Разумное решение

      Полковник Брэндон ответил на поцелуй неожиданно порывисто, со страстью, удивившей Марианну. Однако, хоть и видимо тронутый таким выражением ее приязни, скоро он оторвался от губ жены и пристально вгляделся ей в лицо, как бы желая вполне понять ее намерения.       Марианна отвечала ему прямым, открытым взглядом; щеки ее раскраснелись, губы еще вздрагивали, и в глубинах синих глаз, если только надежда его не обманывала, читалась страсть.       — Вы получили от меня то, что хотели, — произнес он внезапно охрипшим голосом. — Не пожелаете ли вознаградить вашего мужа за уступчивость?       Странный и удивительно приятный трепет охватил Марианну при этих словах. Полковник прервал поцелуй, однако лица их по-прежнему почти соприкасались, она чувствовала на губах его дыхание, всем существом ощущала на себе его нежный и жадный взгляд — и могла лишь желать, чтобы эта близость не прекращалась.       — Вы хотите сказать… — начала она, но тут же запнулась. — Сказать, что мы… что я… — Марианна не понимала, как ответить мужу «да», чтобы это не прозвучало слишком грубо или непристойно, и наконец пробормотала: — Та повитуха говорила, что это безопасно!       — Я хотел сказать всего лишь, что, поскольку ложиться в постель вы не станете, то теперь можете проводить вечера со мной, а не с Элинор и гостями. Нарушать традиции — так уж нарушать, согласны?       — Согласна, — пробормотала она. — И мне кажется… еще мне кажется, мы могли бы проводить вечера не только в вежливых беседах, а потом не расходиться по разным постелям! — С этими словами она робко протянула руку к вырезу его ночной сорочки.       — Марианна! — выдохнул полковник. Легкое прикосновение к его груди потрясло его, словно удар молнии. — Я не это имел в виду. Нам не следует…       — Кто сказал, что мужу и жене не следует быть в полном смысле мужем и женой? — смело возразила Марианна. — Разве не это предписывает нам Писание? Не заставляйте меня обращаться к Эдварду, чтобы получить от него пастырское дозволение! — И, подняв брови, добавила с вызовом: — Или я ошибаюсь, думая, что этого желаем мы оба? Быть может, я, на ваш вкус, слишком располнела?       — Поверьте, ничто не может быть дальше от истины! — внезапно охрипшим голосом, идущим словно из глубины груди, ответил полковник.       — Откуда же мне знать, если муж отказывается со мной возлечь?       Полковник вглядывался в ее лицо, переводил взгляд на тонкие пальцы, все еще играющие с отворотом его ночной сорочки — и не мог поверить своему счастью.       — Но это не… не обеспокоит вас? Не обременит? — Взгляд его скользнул к заметной выпуклости под ее ночным одеянием. — Я ведь не могу… возлечь с вами обыкновенным образом. Что, если это повредит ребенку?       Марианна ненадолго задумалась, прикусив нижнюю губу.       — Если вы не сочтете это предосудительным, — сказала она наконец, — я бы предложила иной способ, быть может, далеко не столь обыкновенный, но в моем положении более удобный.       — Боюсь даже спрашивать! — с легкой улыбкой проговорил полковник, сощурив глаза в предвкушении.       Марианна коротко рассмеялась.       — Я бы предложила нам с вами просто поменяться местами, — ответила она. — Если пообещаете не слишком смущаться и не спрашивать, откуда мне известно о такой позе, я с радостью покажу вам, как это.       И, не давая мужу времени найти новые возражения, Марианна легко толкнула его в грудь, молчаливо призывая подвинуться. Он отодвинулся ближе к изножью кровати, а она села рядом, наклонилась к нему и принялась целовать страстно и свободно, без намека на стеснение. Руки ее тоже не оставались без дела; Марианна сжала в ладонях его виски, а затем запустила пальцы в волосы. Теперь смешно было и подумать, что когда-то она считала его «слишком старым»! Верно, заботы и горести оставили у него на лице неизгладимый след; однако руки, сжимающие ее в объятиях, были сильными и мускулистыми, волосы — густыми и нетронутыми серебром, признаком близящейся старости.       Полковник, захваченный поцелуем и ласками жены, едва заметил, как она, мягко толкнув его в грудь, заставила опуститься на подушки, а сама удобно устроилась сверху.       Смелость Марианны вовсе не смутила его, а ощущение ее веса показалось неописуемо приятным — особенно когда она так медленно, так мучительно-сладостно заскользила по его телу вниз, не уставая покрывать поцелуями его лицо и шею.       На миг полковник ощутил укол беспокойства — ему показалось, что в этом все же есть нечто странное и неблагопристойное. Однако жене его, как видно, в самом деле было удобно; более того, румянец у нее на щеках и другие красноречивые признаки, кои замечал он в кратких промежутках между поцелуями, ясно свидетельствовали, что она наслаждается этой прелюдией не меньше его самого. Так что беспокойство его растаяло, и, когда Марианна взяла его за руки и положила себе на бедра, он более не сопротивлялся.       Забыв обо всем, полностью отдавшись наслаждению, он гладил и ласкал ее — нежную, теплую, мягкую. Точь-в-точь такую, как воображал он себе долгими мучительными ночами, когда она безмятежно спала с ним рядом. Порой в жаркие ночи, когда Марианна откидывала одеяло во сне, он до утра любовался ею, изнемогая от желания скользнуть ладонью под подол сорочки, узнать, каковы на ощупь самые сокровенные уголки ее тела. И вот она перед ним — без всяких одеял, не спящая, по собственной воле дарит ему утонченные ласки. Его искусительница. Его счастье. Его блаженство.       Казалось немыслимым, что все это происходит наяву. Но в следующий миг восторг полковника достиг крайнего предела и сделался почти неотличим от страдания: Марианна скользнула еще ниже, и теперь лишь несколько дюймов и тонкий шелк ночной сорочки отделяли возбужденную плоть полковника от ее естества.       Не было между ними ни грубости, ни торопливости, ни спешки. Марианна двигалась вперед и назад, упершись ладонями в грудь мужа, ясно ощущая, как вздрагивает и трепещет под нею его плоть; очевидные признаки его наслаждения усиливали ее удовольствие. Наконец, когда оба почувствовали, что не могут более, что должны вполне соединиться друг с другом, он положил обе ладони ей на бедра, помогая удержать равновесие. Марианна начала опускаться вниз, и он, крепко прижав ее к себе, завершил начатое ею движение.       Наконец это произошло! Она крепко обхватила его собой, обняла полностью, словно для него и была создана — и начала двигаться на нем, сперва неторопливо, приноравливаясь к новым ощущениям. С невольной тревогой полковник следил за ней из-под полуприкрытых век, опасаясь, что тягостные воспоминания охватят ее и разрушат это сказочное блаженство. Но мгновения шли, и Марианну, как видно, никакие воспоминания не тревожили. Едва ли она сейчас вообще способна была связно мыслить; прикрыв глаза и двигаясь на нем все сильнее, все энергичнее, она вся отдалась наслаждению. Полковник также оставил ненужные тревоги — и смотрел на нее теперь только ради удовольствия. Смущение его растаяло, уступив место неведомому прежде восторгу. Никогда еще он не любил женщину столь необычным способом, никогда и не воображал, что столь смелые наслаждения возможны в браке, и тем более — что не кто иная, как предмет его давней любви, не просто согласится, но настоит на таком единении!       Марианна в этот миг была сама прелесть. Пышные волосы ее выбились из косы, рассыпались по плечам, наполовину закрыли разгоряченное усилиями лицо. Ночная сорочка сползла с плеча, обнажив часть груди; однако полковнику подумалось, что она обнажает слишком мало, и, движимый бездумной страстью, он торопливо распустил завязки у Марианны на груди и потянул ворот сорочки вниз. Теперь в нежном, теплом свете прикроватной свечи открылись ему обе груди.       Марианна вздрогнула — и он немедленно пожалел о своем порыве, решив, что невольная нагота заставляет ее дрожать от холода. Однако, заметив, что он нахмурился, Марианна улыбнулась и шутливо предложила согреть ее при помощи рук.       — Ах! — воскликнула она, когда он торопливо последовал ее совету. — Только осторожнее, прошу тебя, любовь моя! В последнее время они что-то очень чувствительны.       Свою задачу полковник принял с чрезвычайной серьезностью — и сделал все для того, чтобы Марианна не испытывала боли или неудобства, но и больше не мерзла. Вскоре он нашел такой способ обращения с ее грудью, что доставлял им обоим наибольшее наслаждение — и дальше уже ничего не страшился и ни о чем не жалел.       Мысль — нет, знание — что Марианна желает этого, что она желает его, дарила почти невыносимое блаженство. Наконец вся сладость, весь восторг, все счастливое изумление этой ночи разрешилось в порыве наивысшего наслаждения; но и в этот миг, едва владея собой, полковник сжал ладонями бедра Марианны и придерживал ее, опасаясь слишком сильно прижать к себе или каким-то неловким движением навредить ей или ребенку.       Насытив свою страсть, он хотел доставить такое же наслаждение и ей, но она, весело рассмеявшись, отстранила его руку.       — На мой счет не беспокойся. Я свое сегодня уже получила!       — Ты уверена? — спросил он, с сожалением глядя, как она поправляет ночную сорочку, снова прикрывая плечи и иные, еще более привлекательные части тела.       — Я… ты в этот момент не очень внимательно смотрел, — порозовев, пояснила она.       Полковник Брэндон не сводил с нее взгляда и думал, что никогда еще не видел Марианну такой прекрасной, как в этот миг — раскрасневшуюся, со счастливым блеском в глазах, с растрепанными волосами и в измятой сорочке, ясно свидетельствующей о том, чем они только что занимались вдвоем.       Полковник встал и принес из ванной комнаты полотенца, чтобы муж и жена привели себя в порядок, прежде чем лечь в постель. Потом они легли — по всегдашней привычке, на разных сторонах кровати.       Некоторое время полковник лежал неподвижно; блаженное оцепенение охватило его, он уже готов был заснуть, однако к блаженству примешивалась нотка разочарования. Он не понимал, почему они снова спят по отдельности, как чужие люди. Хотелось бы ему заключить Марианну в объятия и прижать к себе, чтобы она уснула у него на плече! Но, если бы она сама хотела того же — разве не придвинулась бы к нему первой? Трудно вообразить, что жена его, несколько минут назад столь смелая в любовных ласках, теперь станет робеть и стесняться простого знака близости! Но с другой стороны, в чем можно быть уверенным, когда речь идет о чувствах Марианны?       Свеча догорела, и на спальню опустилась тьма, а полковник все не мог сомкнуть глаз. Несколько раз почти готов был тронуть жену за плечо и спросить, спит ли она, но не осмеливался.       Вдруг это странное, напряженное молчание было прервано неожиданным звуком — чем-то вроде очень тихого всхлипа. Затаив дыхание, через несколько секунд полковник понял, что происходит. Он услышал, как неровно дышит жена на другой половине кровати, ощутил, как она вздрагивает, стараясь сдержать слезы.       — Марианна! — тихо позвал он во тьме.       Голос мужа, кажется, расстроил ее еще сильнее; теперь она сотрясалась всем телом и отчетливо всхлипывала, уже не в силах подавить рыдания.       — Марианна, любовь моя! — проговорил полковник и протянул руку, чтобы успокаивающим (как он надеялся) жестом коснуться ее плеча. Он постарался дотронуться до той части тела, что была прикрыта сорочкой, на случай, если его прикосновение окажется Марианне неприятно.       Она повернулась в постели — но не для того, чтобы оттолкнуть его руку или отодвинуться, как он страшился; нет, она бросилась к нему в объятия.       — Я думала, ты заснул, как бывало раньше, — дрожащим от слез голосом объяснила она. — Было так тихо, и… и мне вдруг стало так одиноко! После того, что только что произошло между нами, я не хотела спать так далеко от тебя. Мне казалось, теперь, когда мы действительно стали мужем и женой, все должно быть иначе! Но все осталось, как прежде, и…       Он не успел назвать ее глупышкой и заверить, что сам, лишившись ее близости, испытывал то же самое — она продолжала:       — Моя душа так полна сейчас, что, кажется, я не смогу уснуть! Ум мой играет со мной дурную шутку: меня одолевают самые пустые печали и опасения.       — Так расскажи мне о своих опасениях, и я их прогоню, — попросил полковник, нежно гладя ее по волосам.       Она съежилась под одеялом, словно стыдясь тех мыслей, что пришли ей на ум.       — Хоть я и говорю себе, что не стоит об этом думать — но так больно знать, что я… что ты был не… — Тут голос ее стал еще тише, и полковнику — хоть он и лежал неподвижно, не издавая ни звука — пришлось прислушаться, чтобы различить ее слова: — Что я беременна, и ребенок не твой, и тебе не досталась в жены чистая, честная девушка, у которой ты был бы первым!       Полковник испустил медленный вздох; ему требовалось время, чтобы подобрать верные слова для ответа.       — Марианна, — сказал он наконец, — когда я решил жениться на тебе, твоя история была мне известна. За все эти месяцы, живя с тобою и все лучше тебя узнавая, ни разу я не пожалел о своем решении — напротив, счастье мое росло день ото дня. Тебя, Марианна, и твоего ребенка я предпочту любой девице, сколь угодно чистой и невинной. Ты должна это знать. Не хочу, чтобы ты долее оставалась в заблуждении. Всякий раз, когда я не решаюсь тебя обнять — это происходит лишь из страха, что я люблю и всегда буду любить тебя более, чем ты меня, и из нежелания тебе навязываться. Я готов скорее томиться и страдать вечно, чем доставить тебе хоть малейшее неудобство или неловкость. И я говорю себе, что должен подождать. Подождать, пока ты подашь мне знак, пока сама скажешь о своих желаниях, сама попросишь, чтобы я тебя обнял, поцеловал и так далее; и после всего этого я ожидаю нового знака — знака, что не сделался тебе противен.       — Что же мы делаем? — пробормотала Марианна, уткнувшись ему в плечо; в голосе ее звучала нешуточная боль. — Сколько ненужных мучений причинили мы и себе, и друг другу, сдерживая свои истинные чувства! Верно, в начале нашего знакомства я дала тебе множество причин сомневаться в том, что когда-нибудь смогу ответить на твою любовь. Но теперь я люблю тебя, дорогой мой муж, люблю всем сердцем и душой! Неужели ты мне не веришь?       — Я… быть может, со временем я научусь справляться с сомнениями. Но тебе придется быть со мной терпеливой, как я старался быть терпеливым с тобой.       — Хорошо, — прошептала она, с умиротворенным вздохом расслабляясь в его объятиях. — Постараюсь не забыть, что ты передо мной робеешь. И всегда говорить вслух, что ты можешь меня обнять, можешь поцеловать, можешь нежно погладить по голове — вот как сейчас, можешь что-нибудь прошептать мне на ухо. А после всего этого обязательно буду говорить, что я счастлива.       Полковник Брэндон крепче обнял жену и закрыл глаза. Сон уже начал одолевать его, но последний вопрос не давал ему покоя:       — Милая, тебе так удобно?       Марианна только зевнула и потянулась всем телом; как видно, эта ночь совершенно истощила ее силы.       — Тогда спи спокойно, — прошептал он, целуя ее в лоб.       Вместо ответа она лишь сжала его руку, обвитую вокруг ее талии — и так, крепко держась за мужа, погрузилась в сон.