Оковы

      Ночь.       Моя настоящая госпожа именно она: молчаливая, одинокая, прекрасная. Эти рваные тучи, дым и смог над столицей — я обручился с ними давно, когда отдал свой первый палец Богу Подворотни. Его жрицей была полуголая шлюха, чьи кишки я намотал на когти несколько лет назад. Мне было восемнадцать, и я оказался влюблен. Сол говорит, я из тех людей, что влюбляются в процессе; в тот раз — все иначе. Неожиданно. Я пропал в рыжине, нырнул в болото глаз и очнулся, лишившись пальца. Боль отрезвляет. Приветствие смерти расставляет приоритеты. Какая, к бездне, любовь? Я рассек лживой шалаве брюхо прежде, чем она успела вытащить кошелек. Вот оно, первое помрачнение рассудка; наградой стали прозвище Четырехпалый и воспоминание о грязной вонючей груде кишок на тротуаре.       Почему случай раскрылся спустя четыре года? Потому что шлюха — она шлюха и есть, падшая женщина, товар сутенера. И когда дельцу вдруг нечем платить, он вспомнит даже о гнилом куске мяса, оставленном на скамейке в парке. Как звали кусок? Господь свидетель, мне бы вспомнить! Старые убийства изгладились из памяти. Не помню ни лиц, ни имен, ни обстоятельств, только потерянный палец и кишки. Она отгрызла его, мерзкая дрянь, и подохла с моим пальцем в зубах. Романтика ночного города как она есть.       Уверен, сутенер — узнать бы имя, да не все ли равно? — вытащил мертвых из могил, чтобы узнать, как выглядел парень, последний арендовавший ту шлюху. Плохие новости, друг: я слишком сильно изменился. Жирный прыщавый урод стал Эйнаром. Я поменял даже характер. На что ты и твои братки рассчитываете, ища меня в подворотнях? Я наблюдал за ними сверху, с крыш, как орел. Черный орел с золотыми крыльями — герб нашего города. И я тоже в черных лохмотьях, а к смогу возносят деньги.       Тусклые городские фонари светят ярче двух звезд, застрявших в небе — Санне и Селле. Говорили, что раньше, до Раскола, оно было ярче и озарялось голубым солнцем и луной. В школе учили, что Санна и Селла — два поверженных божества. Я уже давно понял, что это два шара с древней магией. Настолько хреновой, что свет блекнет от смога. Наш творец — подлинный рукожоп.       Весь мир — чернильное болото, я спускался в него по веревке. Не знаю, есть ли у него дно, но субстанция вызывает ожоги, головокружение и, при должном старании убиться, смерть. В болоте плавают два клочка земли, связанных цепями, скалы трескаются от напряжения. Это я к чему: почему бы не кинуть сутенера вниз, к его дохлым шалавам? Без выродков будет лучше. Этот город, прекрасный днем, отвратителен после заката. Каждый вечерний звон пробуждает волну тварей: торгашей, насильников, убийц и извращенцев. Не нужно благословения на Их низвержение. Святоши скажут: ты, Эйнар, такой же мусор из подворотен. Я не согласен. Будь так, не было бы презрения.       Создай я себе другой характер, давно бы барахтался в грязи и скудоумии, как они. У всех в жизни есть соблазны. Почему я должен кого-то жалеть? У меня хватило ума отказаться от большинства порочных предложений; Они сдались под их натиском. Слишком ничтожны. Пусть иногда сердце дает слабину и начинает жалеть… я понимаю, что Они — лишние в нашем обществе, и мои когти к Их услугам.       Многие спрашивают, почему из всего многообразия оружия я выбрал именно звериные когти. Кровожадность не при чем. Все немного прагматичнее: когти нельзя уронить. Как мой бывший союзник любил пистоли за тяжесть и говорил, что в случае неприятности можно просто треснуть по чужой башке рукоятью.       Я обручился с темным ночным небом по одной причине: не люблю людей. Они слишком часто плевали в душу. И, тем не менее, я убиваю не за те гроши, что нахожу в карманах трупов. Деньги не важны. Удовольствия нет давно. Мне нравится быть полезным, и, убивая Их, я чувствую себя таким. И это странно. Потому что: для кого, почему? Ведь я, никого не любя, отдал молодость служению городу, обществу. Неразрешимая моральная дилемма. Где-то я лгу, да плевать, ненавижу самоанализ.       Но сегодня — конкретно сегодня! — я хочу впервые за три года убить для себя. Желания проснуться с перерезанным горлом нет абсолютно. Слишком мало сделал, чтобы умереть. Рано. И поздно — уже все осознал.       — Вылазь из подвала, говна кусок, — проворчал я. Отлично, снова начинаю говорить сам с собой. Не от большого ума, разумеется, — от одиночества. Человек, как говорится, существо социальное. Даже если он социопат, как я.       — Я из-за тебя, ублюдок, жопу морожу уже второй час, — продолжил я, будто на крыше стоял кто-то еще. — Не заставляй меня спускаться в эту срань.       «Срань» — гостиница-клоповник на окраине города. Шесть этажей грязи и блевотины алкашей, два вверх и четыре вниз. Может, когда-то ее можно было назвать «Гостиницей», но последние года она напоминала ночлежку для отщепенцев. Бомжи, сироты, шлюхи, воровки, просто бездельники… Любой, кому не хватало денег на жилье. Как мне. Я бы, однако, предпочел переночевать на цепи между городами; нога бы ни ступала в такие «заведения», но, видимо, придется. Я с надеждой на обратное склонился над проулком. Окраина, ни света, ни свидетелей — рай для охотника.       Не уважаю драки — слишком опасно. Когти всегда со мной для самообороны, не для атаки. Мне больше по душе тихое, незаметное и быстрое убийство. Ловушки, яды. Зачем рисковать? Дышу риском, но здоровье важнее. Предпочту положить кирпич над дверью, чем пущу кровь рапирой. Трус? Наверное. Лучше живой трус, чем храбрый мертвец. Всегда есть безопасный выход. И я ищу его с упорством голодной псины.       Сутенер с прихвостнями не показывался, я видел только охрану ночлежки. Да, даже у такого светом забытого места есть защитники, но для Эйнара Четырехпалого они не проблема. Два под козырьком, один в десяти метрах, у угла дома, и еще один прямо подо мной. Курит, прибавляя дыму к вечной пелене города. Они переговариваются, не замечают опасности — времени мало, и я приготовил метательные ножи. Если правильно рассчитал, попаду в цель. Иного способа одолеть троих разом я не видел. Падать в неприятности без плана — совсем не в моих привычках.       Что ж…       Держа в левой руке ножи, я шагнул с крыши. Три этажа просвистели мгновением; лысина первой жертвы была своеобразным маяком, на который я ориентировался. Не знаю, что приятнее, ветер в лицо или хруст чужой шеи. Я вонзил в нее когти и насилу вытащил, пока, пользуясь замешательством остальных, выбивал им глаза метательными ножами. Все-таки рассчитал. Спасибо учителям геометрии и физики. Пригодилось. А потом достаточно прорезать плоть на шее, чтобы головы попадали вниз, как переспелые помидоры. Как легко сделать людей беззащитными! Достаточно ослепить. Если ты, конечно, не Солбьёрт.       Четвертого не было видно. Убежал или побежал за помощью? Я оттащил тела за мусорный бак, чтобы неудачниками могла любоваться только бездна. А кровь… что ж, кровь. Пролита на улицах города далеко не в первый раз. Сиди, гадай, рассуждай, порезал ли кто-то палец, погиб или был обесчещен. Через дорогу — бордель, в соседнем здании — казино. Тридцать три удовольствия, да все херовые, кастрировать бы владельцев, а дома сжечь. Свои же порешают за такие радикальные меры, нельзя. Я бы сжег. Я бы и королевское семейство прирезал, и всех их министров, и банки, если бы мог… Господь, к сожалению или счастью, не одарил силой. Остается мечтать и отстреливать бродячих отбившихся недолюдей на улицах.       Я вытер когти и огляделся. Тишина. Только цепи между островами-городами скрипели, выдергивая очередной кусок скалы, а из темного дверного проема вырывалась музыка. Басы, чей-то хрип и надрывное пение на фоне.       Охота началась, верно?       Я шагнул в зияющее око бездны.