просторную улицу, где проходит несколько человек. Эдита всегда замечает чужие взгляды и сегодня не обошлось без этого — двое мужчин идут с большими чемоданами наперевес, пошарканными временем. И они не сводят пристального взгляда с новоприбывшей. Потому как знают всех жителей в лицо. Улица пахнет сожжённой травой, отрезвляющим ароматом табака, таким терпким, словно кто-то совсем недавно скурил несколько сотен пачек. И весь этот кошмар приправляет невыносимая, режущая по внутренностям и плотно заседающая в голове жара. Виновница того, что Хантер совсем сбивается, и теперь быстро-быстро перебирает ногами, шаркает и без того грязными кроссовками по пыльной дороге, плутает между маленькими улочками, которые, как ей кажется, могут в любой момент совсем съехаться, придавив жалкую девчонку между собой. Это больше походит на сумасшествие, потерю контроля, полнейшее безрассудство. Она глубоко дышит, чуть рвано, пугливым взглядом осматривая тёмные двухэтажные дома, заглядывает в окна, откуда изредка встречает ответный презрительный и вовсе недоброжелательный взор. И вот, дойдя до конца «слипшихся» друг с другом развалюх, Фанни облегчённо ускоряет шаг, заметно изменившись в лице. Ей не нравится находиться в опасности, а замкнутые пространства пугают, но вместе с тем и зачаровывают. На самом деле, попала на маленькую узкую улицу она совсем случайно. По собственной глупости, в тщетных попытках сбежать от прожигающих заинтересованных взглядов. Девушка неловко мотает головой в стороны, всё же выйдя на оживлённую улицу. Она будто и впрямь оказалась в старом фильме: вот старик ведёт худую лошадь, которая неуклюже цокает копытами, разгоняя вокруг себя целую свору пыли, а вон там, в противоположном конце улицы, сидит женщина, выставляющая на старых коробках какие-то дорожные товары. Это далеко не Филадельфия. Здесь все другие. — Осторожно! — кричит звонкий голос со стороны, вынуждая девушку рефлекторно отпрыгнуть на несколько шагов назад, тут же удивлённо уставившись на проезжающего мимо парня. Он совсем молодой, лет четырнадцать, со смешными растрёпанными в разные стороны рыжими волосами. Мальчишка задорно, в качестве извинений, махает рукой, скрываясь на своей деревянной «колеснице», куда он умело запряг двух больших дворовых собак. Фанни впервые за несколько дней следит за людьми, за тем, как проходит их обычная жизнь в таких немного неблагоприятных условиях. Она увлечённо наблюдает за несколькими детьми, и… И за тем, как в проёме между двумя домами устраивается потасовка трёх мужчин. Хантер хмуро прослеживает, как самый низкий достаёт из кармана нож, размахивая им в стороны. Неужели никому нет дела? Франкин не лезет в чужие дела. Даже если от этого может зависеть жизнь. Она быстро переходит дорогу (или её подобие) и с нахлынувшим чувством опасливости, дёргает первую попавшуюся дверь. К её величайшему счастью, не прогадывает. Блёклое снаружи здание, внутри оказывается неплохим магазинчиком, с заставленными полками, висячими у потолка «штучками» для декора. Девушка тут же выпрямляется, почти позабыв о том, что совсем недавно увидела. Она аккуратно проходит дальше — здесь уютно, так по-домашнему. Её внимание привлекают разные деревянные ложки, с красивыми вырезанными на них гравировками, несколько плетённых корзинок для грязного белья, шкатулок из ракушек… — Хэй, мисс, хотите что-то приобрести? — Фанни резко разворачивается, заметив за грудой всего этого товара высокого худощавого мужчину. Он приветливо улыбается, а в руках держит большую записную книжку. — Так это вы вчера приехали в наш город? Хантер опасливо кивает и, кажется, незнакомец замечает это, поспешно взмахнув ладонью в воздухе: — Я Ричард Гонсалес, хозяин этого скромного магазина, а вы… — Фанни, — бегло отвечает девушка, ловко отбросив нависшие прямо перед глазами волосы за спину. — Здесь здорово. Она проводит ладонью по одной из полок, а после переходит на понравившиеся ей товары, с еле уловимой улыбкой потрепав соломенного мишку, с невероятными чёрными глазами-бусинами. Франкин, наверное, ещё долго могла бы стоять перед ним, но поспешивший подойти к покупательнице мужчина, вмиг приводит её в чувства. — Раньше это место было гораздо лучше, — тихо начинает разговор мистер Гонсалес, поправив квадратные очки. — Лет десять назад всё изменилось. Даже удивительно, — он задумчиво смотрит куда-то вперёд, и девушка внимательно изучает говорящего. — Половину теперешних жителей вышвырнули с работ, кто-то остался без семей, кто-то без дома. То есть, все люди собрались здесь из разных уголков Америки, в надежде выпустить свою злость. На самом деле, они не плохие, просто самозабвенно хотят стать другими людьми. Поэтому в Гарленде нынче весьма опасно. Фанни прищуривается — о чём он вообще говорит? Да и для чего? Она уж было хочет спросить, что всё это значит, но дверь со скрипом открывается, и на пороге помещения показывается парень, опустивший голову вниз, спрятавший лицо за капюшоном. Девушка замечает, как Ричард напрягается, чуть выпрямившись — похоже, он знает, кто этот странный незнакомец. Её голову, наверное, могли бы начать терзать догадки, но хозяин магазина разрушает повисшую слишком внезапно тишину, слегка строгим, но в меру доброжелательным голосом: — Гарс, почему ты так рано сегодня? И хотя Фанни никогда не была любопытным человеком, сложившаяся ситуация начинает напоминать плохо сыгранную сцену какой-нибудь драматической пьесы. Парень вдруг резко поднимает голову, а девушка даже удивляется, как при том, что на его лице красуется красная свежая отметина (видимо, после драки), он умудряется делать взгляд максимально невозмутимым. — О боже, надо будет сказать твоей маме, чтобы она позвонила директору, — мужчина резко подходит к Гарсу, прищурено изучая его щёку. — Ну и с кем ты на этот раз что-то не поделил? — Да там… — низким голосом хрипит незнакомец. Его челюсть всё ещё напряжена, и Хантер кажется, что она даже слышит, как хрустит эмаль его сжатых зубов. — Но это фигня. — Конечно! — Ричард взмахивает руками, и, скорее всего, даже закатывает глаза — Фанни, к счастью, видит лишь его спину. Это позволяет не чувствовать себя неловко. Ну, или чувствовать, но не полноценно. — Ты так каждый раз говоришь. Всё, сейчас я принесу что-нибудь из аптечки и… Боже, простите меня, — он нарочно хлопает себя по лбу, чуть улыбнувшись, когда вновь разворачивается к гостье. Девушка понимающе и вроде как отстранённо кивает. — Мисс, Гарс вам поможет с выбором, пока я буду искать медикаменты. Ричард улыбается снова перед тем, как скрыться за огромной горой всех этих непонятных украшений. Сказать, что двое незнакомых друг другу подростков находятся сейчас в «небольшом» в смятении, совершенно не ведая, о чём им говорить — не сказать ничего. Франкин опускает голову на того же мишку, привлёкшего её внимание, чуть прикусывает губу, чувствуя явный дискомфорт. Гарс остаётся в проходе. Его настроение кануло вниз с огромной многоэтажки, как только чёртов Шелдон (очевидно, злой после «тихого» разговора с О’Брайеном) не нашёл идею лучше, кроме как выместить всё своё негодование на бывшего приятеля Дилана. К слову, «приятелями» они были в первый год их знакомства. А потом не сошлись характерами. Больно разные. Наверное, Шелдон Гарсиа не сумел пораскинуть мозгами, да и вряд ли хотел, ведь махать кулаками оказалось проще, чем выяснить, с кем действительно стоит устраивать драки. Сам Гарс сдался быстро — от одного удара одноклассника перед глазами потемнело и он, вероятно, по-крупному опозорился. И хотя Гонсалесу плевать на авторитеты и роли в обществе, он желал выглядеть в глазах одного человека более достойно. Впрочем, нового ничего не произошло — Шелдону не привыкать разными способами стараться вернуть себе «крутость». Раньше он устраивал неплохие «поединки» с О’Брайеном, но тому, видать, быстро наскучил человек, неспособный вести светские беседы. Что-что, а языком чесать Дилан любил всегда. Такая себе «прелюдия» перед смертью от массивных рук Шелдона. Гарс качает головой, всё же заинтересованно остановив взгляд на девушке. Он знает всех в городе (ну, или почти всех), а эта незнакомка, судя по всему, та самая приезжая. О ней вся школа гудит. Вернее, не о ней, а о «новых жителях». А то, что она ещё и девчонка — бонус для подобных Шелдону парней. Выглядит весьма скованно — значит не станет второй Нэнси Стюарт. Хотя та приехала милой девочкой, а уедет прославившейся на весь Гарленд «дамой лёгкого поведения». Гонсалесу плевать на неё. Ему теперь на всех плевать. Кроме одного человека… наверное, именно этот самый человек и стал ещё одной причиной его ненависти к Дилану. — Привет, я Гарс, опустим формальности? — парень мрачно делает шаг в сторону посетительницы, рассматривая пол. Ему всё осточертело. Мерзкое поведение Шелдона — он грёбаный показушник, не представляющий из себя ничего, но так мнимо желающий стать самым главным поводом для обсуждений. И он бы даже занял это место, но О’Брайен пока ещё держится на ногах, хотя выглядит несколько вяло, но продолжает творить беспредел. Ещё никто из учеников не попадал в колонию. Дилан был там около пяти раз. Разве может кто-то ещё перехлестнуть подобные «заслуги»? Хотя, Гонсалес сомневается, что его когда-то «друг» делает это с целью стать единственным объектом для сплетен. — Тебе что-нибудь показать? Фанни нерешительно поднимает взгляд, встретившись с тусклыми и незаинтересованными глазами Гарса. Ей становится ещё более неловко от того, с какой наигранной приветливостью он поправляет на полке некоторые вещи. Девушка немного сутулит спину, обхватывая двумя руками лямку сумки, висящей через плечо. — Прости, я не хотел говорить так… грубо, — парень быстро замечает этот запуганный взгляд Эдиты, и всё же решается против своей воли извиниться, слегка пожимая плечами. — День неудачный. Я Гарс, — повторяет он, протягивая всё ещё незнакомой ему девушке руку. — Фанни, — слегка заторможено отвечает она, но руку не пожимает. И хотя она прекрасно знает, что нельзя так на ходу портить первое впечатление, переступить через себя и свои страхи оказалось в разы сложнее, чем она могла себе представить. Надеясь сгладить возникшую между ними тишину, звонко отдающуюся в ушах, девушка слегка улыбается. Гарсу кажется, что эта улыбка может стать началом их общения. В принципе, он никогда не горит желанием заводить друзей, но новенькой будет достаточно сложно приспособиться к жизни одной. Да и ему не с кем общаться — больно он «обычный». — Честно говоря, — решается на разговор Франкин, чувствуя себя немного раскованнее. — Я странно себя чувствую, немного специфичный у вас городок. Да и завтра в школу… — Я мог бы показать тебе там всё, — Гонсалес вмиг светится от мимолётной радости — есть вероятность, что ему не придётся одному терпеть Шелдона. У него теперь только два варианта: либо Гарсиа переметнёт новую ученицу в свою «свиту», либо Гарсу в кое-веке будет с кем разговаривать на скучных уроках. — Правда? Было бы неплохо, — Фанни искренне улыбается, явно довольная таким исходом — и магазин нашла, и знакомым обзавелась.