and you feel you’ll go overboard ‘cause you’re incomplete
День начинается не так и плохо — всего лишь с одежды, вывернутой наизнанку и раскиданной по разным углам барака. Цезарь рефлекторно сжимает зубы при звуке смешков, сопровождающих его метания туда-сюда, но злость, если честно, уже почти уступила место любопытству: неужели этим мудакам не лень каждое утро вставать пораньше, только чтобы устроить ему какую-нибудь подлость? Последними находятся носки, и, подобрав их, Цезарь в спринтерском темпе устремляется к своей койке, но по дороге ощутимо толкают в спину: он чудом не падает, схватившись за ближайшую опору двухъярусной кровати, но роняет половину одежды, и они смеются громче. — У вас, по-моему, фантазия заканчивается, ребята, — хочется зарычать, но Цезарь говорит нарочито спокойно, даже чуть растягивая слова. — Не волнуйся, дон Цеппели, — Эйс тяжело топает ближе к нему и вдруг резко тянет за волосы назад: Цезарь со свистом втягивает воздух, но удерживается от вскрика. — В запасе всегда есть старое доброе насилие. Для убедительности посверлив Цезаря взглядом ещё несколько секунд, Эйс отпускает его и с мерзкой ухмылкой выходит из барака вместе со своими дружками. Цезарь ловит пару направленных на него сочувственных взглядов. — На что уставились? — цедит он сквозь зубы и, не глядя ни на кого, быстро одевается. Снова опоздает на построение, просто прекрасно. От угрозы он мысленно отмахивается — по мелочам Карс и его приспешники могут досаждать ему сколько угодно, но избить вряд ли осмелятся: начальство здесь всё-таки строгое и справедливое, так что последствий не оберутся. Если бы ещё не называли доном по двадцать раз в день, Цезарь, может, даже совсем бы приучился их игнорировать, но это прозвище бесит до трясущихся от злости рук. — Снова опаздываете, рядовой Цеппели! — гаркает Штрохайм, когда пять минут спустя Цезарь влетает на плац. — Прошу прощения, майор, сэр! — отчеканивает Цезарь, замерев перед ним: пытаться незаметно проскользнуть в строй было бы себе дороже. — Разрешите встать в строй? — Разрешаю, — как он и ожидает, от честного признания вины Штрохайм успокаивается и небрежно машет рукой. Цезарь занимает своё место, делая вид, что не слышит новых смешков, — а вот Штрохайм не делает и резко требует тишины. Цезарь не сдерживает слабой улыбки. На завтраке он сидит в привычном одиночестве — впрочем, на этот раз никого нет хотя бы только за его столом, а не в радиусе пяти метров. Те рекруты, что не смотрят в рот Карсу, должно быть, немного успокоились, пусть сам Цезарь и не давал ни единого повода к сближению. Косых взглядов стало на порядок меньше по сравнению с первым днём, но они продолжаются. Ещё бы — его случай уже давно не норма в армейских кругах. В тюрьме было бы во много раз хуже, напоминает себе Цезарь. Здесь — вполне сносно, а сегодня и вовсе, кажется, хороший день. Впрочем, его удача длится недолго — ровно до боевой тренировки. — Цеппели, Пиллар, учебный бой! Ещё один подручный Карса — насколько Цезарь знает, его настоящее имя Уильям, но абсолютно все без исключения зовут его Уэм — нехорошо ухмыляется и выходит вперёд, скидывая камуфляжную куртку. До сих пор он не принимал активного участия в травле Цезаря, но это ровным счётом ничего не значит — он может оказаться опаснее всех своих дружков, вместе взятых. В первой же атаке Уэм валит Цезаря на землю сокрушительным ударом в бок. Цезарь почти моментально вскакивает, изо всех сил игнорируя боль. Остался лежать — всё равно что мёртв, стучит в голове вопреки здравому смыслу. Цезарь быстро окидывает взглядом лица вокруг и, к своему удивлению, не видит на них злорадства — скорее стремление отвести взгляд или страдальческие гримасы. Ясно, все думают, что у него в этом бою роль груши для битья: а как же ещё ему выглядеть на фоне горы мускулов Уэма. Но у Уэма, Цезарь не сомневается ни на секунду, нет кое-чего другого — установки цепляться за жизнь любыми средствами. Он усмехается и расправляет плечи. Посмотрим ещё, кому сильнее достанется. Спустя несколько подлых уличных приёмов, сбитых костяшек пальцев на правой руке и разбитых носов у обоих Цезаря оттаскивают от Уэма втроём. Чёрт. Он потерял контроль. Когда шум в ушах немного стихает, Цезарь слышит возбуждённое гудение вокруг себя — настроение уловить сложно, но гением тут быть не надо, чуждаться его начнут с новой силой — и, кажется, шипение Карса о том, что Цезарю крышка, но вот на что-на что, а на угрозы проигравшей стороны ему сейчас совершенно наплевать. Штрохайм вроде бы на кого-то орёт, а потом командует до обеда разойтись: это мозг Цезаря, приученный к приказам, всё-таки воспринимает. Даже не взглянув на Уэма и пошатываясь, как пьяный, он тащится к бараку. Никакой радости от победы нет, только опустошение и что-то сковывающее холодом внутри — а если бы его не остановили. Нет, с гневом срочно надо научиться справляться, пока не потерян и этот данный ему шанс. — Хэй! — кто-то внезапно толкает в плечо, и Цезарь инстинктивно напрягается, отскакивает и только чудом удерживается от того, чтобы не вывернуть налетевшему на него руку: успевает заметить, что этот парень ему незнаком. — Как ты так ловко отделал этого громилу? — а парень будто и не замечает враждебный взгляд Цезаря и в восхищении — восхищении? — хлопает ярко-зелёными глазами. — Ты вообще кто? — вырывается грубо и прямолинейно, но это, может, и к лучшему. — А, извини, не представился, — странный незнакомец подмигивает и салютует. — Джозеф Джостар, для друзей просто ДжоДжо! — Джостар, — повторяет Цезарь, нахмурившись: звучит знакомо. — И откуда ты взялся? Я тебя раньше не видел на базе. Джозеф тоже хмурится — озадаченно, будто пытаясь понять, почему с ним продолжают так неприветливо держаться. — Я только сегодня прибыл. Разрешили в качестве исключения присоединиться к тренировкам позже. Не пустили бы, но дядя Спидвагон уговорил начальство… Полковник Спидвагон — непосредственный начальник Штрохайма и самый высокостоящий офицер в тренировочном лагере, а этот Джозеф зовёт его... В мозгу наконец щёлкает — ну конечно, фамилия кажется ему знакомой. — Так ты из тех самых Джостаров? — поднимает бровь Цезарь, невольно приглядываясь к Джозефу повнимательнее: любопытство берёт своё. — Потомственные военные? — Хм, ну, в общем, да, — Джозеф как-то тушуется, переминается с ноги на ногу и пару секунд смотрит в землю, но тут же поднимает решительный взгляд. — Но я не собираюсь выезжать на семейной репутации. Хочу всего добиться сам. — Добивайся, — хмыкает Цезарь, позабавленный его прямолинейным идеализмом. — Приятно было познакомиться, — махнув рукой, он собирается двинуться дальше, но Джозеф вот-же-сука-настойчивый ловит его за рукав, игнорируя прожигающий взгляд. — Подожди! Ты не сказал, как зовут тебя. И как ты справился с парнем вдвое больше тебя. Что это был за вид единоборств? — честное слово, хоть бы попытался вести себя посолиднее и скрыть ребяческий блеск в глазах. На секунду Цезарю становится его почти жаль. Таких молодых энтузиастов система либо ломает, либо переделывает по своему образу и подобию. — Цезарь Цеппели, — он притормаживает, но не оборачивается. — Вид единоборств под названием «уличные бои без правил». И лучше бы тебе не отираться в моей компании — добром не кончится. Не дожидаясь ответа, он снова ускоряет шаг. Золотой мальчик Джостар, надо же. Ничего, к концу дня ему успеют разболтать, откуда взялся и что из себя представляет Цезарь, и у него безвозвратно отпадёт желание идти на контакт, и всем будет спокойнее. Около барака Цезаря перехватывает один из приглядывающих за рекрутами офицеров: за ним послал полковник. Мысленно чертыхаясь, Цезарь направляется к зданию штаба, как на казнь: несомненно, до Спидвагона дошли слухи о бое с Уэмом. — Проходи, Цеппели, — полковник знаком даёт ему разрешение выйти из стойки «смирно». Его тон ровный, но взгляд не обещает лёгкого разговора. — Возможно, тебе будет интересно узнать, что Пиллар в медпункте — со сломанным носом и кучей синяков на рёбрах. Цезарь не находится с ответом и на всякий случай не смотрит полковнику в глаза. — Ты не только вышел за границы учебного боя, но и, судя по тому, что говорят твои товарищи, использовал… весьма своеобразные приёмы. — Полковник, сэр, я… — Я не буду читать тебе нотации про честную игру, — Спидвагон пригвождает его взглядом к месту, и Цезарь уже не может отвести глаза. — В реальном бою твои действия были бы оправданны. Но твоё положение и так чертовски шаткое, Цеппели, и ты не делаешь его лучше такими выходками. — Я знаю, сэр, — Цезарь даже не может разозлиться, потому что полковник совершенно прав и потому что это у него есть право на злость. В конце концов, только его стараниями Цезарь сейчас здесь, а не за решёткой. — Знаешь, — Спидвагон откидывается на спинку кресла, — ты конечно, неплохой парень, и с твоим отцом мы в своё время дружили, но, по большому счёту, ты мне никто. Да, я устроил тебе эту альтернативу, потому что посочувствовал, но от моего сочувствия ни капли не останется, если ты не оправдаешь кредит доверия, ясно? — Так точно, сэр. — Свободен. Цезарь отдаёт честь и разворачивается, но Спидвагон добавляет немного мягче вслед: — Потенциала в тебе — пропасть. Будет обидно, если всё уйдёт в никуда, — Цезарь замирает, стискивая зубы. Что на это ответить — непонятно, да он и не может: в груди и горле что-то неприятно сжимается. К счастью, полковник добавляет только: — Всё, иди. — Сэр, — кое-как выдавливает из себя Цезарь и, выйдя за дверь, пару минут заставляет себя дышать глубоко и размеренно, чтобы быстрее прошла слабость. На эту роскошь у него права нет. Остаток дня проходит спокойно: на глаза не попадается ни Джостар, ни, на удивление, Карс с дружками. Цезарь не может избавиться от смутной тревоги и оказывается прав. Вечером он дольше других задерживается в спортзале: тренировки, пожалуй, единственный безопасный способ выплеснуть накапливающееся внутри раздражение — в том числе и на себя. От силовых упражнений уже болит всё тело, а дыхание в какой-то момент напрочь сбилось, но Цезарь едва замечает это и останавливается только потому, что случайно бросает взгляд на часы: уже нужно быть в бараке. Вытирая полотенцем пот, заливающий лицо и шею, он на пару секунд останавливается напротив большого окна, прищуриваясь на закатное солнце. Оно слепит и мешает боковому зрению, поэтому только звук шагов выдаёт, что Цезарь здесь не один. Он резко оборачивается — к косяку с двух сторон симметрично прислоняются Эйс и Карс, а позади маячат ещё несколько парней, которых Цезарь не знает по именам, но не раз видел в этой компании. Чёрт. Он малодушно надеялся, что они придут разбираться с ним хотя бы вдвоём. — Привет, дон, — лениво тянет сквозь зубы Эйс. — Что, даже не поинтересуешься, как чувствует себя бедный Уэм? Цезарь молчит — что бы он ни сказал, это только больше их разозлит. Отбрасывает в сторону полотенце, на пробу сжимает и разжимает кулаки и как можно быстрее пытается восстановить дыхание. — Знаешь, нам, конечно, до тебя далеко по части грязных приёмчиков, но думаю, парочку мы сможем тебе показать, — не унимается Эйс. — Например, пятеро на одного? — не сдерживается Цезарь. — А твои бывшие друзья что, были выше такого? — и самое отвратительное, что возразить на это нечего. Они, видимо, тоже это понимают, потому что довольно скалятся и шагают ближе к нему. Цезарь занимает оборонительную стойку, молясь, чтобы не подвело измотанное тренировкой тело, и готовится сопротивляться до последнего. — Эй, народ, кажется, я оставил здесь майку, вы не ви… Нападающие резко тормозят и оборачиваются. Цезарь, продолжая держать их в поле зрения, мельком косится на дверь, и не удерживается от невольного смешка: после дневного затишья пожаловали все раздражители сразу, значит. — Проваливай, — бросает он хором с Карсом и Эйсом. Джозеф удивлённо моргает, щурясь: против солнца, наверное, не сразу видит, что именно здесь происходит. Через пару секунд на лице отражается понимание, и он хмурится. — Воу, воу, ребята. Что он вам сделал? — Не твоя забота! — Покалечил нашего товарища. — В порядке ваш товарищ! Разве что нос криво срастётся. — Заткни пасть, уличная шваль! — вдруг рявкает Карс, и Цезарь в наступившей на короткий миг тишине едва не присвистывает: твою мать, они и правда очень разозлились. Возможно, оправданно. — Это тот бой, которым был утром? — а вот в голове у Джостара, понять нереально: этот не-иначе-как-самоубийственный-идиот делает шаг вперёд. — Насколько я помню, парни, он был один на один. В отличие от того, что я вижу сейчас. — Да кто ты вообще такой?! — один из незнакомых Цезарю громил угрожающе хмурится и шагает к Джозефу. Если повезёт, будет одним соперником меньше, молниеносно проносится в голове. — Не лезь, это Джостар, — Карс одёргивает приспешника за рукав. В его тоне скользит презрение. — Из тех самых. Его лучше не впутывать. — А если я сам хочу впутаться? — нагло ухмыляется тот и под охреневшими взглядами со всех сторон пересекает зал и встаёт рядом с Цезарем. — Не скажу, что двое против пяти — честный расклад, но точно лучше, чем вы собирались устроить. — Шёл бы ты геройствовать в каком-нибудь другом месте, — не разжимая губ, шипит Цезарь. Только самопровозглашённого горе-защитника ему и не хватало. А потом Спидвагон решит, что он плохо влияет на юную гордость династии, и с кредитом доверия можно будет распрощаться окончательно. — Парень, — хмурится Эйс, шагая вперёд и будто миролюбиво поднимая руки, но договорить ему не удаётся. — А дальше ты скажешь «поверь, что этот мудак заслужил своё, и не лезь»! — перебивает Джозеф с неподдельным энтузиазмом и замирает, наставив на Карса указательные пальцы. Он вообще понимает, где находится и на что нарывается?... — Поверь… Чёрт! — Карс спотыкается на полуслове и недобро сощуривается. — Ну, знаете… Если ты настаиваешь. Парни, не бейте его слишком сильно — пусть только под ногами не мешается. Джостар возмущённо пыхтит — в этой ситуации его реально волнует, что его потенциально недооценивают, ради всего святого. Цезарю на миг хочется расхохотаться в голос. Джозеф тем временем встаёт в стойку сбоку от него — получается не спина к спине, но довольно близко к этому. — Ты хоть раз был в драке, недоразумение? — отрывисто бросает Цезарь. — Представь себе, — широко улыбается в ответ Джозеф, и больше ничего сказать друг другу они не успевают, потому что Эйс и Карс первыми налетают со шквалом ударов, а следом подтягиваются и остальные. Цезарь не признаётся даже себе — да и не до того сейчас, — что не в одиночку гораздо проще. Можно хотя бы не ждать атаки со спины и полностью сосредоточиться на противниках перед ним. В ход снова идут уличные приёмы: если применять их утром, может, и не стоило, то сейчас ни о какой честной игре речи точно не идёт. Понятие времени совершенно теряется — в какой-то момент всё просто ненадолго затихает, и Цезарь понимает, что на ногах остались только Эйс с Карсом и — судя по тому, что спиной он к кому-то прижимается — Джостар. Надо же, его и правда недооценили. Эйс, судя по озлобленному взгляду и разбитой губе, за которую Цезарь совершенно точно не в ответе, — больше всех. — Что, ребята, ещё один раунд? — слова выходят у Джостара отрывисто: дыхание, видимо, перехватило. Цезарь мысленно проклинает его: тело, почувствовав передышку, напоминает о боли и усталости с новой силой, и он не знает, сколько ещё выдержит. Но и Карс вдруг, сплюнув, отступает на шаг. Эйс удивлённо косится на него. — Он хорош, — неохотно бурчит Карс, кивая на Джозефа. — А серьёзно калечить его — проблем не оберёмся. Пошли. Пока что. — А дальше ты скажешь «не думай, что это конец, Цеппели»! — кричит им вслед Джозеф, и Цезарь готов поклясться, что слышит, как Эйс давится именно этой фразой. Он провожает их взглядом до выхода — остальные трое тоже успели смыться — и, наконец позволив себе облегчённо выдохнуть, падает на спину там же, где стоял. — Эй, ты в порядке? — Джостар с обеспокоенным выражением лица нависает над ним, и Цезарь, если бы у него ещё оставались силы, может быть, прибил бы его сам. Он делает пару глубоких вдохов, чтобы получалось говорить размеренно, и только потом отвечает. — Во-первых, спасибо, поздравляю, акт геройства удался, меня действительно не отделали в хлам, как могли бы. Во-вторых, дерёшься ты… прилично. В-третьих, — Цезарь приподнимается на локтях и смотрит прямо в лучащиеся самодовольством глаза. — Отвали. От меня. Подальше. Кажется, я днём ясно выразился, — и не без удовольствия наблюдает, как с лица Джозефа пропадает улыбка. — Но ведь… — Я не сомневаюсь, что ты устроил всё вот это из благородных побуждений, но найди себе, пожалуйста, другой объект для спасения, — отчеканивает Цезарь. — Мне плевать на этих, — Джостар кивает куда-то в сторону двери. — Я их не боюсь. Конечно, нет. Ты вообще не знаешь, как по-настоящему бояться чего-либо, золотой мальчик. Как постоянно жить на грани — куда там. — А мне плевать, боишься ты их или нет. Сам разберусь как-нибудь, — Цезарь резко поднимается и поворачивается спиной. — Без обузы в виде тебя. Джозеф обходит его, чтобы снова заглянуть в лицо — нет, честно, ещё немного и Цезарь не поленится всё-таки вломить ему. — Ты сам признал, что я помог, — тень самодовольной улыбки возвращается. — Почему же отталкиваешь меня? — А ты не допускал мысли, что ты просто мне неприятен? — Цезарь уже откровенно врёт, потому что дело совсем не в этом. Хотя Джостар восторга у него и правда не вызывает. — …Нет? — насмешливо изгибает тот бровь, ни капли, кажется, не оскорбившись. Цезарь молча качает головой и, больше не глядя на Джозефа, быстро идёт к выходу. К чёрту его. Подостаёт пару дней, потом найдёт кого-нибудь, больше расположенного к общению, и отстанет. Не сломает же, в самом деле, этой неуклюжей атакой в лоб, стены, прочно возведённые Цезарем вокруг себя. А ещё лучше — наиграется в войнушку и сбежит домой. Он слишком хорош для этого места — и, видимо, Цезарь слишком устал, чтобы нормально следить за собственными мыслями, потому что эта проскакивает, не вызывая никакого внутреннего диссонанса.* * *
everything about you is how I’d wanna be
Утро следующего дня встречает валяющейся на полу в туалете зубной щёткой. Цезарь мысленно даже выдыхает с облегчением — спасибо, что не в унитазе, и спасибо, что его снова цепляют по мелочам — меньше вероятность, что у Карса и Эйса зреет крупный план мести. На завтрак он, впрочем, всё равно приходит в отвратном настроении: после вчерашнего, кажется, болит всё, что может, а в столовой вокруг него снова образовывается круг отчуждения. Ясное дело — даже если слухи о драке в спортзале не поползли, то как он отделал Уэма, видели все. Цезарь и сам бы, наверное, держался от себя подальше. Прямо напротив него скамейка содрогается и даже гудит под весом с размаху приземлившегося тела, и Цезарь, непроизвольно дёрнувшись, разливает почти половину своего кофе. Поднимает взгляд — ну естественно, мать вашу, можно было даже не смотреть. — Доброе утро! — Джостар, в отличие от него, выглядит прекрасно отдохнувшим и довольным жизнью. — Я разлил из-за тебя кофе, — ледяным тоном констатирует Цезарь. — Прости-прости! Но я по делу, ты не подумай. — Какому ещё делу? — с языка уже готово слететь у-нас-не-может-и-не-должно-быть-общих-дел. — Слушай, Цезарь, — Джозеф понижает голос. — Мы вчера круто отделали тех ребят, я не спорю, — а вот Цезарь поспорил бы, потому что это больше походило на вынужденную ничью, но не перебивает. Может, если просто молчать, эта заноза уйдёт? — Но они могут в следующий раз прийти вдесятером. Или вообще не атаковать в лоб, а устроить какую-нибудь подлость. В общем, я сегодня пойду поговорить с дядей Спидвагоном об этом. Я догадываюсь, ты не сделал этого сам, потому что тебе могли не поверить, но меня точно послу… — Ты совсем идиот?! — Цезарь вовремя спохватывается и не кричит это на всю столовую, но всё равно выходит достаточно громко, чтобы на них начали оборачиваться. — Не смей, — шипит он едва слышно. — Джостар, не смей. — Но почему? — хлопает тот глазами. — Если это снова какая-то чушь про «мне не нужна твоя помощь»… — Ты вроде бы хотел «не выезжать на семейной репутации», — он зло щурится Джозефу в лицо. Дядя Спидвагон, мать его. Привилегии, которыми на каждом шагу пользуется этот мажор, конечно, бесят, но дело даже не в них. — Я же не для себя! — возмущённо взмахивает тот руками. — Именно что для себя. Я тебя не просил. Могу поспорить, полковник обрадуется, узнав, что я вчера избил нескольких своих товарищей, — в это слово он вкладывает как можно больше яда, — ровно после того, как он велел мне не лезть на рожон. — Что? — у Джозефа удивлённо округляются глаза, и Цезарь мысленно чертыхается: он слишком много болтает, когда злится. — В любом случае, я тоже там был! Говорю же, мне поверят! — Джозеф, — Цезарь прикрывает глаза и считает до пяти, немного успокаиваясь. Если ему нужно объяснять на пальцах, так тому и быть. — Полковник посчитает, что я устроил драку, да в придачу ещё и втянул тебя. Плохо повлиял на самогó гребанного Джостара. Тебе просто погрозят пальцем и скажут не приближаться ко мне, а меня… — Цезарь обрывается, потому что точно не знает и не хочет думать, что с ним сделают. — Чёрт, — Джозеф резко опускает кулаки на стол, но тоже смягчает тон. — Я понимаю, что ты не веришь, но я действительно смогу объяснить всё, не подставляя тебя. И, — он усмехается, наклоняясь ближе, — я уже говорил, для друзей просто ДжоДжо. Цезарь набирает воздуха в грудь, готовый взорваться. — А теперь ты скажешь «мы не друзья», — кивает Джостар, спокойно и как-то отстранённо. Неужели наконец обиделся? — Ладно, надумаешь всё-таки рассказать всё Спидвагону — скажи, — он поднимается и уходит за другой столик, оставив Цезаря кипеть от возмущения. И не только возмущения, но и досады на себя. Проклятье, этот парень действительно мнит себя рыцарем без страха и упрёка и рвался помочь. Может — чем чёрт не шутит — и смог бы. Цезарь без доли аппетита доедает завтрак. Только чувствовать себя неизвестно за что виноватым и не хватало. Несколько дней выдаются небогатыми на события — всё возвращается на круги своя. Подколки Карса и Эйса уже совсем теряют эффект, став частью рутины. Джостар не избегает Цезаря намеренно, но и заговорить больше не пытается — впрочем, недостатка в собеседниках у него нет. За исключением друзей Карса, он за считанные дни умудряется расположить к себе всю часть, и всё время, кажется, увлечённо общается с кем-то в поле зрения Цезаря: тут увлечённо, с драматическими выражениями лица и громкими возгласами «О нет!» режется в карты, там выпрашивает у кого-то почитать книжку (кажется, «Американских богов», и нет, Цезарь не следит за ним специально, эта заноза сама лезет в поле зрения). На второй день после драки из медпункта возвращается Уэм, и друзья встречают его, как пережившего жестокое сражение героя. Цезарь игнорирует их, но чувствует на себе тяжёлый взгляд. До конца дня вся эта компания ходит, с серьёзным видом что-то обсуждая, и это ему категорически не нравится. Ещё через пару дней они тренируются проходить полосу препятствий, и Цезарь закатывает глаза, обнаружив, что они с Джозефом случайно оказываются рядом на старте. Скорость у них примерно одинаковая, и это раздражает ещё больше: постоянно, кажется, сталкиваются локтями и мешают друг другу, а обогнать не выходит. Джостара, судя по ухмылке, эта ситуация забавляет, и Цезарю с новой силой хочется ему врезать. Когда, впрочем, приходится преодолевать натянутую метрах в десяти над землёй сетку, о злости он забывает: тут не до того, чтобы отвлекаться, когда верёвки в руках ходят ходуном от продвижения остальных, и в любой момент можно запросто сорваться. Даже вечно беспечный Джозеф серьёзнеет и смотрит только прямо перед собой. На середине пути их внезапно начинает обгонять Карс, нещадно раскачивая при этом сетку, и Цезарь только стискивает зубы: вот гад, нашёл место и время. Ладно, чёрт с ним, уйдёт вперёд и не будет мешаться. Невольно взгляд соскакивает на Джостара: тот, плотно сжав губы, тоже тратит все силы на то, чтобы удержаться. Проверив, достаточно ли устойчивая опора под ногами, он тянется одной рукой перехватить соседний канат, и ровно в этот миг — Цезарь сам не знает, как успевает всё это заметить, — Карс, злорадно оскалившись, делает очень точное и совершенно неестественное движение ногой, попадая прямо по второй руке Джозефа. И отворачивается ровно в ту секунду, как Джозеф вскрикивает, потеряв обе опоры под руками, и начинает беспомощно крениться назад. Цезарь не думает ни о том, сколько метров до земли, ни о подлости Карса, ни о том, что сам с трудом держится — видит только панику и непонимание в глазах Джозефа, и тело реагирует на автомате: повиснув на одной руке, он рывком тянется к Джозефу и второй успевает схватить за предплечье — чужие пальцы тут же крепко вцепляются в него. — Держись, мать твою! — хрипит Цезарь, потому что у него все силы уходят на то, чтобы не отпустить верёвку. У Джозефа, как назло, соскальзывает ещё и нога, и он практически повисает над землёй. Вокруг них раздаются испуганные возгласы, а снизу, кажется, что-то кричат инструкторы. Хвала небесам, теперь всё внимание приковано к ним, и Карс не рискнёт выкинуть что-то ещё. Цезарь стонет сквозь зубы — ещё немного, кажется, и его разорвёт пополам, и из последних сил сгибает руку, за которую держится Джозеф, подтягивая его ближе к сетке: тот, к счастью, тут же хватается за неё. — Я держусь, отпускай! Цезарь поспешно хватается за сетку освободившейся рукой, и как раз вовремя — вторая, совсем онемевшая, соскальзывает. Несколько секунд он слышит только своё рваное дыхание, потом, наконец, слышит, что инструкторы кричат им спускаться, и осторожно, проверяя каждое движение, добирается донизу одновременно с Джозефом — и оба без сил валятся на спину на земле. — ДжоДжо! — махая остальным расступиться, к ним почти бежит — да, чёрт, точно, полковник говорил им, что будет сегодня на тренировке. Спидвагон, заметив количество устремлённых на него взглядов, прокашливается и берёт себя в руки. — Кхм, то есть Джостар. Ты в порядке? А ты, Цеппели? Что произошло? — Со мной всё хорошо, дя… сэр. — Джостар сорвался с сетки, полковник, — объясняет кто-то из инструкторов, и вокруг подтверждающе гудят. — Цеппели успел его поймать. — Он не сорвался, — Цезарь слышит собственный громкий и злой голос, а ведь говорить он даже не собирался. — Его столкнули. Вокруг моментально повисает напряжённая тишина. Глаза полковника темнеют. — Повтори-ка? — Его столкнули, — что ж, отступать некуда, да и не хочется — Цезарь вдруг понимает, что его трясёт от злости. Портить зубные щётки и одежду одно дело, но сейчас Карс мог ведь убить человека. — Это был Карс. В смысле, Робинсон. И это была не случайность. По толпе проходит шорох. Спидвагон мрачно переводит взгляд с Джозефа на Цезаря и наконец отрывисто бросает: — Так, вы двое — со мной. Остальные продолжают полосу. По дороге с полигона Цезарь и Джозеф едва поспевают за стремительно шагающим полковником. Цезарь смотрит себе под ноги, старательно отгоняя мысли о том, что именно он творит, и взгляды, которые на него всё время бросает Джозеф, не помогают. — Эй, — наконец окликает его Джозеф. — Спасибо. — Пожалуйста, — сухо выдавливает Цезарь, не глядя на него, и больше до кабинета Спидвагона они не разговаривают. В кабинете полковник разворачивается к ним, сверля тяжёлым взглядом. — Сядьте. Цеппели, расскажи всё по порядку. — Да, сэр. Мы с Джостаром находились близко друг от друга на полосе. На сетке нас начал обгонять Робинсон. Джозеф и так был в неустойчивом положении, потому что нас сильно раскачивало, а Карс пнул его по руке, и он начал падать. Я успел его поймать — это всё. — Ты уверен, что Робинсон сделал это намеренно? — хмурится Спидвагон. — Джозеф, что скажешь ты? — Я не знаю, — качает головой тот. — Не смотрел на него, только почувствовал удар и потерю равновесия, а потом Цезарь меня поймал, — он снова бросает благодарный взгляд. — Движение было быстрым, поэтому совершенно точно сказать я не могу, — настаивает Цезарь, даже не дождавшись приказа говорить. — Но оно выглядело намеренным. Сэр. — У этого Карса есть какие-то причины тебя недолюбливать? — снова обращается Спидвагон к Джозефу, и тот быстро косится на Цезаря, прежде чем ответить. — Нет, дядя, не ду… — Да, сэр, есть, — перебивает его Цезарь, уставившись в стол под двумя изумлёнными взглядами. Если Карс готов пойти на убийство и представить его как несчастный случай… Может, Джостар заразил его своим непробиваемым альтруизмом, но скрытничать Цезарь уже не в силах. Будь что будет. — Вот как? — Спидвагон переводит взгляд на Цезаря. — Расскажи. — Несколько дней назад Карс и несколько других… У нас произошёл конфликт. Джозеф помог мне отбиться, и они, вероятно, затаили злобу. — То есть вы подрались, — констатирует Спидвагон. — Дядя, их было пятеро на него одного! — Джозеф вскакивает, со скрипом отодвигая стул. — Я не мог не… — Не влезть, — кивает полковник и несколько секунд молчит. — Пятеро, значит… Вы победили? — вдруг спрашивает он с напускным безразличием, и Цезарь и Джозеф удивлённо переглядываются. — Ну? Да или нет? — С троими справились вчистую, сэр, — Цезарь с трудом удерживается от улыбки. — Карс и ещё один побоялись серьёзно калечить наследника Джостаров и отступили. Спидвагон удовлетворённо усмехается, для виду отвернувшись, но тут же серьёзнеет. — Я вызову к себе Робинсона, — мрачно кивает он. — Я не могу обвинить его в покушении на убийство на основании того, что, как тебе кажется, ты видел, — хмурый взгляд на Цезаря. — К сожалению. Но в том, что он больше ничего не предпримет, удостоверюсь, — Цезарь чувствует при этих словах какое-то нехорошее торжество. — Если вдруг, не приведи Господь, предпримет… Вы знаете, где меня найти. Цезарь и Джозеф синхронно кивают — угрожающая аура вокруг Спидвагона невольно впечатляет. — За драку с другими новобранцами — десять кругов бегом по большому стадиону, — добавляет полковник уже обычным тоном и, кажется, подавляет улыбку при виде недовольства на их лицах. — Так точно, сэр, — уныло чеканят они дуэтом. — Свободны. И, Цеппели, — Цезарь уже от двери оборачивается, — я не то чтобы беру обратно то, что сказал в прошлый раз, но… Спасибо. За хорошую реакцию и за честность. — Да, сэр, — Цезарь старается не подавать виду, что у него слегка перехватило дыхание, и поспешно выходит вслед за Джозефом за дверь. Где тот тут же виснет у него на плечах. — Отвали, — Цезарь отпихивает его, но получается как-то беззлобно. — И это называется, ты не хотел ничего рассказывать полковнику? — Джозеф упорно пытается взлохматить его волосы, но Цезарь уклоняется. — Я же не для себя, — с напускным равнодушием пожимает он плечами, и у Джозефа, кажется, отвисает челюсть. — Ну всё, только не благодари меня снова. Я машинально тебя поймал. Пошли уже бегать эти несчастные десять кругов. — Машинально или нет, но я мог насмерть разбиться! — почти обиженно восклицает Джозеф. — Так что ещё раз спасибо, и никуда ты от этого не денешься. — Джозеф, знаешь, как ты меня задолбал? — Для друзей ДжоДжо. — Я не буду называть тебя ДжоДжо — в жизни глупее прозвища не слышал! — Тогда я буду называть тебя Цезарино. — Не заставляй меня жалеть о моих хороших рефлексах. — Всё-всё, молчу. Но «Цезарино» тебе идёт. Джозеф умудряется не затыкаться даже во время бега — с каждым новым кругом, правда, ему приходится делать всё более и более длинные паузы, чтобы восстановить дыхание, но пытаться он не прекращает. Цезарь ближе к концу не выдерживает и рывком увеличивает скорость, отрываясь от него. Джозеф с возмущённым воплем кидается следом, и последние полтора круга они на внезапно открывшемся втором дыхании несутся, как безумные — а потом, совершенно обессиленные, валятся на траву. Взмокший и раскрасневшийся Джозеф улыбается ему во весь рот, и Цезарь невольно начинает посмеиваться, а потом и вовсе хохочет, пусть лёгким всё ещё отчаянно и не хватает воздуха. Смеётся в открытую и от души — впервые за слишком долгое время. Джозеф, воспользовавшись его беспомощным состоянием, всё-таки ерошит его волосы и получает за это подзатыльник. Даже когда удаётся наконец отдышаться и когда, по-хорошему, уже нужно идти, они тянут время, сидя бок о бок и провожая взглядами закатное солнце. И все въевшиеся под кожу привычки кричат, что нельзя кого-то к себе подпускать, но Цезарь мысленно оправдывается тем, что вовсе и не подпускает. Но внутри, вопреки самоубеждению, будто начинает ослабляться какой-то тугой узел.* * *
don’t get too close, it’s dark inside
Не сказать, что с этого дня вокруг Цезаря радикально что-то меняется, но в деталях новизны достаточно, и по большей части такой, что против он ничего не имеет. Джозеф никого специально не убеждает начать общаться с Цезарем, но личный пример, вдвойне подкреплённый его репутацией как Джостара и как человека, легко сходящегося с людьми, делают своё дело. Многие продолжают сторониться Цезаря, но находится неожиданно немало с удовольствием общающихся с ним людей — от тоже слегка нелюдимого (в его случае от застенчивости) Марка до шумного и постоянно зависающего в компании Джозефа Смоки. Карс, Эйс и Уэм перестают доставать его — ещё более невероятно, хоть и в некотором роде ожидаемо: у полковника слова с делом никогда не расходились. Теперь они, судя по всему, предпочитают делать вид, что Цезаря, а заодно и Джозефа, не существует — что устраивает абсолютно всех. Джозеф остаётся совершенно невыносимым: превращает каждое задание и тренировку в соперничество, и Цезарь, хоть умом и понимает, на какую простую удочку попадается, никогда не может сдержать свой соревновательный дух. От потасовок, которыми обычно их противостояние заканчивается, рёбра постоянно в синяках, и в очередной раз хохотать над ДжоДжо — прозвище невольно само просится на ум и на язык — больно, но его это не останавливает. Сам Джозеф действительно от случая к случаю называет его «Цезарино», чтобы побесить, но только когда они одни — на людях, хвала небесам, ограничивается небрежным «Цез». О серьёзном они не говорят, но Цезарь чувствует, что только до поры до времени: слишком уж часто чувствует на себе задумчивый взгляд Джозефа, когда тот, должно быть, думает, что Цезарь не видит. Шанс выпадает довольно скоро. Двухдневный марш-бросок по пересечённой местности вызывает у них противоположные чувства: Джозеф в полнейшем восторге и ждёт от него каких-то увлекательных приключений, а Цезарь предпочитает даже не думать, каким измотанным будет к его концу. К тому же, его не покидает уверенность, что в этот день непременно будет дождь, и Джозеф ругается на его пессимизм. Зато в назначенный день бежать по грязи под холодными струями ливня не так и невыносимо, потому что у Цезаря появляется возможность каждые пять минут с видом совершенно разочаровавшегося в жизни человека повторять «а я же говорил». С каждым разом не смеяться над надутым Джозефом становится всё сложнее. Правда, поздно вечером, когда они наконец останавливаются на ночлег, дождь внезапно прекращается, тучи расходятся, и не только Джозеф, но и Марк со Смоки на пять минут забывают о попытках поставить палатку и задирают головы к небу и внезапно открывшейся на нём россыпи звёзд. Даже Цезарь, всячески подгоняющий их вернуться к работе, украдкой невольно любуется: они далеко за городом, и созерцать созвездия во всём великолепии здесь ничего не мешает. Первыми на ночное дежурство остаются они с Джозефом, договорившись через три часа поменяться. Цезаря после ещё более раннего, чем обычно, подъёма и тяжёлого дня клонит в сон, и он с трудом держит глаза открытыми, а у Джозефа энергии, кажется, на десятерых: даже усидеть спокойно не может, то тянется к костру погреть руки, то вскакивает и наворачивает несколько кругов, потому что ему что-то послышалось. — Ты ведь действительно здесь на чистом энтузиазме, а? — невольно вырывается у Цезаря, когда Джозеф после очередной вылазки навстречу недремлющему врагу (который оказывается ночной птицей) снова заваливается к костру. — А? — тот, встрепенувшись, поднимает на него взгляд. — О чём ты, Цез? — Я… — Цезарь запинается, боясь затронуть какую-нибудь опасную тему, но сидеть молча как-то уныло, да и начал он уже. — Мне иногда кажется, что таких, как ты, не бывает. Даже те, кто приходят в армию из самых высоких побуждений, через пару недель тренировок разочаровываются и черствеют, — а если и есть полная противоположность чёрствости, то она сейчас сидит перед Цезарем, недоумённо хлопая зелёными глазами. — Но ты… как будто в летний лагерь попал, впервые в жизни сбежав из-под родительской опеки. — Ну, мама у меня и правда строгая, — усмехается Джозеф, но в тоне на секунду слышится уважение и любовь, и Цезарь мысленно ругает себя за то, что завидует. — Возможно, я просто с самого начала хорошо представлял, чего ожидать? Все в нашей семье служили… Наверное, я не чувствую себя здесь чужаком, как многие. Цезарь с удивлением вдруг понимает, что и он сам чувствует себя чужаком намного меньше, чем всего месяц назад. Умение приспосабливаться ко всему всё-таки взяло верх или же?... — Но это было твоё желание? — продолжает допытываться он. — Не «я должен, потому что семейная традиция» и всё такое? — он гримасничает. — Всего понемногу, наверное, — Джозеф чешет в затылке и снова протягивает руки к огню: чем дальше, тем свежее становится. — Но меня никто не заставлял и не гнал сюда под угрозой лишить наследства или что-то подобное, если ты об этом. — Оно и видно, — фыркает Цезарь себе под нос. Да уж, Джозеф не выглядит, как будто делает что-то против своей воли. — Ну а ты? — вот он, вопрос, которого он опасался и который… хотел услышать? Совсем немного. Только потому что не хочется представлять, какую картину о его прошлом можно составить с чужих равнодушных слов. — Уверен, ты уже обо мне немало слышал. — Да, — спокойно кивает Джозеф. — Много вещей, которые противоречили друг другу. Интересно узнать правду. — А оно тебе нужно? — Цезарь вскидывает голову и смотрит в глаза сидящему напротив Джозефу, и гадает, догадался ли тот о несказанном вслух «на кой чёрт тебе сдался я со своим неприглядным багажом?». — Конечно, — лёгким порывом ветра пламя поднимается выше. Джозеф недовольно щурится и пересаживается ближе к Цезарю, чтобы огонь не закрывал обзор. — Может, мне меньше придётся угадывать, о чём ты думаешь. Цезарь решает пока оставить вопрос, зачем Джозефу знать, о чём он думает, и с бесполезным глубоким вдохом погружается обратно в омут — хотя скорее, он из него и не выбирался. — Когда мне было десять, мы с отцом и братьями и сёстрами переехали из Италии в Штаты. Это не было бездумной погоней за американской мечтой или что-то такое — отцу действительно предложили здесь работу, мы все получили гражданство, и первое время всё шло хорошо... Через два года компанию, где работал отец, подставили конкуренты, они разорились и закрылись, а новую работу найти было сложно. И вернуться не могли — дом в Неаполе отец перед отъездом продал… В общем, — он опускает взгляд, — если не вдаваться в подробности всех наших бед, в пятнадцать лет я попал в уличную банду. Ещё через полгода отец стал случайной жертвой в ходе ограбления… которое мои бывшие товарищи, — он выплёвывает это слово, — и совершили. Джозеф со свистом втягивает воздух и ругается себе под нос. — Ты… ты был при этом? — Нет, — качает головой Цезарь. — Я не надеялся отомстить, но хотел тут же уйти. Главарь… главарь остановил. Он сказал, что я и мои братья с сёстрами сдохнем на улице, если я уйду, и это было правдой. Чтобы убедить меня, он публично изгнал того, кто пустил пулю в моего отца. — Пошёл на такие крайности, только чтобы ты остался? — непонимающе хмурится Джозеф. — Не только — какое-то понятие о чести у него было. Но уже позже он рассказал мне, что видел во мне потенциал… И я его оправдал. — Чем? — голос Джозефа леденеет, и Цезарь, хоть и ждал этого, вздрагивает и отворачивается. — Я очень быстро учился драться. С ножом и кулаками через полгода мог одолеть почти любого в банде. Прилично вскрывал замки. Когда к семнадцати меня научили водить — несколько раз отрывался от полиции. Джозеф долго молчит, прежде чем отрывисто, с трещащим по швам напускным равнодушием бросить: — Ты убивал? — Почти, — шепчет Цезарь в ответ. — Какое здесь может быть «почти»?! — Джозеф повышает голос и тут же оглядывается по сторонам, не потревожил ли кого. — Один раз серьёзно ранил полицейского, но он остался жив — я проверял по новостям. А в тот вечер, когда меня задержали… Мы ехали грабить загородную виллу одного богача, и в план входило убийство его охраны, — едва слышно заканчивает он. Снова повисает тишина, и Цезарь уже решает, что Джозеф либо ушёл, либо так больше и не проронит ни слова, когда на плечо вдруг ложится рука, и он вздрагивает. — Признаюсь честно, по сплетням я ожидал худшего, — пальцы Джозефа слегка сжимаются, — так что можешь перестать так переживать. — Я и не переживаю, — Цезарь дёргает плечом, сбрасывая руку, и с отстранённым видом принимается разглядывать языки костра, будто сердце от облегчения не грохочет в груди. Приготовившись к презрению и отвращению, он не знает, что делать с теплотой в голосе Джозефа. Когда он вообще успел сесть совсем рядом?... — Ты весь белый, Цезарино, — Джозеф фыркает и тыкает его пальцем в щёку. — И руки трясутся. — Неправда! — Цезарь возмущённо поворачивается к нему. — Цезарино испуга-ался, — тянет Джозеф, и куда только подевалось его опасение кого-нибудь разбудить. — Ну, знаешь, — Цезарь вскакивает. Нет, каков, попросил раскрыть душу, а теперь смеётся, — сейчас увидишь, как у меня руки трясутся! Джозеф мгновенно вскидывает руки в защитное положение, но Цезарь вовсе не собирается устраивать честную потасовку: делает ложный замах правой рукой, а левой начинает щекотать Джозефа, и тот, подавившись воздухом, вопит: — Нет, не смей! Ясно-ясно, наследник блестящей династии боится щекотки. Цезарь собирается повалить Джозефа на землю, чтобы ему некуда было деваться, но Джозеф успевает пнуть его в коленку, молниеносно перекатиться назад, вскочить и побежать без оглядки. — Сбегаешь с поля боя? — возмущённо кричит ему вслед Цезарь, надеясь воззвать к гордости, но Джозеф и не думает останавливаться. — Это секретная семейная техника! — Убегать?! Что это за техника такая? — Я только что её изобрёл! — радостно отзывается Джозеф, и Цезарь думает, что защекочет его до смерти, когда догонит. Но всё-таки этого не делает — набегавшись, они просто возвращаются к костру, где, к счастью, кажется, ничего за время их отсутствия не произошло. — А как ты всё-таки сюда-то попал? — косится на него Джозеф, отдуваясь. — Я думал, возможность пойти в армию вместо тюрьмы перестали давать после Вьетнама, если не раньше. — В общем, да, — пожимает плечами Цезарь. — Если тебя уже осудили. Мне повезло. Полковник Спидвагон в молодости служил в Европе и был знаком и дружен с моим отцом, поэтому через много лет, когда услышал о его убийстве, следил за ходом дела. А потом арестовали меня, об этом он тоже услышал и смог уговорить нужных людей не давать делу ход — под собственную ответственность… Дальше понятно. — И сколько лет ты должен?... — Пять. Спидвагон даже обещал, что поможет мне потом подыскать на первое время работу, только чтобы я снова не… — Не связался не с той компанией, — кивает Джозеф. — Я и сам не свяжусь, — признаётся Цезарь. — Сначала думал, что свяжусь, но где-то через месяц остыл. Вспомнил отца. Вспомнил, что мне пришлось и чуть не пришлось делать… Здесь тяжело и, вероятно, тоже придётся убивать, — невольно пробивает дрожь, — и всё-таки здесь лучше, чем по ту сторону закона. Джозеф кивает с неожиданно посерьёзневшим лицом, и Цезарь, улыбнувшись, добавляет неожиданно для самого себя: — Ну а с тех пор как припёрся ты, и вовсе стало сносно. Джозеф тут же расплывается в ответной улыбке. — Значит, врёшь, что я тебя бешу, Цезарино. — Ужасно бесишь, — Цезарь смеривает его взглядом, но на самом деле «Цезарино» по душе ему гораздо больше, чем «дон» — он даже не в мафии был, чёрт возьми. Но если из-за Джостара это прозвище подцепит кто-нибудь ещё, помоги им обоим Господь. Смоки и Марк сменяют их на десять минут раньше, чем должны были, потому что «ваш хохот и мёртвых поднимет», и Цезарь даже немного расстраивается: в этот момент они увлечённо рубятся в карты, которые притащил с собой Джозеф, но всё же поспать действительно нужно. Накопившаяся усталость снова начинает брать своё, и под размеренное дыхание Джозефа где-то слева Цезарь уже начинает быстро проваливаться в сон, когда Джозеф тихо, почти неслышно бормочет: — Мой отец тоже погиб. — Что? — Цезарь, вырванный из полудрёмы, распахивает глаза. — Дед и отец, оба погибли молодыми на службе, — чуть чётче шепчет Джозеф. — Мама даже была против, чтобы я шёл по их стопам. Я поэтому и прибыл сюда позже остальных — из-за наших препирательств немного затянулась возня с документами. Смешно, знаю. — Но тебя было не переубедить? — Цезарь и не думает смеяться. — Что-то в этом роде. И знаешь, я понял, как ответить на твой вопрос, зачем я здесь. — М? — Из-за них, но ради себя, — по шороху Цезарь понимает, что Джозеф пожимает плечами. — Проще, когда перед глазами пример, но это моё желание. Защищать слабых-обездоленных, всё такое. Цезарь молчит, пытаясь подобрать слова. — А теперь ты скажешь, что это глупо и наивно, — голос Джозефа звучит приглушённо: наверное, уткнулся лицом в спальный мешок, и Цезарь не сдерживает улыбки. — Не угадал. — Серьёзно? — Не мне осуждать людей за то, какой путь они выбирают после гибели родных. И… не могу не признать, что желание достойное, — почти любое желание, наверное, достойное, когда быть здесь — это личный выбор. — Ладно, давай спать. Джозеф бормочет что-то, отдалённо похожее на «спокойной ночи», а через несколько секунд доносится уже только его мерное дыхание. Цезарь, хотя недавно тоже готов был отрубиться, несколько минут лежит с открытыми глазами, пытаясь придать беспорядочным мыслям форму. Засыпает он с мыслью о том, что, может, цели у него сейчас и нет, но это ведь не обязательно навсегда — в конце концов, её можно и придумать.* * *
where will I be tomorrow, what do I have to show?
Цезарь, не замечая толкающих его со всех сторон взволнованных товарищей, уже в четвёртый раз внимательно перечитывает списки, отказываясь признавать, что это бесполезно. Его имя в списке отправляющихся в Миннесоту. Что само по себе не хорошо и не плохо, а вот «Джозеф Джостар» — там, на ряд выше и на два листа левее, среди тех, кто останется в Пенсильвании. С трудом оторвав взгляд от списков, Цезарь пытается найти в толпе ДжоДжо. Поговорить с ним об этом… зачем? Чтобы услышать заверения в том, что дружить можно и на расстоянии, и сделать вид, будто он верит, что они напишут или позвонят друг другу хоть однажды? Или, ещё хуже, понять по лицу Джозефа, что ему нет особого дела до этого распределения? С людьми он сходится до невозможного легко: найдёт новых друзей за пару дней. Да и Смоки остаётся здесь. С другой стороны, Марка тоже направляют в Миннесоту, и так, конечно, проще, чем совсем без знакомых, но… Цезарь отходит в сторону, прикрывает глаза и стукается затылком о стену: все взгляды прикованы к спискам, его никто не видит — можно на секунду позволить себе расстроиться. Почему его вообще это так сильно задело? Шансы попасть в одно место службы изначально были невысоки. Но в глубине души Цезарь знает, почему: долгое, слишком долгое время он никого к себе не подпускал, а тут не выдержал — открылся, сам того не желая. Чёртов ДжоДжо. Чёртов Карс, который решил столкнуть его с сетки не где-нибудь, а прямо перед носом у Цезаря. Чёртовы посиделки у костра с изливанием душ. Ведь поэтому он и запрещал себе привязываться — с его проклятым характером всегда получалось слишком сильно. Джозеф… Джозеф, может, немного расстроится, но в итоге спокойно пойдёт дальше: не то чтобы он не ценит людей, просто относится ко всему в жизни проще. А Цезарь сглупил — вцепился мёртвой хваткой, не подумав, что положение дел изменится, и отцепляться будет тяжело. Что ж, видимо, оставшаяся неделя до отъезда пройдёт в попытках заставить себя смириться и не хвататься, подобно утопающему за соломинку, за каждый момент общения, который ещё остался. Цезарь поворачивается спиной к разлинованным листам бумаги, к возбуждённому гулу, ко всему, и, не видя ничего вокруг себя, на автопилоте идёт в спортзал. Душит злость — в основном на себя. Надо же. Раньше он думал, что его болезненные привязанности формируются за годы. Джостару хватило нескольких недель. В ком из них тут дело?... Какая разница. Нужно было просто продолжать посылать его, а не поддаваться на нахальную, но тёплую улыбку и хитрый прищур. На раздражающее, но почему-то правильное «Цезарино», на постоянную руку на плече по поводу и без… О, чёрт. Цезарь с рычанием подтягивается раз за разом, не чувствуя боли в мускулах. Вымотать себя так, чтобы хотя бы сегодня больше ни о чём ни думать, вот, что ему нужно. — Цез? — разум, из которого только-только начали уходить тяжёлые мысли, будто рывком возвращают в реальность. — У нас же ещё вечерние тренировки. Ты там откинешься, если устанешь сейчас. Цезарь стискивает зубы и спрыгивает с турника на пол. Джозеф, прислонившись к косяку, смотрит на него как-то встревоженно — между бровей непривычная складка. — Видел списки? — вырывается у Цезаря, и он тут же отворачивается, чуть трясущимися от напряжения руками подбирая полотенце. — Да. Слушай, Цез… — А дальше ты скажешь «мне очень нравилось с тобой общаться, жаль, что так вышло, но ведь можно дружить и на расстоянии»? — Цезарь сам поражается, как точно ему удаётся скопировать интонации ДжоДжо. Вот только по-хорошему надо было бы заткнуться, а не усугублять ситуацию. — Что? — в голосе Джозефа неприкрытое удивление, и Цезарь оборачивается. Джозеф вдруг нервно хихикает. — Плохие у тебя навыки угадывания, Цезарино. Я собирался сказать, что могу попробовать что-нибудь сделать. — Что? — теперь уже Цезарь непонимающе моргает. Джозеф досадливо гримасничает, отлепляется от косяка и подходит, жестом прося не перебивать его. — Я знаю, честно, я знаю, что ты не любишь, когда я пользуюсь своими привилегиями, и что тебя это задевает, и мне тоже не очень нравится так делать, но Цез, будет очень глупо, если я этого не сделаю. Тут ведь дело намного проще, чем с Карсом, никаких интриг и виноватых. И это не такие списки, которые формируются на основе наших навыков, нет, я точно знаю, что это просто случайное распределение… Дядя Спидвагон не откажет, у него нет никакой причины, мне кажется, после того, как ты меня спас, он тебя уважает и… — ДжоДжо, — Джозеф растерянно замолкает, и Цезарь облегчённо вздыхает: он уже переставал справляться с этим потоком сознания. — Ты впервые назвал меня ДжоДжо, — под нос себе и куда-то в сторону бормочет Джозеф, и, кажется, пытается сдержать глупую улыбку, но приподнявшиеся уголки рта выдают его, и Цезарь очень старается не отвлекаться на это. — Что именно ты хочешь сделать? — Попросить назначить нас в одно подразделение, — Джозеф разводит руками, как будто это самая очевидная вещь в мире. — Что ещё? — наверное, выражение лица Цезаря он истолковывает неправильно, потому что добавляет, нахмурившись: — Если ты, конечно, этого хочешь. Цезарю достаточно бы кивнуть и перевести всё это в шутку каким-нибудь тупым подколом, но настоящие эмоции слишком близко к поверхности, и затолкать их поглубже из-за нового потрясения уже не выходит — он так и остаётся стоять с приоткрытым ртом и продолжающими подрагивать руками. Это почти нечестно — в тот момент, когда Цезарь уже морально настроился отпустить, оказывается, что Джозефу настолько не всё равно. Может завести десяток новых друзей по щелчку пальцев — но снова нарушает данное себе обещание не пользоваться репутацией семьи, чтобы не разбежаться по разным углам страны с… ним, без пяти минут уголовником с не самым, честно говоря, лучшим характером. — Эй, ты чего? — Джозеф подходит совсем близко, чтобы толкнуть его в плечо. — Сделай лицо попроще, ты меня пугаешь. Цезарь, с трудом встряхнувшись, отводит взгляд и прочищает горло, чтобы за эти секунды немного собраться. — Да, — выходит хрипловато, но вроде бы спокойно. — Да, я хочу служить в одном подразделении с тобой. — Ну вот и договорились! — Джозеф хлопает его по плечу, широко улыбаясь, но тут же подозрительно прищуривается. — Да что с тобой? Ты в самом деле, что ли, думал, что этого не захочу я? Цезарь снова откашливается в сторону, понимая, как фальшиво это начинает выглядеть. — Кха… Ну, знаешь, не все способны выдержать то, насколько я крут, — с сарказмом управляться всегда было проще, чем с искренностью. — Ты идиот, — а вот у ДжоДжо никаких проблем с откровенностями, похоже, нет. Как и с личным пространством: снова закидывает руку на плечо, да ещё и не шутливо-грубовато, а… почти бережно? Чёрт бы побрал его и эмоции Цезаря, которые, ещё не утихнув, готовы выйти из-под контроля из-за этой мелочи. — И-ди-от, Цезарино. Готовься, я каждый день буду жужжать тебе в уши о том, что ты мой друг, если по-другому до тебя не доходит. — Я подписался на что-то ужасное и пожалею об этом? — качает головой Цезарь, невольно улыбаясь. — Угу. И уже никуда не денешься. — Да, кстати, Джоз, — Цезарь вдруг понимает важную вещь и снова серьёзнеет. — Несмотря на твои связи, для меня могут и не сделать исключение. Сам понимаешь, руководство — не только полковник — в курсе, почему я здесь, и вряд ли настроены исполнять мои прихоти. Даже если попросит Джостар. Джозеф на несколько секунд задумывается, но на его лицо медленно возвращается совершенно спокойная улыбка. — Ну что же, зато я знаю, кому у них нет причин отказывать в таком пустяке. Всегда хотел побывать в Миннесоте, если честно. Цезарь, наверное, уже не имеет права быть удивлённым, но всё же на всякий случай говорит: — Ты ведь знаешь, что не должен? Бросать тёплое — во всех смыслах — местечко и… — Не должен, — кивает Джозеф. — Но хочу. Напоследок ощутимо зарядив Цезарю локтем по рёбрам, он идёт к выходу — Цезарь не сомневается, чтобы поговорить со Спидвагоном прямо сейчас. Метрах в двадцати от спортзала он вдруг останавливается, оборачивается и кричит во весь голос: — Друг, ясно тебе? Мы друзья, Цезарино, я заставлю тебя запомнить! — и шагает дальше как ни в чём ни бывало. Цезарь шипит сквозь зубы и оглядывается по сторонам: вроде бы никто не слышал «Цезарино», но рано или поздно, кажется, ДжоДжо всё равно начнёт называть его так постоянно, и Цезарь не уверен, что у него хватит духу возражать. А сейчас к Цезарю, пока он неотрывно смотрит на удаляющуюся фигуру, вместе с облегчением и радостью приходит осознание, насколько он попал: теперь вцепится в Джозефа ещё крепче, и уже поздно запрещать себе это делать. Неужели жизнь говорит ему перестать бояться доверять?