Море волнуется

Томным шорохом шлепков воды обездоленные волны ударялись об ноги, обволакивали на миг солёной пенкой и тут же растворялись в пучине, сливаясь с остальными многочисленными голубыми зверями. Самая большая волна, как и всегда, появлялась на горизонте не раз, но всегда примыкала к маленьким, растерзывалась ими на куски и не доходила до берега в первоначальном своём внушительном размере. Какузу стоял босиком у холодного берега. Солнце ласково согревало тело, поэтому, несмотря на прохладный бриз, было тепло. Тёмно-синяя маска давно провоняла каким-то непонятным гнильём. И солью. И дрожащими от нового наката волн скучившимися камнями. Камни, кстати, очень красиво переливались под лучистым светом — это Хидан заметил с самого начала, как они пришли сюда. Два дня тому назад, усталые и измученные, притащили свои грузные тела на одинокое побережье и больше не возвращались обратно. И как ни приятно было находиться на берегу широкого синего моря в относительном — их было двое — одиночестве, но сухие непорванные штаны и плащи радовали больше измоченных в буйной воде, непонятно на что похожих, грязных тряпок. Громкие чайки вдалеке вовсю надрывали горло уже который час, но как никто не беспокоил их, так и они — никого. Всё находится в гармонии, пока рядом нет человека. Песок повсюду заблестел под струйками света, а ноги, уже давно размякшие в воде, свело от вновь сбежавшихся к берегу волн. Неприятно поморщившись, Какузу отошёл от воды, присел и сжал занывшую стопу в руках, разминая её. Солнце набирало обороты, и вот уже испарина появилась на полуобнажённом смуглом теле, выпуклые объемные мышцы влажно заблестели и неприятно защипало в животе. Голод волчий: из провианта у них были только пресная вода и парочка консерв, из которых по вине самого расточительного, вылизавшего вмиг прошлым вечером половину содержимого банки, так, что Какузу и не заметил сначала, а потом было уже поздно, осталась без трети четвёртая часть. Живот стиснулся и внизу предательски засосало. — Ёбаный пиздец! — в одно слово проверещал Хидан, выходя из их конуры: металлическая дверь уже успела нагреться достаточно для того, чтобы оставить гладкое, расплывчатое пурпурно-красное пятно на его светлых пальцах. Смятыми глазами оглядев сухие пальмы, фыркнул и начал спускаться к берегу. — Какузу. Тот оглянулся, не выразив удивления, затем снова зарыл сильные руки в золотистый песок, швыряя его, разбрасывая в разные стороны. Краем глаза он ловил лесочно тонкие рефлексы от серебристых волос Хидана. Никто из них не намеревался продолжать разговор. Хидан зашел по пояс в воду, почувствовав бодрящий холодок, и тут же обернулся ввысь, направив взгляд в чистое голубое небо. Постояв недолго, нырнул с головой и вынырнул с улыбкой на лице, с блеском в глазах. Чувствительное, аккуратное тело принимало ласку волн так трепетно, так чутко и глубоко. Поплавав немного, он вышел и подсел к Какузу, окропив светлыми солёными каплями его зарытые в мокром песке руки. Тихо наклонился, шурша песчинками, и поцеловал в сухие губы, отдавая с привкусом соли приятную влагу бушующего моря. Тот ответил печальным гортанным вздохом и языком провёл по губам Хидана, собирая остатки воды. Чем жарче становился поцелуй, тем тоскливее жгло душу, тем более рьяно зарывались пальцы в скрипящий песок, тем больнее его кристаллики царапали мягкую кожицу, забиваясь под крашеные ногти. А холодное море только сильнее волновалось под палящими лучами серого солнца. Вместе с ними играло в жмурки, уже не видя ни себя, ни этот берег, яростнее разливаясь и поглощая всё вокруг в иссиня-чёрную пучину забвения. Какузу убрал со щеки белоснежную руку Хидана, вырвался из сладкого плена и направился в сторону леса: слишком жарко, тяжело дышать и как-то злостно давит непреодолимое, тихое спокойствие на рвущуюся оболочку жаждущей страсти и горя души. Он опять остаётся ни с чем, проклиная себя за глупое и лишнее стремление давить в себе всё только вспыхивающее и распускающееся, мелко тлея и увядая в бесконечном страхе потерять всё имеющееся, так ничего и не приобретя.