Игра с огнём

Елене бы пора сгореть в пламени инквизиции за подобные вещи. Потому что такие существа как она никогда не оставят чужака в живых, особенно если у него сладкая и тёплая кровь магического существа, того, чьё предназначение — служить Божеству или изучать волшебные науки. Люди слишком горячие, язык обожгут (хотя некоторые гурманы этим даже наслаждаются). Орки, гоблины и тому подобные уродцы чересчур горькие. Оборотень вообще ни рыба ни мясо ни человек. Никакущий. Русалок, сирен и утопленниц поймать почти невозможно, ибо искусно прячутся в своих реках и озёрах. А эльфы, полуэльфы и особые классы людей (маги и жрецы) — самое то. Елена не знает, почему позволяет ей жить и ежечасно соблазнять своей изящной белой шеей, которую так и хочется непременно окрасить в алый. Елена не знает, почему до сих пор не попробовала. Но самая большая загадка — почему пленница (пленница ли?) каждое утро встречает её улыбкой, такой светлой, что смотреть без прищура сложно. Сто лет без единого писка. Солнечная, сильная и гордая. Елена пыталась нагружать, сделать её своей служанкой (хотя и сама по дому справлялась), пробить броню терпения. Без толку. На всё получала «как пожелаете, Госпожа». Спустя двадцать лет данное обращение стало тошнотворным и Елена приказала себя называть по имени. По крайней мере, хотела, чтобы это звучало как приказ. В итоге одни лишь глаза показали, что у неё это не очень вышло. Она была стойкой даже в день их первой встречи. Найденная в лесу раненая эльфийка, только завидев Елену, прошептала: — Лучше убей и выпей крови. Меня всё равно никто не ждёт. В её янтарных глазах были лишь непреклонность и усталость. Она и не думала просить о пощаде, что обычно делали эльфы. — Что случилось с твоим кланом? — Вы, вампиры, часто разговариваете с тем, кого в следующую минуту убьёте? Подобная дерзость не могла не поразить Елену. Беспомощная эльфийка не только хотела умереть, но и язвить посмела. Камень силы — Бога Музыки, поскольку синий и маленький, — пульсировал резким слепящим светом, что всегда бывает в случае потенциальной опасности. Тонкие, настолько, что запястье можно обхватить мизинцем и большим пальцем и там ещё место останется, белые руки с бросающимися в глаза алыми венами толщиной в человеческий волос заметно старели с каждой секундой, что свидетельствовало об упадке сил. — Зверем или птицей оборачиваться можешь? — вздохнула Елена, протягивая эльфийке руку. Та вцепилась в ладонь и медленно встала. — Могу. В лебедя. Только силы тело покидают, на превращение совсем энергии нет. Оставь меня тут. Всё равно тебе подобные перебили мой клан, и до меня никому нет дела. В тишине леса раздался оглушительный лай. И хоть собаки были явно далеко, времени у Елены не оставалось. Может, по ней и нельзя определить её сущность, но вот эльфийку из-за грязных засаленных волос, которые в любом положении открывали острые уши, легко раскусили бы. А охотники на магических существ долго не церемонились и никогда не отпускали пойманных. Пускай эльфийка сама хотела умереть, у Елены внутри что-то дрогнуло и она решила не оставлять раненую в чаще. — Я сейчас обернусь лисицей, ты взбирайся на спину. На месте тебя полечим и решим, что делать дальше. — Что? — почти пропела хрипом эльфийка, но, увидев перед собой рыжую шубку, сделала шаг и даже отряхнула окрашенную зеленью травы и грязью ткань платья жрицы Бога Музыки. Пропустив шерсть явившегося зверя сквозь пальцы, девушка прилегла на его с виду хрупкую, но на деле сильную спину. Собаки приближались, а лисица пустилась прочь. — Елена, сегодня такая прекрасная погода. Давайте прогуляемся, — щебечет девушка, совершенно не заботясь о том, что её улыбка может причинять представительнице вампирского рода почти физическую боль. Она как будто воплощение света и добра, не знающая беды и горя. Но Елена не смеет забывать о том, в каком состоянии была эльфийка в лесу. Видимо, здесь ей более чем хорошо. — Вера, там солнце. Как я выйду? Давай вечером, я как раз на охоту пойду. — Нет, давайте сейчас, — её выражение лица ничуть не меняется, зато голос приобретает нотки настойчивости. Это Елене очень нравилось, хоть порой и било по самолюбию. — Вы наденете плащ с капюшоном, который скроет кожу от солнца. Или Вы хотите, чтобы я подержала Вам зонт? Прямой взгляд сверкает такой хитринкой, что Елена еле сдерживается, чтобы не закатить глаза. Классическая схема, уже давно выученная вдоль и поперёк, но она почему-то работает: Вера что-то предлагает нежно и вежливо, при отказе повторяет более уверенно, а потом добавляет какие-то унизительные подробности, бросая вызов. И всё — вампирша убита. Морально. — Бесстыдница, — фыркает она, но всё же направляется к шкафу и достаёт тёмный плащ. — Никакого уважения к той, что тебя вылечила и выходила. Смех Веры похож на звон весенней капели. *** — Слушайте, Елена, а Вы верите в любовь? Вопрос не может не озадачить. Вампирша останавливается, сняв с головы в капюшоне симпатичный венок из цветков клевера, розовых, сиреневых и белых, что сплела и надела на неё эльфийка. Она смотрит на Веру, чуть прошедшую вперёд, но прекратившую движение в никуда пару секунд спустя, — грация, гордость и верность лебедя, голос соловья. Ввиду недавнего свободного полёта в тёмных волосах и в складках снежных одежд ещё остались небольшие белые перья. Такая терпеливая, нежная, будто это она спасла Елене жизнь, а не наоборот. И в лесной чаще, среди самых разных деревьев она выглядит, словно рыба, попавшая в родные воды, — правильной и счастливой. Проходит долгая минута, прежде чем Елена обретает способность говорить. — Любовь — это сказки людей. — А я, кажется, верю. Елена даже не знает, как правильно реагировать на подобное заявление. Она никогда и не задумывалась, что за чувство такое и почему люди так уверены в его существовании, ищут его всю жизнь и неизведанным образом находят. Однако вампирша знала, что в её груди царит вечный холод и никто не может этого изменить, хоть и пытается. — Вера… — Нет, только послушайте! Если верить человеческим книгам, то любовь заключается в заботе, нежности и терпении. Без особой причины. Просто потому что порыв непонятного происхождения велит. В сердце разливается тепло, и так хочется жить! Жить ради того, кого любишь. Вы разве никогда этого не ощущали, Елена? Верины глаза искрятся надеждой, искренностью и уязвимостью. Первый порыв — защитить, укрыть, отогреть. Второй — возвести стену, чтобы эльфийка не оказывала никакого пагубного влияния на и так ставшее из-за неё хрупким душевное равновесие. Она тянется к своей покровительнице, будто ища поддержки и понимания, но та делает два широких шага назад и разворачивается спиной. — Идём. Вера покорно идёт следом и тщательно скрывает наворачивающиеся слёзы. Елена оставляет венок на ближайшем пеньке. *** Она не знает, как оказалась в такой ситуации. Точнее, не знает, как Вера оказалась в такой ситуации: вернулась домой вся грязная, растрёпанная, еле живая, с болью в глазах и глубокими ранами на руках. Прямо как тогда, в первую их встречу. Объяснять, к сожалению, ничего не хочет. Прямо сейчас, обработав раны (и преодолев сильное желание испить крови из тонких вен), Елена моет ей голову репейным отваром, вытаскивая ветки и перья из тёмных волос. — Спрашиваю в последний раз: что случилось? — А я в последний раз отвечаю: ничего ужасного, о чём Вам следовало бы беспокоиться, — в голосе не слышно ни одной эмоции. И это очень сильно беспокоит, поскольку обычно всё существо Веры живёт и цветёт, и голос не является исключением, он зачастую даже является лакмусовой бумагой её настроения. — Ты предлагаешь не обращать внимания на то, что ты явилась домой в непростительно ужасном состоянии? Думаешь, мне на тебя всё равно? Эльфийка резко выпрямляется, ударив Елену влажными волосами, и хватается за перебинтованные запястья. Она дрожит, словно неоперившийся птенец на холоде. Янтарные глаза зажмуриваются и скрывают неприятно липкий страх. — Охотники искали Вас. Они подбили меня в полёте стрелами, пытались заставить меня обернуться эльфом и говорить. Но я держалась птицей до последнего, а потом, когда они ушли, добралась сюда. Я никогда в жизни бы Вас не предала, Елена. Во входную дверь кто-то ломится и вежливо, так в стиле высших эльфов, кричит: «Откройте! Откройте, я ведь знаю, что это жилой дом!». Следом звучит совсем грубое, гоблиновское: «Мы сейчас выломаем дверь!» Всё понятно — охотники, что допрашивали Веру, были с эльфами заодно. Елене почему-то страшно. Она прежде не испытывала подобного пронизывающего насквозь чувства, но точно знает, что это страх, беспокойство за то, что будет с Верой. Сбежать они не успеют, ведь в данной комнате окон нет, выход только через дверь. Пока они смогут уйти через окно другой комнаты, незванные гости проникнут в дом. Тем более, если они вместе убегут, то их точно убьют, как только догонят, — Елену — за её сущность, а Веру — за побег от своих же собратьев по виду. Нежелание жить в обществе себе подобных у высших эльфов расценивается как предательство крови и происхождения. Вампирша хватает эльфийку за руки и заглядывает в её обеспокоенные глаза. Красивые, словно настоящий янтарь. И блестящие от набегающих слёз. Кажется, они набегают не только у Веры. — Ты сейчас выйдешь и скажешь, что была у меня в рабстве, что я тебя унижала и всё в таком духе, поняла? Примкнёшь к новому клану и будешь жить долго и счастливо. — А как же Вы, Елена? Я без Вас никуда! Мне не нужен никакой клан! — она цепляется за руки, словно за спасательный круг в огромном холодном глубоком океане, и смотрит с таким отчаянием, что Елена отводит взгляд. — Зачем мне куча каких-то эльфов, если есть Вы одна… такая родная и… — Хватит, Вера. Не нужно беспокоиться обо мне, я справлюсь… — Справитесь? С эльфийским священным огнём? — с нервной усмешкой произносит эльфийка. Елена жмурится. Действительно, что за глупые оправдания? Никто ещё не выживал в огне эльфийской инквизиции. — Давайте убежим. Я знаю каждый кустик в этом лесу, найду, где нам спрятаться… — Ты пытаешься спрятаться в лесу от тех, для кого это дом родной, — на лицо почему-то налезает печальная улыбка. — Я не дам тебе умереть, Вера. Самое прекрасное существо на этом свете обязано жить, понимаешь? — Да. Именно поэтому Вы тоже должны жить. Ведь для меня самое прекрасное существо — это Вы, — глаза Веры наполнены решительной нежностью и ласковой уверенностью. Это даже немного пугает. Елена не понимает, когда это могло произойти и, самое главное, как. Почему эльфийка в неё влюбилась? Вампирша никогда не проявляла особой нежности. Она даже улыбалась нечасто. Что пошло не так? — Не говори глупостей, — она качает головой, стараясь, в первую очередь, отогнать эту иррациональную радость от осознания природы романтических чувств, в которых ей завуалированно, но признались. — Я не могу пойти с тобой… — Скажите, что любите меня. — Вера, перестань, — выдыхает Елена, прикрыв глаза и прислушавшись к звукам и мыслям. Скоро высшие эльфы в компании с гоблинами выломают входную дверь. Там, снаружи, поют свиристели, им вторят сойки. А одна смелая и лёгкая эльфийка снова сбила с толку. Сказать, что любишь? Но ведь любви не существует. Зачем лгать? — Я же Вам небезразлична, так? — Вера, уходи, иначе умрёшь со мной. — Скажите, если хотите, чтобы я ушла и оставила Вас, — она смотрит прямо в глаза, кажется, что даже не моргает. Дверь уже трещит, скоро сломается. Нужно срочно что-то предпринять. Руки прохладные и тонкие, а слёзы горячие. Почему так сложно её отпускать? Хочется крепко обнять и держать так до самой казни. Но ведь тогда она исчезнет из этого мира. Навсегда. В отличие от вампиров, сожжённые эльфы не имеют права на перерождение. — Мне никогда не было на тебя всё равно. С самой первой нашей встречи. Если бы я верила в любовь, то точно сказала бы, что люблю тебя, — Елена вздыхает и легко прикасается холодными губами к огненным тонким рукам. Вера вздрагивает, но смотрит с нереальным обожанием на это действие. — А теперь беги и поскорее. — Подождите, — она быстро отводит в сторону почти высохшие волосы, обнажая шею. — Они должны поверить в то, что Вы терроризировали меня. Выпейте максимально много крови, насколько хватит смелости. А я как-нибудь доползу. Больно. Больно смотреть на кожу, кровь под которой почти слышна, и понимать, что эльфийка должна остаться живой. Вампиры привыкли выпивать до последней капли. Однако Елена решает сделать всё, чтобы пересилить сущность ради спасения собственной жертвы. Вот парадокс. На клыках оказывается горячая кровь, уши слышат болезненные стоны. Кровь пьянит, она сладкая и вызывает приятное головокружение. В такой ситуации сложно сохранять голос разума, инстинкт и вовсе приказывает разорвать одежду и кожу эльфийки, обмазаться питательной жидкостью и с упоением слизывать её с пальцев. Однако ослабевшие ладони на лопатках сложно не чувствовать, они постоянно напоминают о должном. Нужно оставить её живой. Бог Музыки с ней, он наполнит этот хрупкий сосуд музыкой, грацией и гордостью. Главная задача Елены — не перейти черту. И она чуть не переходит. Увлекшись молодой кровью, совсем не замечает, как Вера окончательно теряет сознание. И как раз в этот момент краем уха улавливает то, что входная дверь сломана и «гости» направляются в комнату. Елена аккуратно, словно любимую куклу, отбрасывает эльфийку в сторону и ждёт. Ждёт и начинает осознавать одну простую вещь: на жизнь жертвы вполне могут наплевать. Невооруженным глазом не очень понятно, жива она или мертва, а значит, высшие эльфы могут принять её за уже умершую от потери крови и оставить здесь. Елена доигралась. Вера теперь вообще никак не доползёт. Эльфы и гоблины врываются в комнату без предупреждения. И пока вторые вяжут вампиршу, чтобы отправить её на священный эльфийский огонь, первые, слава судьбе, осматривают Веру и, поняв, что она ещё жива, решают отнести в лечебницу. Елена с облегчением выдыхает. Бог Музыки, видимо, и правда охраняет свою жрицу. Спустя несколько дней, на сожжении, последнее, что увидит Елена, — интерес верховного эльфа, на который успевшая восстановиться Вера, конечно, кивнёт, но в сторону костра посмотрит с такой любовью, что вампирша поймёт: она всё сделала правильно.