Раз уж начал — побеждай

Прощание с родными. Слезы. Я видел эту картину уже тысячу раз и все равно не хочу смотреть еще. Решил, что отойти покурить в Дом Правосудия в это время было плохой идеей. Сталкиваюсь в коридоре с блондинкой, которая еле сдерживает слезы. Влетает в дверь, которую охраняют миротворцы, я краем глаза успеваю заметить внутри того пацаненка. За ней идет седой мужчина, по возрасту — скорее отец. Потухшие глаза, немного шатающаяся походка. Иду дальше. Больно все это, не хочу даже слышать рыдания родственников. Тяжелее будет, когда мне придется объяснять, почему я не смог помочь помочь его сыну. Вина моя — ментор всегда несет ответственность за подготовку трибутов, хочет он того, или нет. И насрать всем этим родственникам на то, что чувствую я, теряя раз за разом людей, к которым привязываюсь за последние дни их жизни. Насрать на то, что я тоже прошел через весь тот ад, что я выжил на Голодных Играх, и теперь вынужден каждый год учить и наставлять тех, кому выпал смертный жребий. Готовлю людей к смерти, провожаю их в последний путь, пытаюсь помочь, но они умирают, умирают все как один, как бы сильно я не выкладывался… Тяжело облокачиваюсь о стену за углом, вытаскиваю помятую пачку сигарет, достаю одну, втягиваюсь. Руки трясутся. Я просто устал. Хочу выпить. *** Напиваюсь, как только захожу в поезд. Ехать два дня, выходить к трибутам у меня нет никакого желания. Основы выживания им объяснят на курсах, Ава Пейдж составит график и расскажет, как правильно себя подать на интервью. Стилисты сделают из них моделей, а я… Я так больше не могу. Коньяк поможет справиться с еще одними Играми. Я устал терять, а этим детям я мало чем помогу. Максимум что я могу сделать — найти им спонсоров и раскрутить их на бабло. Помощь в виде маленьких посылок на арене им не помешает. Но и то, трибуты сами должны покорить их сердца своей индивидуальностью, я всего лишь посредник. Снова залпом осушаю бокал. За ним почти сразу — еще. Во что превратилась моя жизнь? Неужели такова цена победы? Зачем мне сдалось такое существование — в одиночестве, один на один со своими психами, срывами и алкоголем. Пусть уже и не на коротком поводке у Капитолия, но все равно под их каблуком. Чего мне только стоило с этого поводка слезть… Со злости что есть силы сжимаю бокал. Тот разбивается, выплескивая жидкость на меня. Осколки в руку. Ладонь в кровь. — К ЧЕРТУ ВСЕ! — ору на весь поезд, подскакиваю с места, хватаю здоровой рукой оставшуюся бутылку и кидаю о стену. Плевать, что это была единственная бутыль, утащенная мною в мой вагон. Обычный срыв снова превращается в пьяную истерику. Каждый раз так, с каждым годом все хуже. Слезы и крушение посуды мне немного помогли. Ровно настолько, чтобы я смог вспомнить о раненой конечности и избавиться от лишнего адреналина в крови. Из ладони надо было вытащить осколки, да перевязать, а то неудобно. А к боли я привык… Топаю в общий туалет между вагонами, по пути избавляясь от осколков. Кидаю на пол, прислуга уберет. Должны же они хоть чем-то полезным тут заниматься… Вхожу в комнату, встаю к раковине. В зеркале напротив пересекаюсь глазами с помятым типом, небритая щетина на лице, синяки под глазами и отросшие волосы. Мда, это ж я. Видок тот еще. Проспиртовался тщательно. Включаю теплую воду, промываю раны. Щиплет, но терпимо. Еще бы они не дрожали, эти руки… Тяжело вздыхаю, снимаю с крючка белое чистое полотенце и тут же пачкаю его собственной кровью. Оборачиваюсь к двери и снова пересекаюсь с глазами. Чужими, на сей раз. За дверью на полу в углу сидит тот мальчишка. Сжался в комочек, смотрит на меня испуганными глазами и опасливо подтягивает босые ножки к себе. И как я его не заметил, когда вошел? — Что тут делаешь? Тебе разве не с Авой положено сидеть? И с второй трибуткой, как ее… Я пытался вспомнить имя, которое не знаю и почти сразу же махнул на это рукой. Что толку, все равно протрезвею — не вспомню. А в память врежется имя только тогда, когда его высекут на могильном кресте… — Тебе повезло, что я тебя не прирезал. Не смей больше подкрадываться и прятаться, у меня рефлексы, — бросил я, сосредотачивая внимание на том, чтобы завязать полотенце на собственной ладони, только левой рукой это вышло как-то не очень. Парень только кивнул, а потом осторожно поднялся на ноги. Я покосился на него краем глаза. Как-то слишком опасливо он двигается. Узел на полотенце, который я так усердно пытался завязать соскочил и я досадливо зарычал. — Да чтоб тебя! — выругался я на гребанное полотенце, уже зубами начал помогать себе, да все никак… Послышался треск ткани. Я замер, обернувшись в сторону мальчишки, который сейчас отрывал огромный лоскут от своей рубашки. И не жалко ему? На Жатву обычно стараются надевать самое лучшее, а тут мало того, что оборванец, так еще и с одеждой так плохо обращается. А парнишка, меж тем, осторожно стал приближаться ко мне. Я отшагнул назад. — Совсем страх потерял? — огрызнулся я, а он только потянул руки к моей больной руке и осторожно вытянул ее к себе. Я, чуть прищурившись, наблюдал за тем, как он аккуратно, но крепко и умело перевязывает мою больную руку. Даже язык чуть высунул, старательный. Я усмехнулся этому зрелищу. — Малец, притащишь мне еще выпить? — спросил я, когда он закончил перевязку. Парень поднял на меня глаза, карие, как тот виски, бутыль которого я выдул сразу же, как стоило мне ступить на поезд. Обеспокоенные только, с долей страха. А потом кивнул и быстро скрылся в коридоре. Я отправился обратно в свой вагон. Не в туалете же напиваться, правда? Как там звали этого паренька… Как же Ава назвала… Через минуту в дверь робко постучали, а потом просунули нос в щелку. — Заходи давай, детка, не топчись, — я махнул рукой трибуту, имя которого так и не вспомнил, приглашая войти. Он, смущенно потупив взгляд, прошел через весь вагон и поставил на стол передо мной полную бутылку. Мда, процент крепости напитка был не очень большой, надо было мне просить конкретнее. Я повертел в руках бутылку, открыл, а потом отхлебнул прямо из горла. Парень все это время тупо стоял на месте и переминался босыми ногами по полу. Я опустил глаза и понял, что он собрал пятками все осколки, которые я побросал на пол. — Куда только смотрят эти горничные, а? — пробурчал я себе под нос, ставя бутыль на стол, — А ты что, сказать не мог? — я наехал уже на мальчика. Он сдавленно опустил голову и вцепился пальцами в рукав своей рубашки. Только сейчас я понял, что еще за все время ни разу не слышал его голоса. — Ты что, немой что ли? — как можно мягче спросил я, стараясь сильно не давить на него. Если это так — дело еще хуже, чем я представлял. На всех интервью сразу можно ставить крест, а значит у него не будет вообще никаких шансов. Но парень помотал головой. Я облегченно выдохнул, но расслабляться было рано. Если он молчит — значит боится. — Как тебя зовут, детка? Я как-то забыл твое имя, когда его Ава называла. Парень пару раз мотнул головой, а потом попытался отойти назад, болезненно зажмурившись. — Ладно, не хочешь говорить, молчи, — сдался я. Признаться, возиться тут с ним, как с ребенком, у меня совсем не было желания. Да и времени — меня ждал мой алкоголизм. — Твое имя я рано или поздно узнаю, а пока… Я поднялся с дивана, а потом ловко подхватил пацаненка на руки. Тот даже охнул от неожиданности, но руками за мою рубашку схватился, чтобы не упасть. — … пока пошли осколки вытаскивать. И чтоб без ботинок тут не шастал.