at the touch of you

Это, думает Шэнь Цинцю, оставляя поцелуй на нежной коже шеи Лю Цингэ, не то, к чему можно привыкнуть; не то, что следует принимать за данность. В этом нет ничего заурядного; ничего, что могло бы остаться непонятым о человеке, раскрывающимся под медленным прикосновением его руки. Но большая часть — это преданность. Все пять мучительных лет, наполненные ею, тысячи дней, потраченных на пролитые слезы и кровь, и так и оставшуюся непоколебимой решимость. От этой мысли сдавливает сердце, которое ощущается тяжелой ношей в груди, особенно когда его запястье совсем слабо дергается, и он больше ощущает, чем слышит, как дыхание Лю Цингэ застревает где-то в горле, и звук этот почти не слышим по сравнению с бьющимся под его губами пульсом, за скоростью которого едва ли может поспеть его собственный. Это — свидетельство того, что жизнь все так же течет по его венам, что Лю Цингэ все так же не может выразить словами свои беспорядочные эмоции (но в его мягком взгляде, когда их глаза встречаются, сквозит так понятная очевидность), что жар все так же исходит от каждого дюйма его тела, несмотря на многочисленные слои одежды между ними. Омраченная горем жизнь, от которой потеряны целые дни, недели и года. Это та же сила, которая снова рвется из его тела, что он может назвать своим, и Шэнь Цинцю клянется себе, что возместит все этому человеку, который отказывался сдаваться. Что заменит воспоминания о безжизненности и холоде, что глубоко поселились в голове Лю Цингэ, одними своими губами, руками и голосом. Что заставит его запомнить то, что время траура давно прошло, и чтобы он точно в глубине своей души понял те вещи, что невозможно выразить лишь одними словами. — Младший брат Лю, — мурчит Шэнь Цинцю, утыкаясь носом в затылок Лю Цинге и тревожа чувствительную мочку зубами. Это действие приносит за собой еще один вздох и дрожь — он прочувствовал во всей полноте то, как напряглась чужая спина, прижатая к его груди — когда кончик языка скользит по укусу, чтобы успокоить боль. — Не сдерживайся. Он прерывает возражение быстрым и резким скольжением, крепче сжимая руку вокруг горячей длины Лю Цингэ. Это изысканное шоу — почтенный лорд пика Байчжань так податлив из-за одобрения, и под кожей Шэнь Цинцю все сильнее зудит голод, которому будет позволено вырваться лишь чуть позже. А сейчас его взгляд скользит по линии элегантных бровей Лю Цингэ, по крепко зажмуренным глазам, из-за чего в уголках появились маленькие морщинки, и по слабой тени, отбрасываемой черными ресницами на безупречные и покрасневшие щеки. — Что ты… — сквозь силу произносит Лю Цингэ, пальцы стискивают гладкую зеленую ткань на бедрах Шэнь Цинцю. Его вопрос оказывается прерван другим задушенным звуком, когда большой палец осторожно скользит по головке его члена. Шэнь Цинцю повторяет движение, улыбаясь в изгиб шеи Лю Цингэ, когда тот толкается в его руку. — Позволь мне слышать тебя, — говорит Шэнь Цинцю, вытягивая шею, чтобы втянуть в рот кожу на линии чужого подбородка. Его свободная рука скользит вверх и вниз по руке Лю Цингэ, пока ногти не впиваются поверх одежд, скрывающих подтянутые мышцы. Из-за этого получается мучительный контраст по сравнению с тем, как он все сильнее втягивает кожу на подбородке; Лю Цингэ дергается в его ладони, и Шэнь Цинцю пользуется этой возможностью, чтобы полностью изменить способ, которым он планировал разрушить Лю Цингэ, проворно скользя пальцами по венам. Шэнь Цинцю думает о том, что не вправе требовать больше от того, кто дал ему так много, в его голове всплывают все те шрамы, которые появились на этом теле во время его отсутствия. Они как физическое напоминание, их надо любить один за другим, всегда, когда есть возможность. И все же, он просит, когда зубы Лю Цингэ впиваются в нижнюю губу, что совсем похоже на последнюю разрушающуюся стену самообладания. — Пожалуйста, — просит он, и теплые короткие вздохи скользят по уху Лю Цингэ. Он прекрасно понимает, что это даже не просьба сама по себе, ведь Лю Цингэ с удовольствием раз за разом распадется на части ради него, и неважно, что для этого потребуется. (Хотя Шэнь Цинцю никогда не перестанет восхищаться этим. То, как прекрасно изгибается спина Лю Цингэ, пока тот толкается бедрами все ближе и ближе, как он может ощутить исходящие от кожи жар, нужду и преданность; или же как Лю Цингэ сдавленно стонет, когда дрожит после оргазма.) В паху от этой мысли тяжелеет, и Шэнь Цинцю становится неудобно от того, как его собственный нетронутый член прижимается к заднице Лю Цингэ. Он толкается раз, и еще один, неудачно пытаясь попасть в ритм движений собственной руки, и еще раз, когда Лю Цингэ низко и надрывно стонет, превращаясь в извивающийся беспорядок, благодаря пальцу, скользящему по щелке на головке члена. — Так-то лучше, — ухмыляется он. Лю Цингэ фыркает в ответ, сдвигаясь в объятиях Шэнь Цинцю. Взгляд Лю Цингэ падает на Шэнь Цинцю, по крайней мере на те части, что могут быть видны с повернутой через плечо головой, и Шэнь Цинцю замечает, как совсем немного блестят его глаза из-за влаги. В выражении его лица можно прочесть многое — его нахмуренные брови выражают то же самое, что и звуки, вырывающиеся сквозь приоткрытые губы. Этот вид наполняет Шэнь Цинцю импульсивным желанием поцеловать его, и он целует — совсем немного приподнимается, начиная оставлять маленькие поцелуи в краешке его рта, сдвигается, чтобы прикусить нижнюю губу Лю Цингэ, и неторопливо прижимается своим языком к его, пока собственные ноги не начинают дрожать. Руки его также не покидали чужого тела, одна из них нежно запутана в волосах Лю Цингэ, в то время как вторая продолжает беспорядочно, но эффективно ласкать его. Лю Цингэ опять закрывает глаза, когда Шэнь Цинцю, прижимаясь к его спине, возвращается в изначальное положение, и тянется рукой к рукаву одежд, слепо пытаясь схватить сползающую с плеча ткань. Шэнь Цинцю и без всего этого отлично знает, что тот близок. Он научился искусно считывать сигналы его тела благодаря собранному жадными исследованиями опыту. И все же, насколько бы сильно ни любил человека, сидящего между его бедер (и вцепившегося в них настолько сильно, что после этого останутся синяки), он не может пересилить свое желание помучить его еще немного. Его рука скользит быстрее и приятнее, пока Лю Цингэ не начинает дрожать перед ним, толкаясь в его ладонь, а череда быстрых маленьких ахов и более громких вздохов касается слуха Шэнь Цинцю. А затем, почти в тот же момент, когда изо рта Лю Цингэ чуть ли не вырывается его имя, Шэнь Цинцю прекращает движения и просто дышит в чужой затылок. Горный лорд, о котором шла речь, ерзает и скрипит зубами в погоне за более крепким прикосновением, пытаясь сохранить самообладание, как будто бы от этого зависит вся его жизнь. И Шэнь Цинцю лишь секундой позже — чуть ли не сам издавая стон — осознает, насколько сильно ему может это аукнуться. — Ох, ты уже хочешь закончить? — с упреком произносит он, и голос его, только благодаря всей силе воли, звучит ровно. Шэнь Цинцю приходится подавить теплый смешок, когда в тот же миг Лю Цингэ в его руке пульсирует, потому что если бы они были лицом к лицу, то он бы тут же заработал убийственный взгляд. Одна из его рук скользит ниже и ниже, крепко сжимаясь вокруг основания, пока кончики пальцев другой кружат по всей длине чуть ли не вечность. — Прекрати — прекрати дразнить меня, — говорит Лю Цингэ, капля пота скатывается по его лбу, голос дрожит, полностью выдавая глубину его агонии. Шэнь Цинцю вслушивается в его дающееся с трудом дыхание, восхищенный тем, как движутся его плечи, и от этой картины сердцебиение учащается, и, в конце концов, он решает смилостивиться. Шэнь Цинцю ненадолго отпускает его, оставляя легкие поцелуи и нежные укусы на коже и ткани; везде, до куда можно дотянуться. И опять обхватывает рукой член Лю Цингэ. Он возобновляет ласки, и проходит совсем немного времени, когда быстрые и тщательные движения подталкивают Лю Цингэ все ближе и ближе к краю. Вокруг его торса оборачивается вторая рука, покоясь прямо над неистово бьющимся сердцем. Шэнь Цинцю так сосредоточен, что он едва слышит звук собственного голоса, шепчущего имя Лю Цингэ снова и снова, среди чего еще мелькает и то, что он здесь, он с ним, и что он хочет его так сильно. И под трепетным взглядом Шэнь Цинцю Лю Цингэ ломается, теряется и тут же находит себя снова и снова в удовольствии, как будто прикосновение Шэнь Цинцю — его единственный шанс на спасение, единственная вещь, что удерживает его в этом мире. Тело Лю Цингэ ощущается чертовски горячим, когда тот, тяжело дыша, сдвигается ближе, затылком упираясь в изгиб чужой шеи. Шэнь Цинцю тихонько посмеивается, когда Лю Цингэ достаточно отходит, чтобы схватить его за руку и откинуть ее, разворачиваясь, чтобы взглянуть на Шэнь Цинцю. — Ты просто ужасен, — произносит Лю Цингэ, но в голосе его отсутствует даже капля злости, и куском ткани, вытащенного из рукава, вытирает между пальцев Шэнь Цинцю. Он обдумывает ответ на это. Как вариант, что-то вроде: «Может, тогда ты хочешь меня как-то по-другому, мой дорогой младший брат Лю?». При других обстоятельствах можно было бы даже добавить взмах веером, чтобы сделать акцент. Но то, как взгляд Лю Цингэ падает на его рот, как он мягко тянет его за запястье, губами касаясь пульса, заставляет забыть о всех вещах, что на данный момент не требуют его пристального и страстного внимания. («И, ох, я все-таки произнес это вслух?» — думает Шэнь Цинцю чуть позже, лежа на спине на кровати. На нем, наконец-то, руки Лю Цингэ, возящиеся с его одеждой и раздвигающие его бедра с идеально нужной силой. Он начинает упрекать себя в том, что почему же раньше, намного раньше, не замечал того, кто подле него, но влажный жар рта сглатывающего Лю Цингэ — единственное так нужное ему напоминание, что у них есть еще много времени, за которое можно наверстать упущенное.)