the butterfly project

Все, либо уже проснулись и закончили утренние процедуры, либо не встанут еще около пары часов точно, поэтому Чимин может занимать ванную столько, сколько хочет, оставляя красные полосы вдоль руки. Больно, да, но Чимин наслаждается этим – любит видеть боль, которую причинил себе. Эта боль – ничто по сравнению с тем, что он чувствует читая комментарии о его теле, о его сколотом зубе, о его танцевальных навыках, обо всех вещах, которые он не может изменить, независимо от того, как строго он придерживается диеты, как выматывает себя тренировками, как сильно он старается. Это помогает ему чувствовать, что все в его жизни под контролем, когда все совершенно не так: ни одежда, ни тело, ни образ, ни жизнь, ничего. Но ему так легче. ((И это, по крайней мере то, в чем он хорош － так он думает в самые мрачные времена. Не может поддержать пресс, не достаточно хорошо танцует, не способен быстро освоить хореографию, не очень хорош в пении, неубедительный актёр, неполноценный, неправильный, дефектный, я был последним, кто присоединился к Бантан, и меня почти выгнали несколько раз.)) Свитера с длинными рукавами все скрывают. Он натягивает их на свои пальцы, и их огромные размеры заставляют его чувствовать себя маленьким и защищенным. Ему не стыдно, если никто не видит. Это драмы только его, Чиминовы, и он не хочет, чтобы АРМИ их видели. Он знает, что они возненавидят их, знает, что они будут смотреть на него с жалостью, знает, что они захотят, чтобы он остановился, и он не хочет чувствовать себя еще хуже, чем уже чувствует. Он не... – … хён? Кровь Чимина застыла в жилах. Он не запер дверь. Он не закрыл ебанную дверь. ((Идиот, идиот, идиот. Ты вообще на что-то годишься??)) С замиранием сердца, он поворачивается, чтобы посмотреть на Чонгука с места, где он скорчился на полу, пойманый с поличным за этим позорным занятием. В широко распахнутых глазах Чонгука читается испуг и Чимину кажется, что он задыхается － он открывает рот, чтобы обнаружить, что ему нечего сказать. Лезвие ударяется об пол и Чимин натягивает рукав обратно на руку. Не видно – не стыдно. За исключением того, что глаза Чонгука остаются прикованными к его руке, даже после того, как он закрыл ее. – Ч-Чонгуки. Эм. – Чимин смотрит на пол и блять, на полу кровь － там, где он уронил лезвие. Он торопливо хватает полотенце и вытирает её. Его пальцы дрожат, когда красное размазыветься по белой плитке. – Дерьмо… Внезапно Чонкук отмирает, отталкивая его, чтобы выхватить у него полотенце, быстро вытирая кровь и выбрасывая его в мусорное ведро. Он, до сих пор, ничего не сказал Чимину, но Пак видит, как стиснуты его челюсти. Желание объясниться,это не то, что ты подумал, я не такой, не думай так обо мне, заставило Чимина опять открыть рот. – Ч-Чонгукки, – снова пытается Чимин. Лицо Чонгука ничего не выражает, брови нахмурены.– Чонгукки не игнорируй меня, пожалуйста? – Сколько? – Чонгуков голос мягок и Чимин кусает свои губы, неуверенный в том, что стоит сделать или сказать, как выйти из этой ситуации, как отмотать время на пять минут назад, чтобы запереть дверь и избежать всего этого. – Как давно, хён? – В этот раз он звучит жестче и Чимина одолевает желание вздрогнуть, с которым он не справляется. – Т-три месяца? Я не знаю, – говорит Пак. – Это не то… Губы Чонгука вытягиваются в полоску и Чимин обрывает себя на полуслове. Необоснованной гнев и обида внезапно нахлынули на него. Причинение себе вреда должно было быть чем-то хорошим, но Чонгук обыграл все так, будто Чимин делает что-то неправильное. Почему у него не может быть всего лишь одной отдушины? Зачем Чонгук пришел сюда и заставил Чимина опять чувствовать себя дерьмом, когда полосование помогает Паку ощущать себя менее херово.И, блять, он натянул рукав обратно, прежде чем смог вытереться, и теперь внутри должны были быть пятна крови, которые Чимин должен вычистить, блять. – Хён… – Что? – огрызнулся Чимин. – Почему ты просто не можешь заняться своими делами? – Он отталкивает Чонгука вставая, при этом смутно чувствует, как пластиковая рукоятка лезвия бритвы вонзается в ладонь, потому что он слишком сильно сжал ее. – Не смей никому рассказывать. – Хён.. – Сделаешь это, и я клянусь Богом, я перережу свое запястье прямо перед тобой. Это пустая угроза. На самом деле, он не сделает это ни перед Чонгуком, ни перед кем из Бантан, но ему нравится видеть ужас в широко распахнутых глазах Чона, нравится снова иметь контроль, даже если ему нужно играться со своей жизнью перед младшим. Улыбка Чимина неискренняя и пропитана злобой. Он покидает ванную, а Чонгук не идет за ним.

***

На следующий день, на протяжении всей практики, все выглядит нормальным, поэтому Чимин может сказать, вздохнув от облегчения, что Чонгук не рассказал. Но теперь есть другая проблема. Чонгук продолжает наблюдать за ним во время занятий и это раздражает. На перерыве Чимин сильно толкает его локтём. – Прекрати, – шипит он себе под нос. – Я в порядке. Чонгук поджимает губы, но его глаза прочно прикованы к руке Чимина, когда он говорит: – Я пытаюсь. – Его голос звучит мягко, а глаза становятся еще мягче, печальнее. Бесит. – Тогда почему ты до сих пор смотришь? – Чимин говорит грубее, чем расчитывал. Он тянет рукава. Они полностью закрывают его руки и даже часть его пальцев. С глаз долой, из сердца вон, так? Почему Чонгук просто не может забыть об этом? Чимин не возражает, так какое право имеет Чонгук? – Извини, – шепчет Чонгук, но даже после перерыва Чимин продолжает чувствовать взгляд Чонгука, прожигающий его руку.

***

В этом виноват Чонгук, – злобно думает Чимин, пока Чон помогает ему выйти из комнаты для практик, под предлогом подышать свежим воздухом. Это вина Чонгука в том, что Чимин почувствовал слабость на практике и чуть не потерял сознание. Чонгук виноват, это все случилось из-за него. Чимин сделал слишком глубокий надрез этим утром, думая о грустных-грустных Чонгуковых глазах и о чувствах, которые они разворошили в старшем. Жалкий Пак Чимин, который режет себя, чтобы почувствовать какое-то подобие контроля, слабый, такой ничтожно слабый и не соответствующий нормам. – Я знал, – говорит Чонгук после того, как он усадил Чимина на пол в коридоре. Это, вроде как, помогает ему, поэтому он прислоняется головой к стене, чтобы чувствовать поддержку. Пять минут назад мир начал вращаться и полностью накренился, когда он рухнул на землю. И только когда холодные пальцы прижались к его коже, он открыл глаза, чтобы обнаружить, что его рукав закатан, а пальцы Чонгука бродят по повязке, обернутой вокруг его руки, окрашивая недавно белые бинты рядами красных прямых линий. – Боже, – говорит Чимин, пытаясь вытянуть свою руку из Чонгуковых. – Это не… – Хён, ты больше не можешь этого делать. Достало. – Почему, блять, нет? – Чимин перешел на крик. Он бросает взгляд на дверь зала для практик, но гул музыки, очевидно, достаточно громкий, чтобы заглушить голос Чимина, так как никто не прибегает. – Я уже сказал, что это не твое дело, – прошипел он, в этот раз тише. – Мое, если ты отключаешься из-за этого. Что если в следующий раз это произойдет на концерте? – говорит Чонгук. – В таком случае, остальные узнают и все будут волноваться. Чимин мрачнеет. Недостаточно хорош, бремя для команды, тебе просто нужно петь и танцевать, вот и все, а ты даже с этим справиться не можешь. Когда старший не ответил, Чонгук придвинулся ближе, пальцами обхватывая Чиминово запястье. – Хён, я… я провел небольшое исследование. – Правда? – Я хотел узнать почему. И… ну… возможно, ты объяснил бы мне лучше, чем сайты, которые я посетил. – Почему "что"? – Нервно хмыкнув, взгляд Чимина опускается на запятнанную повязку. Веселья в его смехе не было. – Ты действительно не отстанешь просто так. Чонгук промолчал продолжая пялиться на Чимина, все еще держа запястье старшего. – Это… я не знаю. Как… как подзарядка. – В конце концов заговорил Чимин, глаза которого прикованы к точке позади макнэ. – Существует так много вещей, которые я не могу сделать и в которых я плох. Чонгук нахмурил брови и сильнее сжал запястье Чимина. Пак решил не обращать внимание. – И это просто… затягивает. – Затягивает? – Да. Мне просто… мне просто нужно что-то, что я бы мог делать так же легко, и где я не облажаюсь, – Чимин вздохнул. – Это звучит тупо, не так ли? Я правда не могу объяснить… – Окей, – сказал Чонгук. – Думаю, я понял. – Пак снова вздохнул, потому что сомневался, что это действительно так, но он не хотел продолжать объяснения, поэтому просто забил. – Я нашел кое-что в сети, что хотел бы попробовать. Подожди здесь. Чонгук исчезает в студии Намджуна дальше по коридору и возвращается с маркером. Он опять берёт Чиминову руку, осторожно засучивая рукава. Чон хмурится, когда вновь видит бинты. – На самом деле, нужно подождать. – … – Сначала это должно зажить, – говорит Чон. Он ждёт, пока Чимин посмотрит на него. – Не калечь себя снова, пока это не случится. И после того, как они затянутся, найди меня, хорошо? – Конечно, – врать удается легко. Если так Чонгук оставит его в покое, в конце концов, он забудет об этом и все будет, как прежде. Он собирался вставать, когда младший остановил его, хватая за руку. – Пообещай. Чимин моргает. Чонгук до сих пор смотрит на него, искренне веря, что Чимин сдержит слово. Чимин проебался так много раз. Он же может… сделать одну вещь… для Чонгука, верно? – Я... обещаю.

***

На самом деле, Чимину не обязательно выполнять вторую часть своего обещания, потому что Чонгук врывается к нему, когда он впервые снимает бинты, с маркером в руке. Он игнорирует Чиминов вопль удивления, опускаясь рядом с ним на колени в ванной, и заканчивает разматывать повязку за Чимина, выявляя ровные шрамы, вплоть до предплечья старшего. Склонившись над рукой Чимина, Чонгук открывает колпачёк маркера зубами и начинает рисовать на обезжиренном участке кожи. Вначале Пак был заинтересован, но из-за головы Чонгука, сосредоточенно наклоненной и загораживающей весь вид, Чимин начинает терять интерес и безучастно пялится в стену над плечами младшего, мысленно пробегаясь по хореографии. Он даже не заметил, что Чонгук перешёл к другой руке, пока тот не закрыл маркер с характерным щелчком. – Готово! Чимин смотрит вниз и… Что. За. Нахуй. – Что…? – Его руки покрыты бабочками, нарисованными поверх каждого сморщенного шрама, которые навсегда останутся с Чимином, черные линии перманентного маркера надолго впитались в кожу. – Это бабочки. – Я знаю это, гений. Почему ты нарисовал их? – Ты сказал, что режешься потому что хотел делать что-то легкое, чтобы ничего не испортить. – Он указывает на бабочек на руке Чимина. – Та-дам. Теперь у тебя есть собственная ферма бабочек. – Чон очерчивает пальцем крыло одной из них. – Теперь, каждый раз, как ты будешь вскрываться, одна из них будет умирать. – Он выразительно посмотрел на старшего. – Тебе решать, оставлять ли их в живых. –… – Чимин посмотрел на свои руки, на всех бабочек － больших и малых, расположенных вдоль конечностей. Ему просто нужно… сохранить им жизнь… – Тебе не кажется, что эта немного похожа на Сокджина-хёна? – Чимин глянул на бабочку, на которую указывает Чонгук. Её крылышки немного другой формы, шире и прямее, чем изогнутые крылья обычных мотыльков, почти такие же широкие и прямые, как плечи Сокжина. – Мы должны назвать её Джинни-хён. А эта! Это Юнги-хён. Это продолжалось до того, пока все Чиминовы бабочки не получили свои имена: Сокджин, Юнги, Намджун, Хосок, Тэхён, менеджер-хён, Бан PD-ним, Сон Сондык-ним, нуна стилистка, его младший брат и отец, и так далее. Люди, которых Чимин любит. – Они тоже хотят, чтобы ты жил, – сказал Чонгук. – Так помоги же им. Что-то во взгляде Чонгука слишком чистое, слишком искреннее, просто слишком, что Чимин не выдерживает и отворачивается. – Неважно, –бормочет Чимин натягивая рукава обратно, чтобы спрятать рисунки.

***

Это глупо и бессмысленно, потому что, конечно же, эти бабочки, на самом деле, не его любимые мемберы и семья. Но Чимин закатывает рукава, разгладывая бабочек нарисованных на руках, и не может не пожелать им спокойной ночи.

***

Метки светлеют каждый раз, как он принимает душ. Но Чонгук находит его каждую ночь и они вместе, он и Чимин, сидят на полу в ванной и перерисовывают бабочек на каждом морщинистом шраме. Чон добавляет крошечные выноски каждому насекомому. Некоторые дурацкие (Чимин-а, покушай! Хён приготовил слишком много куриной грудки!), а от некоторых Чимину хочется плакать (Чиминни красивый, даже без диет~). Чонгук просто улыбается ему каждый раз, когда он заканчивает, образовывая морщинки вокруг глаз и показывая кроличьи зубки, а Чимин просто беспомощно улыбается в ответ, краснея от неподдельной гордости в глазах Чонгука каждый раз, как он видит шрамы, растворяющиеся в коже. ((Чимин не забудет то, как Чонгук светился, подобно солнышку, когда он впервые наткнулся на Чимина, пытавшегося отследить блеклые линии бабочек Чона.)) Лезвие бритвы Чимина лежит неиспользованным в ящике.

***

Он справлялся так хорошо, так хорошо. Блять.

***

Чонгук направлялся в ванную для своего ночного ритуала － помочь Чимину перерисовать бабочек, когда услышал это. Плач. Он врывается внутрь и замирает. Чимин забрался в дальний угол ванной, склонил голову, подтянул колени к груди и обхватил их руками. Руки кровоточат из множества новых шрамов. Красный впитался в белую плитку ванной. Сердце Чонгука ушло в пятки. – Хён… Чимин яростно вздрогнул и попятился назад, пытаясь сильнее втиснуться в угол. – Хён, нет, –говорит Чонгук, медленно приближаясь, как-будто Чимин был раненым животным. (Напуганный и беспомощный, притворяющийся, что все в порядке, как и в первый раз, когда Чонгук его застукал.) – Я убил их, – прошептал Чимин, когда Чонгук подобрался достаточно близко, вытаскивая не сильно сопротивляющегося хёна из угла и беря его за руки. – Тупой. Я не смог… я убил всех. Теперь они ненавидят меня. Сокджин-хёна и Намджун-хёна, и менеджер-хёна, и ... я убил их всех. – Они не ненавидят тебя. – Но я… – Чимин беспомощно машет руками. – Я не смог. Я… – Что случилось? – Я не знаю, – сказал Чимин и когда его глаза, грустные и несчастные как у маленького котёнка, встречаются с Чонгуковыми, младший замечает какие они отекшие и опухшие. – Это прозвучит глупо, но я просто… близится концерт и. АРМИ. П-пресс. – Чонгук сдерживает рык. – И я не был в спортзале так давно… камбэк и практики так вымотали меня, но это не оправдание, когда я знаю чего они ожидают… и... я бы разочаровал всех, и я… я не хотел, чтобы бабочек видели, поэтому я пытался… блять, я идиот… они даже не могут увидеть… болван,дурак,ничего не могу сделать правильно… мне так жаль… я вновь проебался по-полной. – Это не так. – Я убил их всех, я все испортил, просто… –Все не так, – произнес Чонгук, крепче обнимая Чимина. – Моя бабочка еще жива. – Твоя… бабочка? Чимин с непониманием смотрит на младшего. – Ты… никогда не называл ни одну своим именем… – Моя бабочка － здесь, – говорит Чонгук, кладя руку на Чиминову грудь, прямо туда, где находится трепещущее сердце. – Там, где самый большой шрам. И пока моя бабочка жива － ты не облажаешься, Чимин-хён. Мы всегда сможем нарисовать их снова. И пока сердце Чимина продолжает биться, он может убивать всех бабочек, нарисованных Чонгуком. Покуда Чимин жив, и Чон может поддерживать его, зная, что его хён будет здесь завтра... Чонгук никогда больше не хочет чувствовать то, что ощутил, когда впервые увидел, как хён истощает свою жизнь на белой плитке ванной, угрожая убить себя. (Едва ли не сошёл с ума из-за беспокойства, когда Чимин почти потерял сознание во время практики. Тогда он обхватил Чиминово запястье, чтобы почувствовать пульс. Он жив, жив, жив. Спасибо Господи. Слава блятьБогу. Пожалуйста, живи и завтра.) – Моя бабочка жива, поэтому не плачь, Чимин-хён. Все будет в порядке, – сказал Чонгук. Чимин на мгновение замолкает, а Чонгук просто продолжает держать его, в ожидании хоть какой-то реакции. И наконец, таким тихим и мягким шепотом, что Чонгуку необходимо напрячсья, чтобы услышать его: – Хорошо.

***

Они убирают ванную в тишине, после этого Чонгук перевязывает новые порезы двойным слоем бинтов, достаточно толстым, чтобы красных линий не было видно, и спрашивает Чимина, не хотел бы он, чтобы Чон нарисовал новых бабочек на повязке. – Хорошо, – говорит Чимин улыбаясь маленькой, но настоящей улыбкой. Он положил свою руку на сердце. – Теперь у меня твоя бабочка. – Его глаза сверкают озорством, когда он смотрит на Чонгука.– Немного банально, да? Чонгук покрылся румянцем. – Э-это… Чимин рассмеялся и этот звук такой легкий и радостный, что Чонгук тоже начинает смеяться.

***

– Будь уверен, Чонгукки, – прошептал Чимин, после того, как Чонгук подкалывал его по пути в кровать, а теперь тихо храпит возле него. – Я буду оберегать тебя. Обещаю. – Он пододвигается ближе и засыпает, представляя, что покалывания от новых порезов － это боль от рождения бабочек, распространяющихся под его кожей.

***

Мгновение спустя, Чонгук распахивает собственные глаза. Он держит свою самую драгоценную бабочку так близко, как только может. – Тебе лучше сдержать слово.