Чайная фея

Утро следующего дня для меня наступает с сильной, пульсирующей болью в спине и ногах, а ещё лёгким ощущением насморка и неприятным комком в горле. Больно, очень больно. Риччи и Онни облепили меня, уютно посапывая у колен, тепло обхватывая своими лысыми хвостами мои продрогшие от холода в комнате ноги, создавая вибрации по телу от мурчания. Продираю руками слипшиеся во время сна глаза. Видимо, я опять плакала, раз ресницы слиплись между собой. Это уже не первый раз, когда я плачу. Чаще всего такое бывает, если у меня был очень интересный или насыщенный день. Новый, мягкий порыв холодного ветра заставляет меня съежиться и поджать холодные колени к груди, ухватываясь за последние крупицы сна. Когда ветер вновь щекотливо обласкал мои голые пятки, я вздрогнула и все же проснулась. — Я же закрывала окно, — говорю сама себе, лениво поднимаясь с нагретого ложе. Занавески красиво трепыхаются в такт снующему в комнату ветру. Приятная ткань то падает на пол, закрывая обзор из окна, то высоко поднимается, являя взору просторы улицы. Закрываю крепко окно, с сомнением вновь открываю и закрываю. Дёргаю ручку окна. Думается мне, что я просто неплотно закрыла окно, отчего сильный ветер и проник в комнату, морозя меня. Слышу копошение на первом этаже, накидываю на плечи халат и спускаюсь по винтажной лестнице, которая до сих пор приятно пахнет елью, а под кожу изредка забиваются занозы. Почему-то за прошедшие два месяца проживания в этом доме, я не слышала этого запаха, или, может, умело его игнорировала. Но сейчас под моими руками слышится приятный запах ели, чистой и настоящей. Невольно появляется рождественское настроение и в голове играет всеми известная песенка. "Бубенцы, бубенцы Слышите?- звенят! По снежку, по снежку Саночки летят..."— напеваю себе под нос детскую песенку, попутно принюхиваясь к запаху, оставшемуся на ладони. Теперь боль в теле и зудящий комочек в горле отошли на второй план, пропуская вперёд прекрасное настроение и немного скуки по зимним детским радостям. Хочу вновь надеть красную шапку с белым бубенчиком, теплые варежки и включить детские рождественские песенки в наушниках. Громко подпевать, шагая по торговому центру, радовать людей улыбкой. Люблю такие сумасшедшие дни, когда люди обретают поистине великолепное настроение и ничто не может испортить его в предвкушении надвигающегося утра рождества. В такие моменты в папиной лавке уютно и тепло, чувствуется запах коричных палочек и имбирных сладостей. Папа ставит столики в лавке и кофейный аппарат и становится не лавочником, а почти кудесником счастья. Готовит для посетителей самый вкусный кофе с корицей, имбирем или ещё чем-то пряным и греющим нутро. А в подарок даёт людям по маленькому печенью с предсказанием. Я люблю Рождество и люблю снег. Но во Франции мало снега выпадает зимой, что огорчает меня. Но и радует теплая температура. Могу не надевать теплую куртку, мне вполне хватит теплого свитера и шарфа. Я отвлекаюсь от приятных мыслей, когда дохожу до кухни, ловя носом прекрасные запахи. — Доброе утро,— радостно говорит мне папа, суетясь у плиты. В этом милом жёлтом фартуке папа становится домохозяйкой из телепередачи. — Доброе,— перевожу взгляд на настенные часы, отсчитывая в уме время до начала уроков. У меня примерно полтора часа на завтрак и сборы, что с лихвой хватит. — Прости, малышка, что не ответил вчера,— говорит он, ставя передо мной рисовую кашу с корицей, о которой грежу с момента спуска с лестницы.— Я был так занят коробками, что не услышал твоего звонка. — Ничего, главное, что сейчас ты тут,— делаю глоток чая с лимоном и внезапно дергаюсь в комнату, дабы показать папе посылку, которая доставила мне много хлопот со вчерашнего дня. — Не знаешь от кого она?— Юдон снимает фартук, придирчиво осматривает шкатулку и так же, как и я, трясет ее у уха. Нахожу невероятное сходство с собой и отцом. Сейчас он повторяет каждое мое движение с этой шкатулкой. На это и вправду забавно смотреть. — А ещё там была открытка. — Ого, — говорит папа, принимая из моих рук помятую, но плотную бумажку.— Ты ее ела что-ли? — Это не я,— стыжусь, притупляю взор к полу на кухне, покрытому линолеумом с обычным, геометрическим узором полосок.— Это кот. Внезапно в груди что-то жжёт, хочется кашлять. Что я незамедлительно и делаю. Грудную клетку сдавливает словно под прессом, а лёгкие обожгло чем-то горячим. Стону от боли, падая со стула на пол, на колени привстаю. Не могу остановить кашель, который рвется из меня наружу. Отец подбегает ко мне, обходя стол и неудачно снося кружку с чаем, падает рядом. Он заботливо трёт мне спину рукой, протягивая бумажную салфетку. Кашель не прекращается ни на секунду. Слезы бегут быстрыми ручейками по щекам, не могу вдохнуть. Надрывно кашляю в салфетку, выкашливая мокроту на нее. Все тело болит, горло обижает боль, словно я выпила стакан с гвоздями, которые застряли поперек. На салфетку некрасиво стекает слюна в перемешку с кровью, что пугает меня. Хоть дышать я могу сейчас только по маленьким вдохом, кровь, льющаяся из моего горла, наводит на очень печальные мысли. Я совершенно не слышу голоса отца, ласково зовущего меня по имени. Он что-то говорит помимо этого, набирает в телефоне чей-то номер и звонит кому-то, громко разговаривая по трубке. У меня в голове шум, словно в вакууме включили старый, сломанный телевизор. Этот писк всюду, он глушит любые звуки из вне. Перед глазами прыгают цветные круги вперемешку с противными мушками разных цветов. Мне знакомо это ощущение. Это ощущение боли в груди, покалывание в кончиках пальцев и в ногах, боль в горле. Словно как в детстве – отравление таблетками, когда я из любопытства выпила много цветастых капсул, запивая молоком. Отец щелкает пальцами у моего лица, стараясь привести в чувство. Светит фонариком от телефона в глаза, слепит меня этим самым. В теле чувствую приятное ощущение, хочется спать. Свет действует на меня как на вампира из американских фильмов: дергаюсь от него в темноту, шипя от боли в горле и лёгких. Дальше я соображаю очень плохо, точнее, вообще не могу. Я вижу смутно, каждую минуту теряя сознание. Чувствую только своим телом прикосновение отца. Он бережно поднимает меня на руки, дальше не чувствую ничего. Следом новая картинка: заднее сидение нашей машины и часто поглядывающего в зеркало заднего вида отца – снова темнота сопровождает меня. Неприятные похлопывания по щекам будят меня из мертвого сна. Я дёргаю телом, намекая, что я в сознании, но хлопки не останавливаются. Открываю глаза и тут же жмурюсь от яркого солнца, светящего прямо мне в лицо. Спустя пару минут зрение не фокусируется, как бы я не тёрла глаза и не моргала. Все в глазах двоится. Яркий свет светит сначала в один глаз, потом во второй, и я слепну вновь. Закрываю ладонью глаза. Слишком много яркого света, мне больно. Нежная и тонкая роговица глаз слишком хрупка, чтобы вынести такой процент света. Я все ещё плохо вижу, но очертания мужчины в маске перед моим лицом не подводит меня. — Ким Вернель, как вы себя чувствуете?— слышу грубоватый низкий голос и каким-то боком понимаю, что я в больнице. Запах специального средства для дезинфекции отрезвляет меня. — Ничего не вижу, тошнит,— говорю я расплывчатому пятну. Прислушиваюсь к буре чувств внутри меня.— Лёгкие и горло болят сильно. — Голова болит или кружится?— говорит доктор, что-то записывая в мед карточке. — Кружится,— говорю я и в то же мгновение ощущаю режущую боль в затылочной части головы, несдержанно стону от боли.— Нет, болит. Сильно болит. — Вам нужен отдых, — говорит доктор после парочки вопросов о моем состоянии. Он говорит что-то вроде "медсестра зайдет в палату и введет вам успокоительное и обезболивающее". Дверь одиночной палаты хлопается, а я плачу. Мне больно и страшно. Я не понимаю, что со мной произошло. Ещё утром я проснулась со своими котами, попила чай и уже лежу в больнице с ощущением сотрясения мозга. До прихода медсестры ко мне в палату заходит отец. Я не слышу, что он говорит, лишь обнимает меня к сердцу ближе; слезы роняет на одеяло. Что-то громоздкое ставит на тумбочку рядом, целует в лоб и уходит, стоит медсестре, наперевес с капельницей, зайти в мою палату. Дальше я ощущаю только пустоту, ощущение полета и страх.