Путешествие на Восток

Господь в своей мудрости не дал нам безупречной памяти. Если бы я помнил каждое прожитое мгновение, разве смог бы я выдержать эту ношу? Самая острая боль со временем притупляется, самые радостные моменты блекнут под натиском времени, выцветают, словно картины старых мастеров, оставляя после себя только тихую печаль о том, что больше не повторится. Но есть среди бездны моих обрывочных воспоминаний те, которые и теперь, после стольких лет, остаются такими же яркими, как и прежде. Стоит мне обратиться к одному из них, и я слышу голоса моих братьев, как будто бы стоял рядом с ними. Я помню до последнего шороха, до последней падающей звезды наш короткий разговор после возвращения с Гандхамардана. — Не понимаю, чему ты так удивляешься, — со смехом сказала Эйлин. — Ты же сам показывал ровно то же самое на занятии у Матери Кали. Мы приземлились тогда у края бамбуковой рощи и неторопливо шли к нашим кельям. Я всерьез сомневался, что кто-то из нас сможет заснуть после этого ночного приключения, а значит, и на завтрашнем занятии толку от нас будет немного. Магия Пустоты требовала предельной сосредоточенности и ясности ума, какой не достичь заспанным и постоянно зевающим ученикам. В то же время с моей души словно камень свалился. Больше не требовалось скрываться от Эйлин, лгать и красться ночью мимо ее кельи, словно разбойник. Пока я думал, следует мне рассказать ей обо всем или нет, она сама решила проблему, избавив меня от этого бремени. Вернулась безмятежность первых дней нашего пребывания в Шамбале, и теперь мы могли просто идти рядом и обсуждать то, чему здесь научились, не опасаясь случайно проговориться. — Да, в храме я переместил свет, — ответил я. — Но ведь Кали сказала, что если свет не достигнет моих глаз, я буду слеп… — Мне и не требовалось быть совсем невидимой, — все еще улыбаясь, сказала Эйлин. — Достаточно было скрыться от вас, а во всех прочих направлениях — зачем? Так что свет, бьющий мне в спину, я направляла вперед, к вам. Отраженный же от меня уходил назад. Было непросто, но я тренировалась. — Вот как Тени удавалось скрываться от нас так долго, — проговорил Антиох, который все это время сосредоточенно слушал объяснения Эйлин. — Для убийцы такой навык просто неоценим. — Но как ты догадалась?.. — озвучил я вопрос, который, должно быть, звучал и в головах моих братьев. — Прости, Игнотус, но притворщик из тебя никуда не годный, — снова рассмеялась Эйлин. — И я рада этому. Когда ты уходил к себе с жутко таинственным видом, я просто принялась ждать, что будет дальше, хотя спать очень хотелось. Насколько я понимаю, вы смогли расшифровать записку? — Верно, — с отрешенной улыбкой кивнул Кадм. — Это оказалось совсем несложно… Он принялся рассказывать об этапах нашего расследования, не забыв и о визите Антиоха в деревню. Эйлин слушала внимательно, но за все время не выказала ни малейшего удивления, словно именно этого она и ожидала. Только раз она перебила Кадма, чтобы спросить: — А для кого именно привезли «Рамаяну»? — Я не спросил, — пожал плечами Антиох. — Не все ли равно? Кадм поднял настороженный взгляд и нахмурился, но после недолгой заминки продолжил свой рассказ. Больше не было размолвок и недосказанности, и нас вновь было четверо, как тогда, в далекой Арберии, и еще раньше, на борту «Святого Иакова». Той ночью я, вернувшись домой, вопреки опасениям уснул моментально и спал крепче, чем когда бы то ни было. Время струилось сквозь нас, сплетая и расплетая незримые нити мойр, но мы все еще не видели, не осознавали в полной мере его природы, продолжая мыслить, как люди. Антиох был первым из нас, кто вышел за пределы человеческого.

***

Две недели ничего не происходило. Мы посещали занятия в храме, совершенствуя восприятие Пустоты и пытаясь овладеть природой времени. Порой одному из нас удавалось ухватить эту ускользающую сущность, и в такие моменты мы сами не понимали, что делаем. Какая-то часть нашего разума, слишком глубокая и темная для осознания, ненадолго просыпалась и брала власть в свои руки, и тогда нам удавалось творить чудеса, о которых мы прежде не могли и помыслить. Время сжималось и растягивалось силой нашего разума, как ранее это происходило с пространством. Иногда мне казалось, что я смог рассечь и соединить заново нити, из которых соткано время, но всякий раз, пытаясь отследить порождаемые этим связи причины и следствия, я терялся и бился в отчаянии о порог непреодолимой сложности. В эти моменты Кали смотрела на меня долгим изучающим взглядом, что только усугубляло мою досаду. — С этого дня вы будете тренироваться вместе с монахами, — объявила она однажды за два часа до окончания очередного занятия. — Умозрительных истин вам уже мало. Сделайте чувство Пустоты основой жизни. Я успел перехватить торжествующий взгляд Антиоха и в следующее мгновение болезненно сощурился под все еще жаркими лучами солнца. Мы четверо стояли на площадке у стен храма, окруженные монахами, которые, похоже, были готовы к нашему появлению. Амар вышел вперед, опираясь на свой верный шест, и будничным тоном проговорил: — Сегодня вы будете использовать магию Пустоты, чтобы защититься от удара. Игнотус! Подойди ко мне. Когда я выполнил его повеление, он поднял шест и продолжил: — Сейчас я попытаюсь ударить тебя шестом. Ты должен переместиться мне за спину до того, как получишь удар. Готов? Я кивнул и сделал глубокий вдох, чувствуя себя на редкость неуютно под устремленными на меня взглядами. Беспокойства не было: за прошедшее время я освоил искусство мгновенного перемещения настолько, что почти не тратил времени на подготовку. Только получив ощутимый тычок шестом в грудь до того, как успел моргнуть, я вспомнил, что Амар — не тот, кто станет питать мою гордыню. Как ему удается настолько быстро двигаться? — Слишком долго думаешь, Игнотус, — бесстрастно сказал он. — Не думай. Ты уже знаешь все необходимое для этого. — Да, конечно, — отозвался я. — Я просто не ожидал… — Оставь оправдания. Они не помогут. Будь быстрее. Готов? Снова неуловимое движение и блеск холодной стали на солнце. Я, задохнувшись от усилия, рванул нити пространства — так быстро, как только смог, — и мир прыгнул мне навстречу, когда я переместился на пару футов вперед. Я стоял за спиной Амара, и ребра справа саднили от только что полученного удара. — Уже лучше, — отметил монах, обходя меня кругом. — Но все еще недостаточно. Оставь страх. Не бойся опоздать. Будь спокоен и сосредоточен, позволь своим чувствам выбрать нужное мгновение: они быстрее, чем твой ум. Но главное — переместившись, будь готов нанести ответный удар. Любая защита бесполезна, если не позволяет сразу перейти к нападению. — Но как… — При перемещении развернись ко мне лицом. Он сделал знак терпеливо ожидавшим монахам. Трое из них беспрекословно подошли к моим братьям и Эйлин, поклонившись и встав наизготовку. Без их внимания мне стало немного легче, и я почти успел ускользнуть от очередного удара. С разворотом все вышло хуже: переместившись, я ухитрился выбрать иную ось вращения, и в панике увидел, как навстречу мне несутся запыленные камни тренировочной площадки. Поднявшись на ноги, я отряхнул мантию и приготовился к повторению, но снова оказался не готов. — Этот человек, который преследовал нас, Тень, — обратился я к Амару, потирая ушибленный бок после очередного пропущенного удара, — он ведь тоже тренировался здесь? — Не отвлекайся, Игнотус, — отрезал монах, и стальной шест рванулся ко мне со скоростью молнии. Мгновенная дрожь пространства — и я стою у него за спиной, направив палочку ему в горло. Он неторопливо развернулся, скользнул взглядом по палочке, которая невесть как оказалась у меня в руке, и спокойно кивнул. — Вот теперь правильно, — сказал он. — На этот раз твое тело и чувства отозвались раньше, чем разум сумел осознать это. Будь отрешен. Будь спокоен. Знай цену молчанию — и твои внутренние голоса не смогут заглушить тихого шепота чувства. Я кивнул и приготовился к новому удару, но Амар стоял неподвижно, что-то обдумывая. — Я помню всех, кто тренировался здесь, — сказал он наконец. — Тенью мог стать любой из них. Приготовься к защите. — Он наверняка был здесь. Не мог не быть: слишком уж много он знает о магии Пустоты. Ты сам рассказывал… — Приготовься! — Аспид, который пытался убить Антиоха, помнишь? Похоже, что он был учеником Тени. И я думаю, он снова пришел сюда. Амар вздрогнул. Его шест вновь со свистом рассек воздух, и на этот раз пролетел лишний дюйм до того, как монах остановил его движение. В первое мгновение я не понял, что произошло. Нити Пустоты с бесшумным звоном лопнули, повинуясь моей воле, — и вот я уже стою за спиной Амара, торжествующе подняв палочку. В следующие мгновение острая боль пронзила мое тело, и я, не сдержав стона, повалился на камни. Монах метнулся ко мне и, отложив шест, опустился рядом на колено. Протянув руку ко мне, он замер, прикрыв глаза, а потом сказал: — Два ребра сломаны. Прости, Игнотус. Я утратил сосредоточенность. За его спиной мгновенно появились силуэты братьев и Эйлин. Чьи-то руки подняли меня на ноги, отчего сломанные кости лишний раз вонзились в плоть, и в моих глазах потемнело от нового приступа боли. Послышался голос Антиоха, читающего заклинание, и боль немного утихла. Я перевел взгляд на Амара, до сих пор не в силах поверить в произошедшее. Монах, никогда не терявший самообладания, безраздельно владеющий своими чувствами, правая рука богини — что настолько вывело его из равновесия? Внешне он был спокоен, но я помнил, как расширились его зрачки, стоило мне сказать, что учитель Аспида может быть неподалеку. Пока меня тащили в мою келью, я вдруг подумал о другом. Что делал Амар в наших краях, настолько далеко от Шамбалы? Не могла ли Мать Кали послать его, чтобы выследить и убить Тень? Это казалось вероятным, но что-то не сходилось. В том, что Амар способен выполнить это задание, я не сомневался, да только монаха не было с нами именно в те минуты, когда он легко достиг бы цели. Если б только он успел на борт «Святого Иакова»! Меня положили на кровать. Эйлин, склонившись надо мной, тихо сказала: — Потерпи, любимый. Сейчас я попробую использовать трансфигурацию, чтобы срастить сломанные ребра, но это временно. Вскоре чары перестанут действовать, и к этому моменту нужно будет крепко перевязать тебя, чтобы кости вновь не разошлись. Она прикрыла глаза, и что-то заворочалось у меня в боку, распространяя волны тупой боли. С меня стащили мантию, и Антиох подошел, чтобы обработать место ранения целительными чарами. Однако стоило ему только извлечь палочку, как за его спиной появилась человеческая фигура, отчего плотная волна воздуха пронеслась по тесному помещению. — Позвольте мне, — сказала Кали, неслышно скользнув мимо посторонившегося Антиоха. — Это вина моего монаха. Она не сделала ни одного движения, только ее темные глаза на мгновение остановились там, где под моей кожей уже растекся сизо-багровым пятном обширный кровоподтек. Ноющая боль в боку рассеялась без следа, оставив после себя лишь ощущение странного тепла. Кровоподтек побледнел и растворился, и я наконец-то смог полноценно вдохнуть. Сев на кровати, я склонил голову и проговорил: — Спасибо тебе, Мать Кали. Надеюсь, Амар не будет наказан за это? Это моя вина: я отвлек его разговором. — Это его вина, но нет. Наказание нужно лишь тем, кто не способен видеть своих ошибок. — Мать Кали, — обратилась к ней Эйлин. — У Игнотуса были сломаны кости. Когда чары трансфигурации рассеются, он может… — Игнотус полностью здоров, Эйлин, — сказала Кали. — Ты прекрасно владеешь трансфигурацией, но здесь этого больше не требуется. Она кивнула мне, и через мгновение ее уже не было: богиня ушла сквозь Пустоту, которая и была, похоже, ее истинной обителью. Краткий порыв ветра снова потревожил светлые волосы Эйлин, и она, смахнув со лба прядь, села рядом со мной. — Как ты себя чувствуешь, Игнотус? — Отлично. Но скажи мне… Как тебе удается частичная трансфигурация? Я никогда не видел раньше, чтобы обращали не предмет целиком, а только его часть. — А я этого и не делаю, — улыбнулась она. — Я трансфигурировала тебя полностью. Сделала тебя самим собой, но с целыми ребрами. Непростая задача, но то, что сейчас сотворила Кали… Это было нечто совсем иное. Если бы я могла так же… Если бы я могла сделать так, чтобы трансфигурация не прекращалась, мы с тобой жили бы вечно. — Боюсь, это невозможно, Эйлин, — грустно улыбнулся я. — Все когда-нибудь умирают. — Кали не умирает, — упрямо отозвалась она. — Почему же мы тогда не можем? — Кали — богиня, — пожал я плечами. — Кто такие боги, если не бессмертные люди? — возразила она. — Я не боюсь смерти, но не позволю ей забрать тебя. Братья, убедившись, что мне больше не требуется уход, покинули мою келью. Мы проговорили не меньше двух часов, пока не померк свет за маленьким окошком и на долину Шамбалы не спустилась вечерняя тишина. Как я мог жить раньше без такой, как Эйлин? Сколько бы времени мы ни проводили вместе, у нас всегда находилась тема для разговора, а острый ум моей возлюбленной без колебаний поднимал вопросы, которые я никогда не задавал себе прежде. Взять хотя бы вечную жизнь. Хочу ли я ее на самом деле? В памяти непрошенными гостями возникли сдержанные проповеди отца Бертиуса, которые тот читал, то и дело бросая неодобрительные взгляды на присутствующих чародеев. Маги, даже искренне любящие Христа, — плохие христиане. Божьи чудеса из Писания оставляют нас равнодушными: большинство из них легко повторил бы рядовой выпускник Хогвартса. Мы полны сомнений, и даже ад не пугает по-настоящему тех, кто способен пробуждать его испепеляющее пламя. Должно быть, только обещание бессмертия держит нас в лоне церкви, безумная надежда на то, что за этой жизнью будет другая, много лучше. Надежда, которая с годами только слабеет. «Верующий в Сына имеет жизнь вечную», — вот что я слышал раз за разом на воскресных службах, и слова эти со временем утратили смысл, размылись подобно рисунку на песке под ударами волн, стали ничего не значащей ритуальной формулой. «Наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут», — вновь зазвучал у меня в голове голос преподобного Бертиуса. О, я мог бы наизусть процитировать все эти обещания, и, Господь милосердный, как бы мне хотелось в них верить! Смог ли бы сам Святой апостол Петр веровать с прежней силой, увидев то, что довелось видеть мне? Мы вышли за порог, чтобы совершить свою обычную вечернюю прогулку вокруг храма, но, стоило нам сделать несколько шагов, как я услышал у себя за спиной голос Кадма: — Игнотус! Ты не видел Антиоха? Нигде его найти на могу. — Вроде к себе пошел, — нахмурился я, обернувшись. — А что случилось? Кадм подошел ближе и потянул себя за ус, как часто делал, находясь в глубоких сомнениях. — Да видишь ли, — сказал он наконец, — у меня из головы никак не выходил вопрос Эйлин о том, кому понадобилась «Рамаяна». В конце концов я решил слетать в деревню и спросить у старейшины напрямую. Я только что оттуда. — И что ты узнал? — спросила Эйлин. — Нечто странное. Шанкар сказал, что книги по-прежнему у него, потому что за ними так никто и не пришел, несмотря на то, что они весьма дороги. Мало того, просьба о покупке пришла к нему из самой Шамбалы. — Но кто попросил его? — Он не знает. Говорит, что поздним вечером прибежал его сын и передал записку от какого-то монаха… Нет, монаха тот не узнал. Он почти ни с кем из них не знаком, а этот к тому же был в капюшоне. Неизвестно, просил ли монах за себя или передавал чью-то просьбу, но вот что любопытно… Кадм порылся в складках мантии и осторожно вытащил свернутый кусок пергамента с аккуратной надписью на санскрите. — Ничего не замечаешь? — Я не… Погоди-ка, почерк! — воскликнул я. — Ты не пытался сравнить это с зашифрованным посланием? Если у них один и тот же почерк… — Молодец, Игнотус, — усмехнулся Кадм. — Это первое, что пришло мне в голову, а послание нашего таинственного автора я всегда ношу с собой: в келью слишком просто проникнуть. Вот оно. Что ты можешь сказать об этих двух документах? Он вытащил второй лист пергамента и протянул ко мне рядом с первым. Я склонился над документами, пытаясь найти общие черты, но сразу же понял, что похвалил меня Кадм напрасно: сравнить почерк оказалось решительно невозможным. Ажурная и немного небрежная вязь санскрита с одной стороны и чеканная латиница с другой: они и должны выглядеть совершенно по-разному, даже имея одного автора. Эйлин столь же озадаченно переводила взгляд с одной записки на другую. — Может быть, чернила… — нерешительно проговорила она. — Да ладно, — рассмеялся Кадм. — Забудьте о буквах. Посмотрите лучше на края пергамента. Он взял записку, полученную от Шанкара, и приставил ее к нижнему краю шифрованного послания. Края были неровными: кто-то, не особо стараясь, дважды надрезал пергамент, надорвав его у самого угла. Совпадение оказалось полным: у меня не осталось ни единого сомнения в том, что обе записки были когда-то частью одного листа. А раз так, значит, несмотря на то, что я дал маху со сравнением почерка, моя идея оказалась плодотворной. У записок один и тот же автор. — Боже мой… — пробормотала Эйлин. — Значит, это он попросил привезти «Рамаяну». Но почему же он так и не забрал ее? — Да потому что она ему не нужна, — сказал Кадм со смешком. — Судя по тексту первого послания, он и так ее прекрасно знает. Думаю, здесь ее знают все образованные люди. Нет, Эйлин, этот человек… вероятно, один из монахов, сделал это специально для нас. Он хотел, чтобы мы расшифровали его записку, а когда Игнотус начал ходить и спрашивать всех монахов подряд, кто такой Хануман, наш неведомый автор с запозданием понял, что никто из нас не знаком с этим произведением. Это естественная ошибка: точно так же наш соотечественник мог бы вообразить, что во всем мире знают Иисуса и царя Давида. И если мы правы в этих рассуждениях, значит… Кадм не договорил. Земля дрогнула, и со стороны ручья до нас донесся оглушительный грохот, подобный мощному раскату грома. Мы, не сговариваясь, переместились к берегу — на тот самый пятачок земли, куда часто приходили с Эйлин во время наших прогулок, чтобы посидеть у тихо журчащей воды. Увиденное заставило нас встать как вкопанных. У самого ручья, там, где раньше высилась небольшая скала из плотного песчаника, теперь зияла глубокая воронка. Скальные обломки в беспорядке усеивали все вокруг, а чуть поодаль стоял Антиох, сжимая в ладони палочку. Лицо его отражало смесь восторга и благоговения: он даже не замечал, как струится кровь из глубокой царапины на лбу. — Получилось… — пробормотал он, во все глаза глядя на воронку. Несколько монахов один за другим появились рядом, охватив место происшествия полукругом. Не сразу заметивший их Антиох виновато пожал плечами и проговорил: — Прошу меня простить. Я верну скалу на место. Просто не думал, что такая сила… Это был мой эксперимент, я специально отошел подальше от храма. Монахи, храня молчание, терпеливо выслушали его сбивчивые объяснения и, развернувшись, исчезли, так ничего и не сказав в ответ. Мне, однако, объяснение удовлетворительным не показалось. Я шагнул к старшему брату и спросил: — Что, черт возьми, тут произошло? Ты испытывал новое заклинание? Антиох отмахнулся. — Новые заклинания — это по части Кадма. Я использовал всего лишь Редукто. А вот что было новым… Он протянул мне палочку, которую по-прежнему держал в руке. Только теперь я обратил внимание, что это не та старая палочка Антиоха из древесины дуба, с которой мой брат никогда не расставался. Я потянулся к артефакту и осторожно сжал шершавое древко, согретое ладонью Антиоха. На вид — вполне обыкновенная палочка. Прямая и довольно длинная, дюймов пятнадцати на вид. Даже странные узлы по всей длине вполне соответствовали эстетическим предпочтениям Антиоха, которому была чужда изящная простота Олливандеров. — Я закончил ее, — улыбнулся Антиох, гордо задрав бороду. — Помнишь, о чем мы тогда говорили на Гандхамардане, и еще раньше, в Годриковой впадине? Самая могущественная палочка в мире. Непобедимая. Сокрушающая любую защиту. Мое наивысшее творение. С ней мы пройдем сквозь щит, как горячий кинжал сквозь масло. — Но как она действует? — спросил Кадм, взяв палочку из моих пальцев. — Откуда черпает дополнительную силу? Я не философ, но думаю, что такое могущество редко дается бесплатно. — Ты же помнишь, чему учила нас Кали. Силу, которой я не обладаю сейчас, можно взять из иного момента времени. Из будущего. Я долго думал о такой возможности, и еще дольше пытался добиться этого… Но время — слишком сложная для меня сущность. Даже когда мне удавалось разорвать его ткань, я не понимал, имею я дело с прошлым или будущим… — Подожди-подожди! — перебил его Кадм. — Ты хочешь сказать, что обкрадываешь самого себя в грядущем, которое еще не пришло? Брат, ты в своем уме? Ты же роешь себе могилу! Антиох поднял руки, призывая Кадма к молчанию, и покачал головой. — Остановись и выслушай меня до конца. Все не так, как ты думаешь. Ты помнишь, почему волос фестрала мало кому удается использовать как сердцевину для палочки? — Потому что фестралы — проводники в мир мертвых, — пожал плечами Кадм. — Человек, использующий палочку с волосом фестрала, должен быть при смерти, иначе его заклинания будут слабыми, если ему вообще удастся их сотворить. Я слышал, что некоторым некромантам удавалось, отделив свой дух от тела, использовать такие палочки, но даже они не добивались с ними никаких особых успехов. Антиох усмехнулся и взял палочку из раскрытой ладони Кадма. — Вот именно, братишка, — сказал он и поднял палочку над головой острием в небеса. — И знаешь, мне отчего-то не кажется, что я буду жить вечно. Когда я умру, мой дух все еще будет обладать достаточной силой, чтобы ее использовать. Огромной силой, которая мне уже не понадобится. Кадм замер, непонимающе глядя на Антиоха, но в следующее мгновение вскинул голову и шагнул вперед: — Черт возьми, Антиох!.. — Да, ты понял правильно. Волос из хвоста фестрала в сердцевине этой палочки безошибочно находит момент моей гибели где-то там, в грядущем, и соединяет меня с ним. Я использую силу собственной смерти, Кадм. И ты уже видел, как она велика. — Но не бесконечна, Антиох! — Что с того? — пожал тот плечами. — Ее уж точно хватит на то, чтобы пробить щит, окружающий Гандхамардан, а потом… Потом я придумаю что-нибудь еще. — Что с того?! — воскликнул Кадм. — Не понимаешь? Так я скажу тебе, брат. Рано или поздно сила, которую ты крадешь в будущем, закончится, и эта могущественная палочка откажет именно тогда, когда больше всего будет нужна тебе. Когда нужно будет выстроить щит или сразить опасного врага. И скорей всего, именно этот момент, когда палочка предаст тебя, и станет мигом твоей погибели. — Прошу тебя, Кадм, — поморщился Антиох. — Это может случиться в любую минуту и с самой обычной палочкой. Черт возьми, да меня могут просто прирезать во сне. — Но что потом, а? Что станет с твоей душой, брат? С душой, из которой ты выпьешь всю жизнь, как только она освободится из оков тела? — Полагаю, для нее все кончится. И, право, это наилучший исход. — Антиох, ты… — проговорил Кадм и в смятении покачал головой. — Ты хуже, чем самоубийца. Ты пожиратель собственной души. Да будь проклят этот Гандхамардан со всем его содержимым, если это ради него ты учинил такое! Антиох с минуту смотрел в ответ, ничего не говоря. У меня тоже не находилось слов, и молчание повисло в воздухе, подобное злым чарам, парализующим волю и разрушающим все светлое. Я всегда знал, что мой старший брат не щадит себя ни в чем: самоотверженно бросаясь на помощь мне или Кадму, сражаясь с врагами на грани самоотречения и посвящая себя работе. Но теперь… Антиох поднес палочку к глазам и любовно провел по ней пальцами, ощупывая резные узлы, перемежавшие ровную поверхность. — Я взял ветвь бузины, чтобы сделать древко, — сказал он, словно и не услышав сказанное Кадмом. — Ту самую ветвь, которую отломил на склоне Гандхамардана. Бузина используется редко, поговаривают, что она приносит беду. Он улыбнулся и вытянул руку, любуясь своим творением. — У меня получилось само совершенство. Ты говоришь, что я пожиратель собственной души? Нет, брат мой. Моя душа — в моей жизни. В тебе. В Игнотусе. В Сюзи. А я — всего лишь пожиратель своей смерти. Он развернулся и медленно зашагал к утопающему в сумерках храму. Никто не остановил его.