Алым-алым

Женевьева въезжает в оживленный двор Винтерфелла, и северные ворота за её спиной с тяжёлым скрежетом закрываются. Неизменный Алин едет рядом с ней, не пожелавший оставлять свою леди и спустя годы. Они минуют богорощу и крипты, арсенал и караульную, проезжают под крытым переходом, оказываясь в главном дворе. Алин спешивается у конюшен, отдавая поводья подоспевшим конюхам. Женевьева кивком головы сообщает ему, что справится сама, и стюард с поклоном удаляется. Робб, высоко задрав голову, стоит рядом с кухней, глядя попеременно то на Колокольную башню, то на Воронью вышку. Арв приближается к нему и касается мордой плеча. — Где ты была? — спрашивает Робб, обернувшись. Он кладёт голую ладонь на конскую морду и неспешно поглаживает её. В его волосах всё ещё умирала осень, зима касалась их лишь той серебряной прядью у лба. Глаза были прежними, морскими и озёрными, небесными и сатиновыми, а лицо, что отточилось войной и потерями, теперь носило след прожитых лет. Щёки и подбородок покрыты жёсткой рыжеватой щетиной, но улыбка всё оставалась мальчишеской каждый раз, когда перед ним появляется Женевьева. Лето на Север принесло их третье дитя, такое долгожданное, как и она сама. Женевьева не помнила себя от счастья, когда земля обнажила своё чёрное тело по весне и укрылась зелёными коврами лучше самых искусных ковров из Мира. Холод отступил, выкатывая на небо горячее солнце, что теперь подолгу задерживалось среди белых, невесомых облаков. По утрам перестало пахнуть морозом и пахло свежей влажной землёй, водой из пруда в богороще, молодыми листьями и травой. По утрам стало пахнуть теплом и солнцем, а вместе с тем и жизнью. Женевьева, скинувшая с себя меха, радовалась до первого летнего снега. Робб, плотнее укутывая её, лишь сочувственно улыбался. Север не стоял без снега даже летом, во времена царствования солнца. — Отвозила Мел в Логово и седлала Рейгналя, — отзывается Женевьева, оставаясь в седле. Она воздевает голову, направляя взгляд на две соседние друг с другом башни, надеясь разглядеть кудрявые головы сыновей, но видит лишь упирающиеся в небосвод сужающиеся тела башен. — Она скоро поселится там вместо Великого замка, — говорит Робб, и теплота плавит его голос. — Будь у меня дракон в её годы, я бы тоже беспрестанно бегала к нему. Мелисандре Старк было шесть, и ничего не приносило ей большей радости, чем чтение сказок и легенд со всего мира в тёплом, пахнущем огнём и горячим камнем Драконьем Логове. Робб, так страстно желавший узнать, какой была жена в детстве, теперь мог видеть её озорство и неуёмное любопытство в старшей дочери. — Где Аста? — Женевьева принимает помощь Робба и спешивается, прося нового конюха, которого привечал Арв, не рассёдлывать его. Менар ушёл в последнюю зимнюю ночь, не дождавшись красного лета, и Арв по нему долго тосковал. — В богороще с Ошей и Серым Ветром, — отвечает Робб. — Вчера Аста заметила лик у сердце-дерева, и теперь это не даёт ей покоя. Она всё просит Ошу поднять её, чтобы открыть ему прикрытые глаза и пытается напоить его водой из пруда. — Боюсь, Оши надолго не хватит, — улыбается Женевьева, прижимаясь к Роббу. — Старая Нэн звалась старой, ещё когда мой отец был мальчишкой, — возражает Робб, устраивая ладонь у заклинательницы на талии. Не единожды став матерью, Женевьева заметно поправилась, что, впрочем, её ни капли не портило. Роббу казалось, она стала лишь краше. — Уж не знаю, кто посмеет назвать Ошу старой, даже если волосы у неё станут белыми. Она из одичалых, ты знаешь об их выносливости. Уверен, она застанет ещё наших внуков. — И да помогут ей боги, — улыбается Женевьева. Бран звал Ошу с собой в Сероводье, но она ответила, что там ей не место, как бы сильна не была её любовь к маленькому лорду. Спасшая Брана и Рикона, едва ли не вырастившая последнего, Оша казалась Роббу способной нянчить и их с Женевьевой детей. Оба старших сына полюбили её, как только научились различать лица, а Мелисандра, не воображавшая свою жизнь без историй, давно исчерпала запас таковых у Оши и с радостью слушала их снова и снова. — Быть может, на сегодня достаточно? — обеспокоенно спрашивает Женевьева смотрящего на башни Робба. Там, в вышине, высунувшись из окон, Рагнар и Джон перекрикивались друг с другом, учась ковать собственные голоса. Робб сказал им, они должны слышать не только друг друга, но и он должен слышать их внизу во дворе. — Они сидят там с самого утра, а раз уж ты решил допустить Джона на ассамблею, ему нужно передохнуть. Ещё немного, и мальчики будут скрипеть как северные ворота. — Я уже говорил тебе, Женевьева, как важен голос для главнокомандующего. Мальчики — будущие лорды, и если им предстоит вести войско в битву, они должны знать, что делать, — Робб неприступен и твёрд. — Они ещё мальчишки, Робб, — возражает Женевьева, — и не должны проводить свои детские годы в бесконечной подготовке к роли лорда. — Брану было десять, когда отец взял его с собой на казнь дезертира из Ночного дозора, — вспоминает Робб. — Им не вечно быть мальчишками, Женевьева. Пусть Великого Иного больше нет, но зима близко. — Мне было четырнадцать, когда я родила тень, — напоминает Женевьева. — И больше всего на свете я жалела о том, что больше не могла быть обычной девчонкой. Заклинательница отворачивается от мужа и поднимает глаза к небу. Робб выдыхает. Порой та пропасть между ними, что он раз за разом преодолевал своими волчьими ногами, вновь раскрывала свой голодный рот, оставляя обоих на разных краях. — Мальчики! — звонкий голос Женевьевы летит ввысь и дребезжит под крышами башен. Две кудрявые головы показываются в окнах. — Спускайтесь, мои волчата. Аридея напоит вас мятным чаем с мёдом, чтобы помочь горлу, и даст что-нибудь перекусить. — Отец? — Джон переводит вопросительный взгляд на Робба. Они с Рагнаром любили и чтили родителей одинаково, каждого по-своему. Если Севером и Трезубцем Женевьева и Робб управляли слаженно, то в воспитании детей им случалось частенько сталкиваться лбами. — Ваша королева-мать права, — помолчав, соглашается Робб. — Спускайтесь, пока просители собираются в Великом чертоге. Женевьева разворачивает Робба к себе лицом, оставляя руку вдоль плеча. Робб не снимал плаща даже летом. Тяжёлый мех, ещё больше расширявший плечи, служил ему короной. Заклинательница проникновенно заглядывает мужу в глаза, чтобы смягчить его лицо. — Я знаю, ты воспитываешь сыновей, как твой лорд-отец воспитывал вас с Джоном, — произносит она, — так, как положено в Вестеросе. Ты, в отличие от меня, понимаешь, как растить мальчишек здесь, на Севере. Ты повёл за собой северян в семнадцать, но им ещё нет и шестнадцати. — Я смог сделать это лишь потому, что отец обучал меня, — прерывает Робб. — Мы рубились с Джоном во всех дворах Винтерфелла с того самого дня, как оба научились ходить. Рикону было шесть, когда сир Родрик вложил ему в руки его первый учебный меч. Чем раньше они будут знать всё, что знал я к своим семнадцати годам, тем будет лучше. — Лучше для кого, Робб? — Для наших сыновей, Женевьева, — Робб остаётся непреклонным. Заклинательница фыркает, по-прежнему походя на Арва, и снимает руку с мужниного плеча, невольно вздрогнув словно от холода. Робб от неё своей руки не отнимает, поглаживая пальцами парчовый бок. На Севере Женевьеве пришлось забыть о шёлке и атласе, привыкнуть к парче, шерсти и бархату. Зимой она носила пальто и шубу, иногда надевая поверх меховую накидку, что роднила ей с Роббом. По весне заклинательница надевала тёплые укороченные платья с узкими рукавами, тоскуя по рукавам старым, широким и струящимся, в которых можно было спрятать едва ли не полмира, а вместо плаща носила расшитое оплечье, отороченное мехом. Под платьем у Женевьевы часто были штаны, чтобы было удобно летать на драконе, но в беременность от этого приходилось отказываться, и платья становились длинными, закрывавшими её всю до самой земли. Джон и Рагнар появляются из башен, красные и запыхавшиеся от спуска, наверняка торопившиеся оказаться внизу каждый быстрее брата. Оба они носили плащи вслед за отцом, не снимая их и летом, но их меха были не такими уж тяжёлыми. Джон, в отличие от младшего брата, был темноволосым с материнскими глазами и материнским вздёрнутым носом, высокий для своих четырнадцати, больше походящий на Старков, чем на кого-то из Раймов. Рагнар же забрал глаза у отца, а у матери — медь волос. Он рос следом за братом, между ними уже оставалось лишь полголовы. Женевьева думала, ещё год — и оба они догонят Робба. — Сегодня ты слышал нас лучше, отец? — хрипло спрашивает Джон, растирая горло. Женевьева бросает на Робба укоризненный взгляд. — Да, — соглашается Робб, — но сегодня нет ветра. Так будет не всегда. Вам придётся научиться быть громче самого сильного урагана. — Или же громче Маленького Джона, — шепчет Рагнар брату. Женевьева усмехается. — Я ещё не знавал никого громче лорда Амбера, — произносит Робб, пряча улыбку. — Разве что Тормунд Великанья Смерть мог его перекричать. Вы знаете, зачем я учу вас этому? — Знаем, — хором отвечают братья. — Голос в битве важен, как важен меч, — поясняет Рагнар. — От нас не будет толку, если никто не услышит наших команд, — подхватывает Джон. — Верно, — удовлетворившись, кивает Робб. — Ещё какое-то время мы поупражняемся в этих двух башнях, а после будем увеличивать расстояние между вами. Один из вас останется в Колокольной башне, другой переберётся в Библиотечную, и так до тех пор, пока вы не будете слышать друг друга через весь двор. — Хорошо, отец, — соглашается Рагнар. — Матушка, — зовёт Джон. Женевьева вскидывает голову, глядя на старшего сына. — Твой голос всегда был таким громким? Или ты тоже кого-то перекрикивала, когда была ребёнком? — Я училась владеть голосом, но не так, как учит вас отец, — отзывается Женевьева. — В детстве темнота пугала меня, а потому я долго спала при зажжённой свече. Чтобы отогнать страх, я читала себе вслух до тех пор, пока голос не переставал дрожать. Потом, когда меня учили заклинать тени, мне сказали, что не столь важны произнесённые слова, сколь голос, который их произнёс. Когда заклинаешь тени, голос не должен дрожать, иначе всему придёт конец. Мне пришлось хорошенько выучить этот урок, как придётся выучить и вам. А теперь идите. Сыновья, тряхнув кудрявыми головами, исчезают в кухне. Женевьева вновь поворачивается к Роббу, возвращая белую ладонь ему на плечо. — Робб, — зовёт она, — я никогда не вмешивалась в то, как ты воспитывал сыновей, но хочу, чтобы ты выслушал меня. Чем старше становятся мальчики, тем сильнее твердеешь ты. Они проводят слишком много времени упражняясь на мечах и в стрельбе из лука, занимаются верховой ездой, ты разговариваешь с ними о политике и военной тактике, Инра больше учит их делам управления, чем языкам и прочим наукам, хотя мы уславливались с тобой об обратном. Они не остаются друг с другом наедине, чтобы просто поговорить, подурачиться, пока ещё это возможно. Мел скоро забудет, как выглядят старшие братья вовсе не потому, что часто бывает в Логове. Да и ты сам уделяешь больше внимания сыновьям, но не дочерям. — Они Старки, Женевьева, — твёрдо отвечает Робб, — и всегда должны быть готовы к зиме. Я не всегда буду рядом с ними, чтобы помочь и направить, а потому сделаю всё, чтобы передать им то, чему учил меня отец и чему я научился сам. И чем раньше это произойдёт, тем будет лучше для них. — Ты боишься, что можешь повторить судьбу отца? — догадывается Женевьева. Робб с надломом смотрит ей в глаза, собираясь возразить, но осекается. Он никогда о том не думал, лишь находил в себе острое желание вырастить сыновей как можно скорее, чтобы они без страха принимали на свои плечи внезапно обрушившееся небо. Теперь, когда Женевьева назвала его тень по имени, он вдруг ощутил этот холод в желудке. Робб хорошо понимал, в каком мире они жили. Семь Королевств были независимыми уже пятнадцать лет и не проливали чужой крови на границах своих государств. Но всё могло измениться в мгновение ока. — Мы жили в мире, когда его обезглавили, — говорит Робб, темнея, — а мир лишь обратная сторона войны. Я не собираюсь умирать, но ты не хуже моего знаешь — все люди смертны. Меня могут не обезглавить, как отца, но меня может затоптать конь, как это случилось с твоим дядей, или же я могу погибнуть на охоте, как Роберт Баратеон. Джон и Рагнар должны знать, как жить, когда меня не будет рядом. — Но сейчас ты есть, — возражает Женевьева, — пусть они запомнят не только твои советы и наставления. Пусть они запомнят твоё присутствие. Не только сыновья, но и дочери. Им отец не нужен не меньше ребят. Поверь мне. Джон и Рагнар и без того знают достаточно о долге и чести. Так позволь им не беспокоиться об этом, пока не придёт их час. Робб разглядывает лицо жены. Казалось, в ней ничего не изменилось с тех пор, как она явилась перед ним на поляне и открыла свой обрамлённый пламенными волосами лик. Те же тёмные глаза, мягкие черты, та же снисходительность, что порой проскальзывала в надломе бровей и наклоне головы. Но теперь лицо её начало приобретать следы жизни — тонкие нити морщин тянулись от глаз и рябили у рта, от чего она казалась ещё мягче. Однако спина её по-прежнему прямилась острым копьём, а глаза сохраняли способность одним лишь взглядом отправлять виновных на виселицу. Робб любил каждое изменение в ней, снаружи и внутри, даже если по началу они казались ему непримиримыми. — Быть может, ты права, — сдаётся Робб, повинно склонив голову. Заклинательница проводит ладонью по его тугим кудрям, снимая тяжесть с головы. — Возможно, я и правда слишком наседаю на мальчиков. Но они ни разу не возразили мне, не выказали недовольство. — Наши сыновья восхищаются тобой, — улыбается Женевьева. — Я всегда думал, они восхищаются тобой, — Робб жмёт её к себе ближе. Заклинательница смеётся, откинув голову. Их дети росли на той самой истории Тороса из Мира, который не ленился рассказывать её снова и снова, когда рождался очередной волчонок. Их мать, сильная настолько, чтобы отдать жизнь ради спасения едва ли не целого мира, и их отец, сумевший пожертвовать своим сердцем ради того же, вызывали у детей едва ли не священный трепет. Торос, рассказывая об этом, даже ничего не приукрашивал, как это обычно бывало. Ему казалось, в этой истории всё случилось так, как и должно было. Заканчивалась она всегда одинаково — красивыми, яркими как солнце словами. «Любовь сильнее смерти, — говорил Торос совершенно трезвым голосом, — порой пламя её пылает ярче любого погребального костра». — Всё, что мы говорим нашим детям, — произносит Женевьева, — они считают единственно верным. Должно пройти время, чтобы они поняли, что и мы можем ошибаться. А потому не жди от них ярых возражений. Быть может, не сейчас. Робб крепко Женевьеву обнимает, а она кладёт ему голову на грудь. — Как думаешь, тебя уже прозвали Женевьевой Мудрой, как однажды прозвали Молодым Волком меня? — спрашивает Робб, ускользая взглядом в лёгкие небеса. — Не знаю, — заклинательница жмёт плечами, — но я уверена, кто-то да зовёт меня Королевой-ведьмой. — Это беспокоит тебя? — Робб опускает на жену заботливые глаза. Женевьева лишь качает головой в ответ. Джон с Рагнаром выпадают из кухни, на ходу жуя медовые коврижки и о чём-то громко споря. Чай Аридеи будто и вправду оказался целебным, сделав горло гладким, а голос послушным. Робб, глядя на сыновей, часто находил в них многие свои черты или черты Женевьевы. У Джона иногда выходило смотреть на других с материнской снисходительностью, а Рагнар был скор на гнев, но быстро отходил, если вовремя гнев из тела вынимал. У них обоих был гибкий и пытливый ум — этим были отмечены и девочки, и вместе с тем они были каменно тверды, как и оба их родителя. — Знаешь, — тихо говорит Женевьева, погладив Робба по груди, — тебе не дано повторить судьбу лорда Эддарда, потому как тебе отмерена своя судьба, как и всем нам. Но несмотря на то, что ждёт нас с тобой впереди, наши дети никогда не будут одинокими, куда бы не отправились. Мы всегда будем рядом, ты и я. — Север никогда не оставит их в беде, — отзывается Робб, — уж точно не Амберы и не Санса с Риконом в Дредфорте. — Бран с Мирой в Сероводье, леди Кейтилин и лорд Эдмар в Речных землях, Теон в Пайке, Джон в Драконьей Гавани, Арья и Джендри в Штормовых Землях. Полагаю, даже Тирион Ланнистер смог бы помочь нашим детям в случае чего. Мел с Мару всегда ждут их в Волантисе, а если однажды они достигнут Асшая, то смогут отыскать Каллакса. А если же нет, им достаточно будет назвать имя моей матери — Асшай велик, но пуст, так что все жители знают и помнят друг друга. — Думаешь, если наши дети переберутся за Стену и встретят Тормунда, он поможет им как племянникам Джона? — Во всяком случае он не оставит в беде тех, кого поцеловал огонь, — усмехается Женевьева. Робб улыбается в ответ. Инра спускается в главный двор и сообщает, что Великий чертог полон. Рагнар отправляется к себе, подставив голову под материнские пальцы, щедро отсыпав ей смородины в сахаре, любовь к которой передавалась по наследству. Робб сжимает Джону плечо, и вместе они направляются в Великий чертог. Джона всегда поражала родительская способность менять личины. Во дворе рядом с ним шли мать и отец, а в Великий чертог он вошёл вместе с королём и королевой Севера и Трезубца. Робб и Женевьева приняли на головы короны для ассамблеи, и чертог умолк, когда они ступили внутрь. На высоком месте Старков Женевьева всегда сидела по правую руку от Робба. Когда-то давно она пряталась в тенях позади него, а теперь занимает самоё почётное место рядом с королём. Теперь и она сама носит корону. Робб и Женевьева тепло приветствуют собравшихся, представляют им Джона, и ассамблея начинается. Лорды и леди съехались со всех концов государства, чтобы высказать королю и королеве свои сомнения и страхи, выразить недовольства, попросить помощи и обсудить подготовку к зиме. Джон, впервые присутствующий на ассамблее, с любопытством разглядывал просителей, внимательно слушал их, подражая родителям, пытался угадать отцовский ответ, тихо перешёптывался с Инрой у левой руки, задавая ей появляющиеся вопросы. Он впитывал ту холодную любезность, учтивость и участие, с которым родители относились к собравшимся. Иногда родительские головы склонялись друг другу, а, договорившись, вновь разъединялись. Джон заметил, что каждый лорд выказывает его матери не меньшее почтение, чем его отцу, и это приходилось ему по душе. Ассамблеи казались ему скучным делом, но Бран как-то сказал ему, что слушать тех, кого ему слушать вовсе не хочется, одна из обязанностей лорда. Робб добавил, что помимо этого он должен ещё и защищать каждого из них: от служанки, что моет полы в замке, крестьянина, что трудится на его землях, и солдата, которого он ведёт в бой, до самого упрямого и несносного вассала. Джон должен был стать им отцом. Когда очередной речной лорд предстаёт перед королевскими глазами, по чертогу катится звонкий детский смех, за которым гонится тихий и усталый волчий рык. Из дверей рядом с высоким местом выкатывается румяная Аста с блестящими мягкими детскими глазами, в замершем волнении оглядывая множество людей. Настигший её Серый Ветер аккуратно кусает сбившийся плащик и осторожно тянет назад, к себе. Женевьева и Робб мгновенно поднимаются на ноги. — Прошу прощения, милорды и миледи, — бросает Женевьева и спускается. Она садится на корточки рядом с дочерью, чтобы видеть её горящие от сорвавшейся погони глаза. Аста, заметив на материнской голове пылающий рубин между морд лютоволка и сумеречного кота, немедленно тянет к короне любопытные руки. — Где Оша, мой маленький волчок? — спрашивает Женевьева, едва наклонив голову и опуская ладони по бокам младшей дочери. — Бежит, — отвечает Аста, указав вытянутым пальчиком себе за спину. В золоте глаз Серого Ветра плещется мольба старого лютоволка. — Если ты где-нибудь спрячешься, она тебя точно не догонит, — предлагает Женевьева, кончиком пальца касаясь её носа. — Лик сказал, она пришла, — говорит Аста. — Ты говорила с сердце-деревом? — Женевьева не думала, что магия в крови их детей проснётся так рано. Асте не было и четырёх. — Говорила, — подтверждает Аста. — Лик не говорил, кто пришёл? — спрашивает заклинательница. Аста качает головой. Мягкие вьюнки детских волос касаются её вечно румяных щёк. — Он сказал, ты знаешь. — Расскажешь мне об этом позже, хорошо? А сейчас беги, спрячься где-нибудь. Я слышу шаги Оши. Берись за Серого Ветра, вот так. Он тебя отведёт. Маленькие пальчики Асты зарываются в волчий бок. Серый Ветер медленно ведёт её по Великому чертогу к другой двери. Собравшиеся перед принцессой расступаются, а она с любопытством разглядывает их склонённые головы. Запыхавшаяся Оша появляется в коридоре. — Аста спрячется в крипте, у тебя есть время, чтобы перевести дух, — говорит ей Женевьева. — Благодарю, ваша милость, — Оша с облегчением выдыхает. Часовые, бывшие не в силах препятствовать принцессе с лютоволком за спиной, закрывают двери. — Аста говорила со Старыми богами, — шепчет Женевьева Роббу, возвращаясь на место, гадая, о ком же сообщили дочери боги. — Я слышал, — кивает Робб. — Наше следующее дитя наверняка будет владеть магией ещё в колыбели. Ты знаешь, кто пришёл? — Возможно. Но сейчас мне трудно понять, — колеблется заклинательница и обращается к застывшему лорду. — Прошу прощения, милорд. Продолжайте. Не успевает прерванный лорд продолжить, как Женевьева замечает скользнувшую в Великий чертог тень. Она осторожно пряталась на задворках, там, куда не проникал свет. Охранные талисманы по углам чертога оставались недвижимыми — знак, что пришедшая магия не чужая, а своя. После коронации Женевьеве пришлось объехать не только весь Север, но и земли Трезубца, чтобы оставить в них защитные травы и вырезанные на лоскутах коры знаки. Эта магия если и не была защитной, то могла предупредить о любом вторжении будь то армия, единственный воин или же колдовство. Тень тем временем отыскав себе укромный уголок, устраивается там, но, заметив на себе взгляд Женевьевы, спешит ретироваться. Заклинательница сжимает пальцы в кулак, а с губ срываются едва слышные слова заклинания. Тень, словно привязанная цепью, бессильно бьётся в дверь и остаётся запертой в чертоге. Женевьева лишь поджимает губы. Последней на ассамблее выступает Алис Кастарк, когда Джону кажется, что он больше не сможет усидеть на высоком месте и мгновения. — Мой король, моя королева, мой принц, — леди Кастарк поочерёдно кланяется каждому Старку, — да благословят Старые боги вас и все ваши дела. Сегодня я прибыла, чтобы обратиться к её милости королеве Женевьеве. — Я слушаю вас, леди Карстарк, — учтиво кивает заклинательница. — В земли Кархолда пришли лютоволки и сумеречные коты, — рассказывает Алис. Робб с Женевьевой переглядываются. — Прежде они всегда водились за Стеной, но теперь их развелось и в наших лесах. Я знаю, лютоволки и коты приходили прежде и в Последний Очаг, и в Темнолесье, и в Бараньи Лбы, они досаждали даже жителям Медвежьего острова. И каждый раз её милость прогоняла их прочь. Я прошу вас прогнать их и в этот раз, моя королева. Они уже задрали достаточно скота, боюсь, этим звери не ограничатся. После коронации Женевьева отправилась в Последний Очаг вместе с Амберами. Робб не хотел её отпускать, особенно с ребёнком под сердцем, но заклинательница сказала ему, раз она стала королевой на Севере, ей до́лжно научиться понимать Старых богов. Кроме того, с той защитой, которая была у неё, она вряд ли могла чего-либо опасаться. С тех пор, как звери приходили в Последний Очаг, они наведывались ещё трижды, сбившиеся в стаи, чего прежде не бывало никогда. — Мы с моим стюардом прибудем в Кархолд сегодня вечером, миледи, — отвечает Женевьева, — предупредите кастеляна. Заклинательница бы могла полететь одна, но она слишком привыкла к Алину за плечом, да и Робб не отпустит в её в одиночестве, как того не допустит и сам Алин, дороживший жизнью миледи больше, чем собственной. — Вам и вашему стюарду приготовят лучшие покои, ваша милость, если пожелаете провести ночь в замке, — отзывается леди Карстарк. — Что её милость велит приготовить дракону? — Рейгналь прокормится сам — Студёное море щедро. Он останется на Серых скалах. — Мы пришлём за вами лошадей. Они доставят вас в Кархолд. — Благодарю, миледи. Стюард объявляет о конце ассамблеи. Лорды медленной волной набегают к дверям, а тень, удерживаемая Женевьевой, давно бросает всякие попытки отбиться от заклинательницы. Женевьева взглядом указывает Роббу на тень и сходит с высокого места. Джон виновато прикусывает губу, будто бы попался он сам. Женевьева, не сняв короны, тащит тень следом за собой через двор, накрыв её мороком, и входит в Великий замок. Рагнар в смиренном ожидании обнаруживается понуро сидящим за столом, где плачут от пламени зажжённые свечи. Перед ним лежит раскрытая асшайская книга, неизвестно откуда добытая, в правой руке зажат кинжал, а на полу виднеется круг. Рагнар вскакивает на ноги, когда мать гневным вихрем врывается в его покои. — Первым делом верни себе тень, — велит она, и стылый ветер кусает Рагнара за щёки. Его пальцы, дрогнув, хватаются за иглу с ниткой и кладут неровные стежки, пока Женевьева пытается себя унять. Когда сыновья тень прирастает к его телу обратно, заклинательница выдыхает со свистом. Рагнар ждёт, что мать разобьёт его в пух и прах за своеволие и неосмотрительность. Материнский гнев прежде никогда его не касался, однако он знал — Женевьева Старк, урождённая Райм, королева Севера и Трезубца, героиня Великой битвы в Долгую ночь, бывшая жрица Рглора, асшайская ведьма и заклинательница теней в ярости страшнее любой лютой зимы. — Твоя тень, — наконец произносит Женевьева, — так же ценна, как и твоя жизнь. В день, когда ты её потеряешь, ты обречён. В том нет никакого труда, чтобы отделить от себя тень, но вот остаться без тени таким же сильным, как и с ней — настоящее искусство, неподвластное мальчику двенадцати лет. — Мне всего лишь хотелось узнать, могу ли я заклинать тени, как ты, бабушка Рейда и тётушка Мел, — отвечает Рагнар, выпуская из онемевших пальцев скользнувшую на стол иглу. — Я не замышлял ничего опасного и никому не навредил. — Я могу похвалить тебя за защитный круг, — Женевьева указывает ладонью на солевую окружность, — но такая защита ненадёжна, — заклинательница нарушает круг носком сапога. — Она не спасёт тебя от чужого кинжала в спину, а если нарушится порывом ветра, тебя и вовсе ничто не спасёт. Рагнар, магия — это нечто большее, чем любопытство. Это искусство, которое мы постигаем всю нашу жизнь. — Даже дед? — удивляется Рагнар. Все они, лишённые дедов по обеим родительским линиям, решили увенчать этим титулом Гвадалахорна. Заклинатель крови был на каждых родах Женевьевы и благословил каждое её дитя словами, которых она до сих пор не знала. — Гвадалахорн в своё время меня этому и научил, — кивает Женевьева. — Спроси у него в следующий раз, что нового они узнали с мейстером Медриком, и ты поймёшь: учение никогда не прекращается, потому как длится вместе с жизнью. А для того, чтобы выбрать эту стезю, нужно хорошо знать себя и знать, зачем ты этого хочешь. Магия — это очень сложно, Рагнар. Нельзя читать заклинания из любопытства, особенно из таких книг, особенно, если они из Асшая. Где ты её достал? — Я пообещал не говорить, — упрямится Рагнар. Женевьева лишь вопросительно выгибает бровь, подозревая в таких делах Гвадалахорна, единственного знакомого с асшайской магией на Севере, кроме неё. — Матушка, — фыркает Рагнар, туша свечи и выходя из круга. — Я знаю, что магия не игрушки, что к ней нужно подходить с холодным рассудком и молчаливым сердцем, но я правда хочу этим заниматься. Тем более, если у меня хорошо выходит! Почему ты не хочешь обучать меня? Ты научила нас с Джоном простой защитной магии, но ведь этого недостаточно. — Зачем тебе магия, Рагнар? — требует ответа Женевьева. — Поверь, твой ответ ещё не раз изменится, прежде чем ты найдёшь истинную причину. — А зачем магия была нужна тебе? — спрашивает сын в ответ. Заклинательница тяжело выдыхает и опускается в кресло у стола. Дым тонкими струйками курится от чёрных фитилей, прозрачно белея в нагретом воздухе. — Твоя бабушка обучала меня колдовать от отчаяния, горя и страха меня потерять, — рассказывает Женевьева. — Я же не хотела лишиться ещё и матери, а после желала мести за отца. Я хотела быть защищённой, всемогущей, чтобы нападать прежде, чем нападут на меня. С годами я поняла, что магия не решает всё. Порой она приносит лишь беды. — Я не хочу бед, — отказывается Рагнар, присаживаясь на корточки напротив. — Я хочу уметь защищать то, что мне дорого, так, как не сможет меч. Я хочу уметь исцелять раны, как можешь ты. Отец обучает нас всему, что знает сам. Я хочу, чтобы и ты обучила меня. Джон не особо тянется к колдовству, но, наверное, будущему лорду Винтерфелла и королю Севера и Трезубца хватит и одного защитного заклинания. Но если пропадут твои знания… Вы с отцом уготовили мне честь восстановить дом Райм по мужской линии. Я думаю, твой дом и магия неразлучны. Мне бы очень хотелось уметь хотя бы четверть того, что умеешь ты, матушка. Я клянусь не причинять никому вреда колдовством. — Не клянись, мой волчок, — опадает Женевьева, убирая упавшие завитки волос Рагнару со лба, — потому как всегда найдутся вещи сильнее твоей клятвы. Когда будешь защищать себя и тех, кто тебе дорог, неизбежно причинишь вред. И не всегда тем, от кого обороняешься. Женевьева смотрит на сына, пытаясь найти в нём себя, Робба, или же предков, кто стоял за их спинами. Вторые роды были мучительными — самыми долгими из всех, что ей довелось пережить. Казалось, весь Винтерфелл молился, чтобы принц родился хотя бы живым, а Женевьева не отдала ему свою жизнь. И он пришёл на свет в страшную метель, кричащий и красный, громкий, словно гул земли. Робб с Женевьевой условились дать ему её имя — Рагнар Райм. Это противоречило традициям Винтерфелла, но Женевьева всем сердцем хотела возродить свой дом. Робб её сердцу перечить не стал. На следующий день после родов Инра записала в обеих родословных книгах — Старков и Райм — новое имя, что однажды уже встречалось в одной из них. — Ты и вправду так сильно желаешь познать магию? — спрашивает Женевьева. Она думает, Рагнар чем-то похож на её отца, отправившегося за драконами в далёкий Край Теней, отправившегося за магией. Ей вдруг приходит в голову холодная колкая мысль: что, если он завидует брату, которому уготована власть? Что, если магией он попытается сделать себя таким же значимым в их с Роббом глазах и в глазах других? — Она зовёт меня, матушка, — Рагнар берёт мать за руку, — магия крови, магия теней, Старые боги и Первые люди, далёкий Асшай. Я не могу не ответить на зов. — А хочешь ли ты на него отвечать? — Хочу, — следует твёрдый ответ. Женевьева сжимает сыновью ладонь. — Раз так, то запомни главное, мой волчок. Магия всегда имеет цену, как и всё на этом свете. Иногда платить придётся больше, чем получать. Ты уверен, что способен выдержать это? — Мой отец убил Великого Иного, — говорит Рагнар, — а моя мать спасла Семь Королевств. Я выдержу что угодно, чтобы быть вам достойным сыном. — Ты должен знать, что мы с твоим отцом просто люди, со своими недостатками и тёмными секретами. Кроме того, для нас с отцом нет ничего важнее твоей жизни и твоего благополучия, — произносит Женевьева. — Мы любим вас, своих детей, потому что вы дети нашей любви, а не принцы и принцессы. И вы всегда больше, чем те, кем вы привыкли себя считать. — Торос говорит то же самое, когда появляется в Винтерфелле, — вспоминает Рагнар. — Он многому меня научил. — Правда? Женевьева кивает. — Например, выпить целый мех вина и не захмелеть. Рагнар раскатывается смехом, чувствуя, как разжимается его тело. Женевьева смеётся с ним в унисон и любовно гладит его по щеке. В дверь слышится стук, и Рагнар позволяет войти. — Кажется, ты зря таился от матушки, раз так хохочешь, — замечает Джон, входя. — Ты знал? — Женевьева, упираясь в подлокотник, оборачивается к старшему сыну. Робб прикрывает за собой дверь, с лёгкой головой и уставшим взглядом. Джон изменяется в лице. — Я пообещал не выдавать его, — он кивает на брата. — Ты злишься, матушка? — За что? — За моё молчание. Женевьева качает головой. — Вы братья, Джон. Вам следует стоять друг за друга, что бы ни случилось. Я рада, что ты поддержал Рагнара. Пусть и в таком неоднозначном деле. Заклинательница тянет к сыну руку. Джон, выдохнув, подходит ближе и наклоняется. Мать лёгким прикосновением руки снимает с его сдавленной головы тяжесть и навалившуюся вдруг усталость. Женевьева целует сына в лоб, и он выпрямляется. — Значит, ты позволишь Рагнару заниматься магией? — спрашивает Джон. Женевьева пристально смотрит на Рагнара, склонив голову набок. — Прежде, чем познать колдовство, нужно научиться делать вещи, очень далёкие от магии, — произносит она. — Я сделаю всё, что скажешь, матушка, — с готовностью заявляет Рагнар. Заклинательница нисколько не сомневалась в его ответе. — Для начала займёмся общими знаниями, укрощением гордыни и научимся концентрировать волю, — сдаётся Женевьева. — Пройдёт ещё по меньшей мере пять лет, прежде чем я позволю тебе произнести хотя бы одно простое заклинание. Таковы мои условия, волчок. Ты согласен на них? — Согласен, матушка, — Рагнар с рвением шагает вперёд и сшибает угол стола бедром, зашипев. — А как прошла твоя первая ассамблея, братец? — Рагнар выпрямляется, растирая ушибленное место, сияя пуще полуденного солнца, и принимается убирать со стола. Женевьева жестом просит передать ей книгу заклинаний. Робб замирает у неё за спиной. Заклинательница упирает руку в подлокотник, приглашающе раскрывая ладонь, и пальцы их переплетаются. — Под конец я перестал различать лица, — признаётся Джон, разглядывая бардак на братнином столе. — Порой мне казалось, что иным лордам просто скучно сидеть в своих замках и они решили прокатиться. Но на самом деле сидеть и слушать их сложнее, чем кажется. — Такова участь короля, — сочувственно отзывается Рагнар, взглянув на брата. — Делать то, чего не хочется тебе, но требуется твоим людям и государству. — Быть может, это тебе стоит носить корону вместо меня? — щурится брат. — У тебя неплохо выходит. Отец, твоё место обязательно должен занять я? — Джон, — настороженно поднимает голову Робб. — Я понимаю, первенцы всегда важны. На них строят большие планы, они обязаны выполнять родительские наказы, присматривать за младшими. Но ведь первенец не обязательно выходит способным принять отцовский титул и достойно вынести его, верно? Такое ведь случалось. Я кое-что слышал о Джоффри Баратеоне от тётушки Сансы. Говорят, он был неважным королём. — Первенцем у короля Роберта был дядюшка Джендри, — напоминает брату Рагнар, — а Джоффри был вторым, как и я. — Джон, — Робб оставляет Женевьеву и приближается к сыну. — Я знаю, как непросто быть первенцем. После смерти родителей на их плечи опускается многое. Но мы с вашей матушкой ещё живы. Мы позаботимся о вас, сколько сможем. Ты говоришь так, потому что впервые столкнулся с тем, о чём не догадывался. Это напугало тебя? — Я впервые понял, за скольких людей должен буду нести ответственность, — отвечает Джон, взглянув на отца. — Разве вы с матушкой не боитесь однажды подвести их? — Я не хотела принимать отцовский титул и земли из-за этого страха, — Женевьева поворачивает голову, припоминая горький привкус тех самых сомнений. — И что помогло тебе это всё-таки принять? Заклинательница молча переводит глаза на Робба. Джон всё гадал, как спустя столько лет в глазах родителей могла плескаться такая безграничная любовь друг к другу, но ответа так и не находил. Быть может, в силу возраста, а может в силу нежелания разрушить эту магию меж ними. Робб, погладив большим пальцем жену по щеке, возвращает внимание сыну. — Я ложусь спать в страхе и в страхе поднимаюсь, — признаётся он. — Но ты продолжаешь делать то, что до́лжно. Где ты берёшь эту храбрость, отец? Как человек может быть храбрым, если он боится? Джон замечает, как отец на какое-то мгновение становится печальным, а в глазах разгорается влажный огонёк и тут же гаснет. — Только так человек и может быть храбрым, — отвечает Робб, вспоминая совсем юного себя. — Я научу тебя всему, что ты должен знать, чтобы занять моё место. Мейстер Инра станет твоей доверенной советницей, а когда вы поженитесь с дочерью лорда Бейлора Алисантой, она будет тебе подспорьем в управлении. Джон в то же самое мгновение до странного неловко сминается, пряча глаза, и не может этого утаить. Алисанта Хайтауэр была красивой — по крайней мере для той девочки, что он помнил, когда Хайтауэры посетили Север. Джон ждал, что им будет неловко из-за родительских договорённостей, но она, выросшая в тепле, привезла это тепло с собой в глазах. Ещё стояла зима, а Женевьева носила под сердцем Мелисандру, когда Алисанта одним своим лишь присутствием растопила весь снег в Винтерфелле и прогнала стужу. — Алисанта казалась мне умной не по годам, — бормочет Джон. — Уверен, лорд Бейлор и леди Ронда вырастят из неё достойную леди. — Достойную тебя? — Рагнар огибает стол, позабыв о бьющейся пламенем ссадине на бедре, и широко улыбается. — Достойную короны, — парирует Джон, вновь набираясь твёрдости. Робб отступает на шаг назад, сплетая с Женевьевой пальцы. — Какой же стеснительный король Севера и Трезубца достанется леди Алисанте, — продолжает колоться Рагнар, закидывая руку на братнино плечо. Джон опускает на него глаза. — Уж не ты ли так волновался, когда пару лет назад мы были в Риверране, где ты заприметил дочь, — Джон не успевает договорить — Рагнар силой зажимает ему рот. — Чью дочь ты заприметил? — с улыбкой спрашивает Робб. Рагнару чудится в ней издёвка. — Джон просто мстит мне, отец, — отмахивается Рагнар, пихая брата в бок. Джон, сбросив с губ его руку, снова открывает рот. — То была дочь лорда Блэквуда! — успевает выкрикнуть он и тут же пуститься наутёк, опасаясь возмездия. Рагнар почти сгорает под родительскими взглядами, не зная, чего ему хочется больше: побить Джона или убиться самому. — Если хочешь, — осторожно начинает Робб, но не успевает закончить. — Мы можем поговорить о том позже, отец? — мучается Рагнар. — Или же не говорить вовсе. — Если ты простоишь здесь ещё хотя бы миг, Джон удерёт куда подальше, а ты не успеешь его догнать, — говорит Женевьева. Рагнар, не теряя времени, срывается с места, пока в спину ему несётся родительский смех. — Ты была права, — замечает Робб, отсмеявшись. Он закрывает дверь и оборачивается. — Они по-прежнему мальчишки. Женевьева устало кивает, растирая стянутые виски. Робб возвращается к ней и освобождает голову от короны. Заклинательница облегчённо выдыхает, когда он пробегается пальцами по племени волос, собранному в длинную толстую косу, змеящуюся от самой макушки. — Она всё так же тяжела, как и в первый день, — говорит она, взглядом скользя по бронзовой призрак-траве. — Стало быть, мы на верном пути, моя королева, — Робб целует Женевьеву прямо в улыбку алых губ и трётся своим кончиком носа об её. В главном дворе Винтерфелла у конюшен Аста восседает на смиренно стоящем Арве, держась за переднюю луку седла, пока конюшие седлают лошадей для её отца и братьев. Оша поддерживает её за спину, не отходящая от неё ни на мгновение. Серый Ветер, улёгшись у кухни, грызёт заслуженную мозговую кость. Джон, пригладив вихры волос, выныривает из Разрушенной башни, раскрасневшийся от беготни с братом. Они, решив все разногласия, направляются к конюшням в сбитых набок плащах, меньше всего похожие на принцев, будущего лорда и короля. — Джон сказал, ты говорила со Старыми богами, — произносит Рагнар, приближаясь к сестре. Он касается пальцами её круглого детского живота и легонько его растирает. — Я говорила с ликом, — отвечает Аста, качнув головой. — Наш лорд-дед верил, что Старые боги живут в сердце-деревьях, — Джон останавливается рядом с Ошей и скрещивает руки на груди, оправив плащ. — Значит, Семеро живут в септе бабушки Кет? — спрашивает Аста, ёрзая в великом для неё седле. Арв под ней словно замирает. — Представь, в скольких септах им пришлось бы жить одновременно, будь это так, — отвечает Рагнар. — А в скольких деревьях тогда живут Старые боги? — продолжает любопытствовать Аста. У неё всегда было много вопросов, на которые она обязательно требовала ответа. Хватало одного лишь её взгляда, чтобы понять, какой огромный интерес живёт в её маленьком теле. Братья переглядываются. Порой они сами ставили себя в тупик своими ответами, не успевая угадать, о чём Аста спросит в следующий раз. — Быть может ты знаешь? — Рагнар просит помощи у Оши. — Многие верят, что Старые боги и правда живут в сердце-деревьях, — подтверждает Оша, пожав плечами. — Кто-то говорил, они живут даже в лютоволках. На Юге верят, что боги живут в каменных изваяниях септ, ваша королева-мать верила, что её красный бог живёт в пламени, железнорождённые думают, их Утонувший бог живёт в воде. Никто не знает, где они на самом деле живут. Но я скажу вам кое-что, мои принцы и принцесса. Боги живут здесь, пока вы в это верите. Её неаккуратная, грубоватая рука касается груди Асты, затем Рагнара и Джона, и под ней разливается медовое тепло. — Я не верю, — говорит Аста, болтая ногами, задевая бока Арва. Братья смотрят на неё в удивлении. — Я знаю, что они есть. Это ведь не одно и то же, правда, Оша? Оша улыбается. Аста так часто напоминает ей Брана и Рикона сразу, что сердце её порой щемит от тоски. Они давно выросли и возмужали, стали настоящими лордами, но Оша всё равно скучала по ним и была безмерно счастлива, когда Бран и Рикон появлялись в Винтерфелле, прихватив с собой лютоволков и даже Ходора. — Правда, моя маленькая принцесса, — соглашается Оша, поглаживая Асту по спине. Женевьева сменяет парчовое платье на укороченное платье из кожи, готовая к дальнему полёту в Кархолд. Шею её обнимает серо-голубой шарф, а по рукам струятся такие же ленты из асшайского шёлка, вшитые в рукава искусницами-портнихами. Робб неизменно держит заклинательницу за руку, шествуя с ней рядом. Джон не может вспомнить, когда видел родителей спорящими хотя бы раз. Быть может, ссоры их разражались в тенях их покоев, но он всегда видел их едиными, спаянными друг с другом, словно две стороны луны. — Вы готовы, мои волчата? — спрашивает Женевьева, протягивая ладони к Асте и улыбаясь Оше. Оша сторонится, пропуская её. — К чему, матушка? — подаёт голос Джон. — Я хочу познакомить Асту и Рейгналя. Вы можете поехать с нами, если пожелаете, — предлагает заклинательница, оставляя ладони по животу и спине дочери. — Но разве мы не должны упражняться на мечах, отец? — Рагнар поднимает глаза на Робба. Он опускает свои потяжелевшие со временем ладони на плечи сыновьям. — Не сегодня, — отвечает Робб. — У нас осталось ещё несколько дней лета. Сегодня можем покататься на лошадях у Логова, а вечером после пира навестим лордов в Зимнем городке, пока ваша матушка будет в Кархолде. Робб помнит, как будучи ребёнком, Бран желал побывать в Зимнем городке, но Кейтилин опасалась за него, а потому его желание сбылось лишь годами позже. Джон и Рагнар, одновременно благодарно улыбнувшись отцу, срываются с места, словно ужаленные. — Кто последний до Логова, тот… — голос Рагнара тонет в последующем довольном вскрике Джона, ржании лошадей и топоте копыт. Они оба взлетают в сёдла и оставляют после себя клубы пыли, исчезая под тенью крытого перехода. Робб направляется к дверям кухни. — Не хочешь с нами? — спрашивает он, опуская ладонь на бок Серому Ветру. Лютоволк тихо скулит, оставляя кость в одиночестве. Золото его глаз осталось прежним, но сам он уже сдавал. Сила ещё билась в его ногах и пасти, но медленно утекала из его тела в землю год за годом. Робб никогда прежде не думал, что когда-то останется без Серого Ветра под рукой, а теперь с ужасом ждал, как одним днём не найдёт своего лютоволка ни в одном из уголков Винтерфелла. Он знал, Серый Ветер не позволит никому видеть свою смерть. Однажды лютоволк появится перед северными воротами, и часовые безропотно выпустят его из каменных стен туда, откуда он когда-то пришёл. — Ты хорошо справляешься, — говорит Робб, почёсывая подставленный живот. Серый Ветер скулит в ответ, переваливается на бок и смотрит хозяину в глаза. Он поднимается, и они с Роббом благодарно соприкасаются лбами. Женевьева осторожно садится в седло за спину дочери, и Арв её принимает. Он был первым конём для каждого её ребёнка, именно в его седле дети постигали азы верховой езды. Арв вёз их мягко, словно ценный груз, позволял им после прогулки расчёсывать его гриву, вплетать в неё травы, кормить самого его морковью и целовать в морду. Характер его остался прежним, однако всех, кто носил в себе следы Женевьевы, он принимал. — Ты не боишься, принцесса? — спрашивает Оша, передавая Женевьеве поводья. — Дракон куда больше нашего Серого Ветра. — Не боюсь, — отвечает Аста, складывая ладошки на материнской руке, обхватившей её поперёк тела, упираясь рыжей кудрявой головой заклинательнице под грудь. — Он слушается матушку, а она всегда будет рядом со мной. Женевьева целует дочь в макушку. Аста всё ещё пахнет молоком и чем-то первозданным, тем неизведанным миром, откуда приходят все люди, и о котором потом напрочь забывают. Заклинательница легко трогает, оставляя Робба позади. Арв медленно вышагивает к северным воротам, никуда не спеша. Он неторопливо вывозит своих седоков из Винтерфелла и ступает на проторённую дорогу к Логову. Холмы в полдень одеваются в золото, но не в то ослепительное, каким славится начало лета. На пороге осени золото вызревает, становится борским вином, что едва течёт по земле, скорее переваливаясь своей густотой. Это золото больше не жжёт глаза, но всё ещё греет тем мягким светом, который обещает, что тепла всем хватит вдоволь, даже если зима придёт раньше положенного срока. Летний снег давно не выпадал, а потому земля была грязно-изумрудной, золочёной и бурой, и лишь редкие разорванные облака белели на шёлке неба. Летом всё ещё пахло, но сладковатый запах смерти уже чудился ближе к вечеру, когда подступали сумерки, маслянистые, как вечерняя тень. Разросшееся Логово огромным монолитом высится у пологого склона холма. В нём можно было принимать гостей со всех Семи Королевств, и даже караваны с Востока могли свободно расположиться внутри, не беспокоясь о тесноте стен. Под землёй к Логову вёл тоннель, чтобы можно было вывести людей на случай осады Винтерфелла. Рейгналь внутри почти царапал стены. Он помещался в Логове, свернувшись в полукольцо, и теперь лишь дремал в нём, когда приходила зима. Летом дракон редко томился в почерневших от бесконечного горящего масла стенах, ночуя либо рядом с ними, либо рядом со стенами Винтерфелла, либо вовсе улетая в Северные горы или на Одинокие холмы. Взрослея, Рейгналь всё больше походил на драконов Дейнерис, так что Женевьева укрепилась в своей догадке — её отец добыл яйца из одной кладки. Робб неслышно настигает Женевьеву справа, и они стоят так какое-то время, глядя на сыновей, скачущих по руками ветра, смеющихся и дразнящихся. Солнце поджигает им волосы, нагревая медь в прядях. Округу потрясает драконий рёв и всё на мгновение затихает. Робб и Женевьева бросают взгляд на дочь, не испугалась ли, но Аста лишь смотрит на Логово живыми любопытными синими глазами, вытянувшись в лице, и нетерпеливо подпрыгивает в седле, вскинув голову на мать. Кони под Рагнаром и Джоном вздрагивают и теряют контроль. Женевьева взмахом руки посылает в их тела их же тени, и велит сыновьям возвращаться. Робб спешивается и снимает Асту с седла. Дочь остаётся сидеть на сгибе его локтя, обняв его за шею и прижавшись к нему своей бархатистой румяной щекой. Джон с Рагнаром подъезжают к родителям и спускаются с коней, отправив их пастись. Женевьева, поглаживая Арва по морде, говорит, что домой ему придётся возвращаться одному, а уже завтра они увидятся вновь. Арв, мотнув головой, недовольно фыркает. С тех пор, как заклинательница оседлала дракона, надобность в Арве почти отпала, но Женевьева старалась не забывать его, выезжая верхом на охоту или же просто прогуливаясь за стенами Винтерфелла, пока Рейгналь сопровождал её, плывя по небу. Женевьева целует сыновей на прощание, обнимает их растущие тела за плечи и оставляет за спиной, направляясь прямиком в Логово. Из Драконьего Логова в небо взмывает огромное красное тело дракона с гулким хлопком. Дверца в тяжёлых воротах открывается, выпуская наружу Мелисандру. Она бежит к маячащим вдалеке родителям, прижимая книгу в груди, пока Рейгналь за её спиной разрывает остатки облаков своим телом. Мелисандра торопится, едва не запинаясь, и с размаху врезается в материнское чрево лбом. — Ты в порядке? — Женевьева вонзается в её плечи, Робб обхватывает её голову свободной ладонью, беспокойно вглядываясь в её побелевшее лицо. — Рейгналь, — выпаливает Мелисандра, хватая ртом царапающий горло воздух. — Он напугал тебя? — спрашивает Робб, поглаживая её по щеке. — Я напугалась сама, — отвечает Мелисандра, замечая Асту на сгибе локтя у отца. — Он не станет тебе вредить, — говорит Аста сестре. Мелисандра берёт её за ножку, мягко сжимая и разжимая. — Я знаю, — кивает она. — Но мне всё равно страшно, когда он весь встряхивается и взлетает. — Быть может, тебе не стоит тогда бывать в Драконьем Логове одной? — спрашивает Робб. — Я не могу всё время звать матушку, когда захочу побыть там, отец, — встряхивается Мелисандра, успокаивая дыхание, — а мне нравится бывать в Логове. Робб усмехается. Ему порой кажется, дочь уже родилась взрослой, с тем знанием, что было недоступно никому из ныне живущих. У неё было тонкое чутьё, что никогда её не подводило. Мелисандра умела чувствовать опасность, как дикий зверь, и никогда не шла туда, где хоть что-то могло ей навредить. — Иди к братьям, — велит дочери Женевьева. — Сегодня я улетаю в Кархолд, вернусь завтра утром. Справишься без меня? — Конечно, матушка, — кивает Мелисандра, целуя мать в щёку, — я ведь остаюсь не одна. Отпустив ножку Асты, она позволяет отцу потрепать её по голове, и вновь пускается бежать, направляясь к братьям. Её пока ещё короткие ноги несут её на удивление быстро, без запинок. Мелисандра наталкивается на братьев, суёт Джону книгу, расталкивает их локтями и прячется у них за плащами, сдёрнув их вместе. — Что такое, принцесса? — отклоняется назад Джон, зажимая книгу подмышкой. — Рейгналь будет реветь, — бросает Мелисандра в ответ, не глядя на брата. — Откуда ты знаешь? — Рагнар мягко касается сестринского плеча. — Он всегда ревёт, когда встречает матушку. Неужели вы не знаете? Джон хочет сказать сестре, что не стоит так часто бегать в Логово, раз она всё ещё боится Рейгналя, но осекается. Только так человек и может быть храбрым, вспоминает он. Мелисандра бегала в Логово, как только научилась ходить. Она любила гладить теплую драконью шкуру, чувствуя незнакомые искры под пальцами, карабкаться к Рейгналю на спину, если он позволял, сидеть, привалившись к его телу и смотреть на проплывающие над головой облака. Джон с Рагнаром же никогда не ходили в Логово без матери. Они знали, материнский дракон не тронет их, как и отцовский лютоволк, но их никогда не тянуло туда так, как тянуло Мелисандру. — Ты очень храбрая, принцесса, — говорит Джон, прижимая её к себе. Рагнар переглядывается с братом и берёт сестру за руку. — Как наша матушка, — добавляет он, когда Мелисандра сжимает ему пальцы. Рейгналь кружит высоко в небе, иногда закрывая собой монету солнца. Женевьева терпеливо ждёт его внизу, запрокинув голову. Тени их по-прежнему сплетены в одну, так, что заклинательница чувствует дракона, куда бы он не полетел. Рейгналь, сделав последний круг, идёт на снижение. Он приземляется, и земля словно вздрагивает от его тяжести, натужно застонав. Дракон вытягивает шею, расправляет все свои оборки вместе с крыльями, и рёв его сотрясает собой всё вокруг. Робб держится за Женевьевой и в волнении смотрит на дочь. Аста, коротко вздрогнув, больше не выказывает никакого страха. Она лишь отнимает щёку от отцовского лица и вытягивается, чтобы лучше видеть, как дракон приветствует её мать. Огромный, он уже не рисковал садиться ни на Разрушенную башню, ни на Первую Твердыню, чтобы камни не рухнули под весом его тела. Рейгналь больше не помещался в богороще, а потому часто лишь кружил над Винтерфеллом, больше не опускаясь вниз. Спустя годы он совсем выцвел в перезревший гранат, сильно потемнев к низу. Роговых наростов на голове стало ещё больше, шипы по хребту превратились в толстые острые кинжалы обсидиана, а шкура стала прочной бронёй. Молочные рожки на морде потемнели до цвета жемчуга, выросли и стали такими же толстыми, как и на спине. Хвост с бледно-алым закрылком теперь походил на болт огромного скорпиона и мог разрубить человека надвое. Женевьеву обдаёт горячим сладковатым мясным духом. Она выдерживает оглушительный рёв и протягивает ладонь вперёд, касаясь роговой морды Рейгналя. Она тянет руку вверх, костяные наросты скребут ей ладонь. Заклинательница подходит ближе, драконья морда упирается ей в плечо, и она обхватывает её двумя руками, прижавшись щекой к тёплой шкуре. Магия прошивает её насквозь ударом молнии, и Женевьева прикрывает глаза. — Я привела тебе кое-кого, — шепчет она на асшайском, поглаживая Рейгналя. — Хочешь посмотреть? Дракон гудит и отнимает голову от тела Женевьевы. Мягкие гребни на его шее лениво вздрагивают. Заклинательница знаком велит Роббу приблизиться. Он приветствует Рейгналя на асшайском, как его учила Женевьева, и слегка склоняет голову, держась в поле зрения дракона. Рейгналь его узнает и встряхивает гребнями. Женевьева забирает у Робба Асту и медленно приближается к дракону. Сама Аста в предвкушении замирает, глядя на красиво белеющие шипы и рога на красном вытертом сукне драконьего тела. — Протяни руку, волчок, — говорит Женевьева и вытягивает руку сама, — вот так. Слегка коснись его кончиками пальцев и замри. Дай Рейгналю тебя почувствовать. Аста в точности следует указаниям матери. Её мягкие пальчики натыкаются на грубую шкуру и застывают на ней. Женевьева следит за ответом Рейгналя, держа ладонь на его шее, и позволяет Асте положить на него свою. Рейгналь разглядывает ребёнка на сгибе локтя Женевьевы. Он чувствует в ней магию, такую же, как в теле заклинательницы, чувствует тень, из которой они вышли, и смиренно Асту принимает. — Со мной было так же? — спрашивает Мелисандра, перебирая Рагнару пальцы, и кивает на мать с сестрой рядом с драконом. — Ты не знаешь? — удивляется Джон. — Родители не говорили тебе? — вскидывается Рагнар, заглядывая сестре в лицо. Мелисандра на мгновение становится совершенно беспомощной и крутит головой от одного брата к другому. — О чём? — жалостливо стонет она. Братья переглядываются. — Ты родилась в Драконьем Логове, принцесса, — произносит Джон. — Как это? — Мелисандра недоумённо глядит на братьев, и они невольно вспоминают, что она ещё совсем мала. — Когда матушка носила тебя под сердцем, в Винтерфелл прибыли лорд Мандерли из Белой Гавани, лорд Флинт из Вдовьего Дозора и лорд Сервин. Они хотели что-то обсудить с отцом. Тётушка Санса тоже приехала вместе с дядюшкой Риконом. Бабушка Кет приезжала всегда, когда рождался кто-то из нас. В тот день отец собрал ассамблею для лордов, дядюшка Рикон тоже был там. Мы вышли на прогулку с матушкой, Рагнаром и тётушкой Сансой. Когда мы дошли до Логова, матушка сказала, что время пришло. Тётушка Санса забрала нас и послала Серого Ветра в Винтерфелл, а сир Алин остался с матушкой. — Когда отец привёз в Логово мейстера Инру, уже всё кончилось, — подхватывает Рагнар. — Матушка сидела, привалившись к Рейгналю, и держала тебя на руках, а дракон накрывал вас своим крылом. Сир Алин помог тебе явиться на свет вместо мейстера Инры, а Рейгналь знал тебя с первых мгновений твоей жизни. Быть может, ты потому так часто бегаешь в Логово — у вас с ним какая-то связь. Наверное, ты оседлаешь его, когда матушки не станет. Джон страшными глазами смотрит на проболтавшегося брата. Рагнар спохватывается и зажимает рот свободной ладонью, виновато глядя на сестру. Они с братом однажды видели Рейгналя во сне, опускающегося на них с небес. На спине у него маячила рыжая голова, похожая на материнскую, но вот дракон приземлился, а вместо матери на землю сошла Мелисандра, стройная и гибкая, загорелая от дорнийского солнца, с целым мешком красных сладких апельсинов. Глаза зачарованной Мелисандры уже мечтательно ускользают в ясную даль. Она представляет, как садится на дракона, как велит ему взмыть в небеса, как парит высоко над землёй, задевая облака, а морозный воздух высоты колет ей лицо. — Принцесса, — Рагнар тянет сестру за руку, возвращая на землю, и лицо Асты тут же омрачается. — Ты сказал, когда не станет матушки, — медленно выговаривает она, — ты знаешь, что это произойдёт очень скоро? — Я такого не говорил, — возражает Рагнар, — я просто предположил вот и всё. Я ничего не знаю. — Знаешь! — упрямится Мелисандра. — Я видела ваши переглядки! Говори! Матушка рано уйдёт от нас, а потому мне придётся приручать Рейгналя? Джон укоризненно смотрит на младшего брата и качает головой. Рагнар шумно и протяжно выдыхает, осознавая, какую ошибку допустил. Он присаживается на корточки, чтобы видеть глаза сестры, и берёт Мелисандру за руки. — Матушка не покинет нас, пока мы будем в ней нуждаться, — проникновенно произносит Рагнар. — Наш отец не позволит никому и ничему ей навредить. Кроме того, у неё есть Рейгналь и Серый Ветер отца. Сир Алин всегда рядом с ней, он защитит её, как и мы с Джоном. Ты ведь знаешь нашу матушку, принцесса. Она заклинает тени и кровь, владеет колдовством, за неё встанет весь Север и Трезубец. Она будет с тобой столько, сколько захочешь. Прости меня, я не хотел тебя огорчать. Если хочешь, мы можем написать дядюшке Брану, и он нас успокоит. Я обещаю тебе, наша матушка будет долго править и так же долго жить. Рагнар сжимает сестре ладони и мажет касанием пальца кончик носа. Мелисандра удерживает подступившие было слёзы и поджимает губы. Рагнар тянет её к себе, чтобы обнять. Джон за братниной спиной сестре ободряюще подмигивает. — Ты будешь лордом, — шепчет Мелисандра брату, — тебе стоит думать прежде, чем говорить. Задетый Рагнар фыркает, когда сестра отстраняется. — Тебе тоже стоит этому учиться, принцесса, — заявляет он, — в Дорне у женщин больше прав, и когда ты придёшь к власти вместе со своим мужем… — Я буду королевой, как матушка? — восторженно восклицает Аста, просияв. — И буду жить в Дорне? Рагнар переводит болезненный, полный ужасного осознания непоправимого взгляд. Джон сокрушённо прячет лицо в ладонях. — Тебе стоит выучить заклинание от болтливости самым первым, — бурчит он, — а если такого ещё нет, я порошу матушку или деда обязательно придумать его для тебя. — Тебе понравилось? — спрашивает Женевьева, наблюдая за тем, как Аста сосредоточенно гладит Рейгналя. — Шершавый, — замечает Аста и отнимает нагревшуюся руку. — Ты покатаешь меня? — Как только вырастешь, — обещает Женевьева. — Мне позвать твоих братьев или ты пойдёшь к ним сама? — Сама. Женевьева ставит её на землю, оправляет её платье и плащ, целует в ароматную макушку и отпускает. Рейгналь кончиком морды слегка подталкивает её. Аста сосредоточенно шагает по медовой от солнца траве, пока её плащик хлопает на ветру. Её ладонь всё ещё хранит ощущение драконьей кожи и незнакомых искр в касании. Робб притягивает Женевьеву к себе, заключая её в кольцо рук, и пристально смотрит младшей дочери вслед. — Ты в самом деле станешь учить Рагнара магии? — спрашивает он, переведя взгляд на остальных своих детей. — Я не могу иначе, — признаётся Женевьева, опуская голову мужу на грудь. — Магия зовёт его, однажды она позовёт всех наших детей. Ты — варг, а я — ведьма. Было глупо надеяться, что они родятся без способностей к колдовству. — Я говорил тебе: ты будешь для них лучшим учителем в таком деле, — Робб целует жену в голову. — Будет лучше, если ты позволишь заниматься Рагнару колдовать под твоим присмотром, чем вовсе запретишь это. Запрет только распалит его. — Ты был прав, тогда и сейчас. Мне всего лишь хотелось, чтобы их собственное лето длилось как можно дольше. — Я знаю, — Робб вдыхает травный запах волос Женевьевы и на мгновение прикрывает глаза. — Нужно поговорить с Браном об Асте, — Женевьева поднимает голову, — Старые боги прежде не говорили ни с кем из наших детей. — Мальчики видят зелёные сны, — возражает Робб. Однажды в холодную зимнюю ночь он застал сыновей одних в коридоре Великого замка, заплаканных, дрожащих и держащихся за руки. Джону было шесть, а Рагнару всего четыре, но зелёные сны уже приходили к ним по ночам, часто к обоим сразу. Тогда они увидели, как Робб пронзает Женевьеву мечом и она сгорает в пламени. Мальчишки были бледны от ужаса, пока Робб не подхватил их на руки и не понёс по постелям, попутно объясняя им, что это уже случилось однажды и больше никогда не повторится. Ему пришлось остаться с сыновьями на ночь. Мальчишки разделили кровать Джона, а Робб спал в кресле, пустив в изножье постели Серого Ветра для пущего спокойствия сыновей. После этой ночи в Винтерфелл прибыли Бран и Рикон, чтобы рассказать племянникам, как с зелёными снами быть. — Их посылают Старые боги? — спрашивает Женевьева. — Владыка Света иногда слал мне пророческие сны. — Я не знаю, Женевьева. У меня таких снов никогда не было. Ими владеют лишь Бран и Рикон. Я спрошу у Брана, когда напишу ему про Асту. — Мне бы хотелось, чтобы наши дети не отказывались от магии из-за моих страхов, — Женевьева видит, как Рагнар подхватывает добравшуюся до них Асту и кружится с ней вместе, заливисто и звонко хохоча. Мелисандра прижимается спиной к Джону, его ладони лежат у неё на плечах, они о чём-то разговаривают, и Мелисандра кривится после невнятного ответа старшего брата. Заклинательница и представить боялась, какую силу носят в себе их с Роббом дети. — Из Джона может выйти отличный защитник. У него сильная воля и расчётливый ум, он с первого раза запомнил все полезные травы и выучил, к каким порошкам в моей горнице нельзя прикасаться. Рагнар сможет заклинать тени, если научится долго удерживать внимание на одной вещи. Мелисандра уже в таком возрасте умеет действовать без эмоций, если постарается. Думаю, ей хорошо дастся заклинание крови. — А если нет, она возьмёт эту науку измором, — усмехается Робб. Женевьева коротко и согласно смеётся. — Аста уже говорит со Старыми богами, — продолжает заклинательница. — Быть может, она станет пророчицей. — А что будет уметь она? — Робб прижимает свою ладонь к горячему чреву Женевьевы. Заклинательница опускает свою ладонь поверх. — Уже догадался? — она широко улыбается, вновь наполняясь светом. — Это моя не первая дочь, — Робб нежно гладит Женевьеву по щеке. — Боюсь, последняя, мой волчий король, — качает головой заклинательница. — Пусть так. Ты и без того подарила мне детей больше, чем я мог мечтать. Робб Женевьеву целует, мягко и долго, будто они снова молоды, объяты зимой и холодом, обвязаны пророчеством и укрыты неизбежностью. — У меня есть для неё имя, — Женевьева отстраняется, облизывая губы. Робб терпеливо ждёт, подбадривая её коротким кивком головы. — Кейтилин. Робб не может сдержать улыбки, лицо его озаряет благодарностью. — Мать будет тронута, — говорит он. — Я хочу, чтобы моя последняя дочь была названа в честь сильной женщины, как и две первые, — говорит Женевьева. — Почему ты выбрала мою мать, а не свою? — В честь моей матери назван Рейгналь. К тому же, не моей дочери суждено носить это имя. Быть может, это будет моя внучка. Думаю, леди Кейтилин заслужила, чтобы девочек называли в честь неё. Она — волчья мать и волчья жена, а это требует недюжинных сил, терпения и выдержки. Уж я-то знаю. — Ты навестишь меня в Дорне, Джон? — Мелисандра задирает голову, чтобы лучше видеть старшего брата. — Ты же знаешь, принцесса, — Джон качает головой, — в Винтерфелле… — Всегда должен сидеть Старк, — договаривает Мелисандра. — Знаю-знаю. Вместо тебя посидит Рагнар, а потом, когда ты вернёшься, он отправится ко мне в Дорн. — Это у тебя будет дракон, а не у нас, — подхватывает Рагнар. — Уж лучше ты прилетай домой. — Зачем матушка летит в Кархолд? — спрашивает Аста, устало приваливаясь к Рагнару. — Лютоволки и сумеречные коты разоряют владения Карстарков, — отвечает Джон, пока Мелисандра крутится у его ног, дёргая его за руки. — Матушка поможет их прогнать. — Они снова пришли? — Рагнар поднимает Асту на руки. Она морской звездой раскидывается по братниной груди и прижимается щекой к его плечу. Джон кивает. — Что это значит? — Мелисандра поднимает на братьев глаза. — В нашей стае будет ещё один волчок, — отзывается Джон. Лютоволки и сумеречные коты приходили каждый раз перед тем, как Женевьева узнавала о своей беременности. Так Старые боги слали ей весть. Так Старые боги благословляли их детей. Лютоволки и сумеречные коты задирали домашний скот до тех пор, пока Женевьева лично не выражала им почтение. Тогда звери словно исчезали, таяли в навсегда морозном северном воздухе. — Вы знаете, кто это будет? — спрашивает Мелисандра. Братья качают головой. — Надеюсь, будет братец, — говорит Рагнар, — сестриц мне уже достаточно. Аста поднимает голову и смотрит на брата с такой укоризной в глазах, что ему на самом деле становится не по себе. — Надеюсь, это будет сестрица, — в тон ему отвечает Мелисандра, — братцев нам с Астой уже достаточно. Джон смеётся, пока Аста всё кивает головой, забавно упирая руки в бока, молча поддерживая сестру. — Те, кто пришёл ради первого, — вдруг говорит Мелисандра, становясь серьёзной, — вновь придут ради последнего. Так мне сказали сегодня во сне. Я не знаю, что это значит. — Спросим у матушки, когда она вернётся, — предлагает Джон. — Она поможет разгадать. Робб оставляет Женевьеву с умирающим от нетерпения Рейгналем, поцеловав её напоследок. Он взял с неё слово быть предельно осторожной, посмотрел, как легко она садится в седло, словно Рейгналь был не огромным драконом, а всего лишь лошадью, и отправился к детям. Инра, познавшая все трудности полёта на Визерионе, потратила так много времени, чтобы создать для Женевьевы удобное седло, что впору было онеметь от упорного труда. Когда драконья шкура достаточно ороговела, по обеим сторонам шеи Инра велела вкрутить крючья, чтобы зацепить за них поводья. Драконье седло отличалось от лошадиного: передние и задние луки были высокими и широкими, так, что Женевьева скрывалась за ними по самую грудь, подпруги и ремни были невообразимо широкими, обработанными специально изготовленным для полётов на драконе огнеупорным бальзамом, который приходилось наносить перед каждым седланием, а само седло больше походило на огромный кожаный жилет. Женевьева была благодарна Инре за такой подарок и по сей день. — О чём ты читала сегодня, моя маленькая тень? — Робб поднимает подбежавшую к нему Мелисандру на руки. Дочь устраивается на сгибе его локтя, кладя руку ему на меховые плечи. — О Таргариенах, — Мелисандра ёрзает у отца на локте и выпрямляется, чтобы лучше видеть братьев и сестру, — и их драконах. Некоторые считают, что в них и правда течёт кровь драконов, потому что валирийцы очень любили разные эксперименты. Кто-то говорит, укрощать драконов валирийцев научил древний вымерший народ из Асшая. Но никто до сих пор не знает, как им удаётся приручать их, даже сами Таргариены. Они никогда не садились на чужого дракона в одиночестве, даже детям не всегда удавалось объездить материнского дракона. Дракон принимал другого седока, но лишь в присутствии своего всадника. Я подумала, если это какая-то магия, которую знают только Таргариены, сможет ли, например, дядюшка Джон приручить Рейгналя, если на нём уже летает матушка? Но тогда как матушка смогла его приручить, если она не Таргариен? — Ваша матушка сшила свою тень с тенью Рейгналя, когда он ещё был детёнышем, — отвечает Робб, вновь поражаясь гибкому разуму дочери. — Быть может, всё дело в этом. — К тому же, мы ничего не знаем про бабушку Рейду, принцесса, — подаёт голос Джон. — Это ты ничего не знаешь, Джон, — фыркает Мелисандра. — Она была заклинательницей теней из Асшая, забыл? — Я говорю не об этом, принцесса, — старший брат снисходительно улыбается. — Мы ничего не знаем о её предках. Быть может, она вышла из того самого забытого народа? А может, предками Ноалис, той, что из нашего рода Райм, был этот народ? — Дядюшка Бран наверняка сможет узнать, — предлагает Мелисандра. — Мы ведь можем спросить его об этом, отец? — Вы можете спросить его о чём угодно, — подтверждает Робб, — и он никогда вам не откажет. Навьюченный Алин подъезжает к Драконьему Логову и сходит на землю. — Ваша милость, — склоняет голову он, — мои принцы и принцессы. — Сир Алин, — волки склоняют перед ним голову в ответ. — Королева Женевьева уже ждёт вас, сир, — сообщает ему Робб, перемещая дочь с одного локтя на другой. — Моя вина, — Алин снимает переметные сумы, — слишком долго собирал провиант. Не мог оставить её милость без смородины в сахаре в дороге. Женевьева верхом на Рейгнале видит, как Алин наконец направляется к ней. В ожидании его она смотрит на мужа и детей. Когда-то давно она думала, ей ни за что не собрать своей стаи — и вот теперь в её чреве растёт пятый волчок. Она помнит каждые роды, будто бы это было вчера. Когда рождался Джон, Робб был за её спиной, держал её руку, целовал в мокрый от пота висок и шептал, какая она восхитительная и как хорошо справляется. Мелисандра принимала роды вместе с Инрой, а Гвадалахорн молча ждал в углу. Серый Ветер стерёг двери, пока за ними толпились Арья и Джендри, Санса, Бран и Мира, Рикон, Джон, Мару, и даже явившийся к этому часу совершенно трезвый Торос. Когда ребёнок появился на свет, красный и кричащий, его обтёрли и завернули в одеяльце. Гвадалахорн благословил его по древнему асшайскому обычаю, как благословил всех детей после него, как однажды благословил и Женевьеву. Робб не верил до конца, что копошащийся комок тепла в его руках — его сын. Он сидел на постели рядом с Женевьевой с блестящими от чувств глазами и не мог сказать, как сильно её любит. Двери отворились и первыми в дверь вошла стая лютоволков. Робб показал им ещё безымянного сына, каждый зверь обнюхал новорождённого, а после смиренно сел, признавая в нём своего. Затем настал черёд людей. — Джон Старк, — сказал тогда Робб, показывая всем собравшимся сына. Женевьева всё ещё помнит, как глаза Джона блестели от слёз, совсем как у Робба, когда он брал её сына на руки. Аста родилась в жаркий полдень, тихая и спокойная, взиравшая на благословляющего её Гвадалахорна как старая знакомая. Рагнар был первым, кто взял её на руки. Женевьева тогда, прижимаясь к Роббу, что не оставлял её ни на одних родах, думала, как были бы рады мать, отец и весь его дом, если бы увидели их. Женевьева каждое дитя выкормила сама, установив с ними ту самую незримую связь, которая была всем известна. Она никогда не думала о детях из плоти и крови, но когда Робб отнял её пламя во имя света, забрав вместе с тем и Улля, заклинательнице вдруг захотелось продолжиться, как продолжились в ней отец и мать, оставить на земле свою плоть и кровь. Теперь она видела в своих детях черты тех, кто давно ушёл. Она видела в них Эддарда Старка, Рагнара и Рейду Райм, Кейтилин и всех её детей, и даже Улля. Женевьева всё чаще находила в них себя и Робба. Алин, наконец справившись с креплением переметных сум к драконьему седлу, устраивается позади заклинательницы, протягивая ей куль с засахаренной смородиной. Женевьева благодарно ему улыбается, спрашивает, крепко ли он пристегнулся ремнями и готов ли к полёту. Вздрогнув, Алин отвечает согласием. Женевьева, устроив ягоду у передней луки, берёт в руки поводья. Рейгналь, уставший ждать, вытягивает шею и встряхивает оборками. — Лети, — наконец велит ему заклинательница на асшайском. Рейгналь коротко разбегается, взмывая в небеса. Полнорукий ветер подхватывает его отяжелевшее тело и поднимает всё выше, сбиваясь комьями под огромными красными крыльями. Женевьева полной грудью вдыхает запах свободы. Полёт на собственном драконе для неё был ни с чем не сравним и оказался куда лучше полёта в мечтах. Своим первым полётом заклинательница всегда будет считать тот, когда она сама лично управляла собственным драконом, держась за его толстые шипы и упираясь каблуками сапог в неровности роговой кожи. Тогда, когда она в полной мере ощутила широту небес, бесконечность света и свободу, что подарили ей драконьи крылья. — Рагнар, — тянет Аста, уткнувшись брату в плечо. — Рассыпь снег. — Зима близко, принцесса, — отзывается Рагнар. — Потерпи ещё немного. — Рассыпь сейчас, — канючит Аста. Рагнар смиренно вздыхает. — Иди к Джону, — говорит он, — с тобой на руках рассыпать снег неудобно. Джон забирает сестру, по-прежнему зажимая подмышкой книгу Мелисандры. Рагнар присаживается на корточки, собирает пальцами мелкую земляную пыль и греет её в ладони. Он растирает землю в руке, тихо шепчет заклинание, а затем подбрасывает руку вверх. С неба вместо грязной пыли начинает сыпать снег. Аста зачаровано глядит на пляшущие снежинки и довольно улыбается. — Я хочу, чтобы вы запомнили кое-что, — говорит Робб детям, глядя на осыпающуюся вокруг них белую крупу. Дети согласно кивают, отдавая ему всё своё внимание. Джон думает, однажды вместо Алина за материнской спиной будет сидеть отец. Родительских волос уже коснётся зима, а кожа их станет тонким кружевом. Он, Рагнар и сёстры давно вырастут и тоже станут родителями, когда Рейгналь понесёт мать и отца в Асшай. Матери захочется увидеть ещё один дом, а отец, верный клятве стать её тенью, последует за ней. Рейгналь вернётся на Север один, и пламя его станет тусклым и холодным. Заклинательница теней и её волчья тень останутся лежать на берегу Пепельной реки, навеки спокойные, навсегда спаянные. Но отец принадлежит Северу, подумал тогда Джон, глядя в пляшущий огонь. Твой отец принадлежит твоей матери, ответило ему пламя. Джон зарёкся больше никогда в него не смотреть. — Когда падает снег и белый ветер поёт, — произносит Робб, — одинокий волк погибает, но стая живёт. Дети переглядываются. Спустя несколько десятков лет то же самое они будут говорить и своим детям, и те запомнят эти слова навсегда, как и всё, что будет сказано после них и прежде. А пока, пообещав не забывать этого, волки поднимают голову вверх, где приручившая их ведьма кружит на драконе. Алом-алом, как и вся её глубинная суть.