Путешествие на Восток

Утреннее солнце заполнило долину Шамбалы жгучим светом. Это не был палящий зной пустыни, иссушающий тело и до предела изнуряющий душу. Свет проникал внутрь и воспламенял: хотелось раствориться в этом небесном огне без остатка, став одним целым с образом земного рая, в который привела нас неожиданная причуда судьбы. Разве не должны быть владения Смерти мрачным подземельем, заполненным отчаянием и шепотом навсегда ушедших душ? Мать Кали. Кто она, эта молчаливая богиня Востока, носящая столь пугающее имя, от которого веет вечностью и пустотой? Пусть это рай, но что-то внутри меня говорило: да, мы добрались до истинных владений Смерти. Должно быть, ни мыслители просвещенного Запада, ни блистательные философы языческой Греции не смогли провидеть в смерти главного. Злобная старуха с истлевшей плотью, сжимающая в костлявых пальцах огромную ржавую косу, каждый взмах которой проливает кровь и слезы земных людей, — вот чем все мы зрили ее. Как редко вспоминали мы о том, что кровь и слезы — часть жизни, а не смерти. Так жизнь в нас противится прикосновению небытия, суть которого — не в боли, а в покое. — Ты ведь иначе представлял себе это место? — шепотом спросила Эйлин, словно прочтя мои мысли. Я кивнул, не издав ни звука. Здесь не хотелось говорить: казалось, что тишина для Шамбалы была чем-то вроде естественного закона, и, не сговариваясь, мы нарушали ее только при крайней необходимости. Не только мы: обитавшие здесь монахи хранили молчание, словно скованные обетом, и только слабые порывы ветра да стрекот насекомых нарушали царившее повсюду безмолвие. В день нашего визита Кали, произнеся слова приветствия, растворилась в воздухе до того, как мы успели сказать хоть слово. Если Кадм, так и не успевший обратиться к ней со своей мольбой, и был раздосадован, то он проявил стойкость и покорно отправился вслед за монахами, которые приготовили для нас четыре кельи. Эти маленькие помещения, разительно отличавшиеся от роскошных покоев в замке Круи, кто-нибудь мог бы назвать бедными и уж точно недостойными служителей самой Смерти. Простая кровать, деревянная скамья, стол и сундук для личных вещей в углу — вот и все убранство, встретившее меня в новом обиталище. И все же… Возможно, впервые за долгое время мой сон был по-настоящему спокоен, и мир, воцарившийся в моей душе, не омрачался страшными видениями и тревогой о грядущем. Никто не разбудил меня утром, но я проснулся полным сил, едва только первые лучи солнца ударили в окно кельи из-за далеких горных вершин. Эйлин проснулась еще раньше, и, едва выйдя за порог, я увидел ее, стоящую у резных каменных перил. Не меньше часа мы провели в созерцании того, как солнце наполняло собой долину на своем неуклонном пути к зениту, и ночные тени в страхе заползали под крыши причудливых строений и густые кроны деревьев. Меня почти раздосадовало, когда подошли братья, и Кадм негромко сказал: — Я хочу найти ее. Ты со мной, братишка? Раньше я не задумывался о том, насколько легко найти правителя в любом человеческом поселении, будь то Лондон, Париж, Дамаск, да и любая из окрестных деревень. Если ты видишь самое высокое и богато украшенное строение, то можешь быть уверен: обитают в нем светские или духовные власти. Быть может, им кажется, что, поднявшись над землей, они станут ближе к небесам? Так или иначе, это обыкновение настолько крепко укоренилось в нашей душе, что, вознамерившись отыскать Мать Кали, мы, не перекинувшись ни словом, направились к центральному, самому высокому зданию Шамбалы. Через всю долину протянулась небольшая извилистая речушка с прозрачными водами. Путь наш пролегал по воздвигнутому над ней ажурному каменному мостику, перила которого были украшены цветистыми изваяниями неведомых существ: танцующих или воздевших к небу оружие. Центральный храм вблизи оказался еще больше, чем могло показаться поначалу, но эта его громадина не устрашала, а напротив, наполняла спокойствием. Почему-то с первых же мгновений моего пребывания в этом месте во мне укоренилась уверенность: ничто здесь не повредит нам. Группа монахов на площади у храмовых ворот практиковала искусство, которым в совершенстве владел Амар. Вооруженные деревянными шестами, они наносили стремительные удары в пустоту, после чего исчезали, чтобы в то же мгновение появиться в нескольких ярдах далее и выстроить вокруг себя мерцающий купол, который Амар некогда назвал «барьером формы». И все это — в мертвом молчании, отчего действия монахов больше напоминали религиозное таинство, нежели тренировку боевых навыков, да, возможно, и были им. Кто знает, какие формы принимает служение тех, чье земное божество воплощает саму Смерть? Нам не удалось найти среди монахов Амара, поэтому после недолгого замешательства мы направились прямо ко входу. Подойдя к подножию невысокой каменной лестницы, я вдруг оробел. Нет, высившийся передо мной храм не казался устрашающим, несмотря на кроваво-красный камень, из которого он был сложен: мне бы и в голову не пришло видеть в нем какую-то опасность. Но сама возможность того, что я, простой чародей старой Англии, окажусь в доме всемогущего восточного божества, вызывала во мне смятение, будто бы одно мое присутствие могло осквернить дух этого места, напитанного покоем и безмолвием. Войдя во внутреннее помещение храма, погруженное в уютный алый сумрак, мы не сразу заметили Амара, неподвижно сидевшего на полу со скрещенными ногами и закрытыми глазами. Точно так же он сидел на кровати в комнате «Милой леди», когда мне приснился тот жуткий сон. — Амар! — обрадованно воскликнул я и тут же прикусил язык, когда чья-то ладонь опустилась мне на плечо. — Мастер в самадхи. Не беспокойте его, — тихо проговорил совсем молодой монах, бесшумно появившийся у нас за спиной. — Тхик хей, Рамеш, — произнес Амар на незнакомом языке, открыв глаза, и монах, молча поклонившись, исчез. — Богиня сейчас не здесь, братья, — обратился он уже к нам. — Где же нам найти ее? — спросил Кадм. Я мельком покосился на брата и подивился его спокойствию. Он только что достиг невероятной цели путешествия, пройдя тяжелый путь: было бы только естественно, если бы он сгорал от нетерпения и желания получить вожделенный приз. Но Кадм оставался безмятежным, словно готов был ждать вечно в двух шагах от желанного дара. Вероятно, так оно и было. — Обычно она прогуливается в бамбуковой роще к югу отсюда, — ответил Амар. — Если же не найдете ее, то просто призовите. Мы не беспокоим нашу Мать Кали попусту, но она отвечает на зов, если только не пребывает в самадхи. Нам не пришлось взывать к богине. Едва только войдя в тень высоких нежно-зеленых стволов, мы разглядели пурпурное одеяние вдали, там, где извилистая тропинка круто сворачивала в сторону, огибая небольшую возвышенность. Если бы не ее взгляд, я вряд ли мог догадаться, что за существо скрывается под личиной этой восточной женщины. Именно взгляд делал тщетными любые попытки определить на глаз ее возраст. Внешне ей трудно было дать больше двадцати пяти лет, но стоило мне посмотреть ей в глаза, как что-то внутри меня забивалось в темный угол сознания, скуля от безотчетного ужаса. Вечность смотрела на меня из черных зрачков напротив, бездна непроглядной тьмы, испепеляющего света и нескончаемых тысячелетий, перемалывающих в прах все сущее. — Мать Кали… — произнес Кадм странно охрипшим голосом, поклонившись богине, спокойно ожидавшей нашего приближения. — Идите за мной, дети мои, — сказала она и шагнула на тропу, наконец-то отведя от меня взор. Я облегченно выдохнул, только теперь осознав, что все это время не дышал. Мертвая хватка Эйлин на моем предплечье ослабла: пусть моя спутница и смогла преодолеть и оставить позади ужас своего заключения в камне, но она по-прежнему держалась за меня всякий раз, когда теряла самообладание. «Дети». Кали обращается к нам так в силу традиции, или же действительно искренне считает детьми? Скорей второе: божество не следует традициям, а устанавливает их. В молчании мы последовали за ней туда, где за возвышенностью роща постепенно сходила на нет, переходя в прибрежный луг, усеянный белыми и алыми цветами. Нежный и ненавязчивый аромат заполнял воздух, и мое смятение отступило, словно бы мы шли не за воплощением Смерти, а за собственной матерью, которая уже много лет как в могиле. — Ты желаешь вернуть свою любимую к жизни, — сказала Кали, замедлив шаг. — Зачем? — Я… наверное, я просто не могу жить без нее, — пробормотал Кадм. — Когда она ушла, все потеряло для меня смысл. Мои братья помнят, каким я был. Только надежда на ее возвращение заставляет меня идти дальше. Ты можешь вернуть ее, Мать Кали? Последние слова он произнес почтительно, но твердо, и мне показалось, что я услышал тихую усмешку из уст шедшей впереди богини. — Я могу многое, Кадм, — ответила она, — но с некоторых пор не вмешиваюсь в человеческие жизни. Если ты хочешь овладеть силой возвращать умерших, ты получишь ее сам. Я лишь укажу тебе путь. — Благодарю тебя, Мать Кали, но… — А чего хотят твои спутники? — неожиданно спросила она. — Чего хочешь ты, могучий Антиох? Застигнутый врасплох старший брат вскинулся и замотал головой. — Мы с Игнотусом просто сопровождали Кадма, — отозвался он. — Я никого не хочу возвращать из мертвых. По правде сказать, я бы скорей кое-кого туда отправил. Мать Кали свернула с тропы и направилась к блестевшей на солнце речушке, которая тихо журчала среди нагромождения округлых темно-красных камней. — Слова истинного воина, — кивнула она. — Но я не думаю, что таково твое сокровенное желание. Кадм не может жить без своей возлюбленной, поэтому жаждет вернуть ее. А ты? Без чего ты не можешь жить, Антиох? Антиох смолк, бросил на нас угрюмый взгляд и, помедлив, тихо сказал: — Без моих братьев. Я сделаю все, чтобы защитить их. Богиня кивнула, ничего не ответив, и замерла у самой кромки воды. Ее сандалии тут же покрылись слоем воды от летящих брызг, но она не обратила ни малейшего внимания на житейскую неприятность, безмолвно глядя в непрерывное движение потока. — Чего желаешь ты, Игнотус? — спросила наконец она. — Наверное, покоя, — пожал я плечами. — Покоя? — обернулась она ко мне, и ее страшный взгляд в одно мгновение отправил меня в пучину, откуда мне стоило таких трудов выбраться недавно. С опозданием я осознал смысл своих слов. Стоять перед богиней, роль которой — даровать вечный покой живущим, и просить у нее покоя — самое глупое, что можно придумать за всю свою никчемную жизнь. Хорошо еще, что она переспросила. — Я хотел сказать… — поспешно заговорил я, враз покрывшись испариной, — я не хочу умирать. Во всяком случае, прямо сейчас. То есть мне просто хочется спокойной жизни. Долгой, если возможно. Какое-то время она буравила меня взглядом, и я не мог понять, какие мысли рождаются там, за чернотой ее зрачков. Что, если Кали сочтет мое пожелание смехотворным и просто обратит меня в тлен взмахом изящной руки? — Тогда тебе следует остаться в Шамбале, дитя, — сказала она после долгого молчания и отвела от меня взгляд. Я будто мешок зерна скинул со своих плеч. Воспряв духом, я нашел в себе силы ответить: — Шамбала прекрасна, Мать Кали. Но дома нас ждет Сюзанна, дочь Кадма. Не можем же мы бросить ребенка, который от нас зависит. Мне показалось, что богиня вздрогнула при моих словах, но, должно быть, это был порыв прохладного ветра, взметнувший легкий шелк ее одежд. Чем я, смертный, мог удивить или потрясти ту, в чьем распоряжении вечность? — Нет, Игнотус, — тихо ответила она. — Вы не можете. Но если когда-нибудь ты пожелаешь вернуться, врата Шамбалы открыты для тебя… и для Эйлин из рода Стэнвикс, которая носит нашу печать. — Так это правда? — подняла голову молчавшая до сих пор Эйлин. — Что-то в моей крови досталось мне от… Она запнулась, должно быть, не зная, как назвать этих существ, к числу которых принадлежала Кали, и ненароком не оскорбить богиню. — От тех, кого люди называют падшими ангелами, да, — кивнула Мать Кали без тени улыбки. — И мне жаль, что наш дар заставил тебя пережить все это, Эйлин. Печать Матерей дарует огромную власть, но власть и сила редко облегчают жизнь. Боюсь, вам еще предстоит убедиться в этом, когда вы получите то, за чем пришли. А теперь нам лучше вернуться в храм. Залитый солнцем берег безо всякого перехода сменился сумраком. Мои глаза не успели приспособиться к слабому освещению, и в первое мгновение мне показалось, что вокруг — кромешная тьма. Сердце в панике подпрыгнуло к горлу, но в тот же миг я разглядел очертания резных колонн рядом с собой и пристыдил себя за трусость. Если бы богиня Смерти желала отправить нас на тот свет, то могла бы сделать это еще вчера. Но вот это мгновенное перемещение… Как она это сделала? Никакой тошнотворной круговерти при переходе через портал: просто мы были в одном месте и сразу уже оказались в другом. Магия Пустоты, как назвал это искусство Амар. Из полумрака вышла Кали, и, должно быть, повинуясь ее беззвучному приказу, под потолком вспыхнули десятки цветных витражей, озарив внутреннее убранство храма багровым сиянием. Это было не то помещение, где мы встретили Амара. Мы находились в центре круга из колонн, которые от пола до потолка представляли собой переплетение изваяний: местами прекрасных и причудливых, местами — устрашающих. И это освещение… — Почему здесь так много красного цвета? — сам собой вырвался у меня вопрос до того, как я успел прикусить язык. — Мастера, которые воздвигли храм, хотели, чтобы я чувствовала себя здесь, как дома. Они знали, что мой родной мир залит багровым светом, но не знали, что это мне выбирать, как я вижу мир вокруг. — Где находится твой мир? — задумчиво спросил Кадм. — Должно быть, ужасно далеко? — В каком-то смысле он совсем рядом. Ты ведь спускался в Сумрак. Если сможешь спуститься немного дальше, то увидишь мир Черного Солнца… за мгновение до того, как умрешь. Однако вы пришли сюда не за рассказами об иных мирах. Присаживайтесь. Обернувшись, я увидел ряд резных скамей. Как и все здесь, они были сваяны из камня, но опустившись на одну из них, я с удивлением обнаружил, что она удобней любого деревянного кресла, в котором мне доводилось сидеть ранее. Гладкая поверхность, отполированная телами множества пилигримов, сидевших здесь до меня, заставляла призадуматься: скольких людей Смерть встречала в своей обители раньше и почему никто из них не рассказал об этом месте? «Кали принимает всех, но дает силу только достойнейшим, — что-то вроде этого говорил Амар. — Только тот, кто пройдет назначенные испытания, может претендовать на ее дар». Что, если нас по-прежнему проверяют? Что, если мы потерпим неудачу и будем убиты в наказание? Почему-то мне не хотелось спрашивать об этом богиню. За время нашего путешествия у меня накопилось море вопросов, на которые она могла бы дать ответ, однако меня не покидало ощущение, что начни я ее тревожить по пустякам вопросами о цвете стен, как она обратит ко мне взор, полный разочарования, даст исчерпывающий ответ и покинет нас навсегда. Нет уж! Мы добьемся того, ради чего пришли сюда, и вот тогда… Только тогда я дам волю праздному любопытству. — Не надейтесь получить желаемое раньше, чем через год, — проговорила Кали словно в ответ на мои мысли. — Год! — воскликнул Кадм. — Но Сюзи… Встретившись взглядом с богиней, он осекся и побледнел. — Если ты считаешь, что год жизни — непомерная цена за то, чего ты жаждешь, юный Кадм, — спокойно отозвалась она, — ты вправе покинуть Шамбалу и вернуться домой. Никто не станет тебя удерживать. Кадм опустил голову и не произнес ни слова. Антиох, беспокойно поерзав на скамье, решился все же подать голос. — Но что мы будем делать здесь весь этот год? — спросил он. — Если есть заклинание или ритуал, способный вернуть к жизни его невесту, то почему бы не изучить его прямо сейчас? В отличие от Кадма, он выдержал долгий ответный взгляд Кали, но я видел, каких усилий это от него потребовало — до судорожно сжатых кулаков и тяжелого дыхания. — Ты невнимателен, Антиох, — сказала она наконец. — Между тем вам понадобится все ваше внимание, если вы не желаете, чтобы год растянулся на пять. Вы ждете от меня даров? Десять тысячелетий назад мои дары едва не привели к гибели всего вашего мира. С тех пор я раз и навсегда перестала вмешиваться в дела людей, и потому у меня для вас только один дар — знание. Если у вас хватит мудрости, чтобы овладеть им, тогда, быть может, вы достаточно умны, чтобы использовать его правильно. Если же это не так… Что ж, даже любящей матери рано или поздно приходится выпустить дитя из рук и позволить ему делать ошибки. Вы готовы принять то знание, которое мы некогда принесли человечеству? — Я готов, Мать Кали, — поднял голову Кадм и на этот раз не отвел взора, — чего бы это мне ни стоило. Чему ты будешь учить нас? — Главному, — просто ответила она и мгновенно переместилась в центр помещения. Витражи засияли ярче, высветив каждый уголок помещения. Оглядев ряды скамей, полукругом охватывавших центр помещения, я вдруг понял: это школа. Много меньше, чем Хогвартс, ибо никогда здесь не было больше двух-трех десятков учеников одновременно. После минутного молчания Кали заговорила: — Вы все здесь прекрасно владеете человеческой магией. Три признанных мастера артефакторики и девушка, обладающая даром трансфигурации. Но то, к чему вы применяли магию до сих пор, — всего лишь поверхность. Вы имели дело с материей, будь это мертвая материя камня, незримый воздух, свет или живая плоть. Я научу вас работать с Пустотой, чьи формы вы называете пространством и временем, с Пустотой, которая есть истинная природа всего бытия. Чтобы овладеть властью над ней, вам придется забыть навсегда многие из прежних представлений и научиться видеть мир иначе. Во мгновение ока она оказалась в шаге от Кадма и указала на него: — Один из вас уже подошел вплотную к порогу нового знания. Но каждый, включая и Кадма, должен разрушить свою картину мира, чтобы собрать ее заново. Тот, кто будет цепляться за прежние представления, за учения Аристотеля и Птолемея, за геометрию Эвклида и теологию Фомы Аквинского, заранее обречен на неудачу. И я спрашиваю снова: готовы ли вы перечеркнуть самые основы прежнего мировоззрения? Сможете ли увидеть мир таким, каким вижу его я, и не утратить рассудок? Достаточно ли у вас мужества, чтобы не убежать в ужасе перед тем, что вы узрите? — Мы не свернули с пути даже перед лицом пиратской армады, госпожа, — усмехнулся Антиох. — Мы пойдем до конца, какие бы темные тайны магии ты нам ни раскрыла. Она кивнула, но я перехватил ее взгляд, быстро скользнувший по новоиспеченным студентам. Показалось ли мне, или я действительно увидел оттенок иронии на ее лице, когда она услышала гордые слова моего брата? Я не имел представления о том, что предстояло нам узнать, но от слов Кали повеяло таким смертным холодом… Ощутив, как по спине пробежали мурашки, я глубоко вдохнул и попытался успокоиться. Все в порядке. Ничего ужасного меня не ждет. Всего-навсего знание о природе Пустоты — чем оно в силах мне повредить? Кали протянула руку, в которой прямо из воздуха появился странный предмет: не сразу я осознал, что это отделанные серебром водяные часы с искусно выдутым стеклянным сосудом невероятной чистоты. В мертвой тишине раздался звук падающих капель. — Что вы знаете о времени, чародеи? — спросила Кали. — Аристотель учил, что время есть мера всякого движения, — подал голос Кадм, — но если мы не должны опираться на работы философов… Он пожал плечами и умолк, как завороженный глядя на падающие капли. — О нет, Кадм, — покачала головой Кали. — Движение не измерить временем. Вы просто судите об одном движении при помощи другого. Вы лишь измеряете, как много капель в этом сосуде упадет от рассвета до заката, как много закатов вы узрите за время путешествия из Англии в Арберию, и сколько зим пронесется над землей от рождения до смерти. Но падение капель — не есть время. Что, если мы отделим часы от силы земного тяготения? — Тяготения? — нахмурился Кадм. Она убрала руку, и часы поплыли в воздухе, медленно кувыркаясь. Вода внутри сосуда растеклась по стенкам, а часть ее образовала крупные капли, парящие между стенок. Мне показалось, что я вижу едва заметную сферу вокруг водяных часов, словно сделанную из тончайшего стекла. — Больше ничто не заставляет воду капать из верхнего сосуда в нижний, и вы больше не можете использовать эти часы для измерения движения, — сказала Кали. — Но, очевидно, не потому, что время остановилось. — Это нам известно, — сказал Антиох. — Время абсолютно и неизменно, как и пространство, изменчив лишь мир вещей… Он осекся под пристальным взглядом богини. — Но, наверное, это не совсем так… — пробормотал он уже не столь уверенным тоном. Кали, ничего не ответив, вновь взяла устройство в руку, и в тишине снова зазвучали падающие капли. Она пристально, но без усилия вгляделась в стеклянный сосуд. Что-то изменилось в его облике: я словно бы смотрел на часы через слой искривленного стекла. Вокруг устройства появился радужный ореол, и падение капель замедлилось. — Понимаете ли вы смысл того, что видите? — спросила Кали. — Ты… замедлила время? — с благоговением пробормотал Кадм. — Но почему так искажается форма часов? — Потому что лучи света, попадая в область замедленного времени, распространяются с иной скоростью, и это вызывает их преломление, как если бы они проходили через слой стекла. Правильно работая с пространством и временем, можно сделать предмет невидимым. Она не отводила взгляда от часов, и падение капель все более замедлялось, вокруг устройства сгущалась тьма, а его облик искажался все сильнее. Поверхность воды подернулась слоем пара. — Если я продолжу замедлять время в сосуде, вода в нем вскипит, — услышал я слова богини. — Понимаете ли вы, почему? Ответом ей было напряженное молчание и, дав нам минуту на раздумья, Кали спокойно сказала: — Потому что если для нас, обитающих снаружи, время в часах представляется замедленным, то для всякого, кто окажется внутри, представляется, что ускорено время вокруг. А значит, и количество тепла, которое часы получают каждую их секунду, становится больше и больше — пока не вскипит вода, не расплавится стекло, пока сама материя часов не превратится в свет от страшного жара. Это урок вам, чародеи. Ваш Аристотель ошибался: время — относительно. И не только. — Что же еще? — тихо спросил я сам себя, но Кали услышала мой вопрос. — Что же еще? — переспросила она, обратив ко мне свой леденящий душу взгляд. — Еще время пластично. Его можно сжимать и растягивать, рвать на части и соединять по-новому. И, главное, можно менять его направление. Я не обещаю, что вы научитесь всему этому. Некоторые из умений могут остаться недоступными для вас, даже потрать вы всю свою жизнь на их освоение. Но, проявив усердие и твердость духа, вы покинете Шамбалу совсем другими людьми. Время и пространство — ваши безраздельные правители, — станут вашими верными слугами. Она взмахнула рукой, и водяные часы исчезли, словно их и не было. Магия богини, если это действительно магия, а не что-то большее, такая же естественная и непринужденная в ее исполнении, как дыхание, казалась совершенной. Палочки? Амулеты? Кали не использовала ничего подобного. Она не произносила заклинаний и не проводила ритуалов: то, что она творила, выглядело продолжением ее воли, ее мысли. Я содрогнулся, представив, что она могла бы сделать с нашим миром, имея хоть каплю злонамеренности. Падший ангел? Смерть? Кто-то совершил ужасную ошибку, назвав ее так. Я все еще помнил учение Христа, и разделял его, я все еще ждал пришествия Спасителя — когда-нибудь, в неведомом будущем. Но тогда, в прекрасном храме из красного камня, едва ощутив слабое прикосновение Тайны, я понял, что уже отступил от Слова Божия. Мельком я подумал о тех древних диких племенах, перед которыми явились эти существа во всем своем величии, с безраздельной властью над материей и самим временем. Как могли устоять наши немощные предки? Я не устоял. И пусть я по-прежнему мог, не терзаясь совестью, причащаться в христианском храме и праздновать Рождество Господне, но с тех пор и навсегда я стал язычником, благоговеющим у ног своего божества. — Посвятите этот день отдыху и созерцанию, чародеи, — сказала Кали, когда мы, повинуясь ее жесту, поднялись со своих мест. — Завтра вам потребуется спокойствие духа и вся сила вашего ума. И снова я не почувствовал никакого движения: просто стены храма сменились зелеными стволами причудливых деревьев, а тишина обратилась журчанием речушки и пением птиц. — Мать Кали, — сказала Эйлин собравшейся покинуть нас богине. — Я слушаю тебя, Эйлин, — отозвалась та. — До того, как мы перенеслись в храм, ты спросила у каждого, чего он хочет. Но только не у меня. Почему? — Думаю, это и так очевидно, — ответила Кали, и я впервые увидел слабую улыбку на ее устах за мгновение до того, как богиня Смерти исчезла, оставив после себя лишь взметнувшийся вихрь опавших листьев.