Путешествие на Восток

Теперь я даже не могу вспомнить, сколько дней или недель прошло с того разговора. Время в Шамбале имеет отчетливый привкус вечности, и движение солнца по небосводу кажется столь же умозрительным, как на выцветших иллюстрациях старых книг. Я не чувствовал изменений, даже понимая умом, что они происходили, и самые серьезные — внутри нас самих. Мы постепенно претворяли свои планы в жизнь, но, казалось, не двигались с места. Антиох дважды посетил безымянную западную деревню, но сразу же столкнулся с проблемой: никто из местных жителей, кроме старейшины по имени Шанкар, не знал ни греческого, ни латыни, а об английском или французском местные крестьяне даже не слышали. Шанкар, с другой стороны, оказался крайне приземленным хозяйственником, и высокие материи не заботили его даже слегка. Услышав имена Ханумана, Вритры и Дану, он озадаченно пощипал жидкую бородку и припомнил только, что слышал нечто подобное в пересказе «Рамаяны». Сам я, попытавшись заговорить с Амаром, в последний момент оробел: этот монах — слишком приближен к богине, и если он сочтет странными мои расспросы, то не замедлит передать их своей госпоже… Так мне показалось тогда. Дважды я спрашивал и у прочих, но оба раза в ответ получил лишь пожелание не занимать свой ум праздными мыслями, а сосредоточиться на учении Кали. Эйлин почти не отходила от меня, и как ни приятно мне было ее общество, я не мог сколько-нибудь активно вести расследование незаметно от нее. Учеба в храме — напротив, становилась все более успешной с каждым днем. Сломав первый, самый тяжелый барьер, мы с головой погрузились в ранее неведомый мир магии Пустоты. Больше всего меня удивило, что, наверное, впервые в жизни я смог превзойти своих братьев, раньше, чем они, овладевший основами этого искусства. С первыми успехами пришла уверенность в своих силах, а все прочее мы день ото дня получали на занятиях у богини. — Очень хорошо, Игнотус, — кивнула Кали, когда мраморный шар, лежавший на полу, материализовался у меня в руке. — Следующее задание может показаться тебе сложнее. Перемести свет. Моей самодовольной улыбки — как не бывало. О чем она говорит? Разве это возможно? С полминуты я ошарашенно смотрел на нее, не зная даже, как приступить к задаче, а после вымолвил: — Свет? Но ведь свет — это же… это… — Это движение крохотных частиц в пустоте. Очень быстрое движение. Ты не в силах разглядеть его, но разве ты нуждаешься в глазах, чтобы управлять пустотой? Ты уже видел, как искривление пространства и времени влияет на свет. Нужно лишь пойти немного дальше. — Я не понимаю, Мать Кали. Прости. Что я должен сделать? Мраморный шар исчез из моей ладони и появился, зависнув над полом, в двух футах слева. Яркий солнечный свет, пробиваясь через узкое оконце под самым потолком, теперь падал на шар, очерчивая вытянутую округлую тень на каменных плитах. — Шар стоит на пути солнечного света, — ответила Кали, и в ее голосе не слышалось ни капли раздражения от моей непонятливости. — Часть лучей поглощается поверхностью шара, поэтому ты видишь тень на полу. Твоя задача — заставить тень исчезнуть. Помоги падающему свету переместиться за шар без помех. Крохотные частицы. Это не укладывалось в моей голове. Я не подвергал сомнению слова богини, знающей об устройстве мира бесконечно больше меня, но свет… Как тогда он проходит сквозь твердое стекло? Я представил себе струю мелкого и невесомого песка, бьющего из окна со страшным напором. Вот песчинки падают на покоящийся в воздухе шар, беспорядочно отскакивая во все стороны. Как эта картина отличалась от привычных представлений Платона о чувствительных нематериальных лучах, испускаемых человеческим глазом! Мне лишь нужно создать разрыв пустоты, чтобы эти частицы, провалившись в него, оказались по ту сторону шара. Это не выглядит столь уж сложным, верно? Я сосредоточился. Вначале ничего не произошло, и я было усомнился, что нахожусь на верном пути, но, внимательно взглянув на парящий шар, понял, что воздействие удается. Луч света сузился, а световое пятно на поверхности шара стало ярче. Приложив еще больше усилий, я сжал луч света в крохотное пятнышко, а затем в ослепительную точку. Еще усилие — и точка исчезла, а на смену ей пришло растущее пятно черноты. — Хорошо, Игнотус. Но в этой задаче мало исказить пространство. Разорви его. Ты уже делал это раньше. Я сделал глубокий вдох. Ничего сложного. Я с легкостью делал это во сне и наяву, перебрасывая камни и самого себя за много футов. Неужели у меня не получится с какими-то невесомыми частицами? Вот эти нити, из которых соткана реальность. Невероятно прочные — и все же послушные человеческому разуму, знающему, как с ними совладать. Разорвать и соединить, не пытаясь при этом объять мыслью всю картину происходящего, а просто чувствуя ее. Пустота дрогнула от моего ментального усилия, отозвалась мелкой рябью пространства и повиновалась. Мраморный шар скрылся в темноте, и тень его на каменном полу исчезла. — Получилось! — не удержался я от восклицания, сразу же утратив сосредоточенность. Пространство задрожало и вернулось к привычному виду. Кали взмахнула ладонью, отправив мраморный шар в небытие, и обратила ко мне взгляд. — Ты понимаешь значение того, что только что сделал, юный чародей? — спросила она. — Конечно! Теперь я могу перемещать не только обычные предметы, но и свет! — Как это поможет тебе? — Я… Ну… Это интересно само по себе, и я… — Игнотус, то, что видишь ты, и то, что видят другие люди, определяется движением света в пустоте. Управляя этим движением, ты можешь заставить окружающих видеть то, чего нет в действительности, — сказала она и умолкла, давая мне возможность обдумать эту мысль. — И, что не менее важно, ты можешь заставить их не видеть то, что есть. Ты только что заставил исчезнуть тень, помнишь? — Значит… — пробормотал я, и моя мысль лихорадочно заработала. — Значит, если окружить человека барьером, который перемещает лучи света на противоположную сторону, он станет невидимым! По-настоящему невидимым. И никакие дезиллюминационные чары не смогут с этим сравниться! — Верно. Но и сам он утратит способность видеть, поскольку свет больше не достигнет его глаз. От досады я прикусил язык. А ведь уже успел вообразить себе совершенную мантию невидимости, которой нет и не будет равных. Но нет. Ничто не дается просто так. Быть совершенно невидимым — полезное умение, но платить за это полной слепотой — сомнительная сделка. Кадм рядом со мной усмехнулся. Уж он-то с его умом наверняка осознал все последствия применения нашего нового знания. — Не огорчайся так, Игнотус, — мягко сказала Кали, и снова мне показалось, что она едва заметно улыбается, одним взглядом, но не изгибом губ. — Нет такого препятствия, которое неподвластно разуму. Просто знай, что иметь силу — это еще не все, даже если речь идет о власти над Пустотой. Думай. Всегда думай о том, как применить силу, и тебе не придется жалеть о сделанном выборе, каким бы тяжелым он ни был. Думай. В моей памяти снова возникла гостиница «Милая леди», и Амар, излагающий суть учения своей богини. Когда сила тебя оставит, когда сердце обманется… Смогу ли я стать подобным Кадму, обрести такую силу и живость ума, чтобы хоть в малом последовать этому совету? — Тебе приходилось делать тяжелый выбор, Мать Кали? — неожиданно заговорила Эйлин. Ее голос был сух, а взгляд — колюч, едва ли не враждебен. Неужели Кадм оказался прав, и богиня заставляет ревновать мою возлюбленную? Кали ответила долгим непроницаемым взглядом, а потом кивнула. — Конечно, Эйлин. Очень много раз. — И твой выбор заставлял людей… умирать? Сердце у меня упало. Сейчас произойдет что-то непоправимое. — Эйлин! — попытался я вмешаться. — Ты же говоришь с самой… — С самой Смертью, да, — все так же сухо ответила Эйлин. — И потому мне непонятно… — Если у тебя есть вопросы, я отвечу на них, — безмятежно отозвалась богиня. — Почему ты Смерть? Ты добра к нам, — сказала Эйлин. — Я, как ни старалась, не смогла увидеть в тебе ни капли тьмы. Это как-то связано с тяжелым выбором, который ты сделала? Кали опустила голову и погрузилась в молчание, как нередко делала, отвечая на важный вопрос. Иногда мне казалось, что молчание — и есть настоящий ответ, значащий больше, чем слова, который за ним следуют. Богиня знала цену молчанию. — Ты проницательна, Эйлин из рода Стэнвикс, — заговорила наконец Кали. — Но знай, что слова могут иметь больше одного значения, и не всегда эту двойственность легко передать на твоем родном языке. Мое имя, Кали, может означать «смерть», это правда. Но еще это означает «время», потому что нет ничего более смертоносного. Я был потрясен открывшейся мне правдой. Время! Не Смерть, но Время! Почему же она безропотно приняла заблуждение собственных служителей? Даже Амар, ее правая рука, говорил о ней именно как о воплощении смерти. — Так ты… богиня Времени? — выразил всю глубину моей ошарашенности Кадм. — Мы… не знали. — Я Время, — ровно сказала Кали. — Я Смерть. Занятие окончено, дети мои. В глаза мне ударил солнечный свет, не сдерживаемый никакими барьерами в пустоте. Мы стояли на краю бамбуковой рощи, где любила гулять богиня, и рядом не было ни души: только разносился в воздухе тихий скрип стволов и шелест листьев.

***

В тот вечер нашим поискам суждено было сдвинуться с мертвой точки. Антиох по своему обыкновению полетел в деревню, которую местные жители беззастенчиво называли Шамбалой, ничуть не опасаясь вызвать гнев богини. Кадм уединился в своей келье, где пытался изучать санскрит по имеющимся книгам. Я же, прогуливаясь с Эйлин недалеко от храма, услышал голоса, доносившиеся из-за массивного изваяния, изображавшего свирепого снежного барса. Голоса я узнал сразу: они принадлежали Рамешу и Амару, которые о чем-то спорили. Кадм, возможно, смог бы уловить суть их размолвки, но для меня язык монахов так и оставался непроизносимой тарабарщиной. В одном я был уверен — в чувствах, которые владели собеседниками. Монахи Кали отличались сдержанностью, и Амар преуспевал в искусстве сохранять невозмутимость больше всех прочих. Молодой Рамеш — другое дело. В силу ли возраста или врожденных особенностей, но он казался мне чуточку человечней прочих обитателей Шамбалы. — Кали маа ке рехеси кевал уси ке хейн! — гневно воскликнул Рамеш. — Йе Кали маа-ка фейсала хей, ап нахин, — твердо ответил Амар и вышел из-за изваяния, едва не столкнувшись с нами. Коротко кивнув мне, он исчез — переместился сквозь Пустоту в неизвестном направлении. Меня, как и раньше, восхищала та легкость, с которой ему давалось управление пространством, только теперь я замечал эти тончайшие изменения ткани, из которой соткана реальность. — Что случилось, Рамеш? — спросил я оставшегося участника разговора. — Ничего особенного, Игнотус, — улыбнулся в ответ монах, но даже ребенок заметил бы, насколько вымучена эта улыбка. — Небольшая дискуссия. — Это из-за нас? — нахмурилась Эйлин. — Когда мы только прибыли, здесь не было таких… споров. — Что вы! — отмахнулся Рамеш и тяжело вздохнул. — Это у нас уже давно. Вам вряд ли будут интересны наши… теологические разногласия. — Ну, если это секрет… — развел я руками. — Нет, конечно. Просто в двух словах не расскажешь: за этим нашим спором стоят тысячи лет истории. Но самое главное, в чем мы не можем согласиться, — это отношения к знаниям. — К каким именно? — К знаниям вообще. Наша Мать Кали владеет сутью вещей, ее знания беспредельны. Но она богиня и мыслит, как богиня. То, что есть обыденное знание для нее, для простого человека может стать… сокрушающим. — Увидев непонимание на наших лицах, Рамеш снова вздохнул и пояснил: — Иными словами, я считаю, что есть опасные знания. Смертельно опасные. Не предназначенные для людей, для которых они станут погибелью. Их следует бережно хранить, но ни в коем случае не распространять. Тысячи лет назад именно люди, вооруженные знаниями богов, выпустили на волю демонов Рактавиджи — так говорят наши легенды. Если бы не Мать Кали, на этом история нашего мира могла бы закончиться. — Я слышал эту легенду от Амара, — кивнул я. — Но, должно быть, он делает из нее какие-то иные выводы. — Он не делает их вообще, — с досадой бросил Рамеш. — Амар — великий монах, но… С ним невозможно спорить. Он просто не слушает. — Но каково его мнение? — Нет у него своего мнения. «Как поступать с опасным знанием, — решать Матери Кали, а не тебе». Вот и все, что можно от него добиться. Рамеш покачал головой и через силу улыбнулся. — Да вы не обращайте внимания. Возможно, Амар прав: мудрость Кали — беспредельна, и в конечном итоге она все делает во благо. Просто… иногда я не нахожу себе места от таких мыслей, и тогда мне кажется, что Мать Кали — слишком чиста и возвышенна, чтобы видеть всю грязь и ничтожество, заключенные в человеке… Словом, забудьте. Спасибо, что выслушали, но не обременяйте себя этой ношей. Он неловко поклонился, сложив руки перед собой, и направился ко входу в храм. Эйлин молча взяла меня под руку, и мы медленно пошли к ряду строений, где располагались наши кельи. Да уж, земной рай, как выяснилось, хранил немало тайн и тлеющих разногласий. Наверное, иначе и быть не может в любых местах, населенных людьми, даже если управляют ими боги. На мгновение заслонив закатное солнце, в небе пронесся стремительный силуэт Антиоха, припавшего к метле. Мой старший брат сделал крутой вираж и приземлился у входа в келью Кадма. Только слепец не заметил бы спешки и волнения на его лице. Завидев нас, Антиох махнул рукой в знак приветствия и скрылся за дверью. Что-то произошло: обычно он возвращался заметно позже захода солнца. Я ничего не ответил на вопросительный взгляд Эйлин, только нежно поцеловал ее у входа в келью, прижав к себе и стараясь не видеть сомнения в ее глазах. Чувствуя себя предателем, я зашагал к жилищу Кадма, где по негласной договоренности мы собирались, чтобы обсудить свои успехи — начисто отсутствующие, впрочем, — в решении головоломки, подкинутой неизвестным. Тайна встала стеной между мной и Эйлин, и с каждым днем я все больше ненавидел и проклятую записку, и ее автора. — …До сих пор не знаю, кто такой Вритра, — донесся из-за двери голос Антиоха, — и где именно… А, Игнотус? Входи. Есть новости. — Выкладывай, — сказал я, присев на край кровати рядом с Кадмом. — Сегодня из-за южных гор вернулись торговцы: несколько раз в год они выбираются во внешний мир, чтобы закупить то, что местные не могут делать сами. Ковры, бабские побрякушки, специи и тому подобная ерунда в основном. Но среди прочего были несколько книг той самой «Рамаяны» для кого-то из жителей. Я даже не подозревал, что кто-то там помимо старейшины умеет читать. — Так ты что-то нашел в этих книгах? — Ну, не сам, конечно. Пока местные разбирали товары, Шанкар по моей просьбе отыскал то место, где говорится про Ханумана с горой, и перевел для меня. Это миф, конечно, но там есть то, что нам способно помочь. — Так рассказывай же! — А я что делаю? Слушай, не перебивай. Хануман — это имя какого-то их бога или полубога, я так и не понял. Когда в страшной битве некий Индраджит нанес смертельную рану еще одному божеству по имени Лакшмана, на помощь последнему и пришел Хануман, который отправился к далекой горе Гандхамардан, где, как ему было известно, произрастала целебная трава, называемая «сандживани»… — Сандживани! — не удержавшись, вскричал я. — Это же было в записке! — Ты будешь слушать или нет? — поморщился Антиох. — Эта трава, как считалось, может не только исцелять смертельные раны, но и возвращать мертвых к жизни. Однако Хануман не знал, как она выглядит, поэтому поднял в воздух гору целиком и бросил ее на поле боя рядом с поверженным Лакшмана. Тот смог указать на нужное растение и был исцелен. Вот! Возможно, я нашел бы упоминания и прочих имен, но терпение старейшины было на исходе, а объем книг — таков, что поисков там на месяц. — И ты думаешь, этот миф нам чем-то поможет? — засомневался я. — Я не вижу здесь ничего, кроме двух новых имен. — Трех имен, Игнотус, — спокойно возразил Кадм. — Индраджит и Лакшмана нам не интересны, в записке ничего о них не говорится. Речь идет о горе, брошенной Хануманом, и теперь мы знаем ее имя — Гандхамардан. — Ты знаешь, где ее найти? — А чем я, по-твоему, занимался все это время? Вот самая подробная карта окрестностей Шамбалы, я выпросил ее у Рамеша. Смотри… Он отодвинул чернильницу и развернул объемистый свиток из толстого пергамента. Скользнув глазами по изображению, он уверенно ткнул в изображение холма к северо-западу от храма. Под ним располагалась чрезвычайно тонкая и причудливая вязь незнакомых мне символов санскрита. — Я не знаток этого языка, но прочесть название вполне способен, — продолжал Кадм. — Это Гандхамардан, братья мои. Возможно, это ничего не значит: нередко горы и реки получают одинаковые имена независимо друг от друга. Уверен, в мире найдется немало Северных озер или каких-нибудь Железных гор. Но к чему подкидывать нам сообщение, которое ссылается на что-то очень далекое? Нет. Я уверен, автор записки хотел, чтобы мы побывали на этой горе. — Зачем тогда использовать тайнопись? Сказал бы напрямую, — хмыкнул Антиох. — Возможно, принял меры на тот случай, если записку перехватят, — пожал плечами Кадм. — Но лично мое мнение… Он хотел быть принятым всерьез. Шифр не был по-настоящему сложным, мне попадались и много более изощренные. Однако мы потратили время и силы на его расшифровку и тем самым закабалили сами себя. Теперь нам будет непросто все бросить и оставить загадку нерешенной. — Может быть, так и следует сделать? — пробормотал я. В памяти всплыл спор Рамеша с Амаром о знаниях, способных убить. Не отправляемся ли мы в погоню за таким знанием, если даже мифы говорят о его принадлежности бессмертным богам — не людям? — Может быть, Игнотус, — кивнул Кадм. — Но скажи мне честно: ты пойдешь на это? Остановишься на полпути? Оставишь за спиной тайну, которую мог постичь, затратив немного усилий? Я не ответил, но это и не требовалось: мой брат знал меня лучше, чем я сам. В чем-то мы очень разные, но у нас немало общих черт, и в одном мы уж точно едины. Никто из нас не остановится. Может быть, Рамеш прав, и знание может быть губительным. Но прав и Кадм. Мы люди, и потому всегда будем видеть сны о чем-то большем. — Вылетаем сегодня? — спросил я. — А чего ждать? — отозвался Антиох. — Встречаемся у бамбуковой рощи после полуночи. Посмотрим, что там за чудесная травка на этом Гандхамардане. Из кельи Кадма я вышел со странным чувством обреченности. Как ни справедливы были суждения Кадма о человеческой природе, заставляющей нас идти до конца в поисках ответов, при мысли о том, что чей-то разум точно рассчитал наши последующие действия и намерения, мне становилось неприятно до гадливости. Как я могу оставаться искренним в своих поступках, если моя искренность — не более, чем ингредиент на чьих-то алхимических весах? Ингредиент в зелье, о котором я ничего не знаю, вот что самое ужасное. Когда сердце обманется… Не об этом ли говорил Амар? Дожидаясь полуночи, я не находил себе места. Дважды я порывался выйти наружу и прогуляться, но там я мог встретить Эйлин. Мне отчаянно хотелось ее увидеть, прижать к себе и не отпускать, поделиться сомнениями и услышать в ответ, что я обязательно найду выход. Но взвалить это бремя на близкого человека? Я просто не мог. Но и солгать, глядя ей в глаза, сил моих не было, поэтому я сидел в своей келье за столом, пытаясь записать основные этапы нашего путешествия и время от времени утирая проступившие на лбу капли пота. Когда в воздухе разнесся короткий звон гнусавого гонга, возвещавший наступление полуночи, я со вздохом облегчения отложил до смерти надоевший пергамент и метнулся к выходу. Осторожно приоткрыв дверь, я прислушался. В полной тишине скрипнула дверь, потом другая: мои братья покинули жилища. Выходя, я не отказал себе в удовольствии опробовать новые способности и вытянул руку, в которой тотчас же появилась метла, едва не угодив мне в лоб: с углом поворота я все еще управлялся не слишком уверенно. Мы шли в молчании один за другим до тех пор, пока территория храма не осталась в сотне футах позади. Только тогда братья замедлили шаг, чтобы я нагнал их. Невольно я оглянулся: не наблюдают ли за нами? Но позади были только темные силуэты причудливых зданий, а если кто и следил за нашей подозрительной вылазкой, то ничем не выдал своего присутствия. Молчание, однако, становилось невыносимым, и я поспешил его нарушить. — Кажется, я понимаю, откуда в Шамбале могли взяться такие интриги, — вполголоса проговорил я. — Сегодня у меня на глазах Рамеш и Амар спорили… И я думаю, что их спор имеет прямое отношение к нашей задачке с шифром. Я кратко пересказал им все, что услышал от Рамеша. К моему удивлению, Кадм не стал спорить, только сдержанно кивнул и спросил: — Так ты полагаешь, что мы идем сейчас за тем самым опасным знанием, о котором говорил Рамеш? — Нахожу это возможным. Если среди монахов нет единства в том, следует ли нам знать какие-то их секреты, один из них вполне мог тайно передать нам то, что другие, вроде Рамеша, желают скрыть. — Думаешь, это Амар? — Только не он. Амар слишком предан Кали. Как он мог требовать не верить ей? Если только… — Если что? Я открыл было рот, чтобы ответить, но слова застряли в горле. Догадка, пришедшая мне в голову, вспыхнула смоляным факелом, и в ее свете вся моя нить рассуждений вдруг предстала набором заблуждений. Мы с самого начала пошли не тем путем! Проклятие, самое первое наше допущение могло оказаться ложным и, провались я на этом самом месте, если это не так. — Что, если записка не предназначалась Эйлин вовсе? — взволнованно спросил я. — Что, если ее подкинули по ошибке? — Ты хочешь сказать, что ее хотели передать тебе? — Да! Наши кельи расположены рядом. Неизвестный подкинул записку для меня. И тогда слова «не верь ей» могли указывать не на Кали, а на Эйлин! Мы достигли края рощи. Антиох, ничего не говоря, приготовил метлу к полету и вопросительно посмотрел на нас. Кадм не спешил: он наморщил лоб, обдумывая мои слова. Наконец он кивнул, и, разместившись на метле, проговорил: — Это… интересно, Игнотус. Я не думал о такой возможности. Мои братья поднялись в воздух. За спиной у меня послышался шорох, и я рывком обернулся. Ничего — только с трудом различимая в свете луны тропинка, уходящая к храму. Некоторое время я всматривался в темноту, но ничего не происходило, и я, оседлав свою метлу, взмыл вверх. Мы поднялись над кронами самих высоких деревьев и продолжали набирать высоту. Если кто-то станет свидетелем нашему подозрительному ночному полету, это может здорово осложнить нам жизнь. Лучше всего было бы слетать днем: желание осмотреть долину получше — вполне естественно для чужестранца и вряд ли может вызвать лишние вопросы. Но Эйлин… Днем нашу вылазку от нее не скрыть, а в свете моей последней догадки это становится еще более важным. Почему каждый раз, когда у меня и Эйлин все налаживается, весь мир, кажется, стремится разрушить наше доверие друг к другу? Ведь, если подумать, у меня нет ни малейшего основания верить неизвестному отправителю, а поди ж ты! Всего три слова вместо постскриптума — и я уже обдумываю, что такого ужасного я не знаю об Эйлин. Я летел следом за Антиохом, почти не глядя вокруг. Ветер развевал края моей мантии, и темные громады гор по обеим сторонам медленно проплывали мимо, подобные исполинским кораблям. Теперь в них не было незыблемого покоя — только скрытая угроза, древняя, как мир, и терпеливо ждущая своего часа. Три слова — и земной рай предстает смертоносной ловушкой, каменными челюстями гигантской твари, готовыми сомкнуться, едва кто-нибудь из нас оступится и сделает то, что не следовало. Не верь ей. Не верить той, которую я люблю больше жизни. Той, которая без колебаний кинулась спасать меня на проклятом острове Огигия. Которая до последнего сражалась рядом со мной у входа в Храм Творения. Той, которая не отходила от меня ни на шаг после спасения из каменного чрева Лондонского моста, находя во мне исцеление и защиту. Нет, не верь ей. Той, которая пыталась ускользнуть ночью, ничего не сказав. Не верь Эйлин, которой суждено стать нашей погибелью. Которая владеет странными и страшными силами, искажая мир легким напряжением ума. О, Тень, Тень, кого ты в действительности защищал все это время? Кого ты желал привести в Шамбалу и с какой целью? Мысли захлестывали меня с головой, и каждая несла с собой сомнение. Не в силах им противостоять, я едва не плакал, глядя, как они разрушают основы моего прежде незыблемого мира. Любой волшебник знает: мир не таков, каким кажется. Мать Кали окончательно убедила нас в этом, показав то, что скрывается в глубине самой реальности. Но даже эти высокие истины не смогли подготовить меня к потере почвы под ногами там, где я меньше всего ожидал этого. — Добрались! — крикнул Кадм и сделал вираж, чтобы обогнуть высокий холм с проступавшим сквозь земляной слой скальным основанием. — Тут должна быть пещера, — отозвался Антиох. — Или, возможно… — Не просто пещера. Вот! Кадм круто развернулся и камнем понесся вниз, к основанию холма. Мы полетели следом, и через несколько мгновений я осознал, что вижу перед собой. Спрыгнув с метлы на каменистую почву, я поднял взгляд и невольно задержал дыхание. То, что сверху выглядело лишь выступавшим над землей фрагментом скалы, вблизи оказалось вратами. Два массивных гранитных столба, в незапамятные времена покрытые искусным орнаментом, от которого теперь осталась лишь полустертая поверхность, возносились на высоту в три человеческих роста. Арка между ними давно обрушилась: обломки ее рассыпались вокруг и теперь почти полностью были занесены земляными наносами. Антиох оставил метлу и, отломив преграждавшую путь ветвь бузины, решительно двинулся ко входу. Я, пожав плечами, зашагал было следом, но в этот момент мой старший брат, вскрикнув от неожиданности, нелепо взмахнул руками и рухнул на спину. — Антиох! — встревоженно воскликнул Кадм и в два прыжка оказался рядом с ним. Его помощь не потребовалась. Нисколько не пострадавший Антиох поднялся на ноги и осторожно вытянул руку в сторону входа. Его пальцы немедленно уперлись в невидимую преграду, и в темноте я различил слабое свечение, которое разошлось в стороны от его руки подобно кругам на воде. — Что это? — нахмурился Кадм. — Щит, — сказал Антиох. — Я могу ошибаться, но… Мне кажется, это такой же щит, который использовал Аспид во время нашей дуэли, только намного, намного сильнее. Непросто будет совладать с ним. — Ну, за последнее время мы освоили кое-что новое, — сказал Кадм, выйдя вперед. Он замер с отрешенным выражением лица, прикрыв глаза, и медленно протянул руку с зажатой в ней палочкой к невидимому барьеру. Щит вспыхнул багровым сиянием, но не рассеялся. Я почти ощущал напряжение воли Кадма. Его пальцы мелко задрожали. Багровое сияние стало ярче, поменяло оттенок на желтоватый, а затем на чисто-белый. Еще мгновение, и Кадм, шумно выдохнув, опустил палочку и пошатнулся. — Не могу, — покачал он головой. — Слишком прочная защита, и она… словно живая. Пока я делаю разрыв в одном слое, другой успевает восстановиться. Даже если мы все вместе попробуем, потребуется идеальное взаимодействие, какого нам не достичь. — Я думаю, можно проще, — усмехнулся я. — Зачем разрушать защиту, если можно переместиться на другую сторону? — Игнотус, я не думаю... — начал было Кадм, но я уже не слушал. Отрешенность, необходимая для работы с пространством, приходила ко мне все легче, и сейчас я не потратил ни одного лишнего мгновения. Вот эти нити Брахмана, из которых соткана Пустота. Разрыв — и я ухожу за пределы майя. Остается лишь соединить их заново, там, где их причудливый узор порождает то, что мы называем склоном Гандхамардана... Но я не могу дотянуться. Моя сила тает, как лед на солнце, и нити оживают в моих руках, соединяясь вне моих волевых усилий. Еще мгновение — и я полностью теряю концентрацию, а нити злобными змеями вырываются из невидимых пальцев моего сознания. Удар был жестоким. Я почти задохнулся от силы, вдавившей меня в поверхность щита, и кубарем покатился по земле, чувствуя, как впиваются в кожу острые осколки камней. Антиох, ничего не говоря, протянул мне руку и помог подняться. — Этот щит глубже, чем я думал, — пробормотал я, сгорая от стыда за недавнюю самонадеянность. — Как иначе? — пожал плечами Кадм. — Его не от диких зверей тут поставили. Думаю, настало время применить то, в чем мы сильнее прочих. — Артефакторика? Кадм кивнул. — Нужен артефакт для усиления магии одного из нас. Возможно, новая палочка, которая не просто концентрирует волю, но делает ее по меньшей мере вдвое сильнее. С ней мы смогли бы пробить такой щит. — Я возьмусь за это, — уверенно сказал Антиох. — Давно уже пытался. Помнишь, Игнотус, наш разговор в мастерской? А теперь я, кажется, знаю способ. — У нас не так много материалов, — возразил я. — Волосы вейлы — плохой выбор для такой палочки. — Нет! Волос из хвоста фестрала, — ответил Антиох. — Я захватил с собой немного. — Ты же сам говорил, что с ним ничего путного не выходит, — удивился я. — Думаю, на этот раз я заставлю его работать, как надо, — ухмыльнулся мой старший брат. — А вот с древесиной могут быть проблемы. Я плохо знаю свойства растений в этой местности. Бамбук, наверное, вообще не годится для палочек, а остальное… Он замолчал и бросил внимательный взгляд на все еще зажатую в его руке отломанную ветвь бузины. За спиной у нас раздался отчетливый стук, и несколько камней покатились по склону. Мы развернулись и встали с палочками наизготовку, пытаясь разглядеть во мраке возможного врага. Я вспомнил, как точно так же всматривался во тьму по дороге в Эксетер, когда мы впервые столкнулись с пристальным вниманием Тени. Так же, как в тот раз, я, заранее сжавшись от будущего чувства боли, произнес: — Визум тенебрис! Режущая боль в глазах оказалась такой же сильной, как я ее запомнил, но странное дело: теперь мне было куда легче выносить ее. Мне ломали кости в часовне Святого Томаса Бекета. Меня избивали в пиратском логове Железной Иды. Мои легкие разрывались от удушья, а кожа горела от ледяного холода в Озере слез на острове Огигия. Что мне теперь от этой чистой, невинной боли? Расслабившись, я окинул измененным взором раскинувшийся перед нами склон, залитый изумрудно-зелеными и лазурными тонами с вкраплениями жидкого золота. Алого — почти не было, только вспыхивали кровавыми сполохами пролетающие ночные птицы в отдалении. — Неужели снова Тень? — пробормотал я. — Здесь? Прямо передо мной из ниоткуда возник человеческий силуэт, окрашенный жгучей киноварью, и я вскинул палочку. Кадм сжал мое запястье. — Что ты здесь делаешь, Эйлин? — спросил он.