Путешествие на Восток

— Перестань, Антиох. Ты сделаешь только хуже, — бросил я ему в спину. — Оба Изли — мерзавцы, что старший, что младший, но тут они ни при чем. — Я не прошу тебя помогать, — холодно ответил он, не останавливаясь. — Проклятье, ты же знаешь, что я не могу оставить Эйлин одну в замке, — вскипел я. — И тащить ее к Эмерику — тоже безумие. Если он… На этот раз Антиох резко остановился и развернулся ко мне, гневно сверкнув глазами исподлобья. — Так оставайся в замке вместе со своей невестой, братишка, и защищай ее. Я разберусь с ними в одиночку. Он сделал глубокий вдох и продолжил путь. Я мысленно проклял себя за то, что упомянул при нем визит в таверну, и постарался успокоиться. Как ни странно, мне это удалось. Произошедшее не укладывалось в голове: мой мир, и без того далекий от идеала, крошился на глазах, проваливался в бездну огромными кусками, а мне оставалось только смотреть на свой личный Армагеддон, не будучи способным помешать ему. Умом я понимал, что пройдет немного времени, и осознание навалится на меня каменной лавиной, раздавит и наполнит отчаянием. Мой брат, который был со мной рядом с момента моего рождения, теперь мертв, и, если он сказал правду, никакой Воскрешающий камень не в силах вернуть его. Но тогда в моей душе царствовала пустота, едва ли отличимая от той, секреты которой мы постигали в Шамбале. Все, что меня побуждало к действию, — память о том, что я по-прежнему нужен: старшему брату, потерявшему голову от боли и гнева, Эйлин, которая безотчетно прижалась ко мне, как всегда в моменты отчаяния, и еще Сюзанне, которая потеряла мать, а теперь и отца. — Пойдем за ним, — сказала Эйлин. — Не бойся обо мне: я могу за себя постоять. Сдержанно кивнув, я последовал за братом. Оставалось надеяться, что Антиох никого не найдет: закат уже отгорел, и на Крую стремительно надвигалась ночь. Очень скоро часовенные колокола разнесут над городом громкий мелодичный звон, и жители начнут разбредаться по домам, а торговцы — убирать выставленные прилавки. Еще через час по улицам пройдет городская стража, арестовывая бродяг и всех прочих, кто пренебрег законом. При всем смертоносном мастерстве Эмерика и его сына, вряд ли они жаждут конфликта с властями. Антиох свернул за угол: похоже, он отлично знал, о какой таверне шла речь. Мы с Эйлин поспешили за ним, чтобы не потерять из виду. Пьяниц у крыльца уже не было, но из-за двери доносился хриплый голос, который, невероятно фальшивя, выпевал незнакомую песню. Как жаль, что Певчего Джона нет рядом: он мог бы вразумить Антиоха. Ему тоже доводилось терять. Тяжелая дверь с грохотом распахнулась перед моим братом, повинуясь одному только его взгляду. Девушка с подносом, проходившая мимо, в испуге отпрянула, расплескав вино в кубках. Антиох широким шагом вошел внутрь, отведя в сторону Бузинную палочку: о его намерениях догадался бы даже пропивший остатки ума забулдыга. Гнусная песня смолкла, вслед за ней стихли разговоры, и в таверне наступила тишина. Взгляды посетителей обратились к Антиоху, и по их расширившимся от ужаса глазам я понял: они узнали. Ученик Смерти пришел к ним, готовый собрать жатву для своей госпожи. — Опять вы, Певереллы? — услышал я голос Аспида. Ухмыляясь, он выступил вперед. За ним волочилась какая-то развеселая девица с раскрасневшимся от вина и плохо напудренным лицом. Увидев Антиоха, она разом протрезвела и, ойкнув, юркнула обратно между столиков. Кривая улыбка Аспида померкла, едва он встретился взглядом с моим братом. — Что вам нужно? — спросил он уже совсем другим тоном. — Моего отца тут нет, так что если вы пришли поторговаться… — Торговли не будет, — сказал Антиох. — Николас Оливер из рода Изли, я, Антиох из рода Певереллов, вызываю тебя на дуэль. Принимаешь ли ты мой вызов? — Какого черта! — побледнев, воскликнул Аспид и шагнул назад. — Наша дуэль давно закончена… — Принимаешь ли ты мой вызов? — с холодным спокойствием повторил Антиох, поднимая палочку. — Игнотус, уйми своего братца! — взвизгнул Аспид, нашаривая на поясе оружие дрожащей рукой. — Если у вас дела к моему отцу, он скоро зайдет. Я тут вообще ни при чем! — Антиох, да оставь его… — попытался я вмешаться. — Если ты не примешь вызов, я убью тебя и без дуэли, — не обращая на меня внимания, сказал Антиох и сделал шаг к противнику. — Хорошо! — выкрикнул тот. — Хорошо, будь по-твоему. Антиох из рода Певереллов, я… я принимаю твой вызов. Аспид боялся. Его страх сочился холодным потом сквозь поры кожи, исходил невидимым светом из расширенных зрачков, повис грузом на отвисшей челюсти, заставлял дрожать пальцы, судорожно сжимающие палочку работы Олливандеров. Насколько не похож был наш старый враг на того самонадеянного наглеца, который издевался над утонувшим в вине Кадмом! Он затравленно огляделся вокруг: то ли надеялся увидеть Эмерика, то ли искал чудесный путь к спасению. Посетители таверны жались к стенам и казались напуганными не меньше Аспида. Антиох, не выпуская противника из поля зрения, остановился в конце прохода между столиками и спокойно ждал, когда Аспид займет свое место напротив. — Антиох… — предпринял тот последнюю попытку. — Нам не нужно сражаться. Я… прошу меня простить за все, что я… — Ты принял вызов, — сказал мой брат. — Теперь становись. С обреченностью висельника Аспид встал напротив. Антиох поклонился, не сводя с него взгляда. Аспид всхлипнул и поклонился в ответ. Я понимал, что сейчас произойдет; понимали это и все присутствующие. Дуэль? Нет, не дуэль. Казнь. На этот раз я не нуждался ни в каком дожде, чтобы увидеть прозрачный барьер формы, выставленный Аспидом: незримая стена, отгородившая его от противника, сияла в мире Брахмана сплетенными нитями, и обычное заклинание не в силах было повредить ему. Но ему противостоял ученик Смерти, сжимающий в ладони самое страшное оружие из созданных рукой человека, пылающий гневом, и боль от потери брата лишь удваивала его силы. Антиох выбросил вперед руку, сжимающую Бузинную палочку, и я вздрогнул от эха силы, которое разнеслось в пространстве, — совсем как тогда, на склоне Гандхамардана. Бузинная палочка окуталась сиянием, высасывая силу из души своего хозяина в неведомом грядущем. Аспид, который немного пришел в себя, напрягся, усиливая барьер еще одним слоем нитей, и этот момент Антиох проговорил: — Инсендио! Меня окатило волной удушливого жара, и по глазам ударил свет, не уступавший по яркости солнечному. Ревущий поток огня пронесся в воздухе и с оглушительным шипением впился в поверхность щита. Внешний слой нитей разметало в тот же миг. Барьер потускнел и покрылся выщербинами, стремительно испаряясь в испепеляющем пламени, питаемом силой погибающей души. Аспид отшатнулся и воздел руки, пытаясь остановить разрушение барьера, но с равным успехом он мог бы удержать падающую на него скалу. Когда внутрь барьера стали пробиваться первые языки пламени, Аспид взвизгнул и метнулся в сторону, безотчетно выставив перед собой руку с зажатой в ней палочкой. Щит вспыхнул и с тихим хлопком рассеялся. Огненный поток прошел сквозь сжатый кулак Аспида и ударил в стену, проделав в ней огромную дыру. Аспид зашелся отчаянным криком и упал на колени, с ужасом глядя на обугленную кость, в которую превратилась его рука. Дымящийся обломок палочки лежал рядом на полу. — Антиох… — окликнула Эйлин моего брата, не отводя взгляда от покалеченного мага, чей крик уже сменился протяжным хриплым воем. — Не надо больше. — Надо, — сказал Антиох и вновь взмахнул палочкой. На этот раз огненное заклинание уже не лучилось чудовищной силой, как прежнее, но противостоял ему не барьер формы, а слабая человеческая плоть. Аспид попытался увернуться, но слишком поздно: пламя ударило ему в правую половину лица, мгновенно обратив его в уродливую черную маску сгоревшей кожи. Крик несчастного захлебнулся и обратился в мучительный хрип. Аспид завалился на спину, закатив единственный уцелевший глаз. Его тело сотрясала мелкая дрожь, и, должно быть, он вовсе утратил способность мыслить в рукотворной преисподней, которую сотворил для него мой брат. В мертвой тишине Антиох подошел к поверженному противнику и несколько долгих секунд смотрел на умирающего. Что-то подобное состраданию отразилось в его темных глазах, и, взмахнув Бузинной палочкой, он коротко сказал: — Авада Кедавра! Сведенное судорогой тело Аспида расслабилось, и, с вязким бульканьем выдохнув остатки воздуха, он замер без движения на опаленном страшным огнем полу таверны. Все кончилось. Николас Оливер из рода Изли был мертв. — За тебя, брат, — прошептал Антиох и в полном молчании вышел за дверь таверны. Только тогда тишина таверны взорвалась криками и причитаниями. Совершенно трезвые посетители гурьбой понеслись к выходу, сметая мебель и отшвыривая с дороги раскрашенных путан, чьим обществом совсем недавно наслаждались. Меньше чем через минуту помещение опустело, и мы с Эйлин остались наедине с трупом. Мой мир продолжал рассыпаться, и я ничего не мог с этим поделать. Что ты сделал, брат мой? Зачем? Каким бы негодяем ни был Аспид, в смерти Кадма нет его вины. С улицы донесся лязг доспехов: городская стража спешила к месту происшествия, и оставаться здесь дальше было ни к чему. Хуже того, за стражей наверняка последует и Эмерик, где бы он сейчас ни был, и не составляло труда представить, как он воспримет смерть сына. Некромант — безумец, но все еще человек. Я взял Эйлин за руку, и Брахман вытолкнул нас из своего чрева на темную улицу, ведущую к замку. Позади слышались крики, перемежаемые топотом стражи. Что мы скажем Голему, когда он узнает? Что он скажет нам? Я тяжело вздохнул. Эйлин закусила губу и вытерла слезы. — Возвращаемся? — спросила она. — Конечно, — кивнул я и увлек ее за собой сквозь пространство.

***

Мы с Антиохом почти не разговаривали тем вечером. В молчании перенесли тело Кадма с крыши цитадели. В молчании приготовили его к погребению. Голем, узнав о нашей потере, сказал, что распорядится построить склеп при замковой часовне, и отправился выслушивать донесения начальника стражи о том, что случилось в таверне. Ни в тот раз, ни позже он ни словом не обмолвился о том, что сделал Антиох: лишь выделил средства для хозяина заведения, чтобы покрыть причиненный ущерб. Было уже за полночь, когда Антиох, кратко кивнув на прощание, отправился в свои покои. Я, войдя в спальню, которую Кадм недавно делил с Лией, отыскал Воскрешающий камень и сел на кровати, глядя на сверкающие в свете свечей иссиня-черные грани. Зачем, Кадм? Притупленное было чувство потери вернулось в полном объеме и набросилось на меня с жадностью саранчи, не замедлив отозваться едким жжением в глазах. Я проглотил слезы и с силой сжал Воскрешающий камень. Меж пальцев проступили капли крови от рассеченной алмазом кожи, но острая боль в ладони оказалась тем, что нужно: отчаяние немного отступило, и я задышал свободней. Эйлин неслышно подошла и села рядом, положив прохладные пальцы мне на запястье. Она не сказала ни слова, и я был благодарен ей за это. Кадм. Самая светлая голова нашего времени. Великий чародей, чьи чувства могли пылать так же ярко, как и его разум. Чудотворец, чье мастерство сотворило невозможное, немыслимое — что даже не обсуждалось, кроме как в наивных греческих мифах. Орфей, поднявший свою Эвридику из царства умерших, давший ей плоть, подобно Пигмалиону. Любимый брат, спасавший меня и всех нас силой ума и силой магии столько раз, что я давно сбился со счета. Его больше нет и, наверное, уже не будет. В неожиданном приступе гнева я раскрыл испачканную кровью ладонь. Камень равнодушно смотрел на меня блестящими гранями, и невероятно сложные чары, вплетенные в его хрупкую плоть, дремали в ожидании приказа. Что ты наделал, Кадм? — Ориор экс чинере, — произнес я, прикрыв глаза, и привычным мысленным усилием влился в танец сияющих нитей за порогом человеческого восприятия. — Ориор экс претеритум. Ничто не отозвалось. Никакой ответ не пришел из глубин окружавшей меня сияющей бездны, и я попытался снова: — Инвоко ад те. Вока номен туум, Кадм… На имени брата мой голос сорвался, и сосредоточенность схлынула. По-прежнему молчавший мир Брахмана померк, уступая место майя, и ничего не изменилось. Мой брат ушел, чтобы не вернуться, и я больше ничего не мог сделать. — Когда-нибудь мы найдем способ, — тихо проговорила Эйлин и положила голову мне на плечо. Я спрятал камень в карман мантии и обнял девушку. За стеной послышался шорох: должно быть, Антиох мастерил что-то за столом, не желая спать. Покосившись на Эйлин, я отметил, насколько она измучена: лицо осунулось, яркий блеск в глазах потускнел, а кожа побледнела. Только после вызволения из каменного плена в Лондоне она выглядела хуже. — Ложись, поспи, — сказал я и погладил ее по волосам. — Тебе не помешает. — А ты?.. — Я буду рядом. Тебе нельзя оставаться одной: Эмерик наверняка попытается добраться до тебя. После того, что сделал Антиох… Он точно придет, и никакая стража не сможет его задержать. К счастью, Эйлин не стала спорить; сил убеждать ее у меня не осталось, остатки их уходили на то, чтобы держать на плаву меркнущий здравый смысл. Ужасно хотелось, забыв про все, рухнуть в беспробудный целительный сон и не просыпаться до тех пор, пока не зарубцуются раны моей души. Но спать было нельзя. Только не в ту ночь, когда самый опасный человек на земле готовил ответный удар. Я загасил все свечи, кроме одной, и поправил одеяло на Эйлин. Она уже закрыла глаза, и накопившееся за весь этот страшный день напряжение в ее лице постепенно отступало, сменяясь покоем. Не удержавшись, я склонился и поцеловал ее в губы — легко, едва коснувшись. Она слабо улыбнулась, не открывая глаз, и пробормотала мое имя. Несправедливо, что такой, как она, приходится жить в нашу эпоху. Может быть, правы философы, говорящие, что ничто не меняется, и люди всегда остаются самими собой. Но мне хотелось верить, что когда-нибудь, возможно, спустя сотни или тысячи лет, мир станет иным, и я смогу засыпать рядом со своей любимой в покое, а не в тревоге. Когда-нибудь нам не придется вести непрерывный бой, и тогда, быть может, мы найдем место, где сможем поселиться надолго и жить настоящим, где грядущее не кажется готовой рухнуть каменной глыбой и где прошлое не отзывается болью в старых ранах. Место, где пахнет цветами и травами, где тихо журчит на камнях река, чистая, как горный хрусталь, и каждый день солнце проливает тепло и свет на зеленые холмы. Место, где тишину нарушает только шум ветра в высокой траве, пение птиц да жужжание пчел, собирающих нектар. Где есть книги, покой и время — бездна времени. «Врата Шамбалы открыты для тебя», — так сказала мне Кали. Эйлин перевернулась на бок, и кровать резко скрипнула, вырвав меня из полузабытья. Я встрепенулся и в испуге вскочил на ноги. Проклятье! Почти уснул — именно в то время, когда засыпать никак нельзя. И, черт возьми, я по-прежнему чувствую запах цветов. Сделав несколько глубоких вдохов, чтобы прогнать подступивший сон, я подошел к темному окну. Сквозь мутное стекло даже днем рассмотреть что-либо было сложно, и я, осторожно, стараясь не шуметь, отодвинул тяжелый бронзовый засов. Створка с противным скрипом подалась и впустила внутрь поток прохладного ночного воздуха. В голове прояснилось, но вместе с тем вернулась и тревога. Что-то здесь не так. Мне случалось незаметно для себя засыпать, и я по-прежнему помнил свой кошмар в гостевой комнате «Милой леди». Но откуда эта навязчивая тяжесть и безразличие, что пытается вернуть упущенное? И цветы… Окно не выходит в сад, так откуда здесь этот странный цветочный аромат? Неудивительно, что он вызвал грезы о Шамбале. Эйлин пробормотала что-то во сне. Я положил руку ей на лоб: он был влажный и горячий. Взяв со стола льняной платок, я осторожно, чтобы не разбудить, утер ей лицо. Она застонала и перевернулась на другой бок. Тяжелые сны: сколько лет еще мы будем их видеть? Из комнаты Антиоха вновь донесся шорох… Нет, не шорох. Скорей храп. Неужели брат решил уснуть? В такую ночь это не самая лучшая идея. Вот только… Я отлично помнил, как храпит Антиох: протяжно и раскатисто. Звук же, который я слышал, гораздо больше походил на… Я разом взмок. Запах цветов. Что-то есть в этом воздухе, какое-то дурманящее снадобье. Нетрудно догадаться, чьих это рук дело — мастера ядов, всю свою жизнь напитавшего отравой. Я шагнул к двери, и голова закружилась: мне пришлось опереться о высокую спинку кровати, чтобы удержаться на ногах. — Эйлин, вставай! — сказал я. — У нас беда. Она снова простонала, не открывая глаз. Сжав палочку непослушными пальцами, я поджег несколько свечей. Свет больно ударил по глазам, и к горлу подступила тошнота. — Эйлин… — повторил я и закашлялся. Легкая дымка в воздухе отчетливо виднелась в свете свечей. Я должен предупредить Антиоха, но оставлять Эйлин одну… Окно было раскрыто, но я не опасался, что Эмерик влезет в него: глухая стена для него — ничем не хуже, и сквозь камень он пройдет с той же легкостью, что и через кружевную штору. Зато дурман понемногу выходил наружу, и Эйлин скоро придет в себя. Приняв решение, я выскользнул за дверь спальни. В любом случае это займет пару секунд. — Стража! — крикнул я, и в горле снова засаднило. — Тревога! Толку с этой стражи, вероятно, никакого, но пусть хотя бы отвлекут врага. Подбежав к покоям Антиоха, я не стал тратить времени, тарабаня в дверь, а рывком распахнул ее и вбежал внутрь. В комнате царил полумрак. В глазах по-прежнему плясали цветные круги, и поначалу я не разглядел ничего, кроме силуэта за столом. — Антиох! — успел я сказать, и в то же мгновение что-то ужалило меня в шею. — Что… Мое тело словно превратилось в набитую опилками тряпичную куклу. Утратив ощущение собственных конечностей, я завалился на стену и сполз на пол. — Анн… тхи… — смог я выдавить из себя, но язык обратился бесчувственным мясным наростом и лениво переваливался во рту подобно гигантскому опарышу. — Стража не придет, — сказал человек, сидящий за столом. — Листья каменного грезодува при сжигании выделяют дым, погружающий в глубокий сон… Если не принять противоядие, конечно. Это растение нелегко достать. Мне пришлось убить одного зельевара в Тунисе, чтобы добраться до его запасов. Продавать он, на свою беду, отказался. — Эм-м… мер… кх, — кое-как пробормотал я. Свечи вспыхнули, высветив лицо Эмерика под надвинутым на глаза капюшоном и плотно сжатые губы, уже тронутые старческой бледностью. Услышав хрип — тот самый, который доносился из-за стены, — я с трудом перевел взгляд ниже. У ног врага, запрокинув голову, в большой луже крови лежал Антиох. Его глаза были раскрыты, а губы шевелились — он пытался сказать что-то, но не мог. Широкий разрез с начинающими чернеть краями пересекал его горло, и воздух выходил сквозь страшную рану, вздымая кровавые пузыри. Я отчаянно рванулся к нему, но мое тело не шелохнулось, а горло издало только бессвязное мычание. Эмерик поднялся и, небрежно перешагнув умирающего Антиоха, медленно подошел ко мне. С лезвия ножа, который он держал в руке, сорвалась темная тягучая капля. «Человек из тени, дважды рожденный, жертвенный нож судьбы, трижды ударит…», — снова услышал я голос Берима, читающего пророчество. Первый и второй удар принял на себя Антиох. Теперь моя очередь. Эмерик присел на корточки и вгляделся мне в глаза, поигрывая ножом. Его рука, испачканная кровью моего брата, словно жила своей жизнью, тренированные пальцы перебирали рукоять оружия в безостановочном движении, и клинок то и дело отражал свет горящих свечей. — Вы убили моего единственного сына, — сказал он наконец. — Антиох сделал это. Я знаю. Один пьяница из таверны рассказал мне все в красках, пока я потрошил его. Ты ведь понимаешь, Игнотус, что это значит? Ответить мне не удалось, изо рта снова вырвался лишь невнятный звук, но Эмерик согласно кивнул. — Конечно, понимаешь. Я верну его, и ты покажешь мне, как это сделать. Знаю, тебе не очень хочется, и я не тороплю тебя. Но тебе все равно придется. Потому что прямо сейчас я убью Эйлин, а потом отправлюсь в Англию. Если не ошибаюсь, дочь твоего почившего брата Кадма по-прежнему живет в Годриковой Впадине у стариков Вирли. Если ты откажешься вернуть Николаса, тебе придется возвращать Сюзанну. Пусть придется утопить в крови весь мир, чтобы постичь секрет воскрешения, — я это сделаю, Игнотус. Ты меня знаешь. Антиох пошевелился. Его пальцы заскребли по полу, словно он пытался подползти ближе. Его горло снова издало кошмарный булькающий звук, но на этот раз мне удалось разобрать слово: — Н-ни… ког… да… Эмерик поднялся на ноги, возвышаясь надо мной подобно темному колоссу, развернулся и с замахом ударил ногой в лицо Антиоху. Голова того мотнулась, из рассеченной шеи брызнул фонтан крови. Антиох судорожно дернулся и затих. Что-то горячее взорвалось внутри меня, заполняя каждый закоулок тела жгучей лавой. Сухая, испепеляющая ярость подступила к горлу и двинулась дальше. Мне не хотелось плакать: время слез прошло. Мне хотелось убивать. «Когда сила тебя покинет»… Мое тело предало меня: сейчас это — бесполезный мешок из мяса и костей, ранее бывший лишь человекоподобным Прахом. Но сила — не в нем, силой владею я сам. Когда Эйлин заключила меня в металлическую оболочку во время нашей короткой схватки в Шамбале, я просто выбрался наружу. И я по-прежнему могу повторить этот трюк, пусть на этот раз моя оболочка — плоть и кровь. Я все еще дышал дурманом, но гнев выжигал его, рассеивал без остатка сонные чары проклятой травы из далекого Туниса. Мое тело — часть майя. Нужно лишь спуститься глубже, туда, где Брахман прядет ткань истинного бытия из сияющих нитей, и где никакой яд не способен удержать бушующее пламя моего разума. Враг — передо мной, и он дьявольски силен, да. Но я все еще Певерелл, потомственный артефактор, способный вдыхать жизнь и волшебство в мертвую материю. Я все еще ученик Смерти. Повинуясь движению нитей, пространство изогнулось. Доски стола вспучились, брызнули щепками и вонзились в руку Эмерика, по-прежнему сжимающую нож. От неожиданности и боли тот вскрикнул, выронив оружие, и напрягся, преодолевая действие моих чар. Пространство разгладилось, и он, злобно ухмыльнувшись, шагнул ко мне. — Надеешься, что я убью тебя сейчас, освободив от бремени выбора, а? — прошипел он. — Так вот… Он запнулся, уловив что-то в моем взгляде, и нахмурился, не понимая. Отравленный нож, запятнанный кровью моего брата, неслышно поднялся в воздух за его спиной. Эмерик наверняка чувствовал дрожание нитей Брахмана, но все еще не понимал смысла происходящего — до последнего. Когда осознание отразилось на его лице, я изо всех сил вцепился пальцами моего разума в то бурлящее сплетение, каким он представал передо мной за поверхностью майя, не давая двинуться с места. Он рванулся с силой и отчаянием раненого зверя, но было уже поздно. Нож стальной молнией прорезал воздух и глубоко вонзился ему в бедро, накачивая отравой распоротую плоть. Эмерик взревел и вырвал нож у себя из ноги. Разорвав сковывающие его чары, он метнулся ко мне и схватил здоровой рукой меня за горло, в ярости глядя мне в глаза. Что-то острое выскользнуло из моей шеи и зазвенело на полу. Оцепенение неожиданно покинуло меня. Сила вернулась, и гнев питал ее. «Врежь ему, братишка», — сказало адское пламя в моей душе голосом Антиоха. Я ударил. Мой сжатый кулак с хрустом врезался в центр ненавистного лица, и что-то во мне возликовало, когда взгляд врага окрасился болью и страхом. Эмерик, выпустив меня, повалился на пол. Сломанный кровоточащий нос делал его похожим на нелепого раскрашенного комедианта. Он попытался вскочить, но я рванул нити Брахмана, пригвоздив некроманта к полу. Пока Эмерик в панике барахтался, я подошел и ударил его ногой — туда, где нож рассек ему бедро. Он взвизгнул от боли, извернулся и бросил себя сквозь пространство в сторону. Его рука молниеносно дернулась, и лишь по какому-то наитию я в последнее мгновение успел выставить перед собой барьер, отразивший летящую мне в горло стальную иглу. Я выхватил палочку, и только теперь заметил, что Эмерик держит в руке. — Самое страшное оружие на земле, верно? — усмехнулся он, поднимая палочку, сотворенную Антиохом. — Ты застал меня врасплох, малыш. И ты чертовски хорош, признаю. Но больше этого не повторится. Одному тебе никогда… — Нас двое, — прозвучал голос Эйлин у меня за спиной. — И ты умираешь от собственного яда, — добавил я, не оборачиваясь. Эмерик, не опуская оружия, отступил назад. Раненая нога его подогнулась, и он со сдавленным проклятием оперся о стену, чтобы не упасть. — Не обольщайся, у меня есть противоядие, — сказал он, вымученно ухмыльнувшись. — Я сейчас уйду, и вы меня не удержите. Сюда я больше не вернусь, так что можете спокойно хоронить своих мертвецов. А потом, Игнотус, я жду тебя в Годриковой Впадине. Одного. У тебя есть время, но советую не медлить. Мне не терпится узнать, что для тебя дороже: секрет бессмертия или жизнь любимой племянницы. Мы с Эйлин ударили заклинаниями одновременно. Ревущий поток пламени и холодный голубой луч разрушающего света пересеклись там, где только что стоял Эмерик, но некромант уже покинул замок, и, к несчастью, у меня не было причин сомневаться с его словах. Сюзи — единственное, что у меня осталось от Кадма, и ей угрожает смертельная опасность. Я должен спешить. Но прежде… Я глубоко вздохнул и опустился на колени перед неподвижным телом брата.