Глава 19
21 ноября 2019 г. в 23:31
Остаток весны прошел для полковника и Марианны в тишине и покое: ничто не нарушало их безмятежного счастья. Хоть медовый месяц их начался куда позже, чем у большинства новобрачных, оба вовсе не ощущали, что им чего-то недостает — разве только, быть может, стремились особенной нежностью и бурными ласками возместить промедление. Полковник был все так же внимателен к жене, но теперь забота его была окрашена особой радостью — радостью взаимной любви, свободной от сомнений и тревог. Все кругом замечали, что он словно помолодел, что походка его стала легче, лицо веселее, и что ему удивительно идет быть женатым. В обращении его появилась добродушная шутливость, прежде невиданная, и друзья полковника с радостью отмечали эту перемену. Не ускользало от наблюдателей их семейного союза и то, что Марианна, составив счастье полковника, сделалась счастлива и сама. Сдержанной и молчаливой, как Элинор, она никогда не стала бы и в семейной жизни; но ее искренность и горячность, готовность говорить все, что придет на ум, и без обиняков высказывать свои мысли, неизменно радовали полковника — а его серьезность и спокойное здравомыслие успокаивали ее и помогали не отрываться от земли.
В последние четыре месяца беременности за здоровьем Марианны неустанно следила опытная повитуха, нанятая по рекомендации миссис Пикард; доктор Маккей, прежде чем вернуться в Индию, на помощь тамошним беднякам, проверил и подтвердил ее навыки. Распоряжения доктора Маккея полковник поначалу встречал ворчанием; однако доброе здоровье Марианны лучше всего иного подтверждало, что дело свое доктор знает. А после того, как доктор покинул страну, полковнику стало намного легче принять его новаторские идеи и предоставить Марианне свободу, которой она так жаждала.
Пришло лето — и в большой дом, и в скромный коттедж Эдварда и Элинор, хоть встретили его здесь и там по-разному. Вместе с богатым урожаем клубники и поразительным изобилием молока в дом Феррарсов пришла радостная весть, что и Элинор ждет ребенка. Проводить беременность в постели она, разумеется, не собиралась: если бы даже мужу, в каком-нибудь необъяснимом припадке мозговой горячки, и пришла мысль запереть ее в спальне — ни скот, ни огород не выжили бы без ее постоянной заботы. Когда позволяли средства, Феррарсы нанимали для выполнения самых тяжелых трудов помощника — деревенского парня; но большую часть работы Элинор выполняла сама и даже слышать не хотела о том, что может быть иначе. Кроме того, помощнику она не доверяла, хоть и сама не могла объяснить, почему: чудилось в нем что-то скользкое. Хозяев он не обманывал, приходил и уходил строго в назначенный час, трудился добросовестно, однако, кажется, интересовался Делафордом и всем, что там происходит, куда больше, чем было бы естественно для сына батрака. Однажды Элинор спросила напрямик, знает ли он полковника или Марианну, или, быть может, вел с ними какие-то дела — а если нет, чем вызвано такое любопытство; но он в ответ свирепо побагровел и принялся все отрицать так яростно, что Элинор решила больше не приставать к нему с расспросами. Быть может, сказала она себе, такая подозрительность не имеет оснований и вызвана лишь ее состоянием.
Миссис Дэшвуд, у которой Марианна оставалась любимицей, нашла предлог почаще бывать в Делафорде: теперь она подолгу гостила в большом доме вместе с Маргарет, стремясь как облегчить бремя Элинор, так и быть рядом с Марианной в последние месяцы ее беременности.
Однажды солнечным летним утром схватки и излияние родовой жидкости возвестили Марианне, что дитя ее готово появиться на свет. Миссис Дэшвуд собиралась в коттедж к священнику, однако это событие заставило ее сдернуть шляпку, снять шаль и сесть у постели дочери, дабы выполнять любые ее просьбы, которые не смогут выполнить повитуха и горничная.
Маргарет к роженице не пустили, не разрешили и идти к Элинор без провожатых, так что она, надувшись, заперлась в гостевой спальне. Напрасно мать уговаривала ее пойти поиграть с собаками: Маргарет надеялась, что Элинор поделится с ней рецептом пастушьего пирога, и теперь была безутешна. Отчаявшись с ней сговориться, миссис Дэшвуд махнула рукой, предоставила младшую дочь самой себе и поспешила назад к Марианне. Послали за Элинор, с уточнением, что особой спешки нет, и, если у нее есть неотложные дела по хозяйству, пусть не торопится. Не прошло и часа, как Элинор была рядом с сестрой.
Полковник Брэндон занял пост у дверей спальни и, словно безумный, расхаживал туда-сюда, а Марианна просила впустить его, пока повитуха не дала на это дозволение. Войдя, он увидал, что Марианна сидит на самом краю кровати, зажмурившись и сжимая руками живот: судя по гримасе на лице, она испытывала крайне неприятные ощущения. Для родов она заранее выбрала спальню, ближайшую к кухне и бельевой, и массивную кровать с крепкими прикроватными столбиками, за которые можно было бы схватиться и сжимать их для облегчения сильной боли. Элинор сидела рядом, поглаживала Марианну по спине и время от времени вполголоса шептала слова ободрения.
Повитуха бросила на вошедшего полковника недовольный взгляд и поспешно прикрыла простыней обнаженные бедра Марианны. Полковник отвел взгляд, стараясь не хмуриться. В теле Марианны не было ничего такого, чего бы он прежде не видел, чем бы уже не насладился — и стоит ли, думал он, в такое время беспокоиться о приличиях? Но в этот миг боль на время оставила Марианну, и она приветствовала мужа куда радостнее повитухи.
— Миссис Клинток говорит, что не положено мужу присутствовать при родах, — заметила она, устало улыбнувшись, — но я настояла, чтобы тебя впустили. Хоть она и клянется, что в любой момент готова вышвырнуть тебя за дверь!
— Мне-то что! — фыркнула почтенная дама. — Если не будет путаться у меня под ногами, пусть остается! — И добавила, покачав головой: — Ну и ну! Муж в родильном покое — не видано, не слыхано!
Полковник счел за благо проявить добрую волю и не отвечать ей в том же духе. Он желал быть чем-нибудь полезен страждущей жене, но не находил ни одной задачи, которую миссис Дэшвуд, Элинор или миссис Клинток не выполнили бы куда ловчее и сноровистее его. В том, чтобы стоять рядом и со стоическим видом смотреть на страдания жены, он смысла не видел, и уже двинулся прочь — но в этот миг новый приступ боли скрутил Марианну, и она, вскрикнув, протянула к нему руки. Как видно, в том, что муж рядом, она находила немалое утешение. Наконец он придвинул к кровати кресло — так, чтобы быть рядом с Марианной, не мешая суетящимся вокруг женщинам — и опустился туда, по-прежнему чувствуя себя здесь лишним.
Началась кульминационная часть родов: повитуха приказала Марианне сдвинуться к краю кровати и тужиться. Время тянулось мучительно медленно: до боли сжимая сплетенные руки, полковник возносил беззвучные молитвы к небесам. Если даже смотреть на это и ждать так невыносимо тяжело, думал он, — каково же его бедняжке жене?
Марианна тужилась уже некоторое время, и дело близилось к родам, когда повитуха громко поинтересовалась, куда пропала бездельница горничная, которую она послала за полотенцами еще четверть часа тому назад. Миссис Дэшвуд вызвалась пойти поискать ее и поторопить; однако, едва выйдя из спальни, столкнулась с другой служанкой, спрашивающей, где полковник Брэндон.
Дверь спальни осталась распахнутой, и внутри было слышно все, что происходит снаружи. По крайней мере, достигло ушей Марианны резкое восклицание мисс Дэшвуд:
— Что бы там ни было, это подождет! Полковник не может сейчас ни с кем разговаривать — его жена родит с минуты на минуту! Позаботьтесь лучше о чистых полотенцах для роженицы!
Горничная отвечала тихо и робко, и голос ее, в отличие от властного голоса миссис Дэшвуд, был в спальне едва слышен, а слов различить и вовсе не удавалось. Однако по громкому ответу миссис Дэшвуд все разъяснилось:
— Как Уиллоуби? Что он здесь делает?!.. Скажите ему, чтобы немедленно ушел: этому человеку нечего делать рядом с моей дочерью, тем более в такой час! И принесите же наконец полотенца!
При этих словах раскрасневшаяся от усилий Марианна побелела, словно покойница.
— Он пришел за ребенком! — вскричала она, почти в истерике, задыхаясь от боли и страха. — Он хочет забрать мое дитя!
С этими словами она вцепилась в прикроватные столбики и испустила громкий стон.
— Тужьтесь, милая моя, тужьтесь сильнее! — прикрикнула на нее повитуха.
Марианна принялась тужиться с новой силой, однако, дрожа всем телом, не переставала повторять, что Уиллоуби хочет отнять у нее дитя. Полковник испугался, что этот страх может повредить ей или ребенку, который сейчас с великим трудом выбирается на свет.
Элинор пыталась успокоить сестру и сосредоточить ее внимание на родах, однако не добилась от Марианны и тени спокойствия, пока полковник Брэндон не сказал решительно, что разберется с этим сам, и не вышел, оставив роженицу на попечении сестры и матери, наконец-то вернувшейся с чистыми полотенцами.
Широкими шагами полковник вышел в холл — и обнаружил там Уиллоуби, а рядом донельзя расстроенную горничную. Как оказалось, «этот джентльмен» попросту оттолкнул ее с такой силой, что она едва не упала, и ворвался в дом. Верно, она знает, что не должна была открывать дверь, но мистер Мирен, дворецкий, сейчас вместе с Софи и прочими разыскивает все необходимое для повитухи, и вокруг такая суета и беспорядок, а она просто хотела узнать, кто так громко стучится, ей очень стыдно, но… «пожалуйста, сэр, не выгоняйте меня!»
Полковник Брэндон заверил горничную, что она не потеряет место, и отправил помогать остальным. Говорил он мягко, но в голосе слышался едва сдерживаемый гнев, а взоры, которые метал он на незваного гостя, казалось, способны были испепелить на месте.
Уиллоуби молча стоял перед ним, взъерошенный и растрепанный: видно было, что примчался сюда второпях.Он уже открыл рот, чтобы заговорить — но в этот миг полковник с размаху отвесил ему тяжелую пощечину, и Уиллоуби полетел на пол. Полковник поднял его, схватив за шиворот, и поволок к дверям, желая, как видно, пинком сбросить с крыльца.
— Марианна… — с трудом пробормотал Уиллоуби; щека у него быстро распухала, и рот был полон крови. — Она… с ней все благополучно?
— Благополучие моей жены — не ваше дело! — прорычал полковник. — Если немедленно не уберетесь отсюда, поклявшись никогда более не возвращаться — я завершу то, что начал, когда послал вам вызов!
— Мне нужно знать! — отчаянно взмолился Уиллоуби. — Знать, все ли в порядке с ней… и с ребенком! Умоляю вас! Готов на колени встать перед вами! Я испробовал все, возможное и невозможное, чтобы получить о ней хоть слово! Даже нанял деревенского мальчишку, чтобы он сообщал мне все, что узнает. Умоляю вас, Брэндон! Просто скажите, что с ней все хорошо!
Как ни ненавидел полковник Брэндон этого человека, принесшего столько зла дорогим ему женщинам, униженные мольбы Уиллоуби вызвали в нем тень жалости.
— Все было хорошо, — сурово ответил он, — пока она не услышала, что вы здесь. Один звук вашего имени делает ее больной. Это все, что я могу вам сказать; иного ответа вы не получите. Чем дольше вы остаетесь здесь, тем большей опасности подвергаете и ее, и ребенка, грядущего в мир. Вы знаете, что я шутить не люблю — и угрозу свою высказал вполне серьезно. Убирайтесь.
— Но, когда худшее останется позади, неужели вы не сообщите мне об исходе? Хотя бы самой короткой запиской! Неужто у вас совсем нет ко мне жалости? Мне нужно знать, что она жива!
— Давно прошло время, когда вы имели право интересоваться ее судьбой. Все узнаете тогда же, когда и весь свет — не раньше.
— А… а ребенок?
— Ребенок мой.
Смятение отразилось на лице Уиллоуби; на миг полковнику показалось, что от изумления он лишился дара речи. Наконец, овладев собой, он с трудом заговорил:
— Но вы… неужели вы решились… признать…?
— Уиллоуби, — процедил полковник сквозь стиснутые зубы, — быть может, вы не в состоянии понять, как можно заботиться о чужом потомстве — например, о юных сиротах, которых вы так легко соблазняете и бросаете ради собственного удовольствия. Но мои устремления не столь низменны. Я с радостью приму этого ребенка и выращу как собственного сына или дочь, несмотря на прискорбные обстоятельства его зачатия. Весь мир узнает, что этот ребенок мой, репутация Марианны останется незапятнанной — а вы, пока живы, не будете иметь никакого касательства ни к этому ребенку, ни к нам!
Ждать ответа полковник не стал: мощной рукой он вытолкнул Уиллоуби на крыльцо и захлопнул дверь перед его носом.
Рассеянно потирая саднящие костяшки пальцев, полковник вернулся в спальню. Однако на пороге остановился, как вкопанный: его поразила царящая в комнате неестественная тишина. На одно страшное мгновение невыразимый ужас охватил полковника: дыхание его пресеклось, сердце забилось где-то в горле, руки и ноги словно налились свинцом. Он не мог перешагнуть порог, не мог даже подать голос. Но в следующий миг из спальни донесся слабый звук, вроде кошачьего мяуканья, а следом за ним тихий и нежный женский смех.
— Полковник! — воскликнула Элинор, появившись на пороге с охапкой испачканных полотенец в руках, — не бойтесь за нее! Входите и познакомьтесь со своей дочерью!
Полковник, пройдя мимо повитухи, без колебаний подошел к постели со смятыми, замаранными кровью простынями. Беспорядок и грязь прошедших родов не смущали его: он смотрел только на Марианну, лишь иногда переводя взгляд на крошечный сверток у нее на руках. Марианна была бледна, но не болезненной бледностью, и неотрывно смотрела на ребенка: на лице ее, с чуть приоткрытым ртом и огромными сияющими глазами, читалось безмерное благоговение перед чудом новой жизни.
— А где же полковник? — проговорила она вполголоса, обращаясь то ли к ребенку, то ли к себе самой. — Где мой муж?
— Я здесь, любовь моя! — хотел ответить полковник; но что-то перехватило ему горло, и вместо громкого голоса из уст вылетел лишь благоговейный шепот.
Марианна подняла на него глаза, полные слез, но слез счастливых. Как видно, Уиллоуби был полностью забыт.
— Я знала, что ты здесь, — ответила она. — Подойди же, милый, возьми меня за руку. Мне легче, когда ты рядом. Вот так… и скажи мне, что все будет хорошо. Что мы с тобой будем ее любить, что она никогда не узнает горя!
Полковник взглянул в круглое розовое личико дочери Марианны — своей дочери. Долго смотрел, удивляясь нежности ее кожи, и миниатюрности черт, и безмятежному младенческому спокойствию. При мысли, что на эту крошечную девочку, так доверчиво уснувшую на материнской груди, может обрушиться какая-нибудь беда, сердце его сжалось; крепче сжав руку жены, он мысленно поклялся, что никогда этому не бывать, что он убережет их обеих от любого несчастья, какое может выпасть на их долю!
— Никогда! — повторил он. — Все, что в человеческих силах, сделаю я, чтобы отвратить от нее любую беду. Клянусь тебе, я всегда буду заботиться о вас обеих! Наша Мэри ни в чем не будет нуждаться.
— Мэри! — повторила Марианна.
Полковник все еще сжимал ее руку, так что, желая приласкать малютку, она склонилась и потерлась носом об ее крошечный носик. Малютка снова «мяукнула», на этот раз громче, быть может, недовольная тем, что ее разбудили.
— Похоже на Марианну, верно? — лукаво улыбнулась мать. А потом добавила, обращаясь к дочери: — Мисс Минни Брэндон, слышала, что сказал папа? Он обо всем позаботится. Ты родилась в любви, милая, и мы никогда не устанем тебя любить!