Глава 5
22 мая 2019 г. в 08:33
Дорога в Дорсетшир оказалась для Марианны нелегка. Правда, погода благоприятствовала путешествию — на дорогах было сухо, и для лошадей не слишком жарко; однако, хоть Марианна и помнила, что эти утомительные мили приближают ее к обетованному убежищу, каждый толчок, каждая тряска кареты становились для нее тяжелым испытанием.
Несколько недель она провела почти без сна, и теперь, когда худшие страхи гибели и позора остались позади, ничего не желала так, как обрести наконец тихое, покойное местечко и восстановить силы, хотя бы одну ночь спокойно и сладко проспав. От природы Марианна была не слишком крепкого сложения, а горести, тяжелым грузом лежавшие у нее на сердце, могли бы усилить вдесятеро любое физическое недомогание. Теперь сердце ее освободилось от самого тяжкого груза: Марианна более не лила ежечасно слезы и не мучилась бессонницей, порожденной тревогами перед туманным будущим. Однако страдания, длившиеся несколько недель, оставили на ней свой след, и теперь она была измучена до глубины своего существа.
Элинор сидела рядом с полковником Брэндоном: оба согласно настояли на том, чтобы Марианна удобно расположилась на сиденье одна, напротив них. Полковник Брэндон приказал кучеру останавливаться как можно чаще — везде, где остановки не слишком задерживали карету, и снабдил Марианну таким количеством подушек, что, если бы не утренняя тошнота, путешествия с большим комфортом нельзя было бы и желать. И все же Марианна с нетерпением ожидала конца пути — и, пожалуй, втайне мечтала о том, чтобы Элинор пореже интересовалась ее самочувствием, ибо даже разговоры с сестрой были для нее сейчас чересчур утомительны.
Однако у Элинор были свои причины часто спрашивать о самочувствии сестры. Она ясно видела, что с самого отъезда Марианне нездоровится — хоть та и не подавала виду. Несколько раз Элинор замечала, как Марианна с гримасой боли прикладывает ладонь к животу, или устало прижимается лбом к холодному стеклу окошка и прикрывает глаза; однако все предположения о том, что ей дурно, особенно сделанные в присутствии полковника Брэндона, она решительно, даже с улыбкой отвергала.
Элинор сомневалась, что сестра понимает глубину чувств полковника к ней. Любовь представлялась Марианне пламенной страстью, нескончаемым потоком нежных клятв и заверений в вечной преданности. На ее взгляд, любовь была несовместима с молчанием и сдержанностью, она не умела терпеть и ждать — а любовь полковника Брэндона была воплощением именно этих добродетелей, для Марианны, увы, пока непонятных и недоступных. Зло, причиненное ей Уиллоуби, быть может, немного умерило ее лихорадочные восторги и заставило взглянуть на дела сердечные более трезво; однако еще не настолько, чтобы наградить прозрением о том, сколь глубока и сильна привязанность полковника к ней.
Элинор знала: Марианна все еще изумляется доброте своего новоиспеченного мужа. Пусть взаимных чувств «молодым» пока недостает — Марианна питает к полковнику глубокую, неизъяснимую благодарность. Она понимала — и даже говорила об этом Элинор — на какие хлопоты и расходы пришлось пойти полковнику, чтобы выправить разрешение на незамедлительный брак: все ради того, чтобы как можно скорее успокоить ее измученную душу и тело в безопасной крепости Делафорда. С помощью Элинор Марианна охотно выбрала себе подвенечный наряд, а затем строго последовала всем указаниям полковника относительно времени и места их бракосочетания — с такой целеустремленностью и решимостью, какую Элинор прежде едва ли в ней замечала. Впрочем, двигало ею в этом не стремление скорее соединиться с полковником, а, скорее, страх, что любое препятствие или задержка могут заставить его передумать. Думая об этом, Элинор лишь качала головой, жалея своего новоиспеченного деверя: ведь нежные взгляды его, устремленные на Марианну, когда новобрачные обменивались клятвами, и легкая, но торжествующая улыбка в миг, когда епископ объявил их мужем и женой, ясно говорили о том, что никогда по доброй воле он не отказался бы от своего счастья.
Но, хоть Марианна и не способна была пока понять глубину чувств полковника Брэндона, все же она изменилась — это было очевидно из того, как решительно скрывала она свою усталость и недомогание, не желая обременять спутников собою более необходимого. Марианна, никогда доселе не стеснявшаяся громко изливать все свои горести, реальные или воображаемые; Марианна, о любой беде которой тут же узнавали все вокруг; Марианна, менее всего на свете привыкшая думать о чужом удобстве — теперь не позволяла себе не только словом, но даже нетерпеливым жестом или гримасой причинить неудобство своему мужу.
Элинор не жалела о такой перемене; но все же это было ново и удивительно, так что она спрашивала о самочувствии Марианны, пожалуй, чаще, чем требовалось. Но та, ни словом, ни жестом не выражая нетерпения, отвечала, что с ней все хорошо.
Уже на закате карета подъехала к особняку. Марианна, ненадолго задремавшая в конце пути, пробудилась от того, что стихло мерное цоканье лошадиных копыт, и экипаж остановился. Краткий сон почти не освежил Марианну, она мечтала скорее лечь в постель и была рада тому, что муж, выйдя из кареты первым, поспешно отворил ей дверь.
У дверей выстроилась шеренга слуг. Всем им полковник представил новую хозяйку Делафорда — и Марианна приложила все силы, чтобы не зевать и выглядеть бодрой во время церемонии приветствия. Однако, едва они с полковником переступили порог, как усталость взяла над ней верх. Марианна пошатнулась и, быть может, упала бы без сил прямо у дверей, если бы полковник, не отходивший от нее ни на шаг, ее не подхватил.
Марианна мгновенно встала на ноги и извинилась за свою неуклюжесть с простодушной искренностью, которая, как подумалось Элинор, этой новой Марианне очень шла.
Полковник Брэндон лишь отмахнулся от ее извинений, как отмахнулся бы от игривого щенка, невзначай налетевшего ему на ногу. Он уже отдавал распоряжения слугам — и в их числе приказ показать мисс Дэшвуд ее комнату.
Элинор хотела было возразить, заметив, что сначала должна позаботиться о Марианне, но тут же вспомнила, что это больше не ее забота: защитником и хранителем сестры стал полковник Брэндон, и нет сомнений, что он сделает для нее все возможное. Так что Элинор последовала за слугой в отведенную ей комнату. Убедившись, что Марианна в ней не нуждается, — думала она, — она вернется в Бартон-коттедж. Втайне Элинор предпочла бы остаться здесь на несколько дней, посмотреть, справляется ли Марианна с ролью хозяйки поместья; однако, если ее не пригласят остаться, разумеется, напрашиваться не будет.
Марианна так устала, что едва ли понимала, где она и с кем, пока полковник не помог ей опуститься в глубокое кресло в просторной, изящно обставленной спальне. Комната эта показалась ей слишком роскошной для гостевой, и, слишком утомленная, чтобы ходить вокруг да около, Марианна спросила напрямик:
— Это ваши комнаты? Как здесь красиво!
В ответ полковник улыбнулся ей своей скупой улыбкой.
— Мне подумалось, в первые дни будет прилично хотя бы сделать вид, что мы делим одну спальню. Ваши комнаты будут готовы утром, но сегодня… — Он не договорил. — Слуги преданны мне и не склонны к сплетням; но все же не хотелось бы подавать ни малейшего повода для слухов, когда ваше положение станет очевидно.
— Ах да… в самом деле… я не подумала, — вздохнула Марианна, сожалея, что сейчас способна думать лишь о своем желании лечь и заснуть.
В самом деле, ей и в голову не пришло, что полковник Брэндон может теперь настоять на исполнении своих супружеских прав! Они отправились в дорогу сразу после венчания, и до сих пор он вел себя с Марианной, как обычно — разве только, быть может, увереннее протягивал ей руку и чаще задерживал на ней взгляд, чем было бы уместно для простого знакомого. То, что такая важная часть их с полковником договора от нее ускользнула, теперь встревожило и расстроило Марианну. Ведь полковник Брэндон вовсе не так стар, чтобы уже не интересоваться близостью — а сама Марианна сейчас определенно не готова была дарить ему супружеские ласки: слишком свежа была память о том, как жестоко обидел ее Уиллоуби. Однако, думала она, если полковник станет настаивать, чтобы жена разделила с ним ложе, сущей неблагодарностью будет ему отказать.
Однако, пока она в беспокойстве размышляла об этом, полковник сам положил конец ее тревогам.
— Вам нужно поспать, — заметил он, заботливо всмотревшись в ее омраченное думами лицо. — Я пришлю Ханну, чтобы помогла вам приготовиться ко сну.
И уже взялся за дверную ручку, когда Марианна остановила его вопросом, удивившим их обоих.
— Вы вернетесь? — Супружеские права супружескими правами, но не могла она выгнать хозяина из собственной спальни и допустить, чтобы из-за нее он ночевал где-нибудь в углу!
— Обо мне не беспокойтесь. Я не часто здесь бываю, а когда остаюсь в Делафорде на ночь, обычно сплю в гостевой комнате, а здесь ночую в очень редких случаях. Так что вы вовсе не лишаете меня комфорта.
— И все же пусть сегодня будет такой случай! — настаивала Марианна. — Я привыкла делить постель… с сестрами, — поспешно добавила она. — И, если мы хотим создать у слуг впечатление, что мы… м-м… по-настоящему женаты… — Смущение и усталость помешали ей докончить фразу.
— Что ж, хорошо, — согласился он. — Устраивайтесь и готовьтесь ко сну, а я подожду в соседней комнате.
Марианна давно привыкла раздеваться и отходить ко сну без помощи слуг, однако сейчас едва не падала от усталости — и не возражала, чтобы кто-нибудь помог ей с застежками и лентами дорожного наряда.
Ханна, немолодая и весьма суровая на вид женщина, в полном молчании помогла ей раздеться, переодеться в ночную сорочку и чепец, заплести косу на ночь, а затем вышла. Марианна уснула, едва голова ее коснулась подушки — не слышала, ни как вошел полковник, ни как утром ее покинул.
На следующее утро она проснулась в довольно поздний час, одна, на смятой постели — и покраснела, сообразив, что подумают слуги. Странно было начинать новую жизнь с обмана; однако Марианна мысленно положила сделать все, что в ее силах, чтобы никто не усомнился в законности и полноте их с полковником брака.
Вдруг новая мысль поразила ее. Тогда, с Уиллоуби, у нее шла кровь: теперь же никакой крови не было — и это могло бросить и на нее, и на полковника тень подозрения. Марианна обвела взглядом комнату, прикидывая, чем бы порезать себе палец. Однако спальня, как видно, предназначалась лишь для сна и супружеских радостей: здесь не было ни письменного стола, ни бювара — ничего, где можно было бы найти нож для очистки перьев или иное подходящее орудие.
Оглядевшись вокруг, Марианна заметила наконец картину в тяжелой резной раме, висящую довольно низко на стене. Недолго думая, подняла руку и порезала локоть об острый край рамы. Вышло даже лучше, чем она ожидала — кровь хлынула ручьем! Довольная своей сообразительностью, Марианна щедро замарала простыни кровью… и только тут поняла, что ей нечем ни забинтовать, ни хотя бы прикрыть рану.
Если бы пробраться в собственную комнату, туда, куда отнесли ее вещи — можно было бы перевязать руку, оторвав край от старой нижней юбки, и тогда никто не заподозрил бы обмана! Но увы, Марианна не знала, какая дверь ведет к ней в комнату. Вчера она засыпала на ходу — и совсем не помнила, каким путем они с полковником пришли сюда; а бродить по дому в ночной сорочке и с окровавленной рукой наперевес, рискуя наткнуться на горничную, показалось ей слишком опасным.
В этот-то деликатный момент, когда Марианна стояла в растерянности посреди спальни, не зная, на что решиться, одна из трех дверей отворилась, и на пороге появилась домоправительница с чаем на подносе.