Путешествие на Восток

Иссиня-черный камень в ажурной оправе сверкнул на солнце треугольной гранью. Кадм в задумчивости пропустил цепочку из чистого золота между пальцев, и она соскользнула в подставленную ладонь с тихим стрекотом. — Что это за кулон? — заинтересовалась Эйлин. — Я не видела его раньше. — Синий бриллиант. Когда-то я подарил его Лие, — отозвался Кадм, и по его отрешенному лицу невозможно было догадаться о том, что он чувствует. — Он скорей черный, — удивилась Эйлин, наклонившись поближе к драгоценности. — Так уж принято называть, — пожал плечами мой брат и поднял кулон повыше, так, что жгучий луч солнца, преломившись в камне, отбросил синеватый отблеск на поверхность мраморной скамьи. — Лия сжимала его в руке, когда мы нашли ее тело. Он поднялся и встал у перил, глядя на уже привычную нам солнечную Шамбалу, раскинувшуюся за южной стеной храма. Приближалось время нашего каждодневного занятия у Кали — столь непохожего на обучение в родном Хогвартсе. За месяц, прошедший с минуты нашего появления в долине, мы не смогли добиться сколько-нибудь заметных результатов, несмотря на все затраченные усилия, и страсть к постижению нового магического искусства, так ярко пылавшая в Кадме поначалу, стала уступать место мрачной меланхолии. Антиох — другое дело. Он с первого занятия осознал, каким подспорьем в поединке окажется эта невероятная магия Пустоты, и потому вгрызался в чуждое нам искусство с остервенением одержимого. В нем по-прежнему сильны были стыд и досада после той памятной дуэли с Аспидом, и, глядя на суровое лицо старшего брата в минуты учебных занятий, я почти начинал жалеть нашего старого врага. — Что с тобой, брат? — спросил я у Кадма. — Ты ведь почти добился своего. С твоим-то умом… Нужно лишь немного терпения, а у тебя его всегда было хоть отбавляй. — Знаю, Игнотус, — вымученно улыбнулся он. — Знаю. Наверное, я просто иного ожидал в глубине души. Мы ведь шли к богине, чтобы просить ее о чуде… Но оказалось, что нет никаких чудес, даже здесь. Есть лишь сила — могущественная, но все-таки не божественная. Я овладею ей рано или поздно, в этом у меня нет сомнений. Да только я останусь человеком, и мыслить буду по-человечески. Что, если я сделаю ошибку, и вернется ко мне отнюдь не моя любимая? — Не нужно быть человеком, чтобы делать ошибки, Кадм, — послышался тихий голос Кали, которая по своему обыкновению бесшумно появилась у меня за спиной. — Моих собственных ошибок — океан, тяжесть их способна сокрушить горы, и я буду вечно жить с этим. Живи и ты, юный Певерелл. Делай ошибки. Но главное — всегда учись на них. Свет привычно сменился тьмой — всего на мгновение, и мы вновь оказались в храмовой школе, где когда-то начали свое обучение. И вновь — часы сосредоточения, безуспешных попыток зацепиться слабыми пальцами разума за тот немыслимый субстрат в причудливом мире, где само время — лишь одно из направлений пустоты, а пустота — безумно сложная сеть сущностей, не имеющих иных свойств, кроме собственного бытия. Сколь многое, имевшее для меня значение прежде, обращалось в прах в свете нового знания! Все краски реального мира, — каким я опрометчиво полагал его когда-то, — оказались фальшивой игрой моего собственного ума, которую Кали называла странным словом «майя». Истинная реальность, Брахман, — навсегда выбила землю из-под моих ног, оставив парить в Пустоте, задолго до того, как я смог по-настоящему понять ее. Понимание же медленно, очень медленно, пускало корни в мой ничтожный человеческий разум. Пустота открывалась передо мной, растворяя, подтачивая образы действительности изнутри. Решительно все, от гибких стволов деревьев до несокрушимых горных вершин, оказывалось тонкой радужной пленкой, дрожащей картинкой, натянутой на страшное и непостижимое Ничто. Не раз я ловил себя на том, что глупо улыбаюсь, вспоминая годы совершенствования своего магического искусства. Искусства, которое даже в самых могущественных своих ипостасях лишь перекрашивало картинку на поверхности истинной реальности. Магия богини работала с реальностью напрямую, и я начинал понимать ее — или думать, что понимаю. — Время — направление в Пустоте, — произнесла Кали в мертвой тишине. Она часто говорила это, начиная очередной рассказ, и всякий раз мой разум отказывался принять эту истину, хотя и не допускал мысли о том, что она лжет или ошибается. Как может быть всего лишь направлением нечто настолько основополагающее? Нечто, неразрывно связанное с самим чувством жизни? — И единственное, что вам мешает принять мои слова, — продолжила богиня, — упорядоченность мира в этом направлении. Но вы поймете. Успокойте свой ум. Остановите внутренний диалог. Смотрите… Мы смотрели и видели. Время и пространство сжимались и растягивались перед нашим взором, повинуясь воле Матери Кали, которая кромсала Пустоту на части и вновь соединяла их немыслимыми путями, потрясавшими самые глубины рассудка. Мы смотрели и менялись, сами о том не подозревая, несмотря на то, что жили обычной жизнью, просыпались на рассвете, завтракали вместе с монахами под большим резным навесом и гуляли среди прекрасных белых цветов в окрестностях храма. Обретая власть над временем, мы все больше попадали под власть нового знания, и это не беспокоило никого из нас. Никого, кроме Эйлин, о чем я тогда и не догадывался.

***

Солнце полностью скрылось за высокой горной грядой на западе, но восточные вершины по-прежнему полыхали золотом, напоминая гигантские костры на фоне темно-синего небосвода. Я любил это время суток. Любил стоять у каменного ограждения и смотреть, как медленно ползет вверх по склонам полоса небесного пламени, окрашиваясь алым и угасая там, где горделивый снежный пик сменяется безоблачной тьмой. Эйлин стояла рядом, положив голову мне на плечо и обхватив мою руку обеими ладонями. Если бы не сосредоточенный взгляд, обращенный вдаль, я бы решил, что она задремала. Эти минуты задумчивости посещали ее все чаще в последнее время. Иногда она украдкой подолгу смотрела на меня, думая, что я не замечаю, однако сохраняла молчание и не желала делиться тем, что ее беспокоило. Я высвободил руку и коснулся пальцами ее распущенных волос, в которые она вплела несколько нежных белых цветов, что в изобилии росли у края бамбуковой рощи. Эйлин вздрогнула, но потом улыбнулась и, не оборачиваясь ко мне, тихо спросила: — Что мы будем делать, когда вернемся в Англию? Мой отец… Улыбка пропала с ее лица. Я обнял ее за плечи, прижал к себе и проговорил: — Я думаю, тебе понравится в Годриковой Впадине. Ты ведь ни разу не была там? — Нет, — покачала она головой. — Мне почти не доводилось покидать Эксетер, кроме как для учебы в Хогвартсе. Иногда отец брал меня с собой в Лондон или Оксфорд, но на этом все. Но я часто слушала мамины рассказы о других землях, и мне всегда хотелось побывать там. Да, Игнотус. Я с удовольствием… побываю в Годриковой Впадине. — Просто побываешь? Я отстранился от ограждения и повернулся к Эйлин. Она удивленно посмотрела на меня. — Ты… имеешь в виду… — проговорила она наконец. — Эйлин, тебе больше незачем возвращаться в Эксетер. У нас самый большой дом во всей деревне, а если нужно — построим еще один. Едва проговорив это, я уже был захвачен нарисованным самим собой образом. Мы построим новый дом рядом с прежним, чтобы можно было легко ходить в гости к братьям и при необходимости присматривать за Сюзи. Эйлин станет моей женой и родит красивых детей, которые в свое время поедут в Хогвартс и, конечно, станут великими чародеями. Или, быть может, мы все вместе уедем во Францию и поселимся в Шармбатоне, где моя супруга будет учить студентов искусству трансфигурации — лучше, чем кто-либо до нее. Или… Я взглянул ей в глаза и вздрогнул. Она отвернулась, опустила голову, а потом, вздохнув, пробормотала: — Зачем я тебе? — Как же ты можешь спрашивать такое? — отозвался я, взяв ее руки в свои. — Неужели не видишь, кто ты для меня? Эйлин покачала головой и, освободив руки, прижала их к груди, как от боли. Я заглянул ей в глаза, но не понял, что заключал в себе ее взгляд — потерянный, почти испуганный. Она всхлипнула и, не попрощавшись, пошла к входу в свою келью. Я догнал ее и схватил за плечи. — Эйлин! Что случилось? Объясни мне, пожалуйста. Она судорожно вдохнула и вдруг кинулась мне на шею, спрятав лицо у меня на груди — недостаточно быстро, чтобы я не успел разглядеть слезы на ее щеках. Проходивший мимо Рамеш скользнул по нам отрешенным взглядом, но не сказал ни слова. Отчаявшись понять хоть что-то, я почти насильно повел ее ко входу. Войдя внутрь, я усадил Эйлин на кровать и сел рядом, продолжая обнимать ее за плечи. — А теперь все же объясни мне, что произошло, — пытаясь сохранять спокойствие, снова спросил я. Она не ответила, продолжая буравить взглядом что-то невидимое на полу. Я знал, что мне следует уйти, но… Такова сила мечты, что в ее присутствии голос разума слабеет и становится почти неслышимым в хорале ангельских голосов, доносящихся не из того грядущего, что непременно будет, но лишь того, которого мы жаждем. Я был слишком заворожен образами будущего счастья, чтобы поступить разумно. — Ответь же мне, Эйлин, — тихо, но твердо повторил я. Она покачала головой, даже не посмотрев на меня. Я почувствовал, что закипаю. Если я чем-то обидел ее, почему бы не объяснить, в чем дело? Если она боится, что я не пойму, почему так и не сказать? — Проклятие, Эйлин… Она вскочила, тяжело дыша, и подошла к столу, опершись о край. На меня она по-прежнему не смотрела. Когда я поднялся следом, Эйлин вдруг обернулась. — Игнотус, — произнесла она прерывающимся голосом, не поднимая глаз. — Я люблю тебя. Я задохнулся. Вот оно, волшебство, заключенное в трех словах, — смертоносное заклинание, доступное даже маглам, но едва ли не сильней могущественной магии Пустоты. Если и сохранял я остатки самообладания до этого момента, то теперь с ними было покончено. Я скользнул пальцами в ее мягкие волосы и, наклонившись, поцеловал в губы. По ее телу пронеслась дрожь и, крепко зажмурившись, она подалась мне навстречу — всего на секунду. В следующее мгновение она со сдавленным стоном отскочила от меня и застыла, подняв перед собой руки, словно пытаясь отгородиться. Золотые цветы на ее платье то растворялись, то вспыхивали закатным огнем. — Прости, — пробормотал я. — Не следовало мне так… — Все хорошо, Игнотус, — улыбнулась она через силу и отвернулась к стене, где на простой полке стояло несколько старых книг. — Просто я не хотела, чтобы… Что это? Цветы на ткани приобрели оттенок льда. Она потянулась к одной из книг, между страниц которой торчал уголок пергамента — явно более нового по сравнению с материалом страниц. Я подошел ближе, положив руку ей на талию, и она вздрогнула, испуганно оглянувшись на меня. Неужели теперь она будет бояться каждого моего прикосновения? Мысленно я проклял себя. — Я, наверное, пойду, Эйлин, — сказал я упавшим голосом и сделал шаг к выходу. Почему правильные решения всякий раз приходят ко мне слишком поздно? Нельзя было давить на нее. Следовало уйти раньше, дать разобраться в своих чувствах, а не вырывать это признание из ее уст. И уж точно мне нужно было сказать это первым. — Подожди! — восклинула она, схватив меня за руку. — Смотри. Раньше этого не было. Все еще в смятении, я обернулся. Эйлин держала в руке свернутый листок пергамента, который вытащила из книги. Оглянувшись на меня, она развернула его и подняла к глазам. Я успел разглядеть написанные черными чернилами буквы латинского алфавита и подошел ближе, чтобы прочесть текст записки. Увиденное меня озадачило. «143/11 IIE MAG SET VS VENSTACN VTV IILN VFV NVO BVI NNT STOR VSP FOSDVI AER PBTEOC CIEMN RAEI ORNEL CNV JOS RV DDSS ATIMI MMHRII DAMAEC VOIAIT TAMAM SAAN TNT RONON VIRN TTV RESVR TONMI, — гласило сообщение, а вместо подписи внизу стояло лаконичное: — Не верь ей!». — Что это за язык? — нахмурилась Эйлин. — Не думаю, что это язык, — покачал я головой. — В каком языке могут идти четыре согласные подряд? — Тогда… шифр? — Без сомнения. За исключением последней фразы, конечно. Правда, ее смысл мне тоже не очень ясен. — Ее как раз понять легко, — пожала плечами Эйлин. — Кто-то просит меня не верить Матери Кали. Кроме нее, я не видела здесь ни одной женщины. Но почему это отправили именно мне? Почему не Кадму? В задумчивости я почесал подбородок. В самом деле, почему? Само появление записки подобного содержания было удивительным. До этого момента Шамбала казалась мне царством гармонии, пусть даже и находящейся за пределами моего человеческого понимания. Но если и здесь есть разногласия, обман и вражда, то ожидать можно чего угодно. Я нутром ощутил, как покидает меня сладкое чувство безопасности, заполнявшее меня весь прошедший месяц. И странное дело: эта чуть заметная, туманная угроза, от которой по спине едва ощутимо пробежали мурашки, ни капли не огорчила меня. Напротив. — Если автор записки выбрал именно тебя, чтобы передать сообщение… Если это не было случайным выбором, — проговорил я, — значит, что-то из твоих качеств важно для него. Чем ты отличаешься от нас? Ты женщина. Ты лучше всех нас владеешь трансфигурацией. И ты носишь в своей крови Печать Матерей. Думаю, не ошибусь, если поставлю на последнее. — Печать… — покачала она головой. — Не печать, а проклятие. Так было бы честно. — Может быть, не в этот раз. Но наверняка мы узнаем это не раньше, чем сможем понять, что здесь написано. Я знаком с некоторыми греческими шифрами… Но лучше бы поговорить с моими братьями. Вместе будет быстрее. — Чего же мы ждем? — отозвалась она и потащила меня за руку к двери. — Пойдем, пока они не отправились спать. В ее глазах сверкнули веселые искорки: недавние слезы испарились без следа. Я бы ни за что не сказал, что она играет со мной, но эти ее перепады настроения… Эйлин встретилась со мной взглядом и, похоже, правильно поняла мои сомнения. — Игнотус, — сказала она, подойдя вплотную. — Прости, что я так… Ты ни в чем не виноват, и я не отказываюсь от свои слов. Просто я слишком хорошо помню пророчество Валмиры и не хочу стать причиной твоей гибели… и всего прочего тоже. — Ты и не станешь, Эйлин. — «Прах будет повиноваться слову той, что войдет в чертоги богини и покинет их, владея даром, которому нет равных, и когда лишится она самого дорогого, что имеет, то кровь окрасит творение ее рук…», — пробормотала она. — Ты, Игнотус, — самое дорогое, что у меня есть. Я не хочу лишиться тебя. Может быть, власть над временем, которую мы обретаем здесь, позволит мне изменить предначертанное. Может быть. Но… что, если нет? Я со вздохом прижал ее к груди и сказал: — Пророчество ничего не говорит о том, когда это произойдет, но уж точно не раньше, чем мы покинем это место. Возможно, у нас будет долгая и счастливая жизнь, а умру я лет через сорок в своей постели, окруженный нашими детьми. Разве это плохо? — Не хочу терять тебя. Ни через сорок лет… Никогда. Я ничего не ответил. Вечная жизнь — самая древняя, самая отчаянная, самая желанная мечта человека. Мы гоним ее от себя, чтобы не страдать от собственной смертности, но она сильнее. Она все равно возвращается, и отголоски ее мы слышим в древних мифах, в словах пророков о ждущем нас царстве вечной жизни, в детских слезах, когда ребенок впервые осознает конечность своего существования. «Последний же враг истребится — смерть», — говорит святой апостол Павел. Вот она, Смерть, в двух шагах от нас под сводами величественного храма. Враг? Враг, кладущий нам в руки могущество, способное вернуть человека к жизни? «Не верь ей!» — вспомнил я слова странной записки и горько усмехнулся. Кому же тогда верить?

***

— Любопытный документ, — сдержанно сказал Кадм, ознакомившись с текстом. Он сидел за столом у себя в келье, разложив перед собой большую карту Шамбалы, которую выпросил до того у кого-то из монахов. Лист пергамента рядом был испещрен пометками: похоже, мой брат всерьез взялся за изучение места, в котором мы оказались. — Больше смахивает на дурацкую шутку, — хмыкнул Антиох, вошедший за нами следом. — Жизнь у здешних скучная, вот и развлекаются над гостями. — Вряд ли, — столь же коротко отозвался Кадм и поднес записку ближе к глазам. — Я тоже думаю, что тут все серьезно, — добавил я. — Шутки обычно попроще. Да и посмотри на этих монахов, Антиох. Ты думаешь, они умеют веселиться? Амар даже не улыбнулся ни разу, пока мы с ним ехали. — И фанатично преданы Кали, — кивнул Антиох. — А тут нам предлагают не доверять ей. Чепуха какая-то. Может, это кто-то другой? Рамеш говорил, что к западу отсюда есть горная деревушка. Местные поставляют еду в обмен на помощь в лечении и хозяйстве. Сюда они не вхожи, но что, если кто-то оттуда пробрался? Изгнали какого-нибудь монаха за проступок, вот он и мстит по мелочам. — Кали уж точно не пострадает от нашего недоверия, — покачал я головой. — Нет, брат, это что-то направленное на нас. Может быть даже, только на Эйлин. Я думаю… Что, если это снова Тень? — Ты в своем уме, братишка? Богиня распознала бы его в любом обличье. — А если нет? — Проклятье, Игнотус, она же богиня! — воскликнул Антиох, как будто божественная природа Матери Кали объясняла все на свете. — Она — Смерть! — Тут я скорей соглашусь с Антиохом, — подал голос Кадм, отложив записку. — Я долго думал, и, кажется, мне теперь понятны мотивы Тени. Знаете, почему он так хотел, чтобы мы добрались до Шамбалы? Потому что сам войти сюда не может. Ни он, ни его ученик Аспид. Тень желает, чтобы мы изучили здесь нечто, чем он сам не владеет, и надеется получить это знание от нас, когда мы покинем Шамбалу. И потому нам следует быть втройне осторожней на обратном пути. Но здесь, сейчас… Кадм в задумчивости покачал головой. — Он же знает магию Пустоты, — возразил я. — Он учился у самой Кали, без сомнения. Что нового мы можем дать ему? — Как видно, его обучение не закончено, — пожал плечами Кадм. — Лучше спросить об этом у богини. Она должна помнить его. Я промолчал. В голову лезли непрошеные мысли о том дне, когда мы прибыли в Шамбалу. Десять стражников Голема, которые пришли с нами, и только девять — на обратном пути. И еще эта безумная чародейка Эгзона, застреленная из арбалета сзади. Болт из вороненой стали, ставший моим спасением: где я видел такие раньше? Я ведь видел, это уж точно. Когда-то намного раньше… В голове у меня что-то вспыхнуло. В доме Вильяма, вот где это было. Точно такой же болт оборвал жизнь старика, и значит, я прав: Тень рядом. Убийца, вероятно, никогда не покидал нас надолго. Убийца здесь, и Кали не видит его. Как это возможно: ускользнуть от внимания самой Смерти? Быть может, эта деревушка на западе стала ему временным убежищем. Если Кали не наведывается туда, Тень может долго поджидать нас среди местных жителей. Но не лучше ли затаиться в Арберии? Наш обратный путь пролегает через Храм Творения, и, конечно, мы сделаем остановку в замке Круи. Возможностей перехватить нас — море, и незачем рисковать, попадаясь на глаза Кали. — Одно могу сказать: вряд ли это подстановочный шифр, — пробормотал Кадм, снова склонившись над запиской. — Скорей всего, буквы переставлены без замены. — В перестановочных шифрах редко используют разбивку на слова, — возразил я, подойдя ближе. — Здесь же… — Ерунда, — отрезал Кадм. — Смотри сам, Игнотус. Что ты можешь сказать о таких якобы словах, как «mag», «stor», «ornel», «tamam», «ronon»? Да и многих других тоже. — Набор букв, — пожал я плечами. — Отнюдь не случайный набор, — усмехнулся Кадм. — Эти слова удобочитаемы, братишка, вот что важно. Как ты думаешь, почему? Много ли шансов, что такое получится при случайной замене букв? И это еще не все. — Что же еще? — спросил я, не слишком убежденный доводом брата. — Каких букв тут больше всего? Посчитай Игнотус, не хочу лишать тебя такого удовольствия. Он протянул мне записку, и я озадаченно скользнул глазами по шифрованному тексту. Ход мыслей Кадма мне становился понятен. — Чаще всего попадаются буквы I, V, N, T… Много E, O и A. — Вот именно!. Слишком короткий текст, чтобы делать далеко идущие выводы, конечно… Но я готов биться об заклад, что это обычная латынь. И уж точно не английский и не французский, в них такого количества букв V ни в одном тексте не встретить. — И эти арабские цифры вначале, — сказала Эйлин. — Что они значат? — Ключ к шифру, конечно, — отозвался Кадм. — Что-то указывающее на то, каким образом переставлены буквы сообщения. Сто сорок три и одиннадцать, гм… Я должен подумать. Давайте обсудим все утром на свежую голову. Он поднялся из-за стола, давая понять, что разговор окончен. Человеку со стороны его поведение могло бы показаться излишне грубым, но я прожил под одной крышей с Кадмом достаточно времени, чтобы понимать: брату просто не терпится с головой погрузиться в решение задачи, не отвлекаясь на разговоры с нами. Усмехнувшись, я направился к выходу, потянув за собой Эйлин. Антиох недовольно буркнул себе под нос что-то о любителях задирать нос и, покинув келью, пошел к своему жилищу. Эйлин взяла меня под руку, и мы неторопливо зашагали вдоль перил, холодно поблескивавших в свете взошедшей луны. Я пытался думать о загадочном шифре, но мои мысли постоянно соскакивали на то, что девушка сказала мне совсем недавно. Догадывался ли я об ее чувствах? Проклятье, да я знал о них: нужно быть слепым, чтобы не видеть, как она смотрит на меня. Но я не верил, что она произнесет эти слова, да еще и раньше меня самого. Чего это стоило ей? — Так странно, что там арабские цифры… — пробормотала Эйлин, насильно вернув мой ум к загадке. — Мало кто их использует. Я встал, как вкопанный. — Что ты сказала? — Что там арабские цифры в самом начале, — удивленно ответила она. — Нет… Ты сказала, что их редко используют. — Но ведь это действительно так! Они удобны, не спорю, но с ними до сих пор немногие знакомы. Даже прошедшие курс нумерологии в Хогвартсе быстро забывают. — Эйлин, их только называют арабскими, потому что узнали мы о них от арабов. Но придуманы они здесь, на Востоке. В Индии. Здесь их используют повсеместно. Автор записки использовал латынь, чтобы сделать сообщение понятным для нас, ведь расшифровать текст на незнакомом языке — почти невыполнимая задача. Но он, должно быть, не знал римских цифр или ему не пришло в голову их использовать. Автор записки — не Тень. Это кто-то из местных. Она вдруг весело рассмеялась, глядя мне в глаза. Я почувствовал себя задетым. — Это глупость, по-твоему? — Нет, Игнотус, я думаю, что ты прав… — отозвалась Эйлин. — Просто… Ты так похож на своего брата, когда увлечен загадкой. На Кадма. Она отпустила мою руку и легкой походкой прошагала ко входу в свою келью. Остановившись у входа, она обернулась ко мне и добавила: — А когда сражаешься, то вылитый Антиох. Я видела в замке Круи. Игнотус, можешь думать о себе все что угодно, но в тебе сочетается все лучшее, что есть в твоих братьях. Ты еще поймешь это. Слышать такое из уст любимой было приятно, но голос, которым она сказала это… Я подошел ближе и с сомнением проговорил: — Ты словно прощаешься со мной. Эйлин порывисто шагнула навстречу, закинула руки мне на плечи и, встав на цыпочки, поцеловала меня в губы. От накатившего дурмана закружилась голова. Я прижал ее к себе, ощущая, как меняется рельеф платья под моими пальцами, повинуясь воле волшебницы, для которой трансфигурация стала продолжением разума и в еще большей степени — чувств. Не меньше минуты мы стояли так, закрыв глаза. Не знаю, видел ли нас кто-то. Может быть, кто-то видел и, без сомнения, счел, что мы оскверняем храм богини, но в те долгие мгновения мне было все равно. С трудом оторвавшись от ее губ, я пробормотал: — Я люблю тебя. Давно должен был сказать это… Эйлин из рода Стэнвикс, ты станешь моей женой? Цветы на ткани ее платья вспыхнули бриллиантами в лунном свете. — Я бы очень этого хотела, — тихо сказала она и, выпустив меня из рук, отступила. — Доброй ночи, Игнотус. — Доброй ночи, — прошептал я в уже закрытую дверь.