Улыбка милосердия под цветущей вишней

      Распивать сакэ на пару с малолетним учеником - не самый благовидный поступок для элитного джонина. Однако неправильным Какаши его не считал. Сакэ, хотя бы, позволило ему уснуть. В ином случае он бы всю ночь напролёт бродил в собственных воспоминаниях. Тех воспоминаниях, которые он безуспешно старался загнать в глубины разума, но они всплывали на поверхность с завидной регулярностью, терзая чувствами вины и тоски измученное и давно уже мёртвое сердце.       Сон, вопреки опасениям, не был кошмаром, в котором он раз за разом убивает таких разных и одновременно похожих девочек - Рин и Сакуру, а они смотрят на него недоуменно, с одним немым вопросом: почему? Почему ты нас убил, Какаши Хатаке? Почему ты убил тех, кого должен был защищать? Мы ведь всегда были добры к тебе... Разве мы заслуживаем этого, Какаши?       Он целый день почти наяву слышал эти вопросы. И это сводило его с ума.       Сон, бессмысленный и серый, был благословением. Потому что здесь было тихо, здесь не слышался голос его вины, здесь ему не чудились обвиняющие карие глаза.       Карие или всё-таки зелёные?       Скорее карие, глаза Рин. Из глубины души вылезло странное, какое-то болезненное доверие к юной ученице, вечно казавшейся ему гораздо старше её собственного возраста. И это доверие упорно отрицало, что Сакура может его в чем-то обвинить.       От этого осознания становилось еще хуже. Сакура приняла смерть из его рук с улыбкой. Она не винила его - это Какаши осознавал с ужасом.       Он помнил сожаление, мелькнувшее в глазах Рин, и какое-то обиженное неверие в свою смерть. Он полностью осознавал свою вину, и готов был к кошмарам с участием Рин. Он был даже рад, что порождённый его разумом призрак сокомандницы его мучал: это приносило какое-то извращенное удовлетворение, немного затыкало противный голос собственной совести.       Сакура отличалась от Рин. В повседневной жизни он часто принимал ученицу за старую подругу: их забота о нём была одинаковой, как и спокойный неконфликтный характер. Даже некоторые жесты и привычки у них были одни и те же.       Но Рин была обычной девочкой, а Сакура оказалась какой-то святой. Как будто доверяла своему убийце настолько, что готова была вместо него нести все его грехи. Не получалось представить Сакуру, которая хотела бы мстить ему за свою смерть. Даже сводящие с ума вопросы голосом Сакуры звучали фальшиво.       Он еще никогда не чувствовал себя настолько... Грязным. Какаши был противен сам себе как никогда.       Он был так жалок, что даже умереть не мог. Это ведь так просто - совершить самоубийство. Но он бежал от встречи со своими жертвами лицом к лицу. Словно отрицал преступления.       Он жаждал искупить свои грехи, но знал, что прощения им нет. Вина, сожаление и ненависть к себе рвали его на части. Эта боль ощущалась почти физически, и привыкнуть к ней было невозможно.       Его сон состоял из постоянно сменяющих друг друга декораций: улицы Конохи, его дом, в котором он провёл детство и в котором умер его отец, этот недостроенный мост в Стране Волн... Пейзаж менялся в соответствии с моментами жизни, которые вспоминал Какаши. Мирок вокруг был обесцвеченным и безлюдным, но разум Какаши сам собой раскрашивал декорации мрачными тонами и добавлял людей, которые все до единого смотрели на него осуждающе.       Безмолвное серое спокойствие длилось недолго: кошмар снова вступил в свои права. И здесь он был гораздо сильнее: во сне разум беззащитен и уязвим, он не способен сдержать рвущиеся из глубины души чувства.       Отделяющая его от сумасшествия грань грозила исчезнуть в любой момент.       Пейзажи замелькали с невообразимой скоростью, но остановились внезапно. Все вернулось к тому проклятому мосту. Низко стелющийся туман истаивал, а под ним на серых плитах расползались красные пятна. Лужи крови на земле, липкий красный сироп на его руках. Руки дрожали, и он не мог сдержать эту дрожь. Ужас от осознания сотворенного захлестывал с головой.       Сверху падали редкие лепестки сакуры. Тонкие до прозрачности, они медленно дрейфовали в красных лужах, намокали в крови, впитывали её и тоже становились отвратительно красными.       Красное и липкое, напоминающее кровь уже лишь отдалённо, подбиралось все ближе. Какаши невольно отступил в тщетной попытке скрыться от этого красного: он знал, что липкая жижа стремится поглотить его, растворить в боли и страданиях, в океане безумной горечи и ненависти к себе.       Он до боли сжал свои виски, желая забыть, прекратить этот кошмар, оказаться далеко-далеко. Там, где его перестала бы преследовать сводящая с ума вина.       Он хотел, чтобы этот кошмар исчез. Чувства были настолько яркими, что в голове не появлялось связных мыслей, только одно слово повторялось молитвой раз за разом.       Исчезни, исчезни, исчезни, исчезни, исчезни...       Какаши закричал, выплескивая накопившиеся внутри чувства. Боль, страх, неверие, безнадежность и детское "не хочу". Не хочу, чтобы это продолжалось, не хочу, чтобы было больно.       Дикий, почти звериный вой прорезал изменчивое пространство сна. Все вокруг пошло рябью и рассеялось, разорвалось в клочки, словно туман под порывами ветра.       Не было больше кровавого моста. Только серое небо и серая, ровная пустыня. И пепел, падающий откуда-то сверху, пепел, которым осыпался его кошмар.       Какаши чувствовал полное опустошение. Теперь он понял, что значит быть живым мертвецом.       В нескольких метрах перед ним пепел взвился, от земли поднялась серая дымка, которая соткалась в человеческую фигуру. А в следующее мгновение дымка рассеялась, оставив после себя... Сакуру. Вопреки ожиданиям от кошмара, у этой Сакуры не было дыры в груди, даже кимоно было идеально белым, без единого пятнышка крови. Зато за спиной развевались пушистые белые хвосты с розовыми кончиками, а на макушке торчали треугольные звериные уши. Правда, факт такого изменения внешности ученицы Какаши не тронул. Он почти не обратил внимания на лишние части тела Сакуры: это же сон, мало ли что может выкинуть его подсознание, создавшее его?       Когда он увидел Сакуру, эту девочку, которую убил собственными руками, ноги перестали его держать. Какаши обессиленно упал на колени, широко раскрытыми глазами глядя на розоволосую девушку. Облачко пепла, поднявшееся при его падении, оседало невыносимо долго, словно в замедленной съёмке.       Слова вырывались из него с трудом. Какаши едва узнавал свой собственный голос, в одночасье ставший таким тихим и хриплым.       - Я... Не хотел...       ...Не хотел тебя убивать, Сакура. Не хотел, чтобы на моих руках была кровь очередного близкого человека. Не хотел, чтобы все произошло... Так. Так глупо. Так больно.       Сакура подошла к нему. Толстый слой пепла не шелохнулся под её шагами, не звякнули колокольчики-нэцкэ, подвешенные на пояс - так плавно она двигалась. Словно призрак.       - Я знаю, Какаши-сенсей, - ответила ему Сакура. Она склонилась над ним, и словно выточенное из дорогого нефрита лицо оказалось невыносимо близко. Так близко, что ласковые зелёные глаза закрыли собой мрачное серое небо этого хрупкого мира снов.       Эти глаза завораживали. Какаши снова посетило то странное чувство, возникающее иногда рядом с Сакурой. Он чувствовал себя маленьким неразумным ребёнком рядом с чем-то древним, необъятно большим и бесконечно мудрым. Это древнее мелькало в зеленой глубине глаз, но не пугало. Какаши хотелось быть к нему ближе, потому что оно было тёплым и добрым, оно обещало покой и защиту. Обещало избавить его от долгого кошмара.       Глаза жгло, но влаги не появлялось. Какаши разучился плакать. Но его взгляд говорил сам за себя. Взгляд невероятно уставшего и отчаявшегося человека.       Как-то незаметно он оказался лежащим на покрытой пеплом земле, почти свернувшись калачиком. Серая голова покоилась на коленях Сакуры, руки цеплялись за её кимоно, как руки утопающего за последнюю соломинку. Пальцы сжимались до боли, отчаянно не желая отпускать этот светлый мираж, защищающий от кошмара.       - Аkai hana tsunde ano, hito ni age yo. Аno hito no kami ni kono hana sashiteage yo...       Простая и незамысловатая песня. Она уже была знакома Какаши, хотя он и не помнил, где слышал этот напев. Голос Сакуры дарил ей какую-то мистическую глубину, и песня словно поток воды растворяла его страхи, вымывала из сердца тьму, прочно обосновавшуюся там.       - Аkai hana akai hana.       Аno hito no kami ni.       Saite yureru darou       Ohisama no you ni.       Душа Какаши была полностью обнажена, открыта нараспашку. Маска, которая закрывала его лицо даже в мыслях, исчезла. Как и повязка на шарингане. Поэтому сейчас успокоенный шиноби лениво наблюдал обоими глазами, как покачиваются розовые пряди от едва заметного ветерка. Такого слабого, что он не поднимал даже вездесущий пепел.       -Shiroi hana tsunde ano hito ni age yo. Ano hito no mune ni kono hana sashiteage yo. - Напевала Сакура, ласково гладя его по голове.       Какаши был умиротворен и расслаблен. Спокойствие обернуло его мягким пушистым облаком. И он хотел, чтобы это длилось вечность. Он ещё никогда не чувствовал себя так хорошо.       - Сакура... - Прервал он девушку. - Не оставляй меня... Пожалуйста...       Разные глаза - темно-серый и красный с тремя томоэ, - смотрели снизу вверх умоляюще. Какаши сейчас не был взрослым опытным мужчиной. Нет, он был тем ребёнком, который однажды вернулся в дом и застал там своего мёртвого отца. Какаши Хатаке был настоящим собой. Беззащитный одинокий ребёнок, что никак не может повзрослеть - именно таким он был в глубине своей души, именно такой Какаши прятался за чёрной тряпичной маской.       Сакура улыбнулась, так, как улыбается мать своему дитя: тепло и понимающе.       - Не бойся, Какаши. Я всегда буду с тобой.       И Хатаке Какаши успокоился, поверив её словам. Улыбнулся счастливо, сдаваясь сонной дымке, что подступала все ближе. Для него сейчас совсем не выглядело странным, что он собирался уснуть во сне.       Задремавший Какаши уже не видел, как из-под пепла пробиваются тонкие зелёные травинки, а за спиной Сакуры вырастает огромное дерево, усыпанное нежно-розовыми цветами.       -Shiroi hana shiroi hana.       Ano hito no mune ni.       Saite yureru darou       Otsukisan no you ni.       Серые тучи разошлись, открывая небо без единого облачка. Только небо было не синее, а бирюзовое, как морская глубина. Словно смешение небесной сини и зелени удивительных глаз одной кицунэ.       - Оtsukisan no you ni...       Сакура истаяла, растворилась в воздухе, допев последнюю строку песенки, ставшей колыбельной для сероволосого шиноби. Но Какаши продолжал счастливо спать под сенью дерева, выросшего в его усыпанном пеплом мире.       Сакура ушла, но все же осталась рядом, как и обещала. Осталась зелёными травинками, бирюзовым небом огромным деревом с пышной розовой кроной.       Этот сон не мог развеяться или превратиться в кошмар, как многие сны Какаши до этого. В этот сон можно было вернуться в любой момент, чтобы отдохнуть под сенью сакуры. Сюда можно было убежать от своих кошмаров, от тоски, рвущей сердце на части, от незамолкающей вины.       Потому что этот мир под бирюзовым небом - нечто большее, чем просто хороший сон.       ***       Какаши проснулся под звуки драки. Отчаянно не хотелось отпускать тёплое сияющее облако сна, не хотелось возвращаться в унылый реальный мир. Но инстинкты шиноби были сильнее.       В голове звонил огромный колокол, боль отдавала даже в челюсти. Мир покачивался, ноги держали плохо, и ужасно хотелось пить.       И все же несмотря на столь яркие синдромы похмелья Какаши чувствовал себя как никогда хорошо. Где-то внутри будто поселилось маленькое солнышко, избавляющее от чувства вины, которое рвало сердце на части. И это солнышко делало все вокруг ярче и теплее, не позволяло скатываться в бездну уныния, горечи и скорби.       Какаши выполз, по-другому и не скажешь, во двор, чтобы застать там драку своих учеников.       Саске источал ауру мрака и безысходности. Шаринган с тремя томоэ горел красным, но Учиха не пользовался возможностями додзюцу. Он будто забыл все свои навыки, даже не дрался - просто выплескивал свои негативные чувства, кипящие под бесстрастной маской лица.       Саске бил быстро, так, что даже мутировавшие и тренированные мышцы болели от непривычной нагрузки. Но Наруто легко блокировал его прямые и предсказуемые удары. Наруто был спокоен, Наруто был непрошибаемо уверен в своей правоте.       - Ты идиот, Наруто?! Сакура не вернётся! Она мертва, понимаешь? Мертва! - Саске кричал. Битвы уже не хватало, чтобы донести до Узумаки свою мысль, свою боль и свою скорбь.       - Это ты не понимаешь, теме! - От удара в солнечное сплетение Саске согнулся пополам. Джинчурики не жалел своего друга и почти брата. - Сакура-чан не могла так просто умереть! Думаешь, она обрадуется, когда увидит по возвращении вместо привычного Саске спившегося психопата?       Наруто прижал Саске к земле, заблокировав все возможности вырваться. Саске, впрочем, вырываться не собирался: он обмяк, расслабился. Смирился. Этот выброс эмоций забрал у него все силы, и Учиха верно впадал в тоскливую апатию.       - Короче, сейчас завтракаем и идём строить мост. Трудотерапия - лучшее лекарство для сбрендивших Учих. - Заявил Наруто, отпуская друга. Саске не стал спорить: Узумаки этим утром был перевозбужден, нездоровый энтузиазм хлестал из всех тенкецу. Когда Наруто становился таким, сопротивляться было бесполезно, даже если джинчурики подбивал на откровенно идиотскую затею.       - О, Какаши-сенсей, вы уже проснулись? - Наруто подскочил к нему так быстро, будто воспользовался пространственно-временной техникой. - Выглядите получше, чем вчера. Но ещё недостаточно хорошо. - С этими словами Узумаки затащил Хатаке на кухню, скормил ему антипохмельную пилюлю и напоил водой, не обращая внимания на слабое сопротивление джонина.       Пилюля, обладающая мерзким вкусом, была действенной. Так что Какаши даже испытал благодарность к Наруто за унявшуюся головную боль и прояснившиеся мысли.       Пока Узумаки, взявший на себя лидерскую роль, накрывал на стол и объяснял Саске планы на этот день, Какаши пытался вспомнить, что ему снилось. Он чувствовал, что это было нечто важное. Нечто, кардинально изменившее его, от чего внутри появилось что-то тёплое и яркое, не позволяющее скорби захватывать его разум. Какаши сегодняшний кардинально отличался от себя вчерашнего.       И не один он. Наруто, который вчера был бледной тенью самого себя, сегодня буквально светился. И доказывал Саске, что его Сакура-чан не мертва и вернётся. Наруто верил в это абсурдное заявление всей душой. И Какаши, сам не понимая почему, тоже верил Наруто, хоть разумом и понимал невозможность такого события. Какаши терялся из-за двойственности суждений, из-за того, что сердце упорно не соглашалось с разумом.       И все же Наруто был не так уверен в себе, как могло показаться. Пушистый золотой хвост нервно подрагивал, выдавая истинное положение дел.       Стоп. Хвост?       Да, хвост. И треугольные уши на макушке, которые он не сразу заметил, потому что они сливались с волосами джинчурики из-за своего оттенка.       В приливе какого-то детского любопытства Какаши попытался поймать подвижное звериное ухо близко сидящего генина. Но пальцы прошли насквозь.       - Щекотно! - пожаловался Наруто и шокированно обернулся.       - У тебя хвост. - Бесстрастно сообщил ему Какаши, пребывающий в удивлении. После тихого "Кай" облик Наруто не изменился, и джонин понял, что лишние атрибуты - не гендзюцу.       - Я знаю. - На автомате ответил ему Наруто. - То есть, это... Вы тоже его видите, сен...сей?       Какаши кивнул, не понимая, что в этом такого необычного. Но видимо что-то было, потому что даже в чёрных глазах Саске удивление пробило стену апатии и скорби.       - Простые люди не могут видеть то, что расположено на призрачном плане. - Пояснил Наруто. - Скажите, сенсей... А раньше вы подобное видели? Ну, у Сакуры-чан...       Джонин собирался ответить отрицательно, но воспоминание яркой вспышкой пронзило мозг.       - Во сне. Кажется...       Ученики почему-то сверлили его подозрительными взглядами. Наруто тянулся чуть ли не обнюхать джонина.       Поскольку джинчурики взял на себя роль лидера, то и решения принимал он. Саске был слишком подавлен, чтобы оспаривать это, а Какаши после странного сна был как пыльным мешком пришибленный и не мог адекватно реагировать на внешний мир.       - Нам нужно будет серьёзно поговорить с вами, Какаши-сенсей. Позже. А пока делайте вид, что во мне нет ничего необычного, лады? - и на лице Наруто расцвела одна из улыбок Сакуры.       Когда люди живут вместе долгое время, они становятся похожими. И иногда эта похожесть вызывает жуткое чувство дежа вю, которое сейчас и придавило Какаши. Впрочем, нельзя было сказать, что это неприятно.       ***       - Сакура-сама, почему вы сделали якорем Хатаке-сана? Ваша связь с Саске и Наруто гораздо сильнее и не состоит из одних эмоций. Не пришлось бы тратить столько сил на её укрепление.       Ву Хэнг искренне беспокоился за свою хозяйку, которая только что вернулась из путешествия по связующей нити. Она выглядела очень усталой.       - Именно потому, что связь с дицзы такая крепкая, я не могу использовать их. Я бы скорее перетянула их ко мне, чем вернулась в реальный мир.       Ву Хэнг кивнул, приняв такое объяснение.       Сакура, едва отдышавшись после большой траты энергии, снова принялась за медитацию. То, что она собиралась делать, было рискованным. Она не была полностью уверена в благополучном исходе своей затеи. И все же этот выход выглядел наиболее перспективным из возможных.       Её семье нужно было подождать совсем немного. Теперь, когда она видела, в каком состоянии был Какаши, она не могла больше тянуть. Связи болезненно натягивались, наполняясь надеждой на встречу Наруто и безнадежной тоской Саске.       Остался всего один шаг. Самый простой и самый сложный, один шаг, который решит исход её возвращения.