Дар

Поезд мерно покачивался из стороны в сторону, и Парвати клонило в сон. Она была одна в купе, и никто не тревожил её одиночество. Падма умчалась куда-то вместе с Драко, как только поезд тронулся, и можно было больше не делать хорошую мину перед отцом. Перед уходом оглянулась через плечо, долго и пристально глядя на сестру, а потом взяла Драко за руку и убежала куда-то по коридору. В новую жизнь. К новым друзьям. Это не стало неожиданностью, но острая боль всё же пронзила тело. Падма была её частью, её половинкой разбитого зеркала, и терять сестру оказалось невыносимо. Она уходила, Драко крепко держал её руку, и неожиданное возбуждение будоражило воображение — Падма наперекор всему была уверена, что у неё впереди новая и, безусловно, счастливая жизнь. Не такая, как в Индии. Не такая, как в Муннаре. Если бы Парвати спросили, какого цвета Индия, она бы ответила — жёлтого. Как песок на пляжах Варкалы, как утренний смог в Кочине, как шёлк нарядных курт, как блестящее золото в ушах у красивых женщин. Жёлтая дымка окутывала утром каждый дом, и пыль на улицах тоже была жёлтой, и жёлтым было пламя ритуальных костров. Индия была жёлтой, а Англия — серой, и любые цвета словно блекли на этом холодном хмуром острове. Дверь в купе отворилась с едва слышным шуршанием, но Парвати моментально среагировала на звук — вскинулась, как испуганный зверёк. Но на пороге не было ни тёмных духов с чёрными провалами вместо глаз, ни окровавленных призраков, молящих о помощи. Там стояла девочка в милом розовом платьице с карманами и белых гольфах по колено. Она улыбалась. — У тебя здесь не занято, а значит, едем вместе! Она не просила разрешения и не задала ни одного из идеально вежливых вопросов миссис Малфой — прошла внутрь, как к себе домой и плюхнулась на соседнее с Парвати сиденье. — Ты очень красивая, знаешь ведь, да? — Парвати испуганно замерла, не зная, как реагировать на такие слова и куда девать глаза и руки. — Ты тоже очень красивая. Правда, — еле слышно прошептала в ответ. Девочка улыбнулась. Конечно, она знала, что красивая. Наверняка ей постоянно это говорили. Она была похожа на одну из фарфоровых кукол, что стояли в голубой гостиной Малфой-мэнора. Белое круглое личико, синие пронзительные глаза, кудрявые золотые волосы — девочка-картинка. Розовое платьице, белые гольфы, красные блестящие туфельки с бантами — куколка, настоящая куколка, в которую вдруг вдохнули жизнь. — Мама говорит, что быть красивой можно по-разному. Она говорит, даже в джинсах можно быть красивой, и в дырявой футболке. Но я ей не очень верю… А ещё я люблю платья, и волосы чтобы всегда были уложены и завиты, и ленты в волосах тоже люблю. А ты что любишь? Парвати молчала. Она глядела то ли на свою новую спутницу, то ли сквозь неё и всё ждала, что за той в купе войдут призраки… но их не было. Парвати знала всё и обо всех, она видела каждого, всех их скелетов, и чужие души говорили с ней, шептали ей о своей судьбе — и от этого шума никуда было не спрятаться. Но вот сидит перед ней невозможное — розовое платьице, золотые кудряшки, едва заметные ямочки на щеках — трескочет о лентах для волос… и в купе такая пронзительная тишина, что от неё закладывает уши. — Ну что-то же ты должна любить! Банты! Ты же любишь банты? Как можно их не любить? — Я сари люблю… — несмело начала Парвати, всё боясь, что эта сверхъестественная тишина сейчас исчезнет — и вдруг почувствовала, как устала от молчания за последние месяцы, и заговорила, торопясь высказать, что успеет: — Пурпурные и жёлтые. И чтобы ноги босые, и браслет золотой на щиколотку, и ещё один, круглый — на запястье. А волосы в косу заплести, и чтобы пахли они маслом: лавандой и зеленым чаем. А ещё люблю в храме танцевать, и чтобы все хлопали вокруг, и петь мантры, громко, не стесняясь, и тогда люди вокруг улыбаются, и мама с папой счастливые такие становятся в один миг… Парвати говорила, не останавливаясь. Смотрела в синие глаза своей попутчицы, вглядывалась в её удивленное и слегка обескураженное лицо, и говорила, говорила, говорила — всё, что уже не могла сказать сестре: о жёлтых улочках Муннара, о том, как солнце утром золотит стены и крыши домов, о том, как пахнет чай, когда его только-только сорвёшь. Как грохочут водопады Атираппалли, и как закладывает уши от этого грохота… она так давно молчала. Её так давно никто не слушал. — Ты странная, ты ведь знаешь, да? — спросила девочка, когда сумбурный поток слов иссяк и Парвати замолкла, вглядываясь в неё с опаской и надеждой. — Ты странная, и ты мне нравишься. Я и половины не поняла, о чем ты здесь говорила. Но давай по порядку. Ты любишь сари. Что такое сари? Может, я их тоже люблю? Парвати рассмеялась, и в этом смехе было столько облегчения и какого-то безумного детского счастья, что сама себе не поверила. — Меня зовут Парвати Патил. Я из Индии. Мы приехали в Англию совсем недавно. — Это многое объясняет, — многозначительно протянула девочка в ответ, нарочито прикоснувшись пальчиком к щеке. — Я Лаванда Браун, из Нортгемптона, и мама зовет меня Лав-Лав. Ты тоже можешь звать меня Лав-Лав, если хочешь. — Лаванда. Мне нравится — Лаванда. Парвати помнила, как пахнет лаванда на пике своего цветения, помнила, как мама делала из нежных цветков масло для волос. Лаванда пахнет домом, Индией… мамой. Лаванда пахнет любовью. Они говорили долго, хихикая и вдруг замолкая, а поезд мерно покачивался, но никакого сна уже и в помине не было. Лаванда была глотком свежего воздуха — лёгкой, задорной, смешливой. Она улыбалась — и весь мир вдруг озарялся странным лавандовым светом, и никакие демоны, никакие призраки не могли пробиться через этот свет. И лишь когда поезд плавно затормозил, а в коридоре послышались оживленные разговоры остальных детей, которые, расталкивая друг друга, двигались к выходу на платформу, пришлось возвращаться в реальность. Вечерний воздух был свеж и прохладен, и тёплая школьная мантия, которую пришлось надеть поверх обычной одежды (Лаванда неодобрительно поморщила носик — слишком темно, ни единого яркого оттенка!) пришлась очень кстати. Первокурсников подзывал к себе огромный косматый великан, возвышавшийся среди детей, словно скала. Они толпились вокруг него — одинаково растерянные и взволнованные, и Парвати увидела Падму и Драко, которые что-то активно обсуждали, то и дело зыркая на великана и посмеиваясь. И вдруг Лаванда резко дернула её за рукав, восторженно запищав на ухо срывающимся голосом: — Смотри, смотри, это же Гарри Поттер! Парвати понятия не имела, кто такой Гарри Поттер, и почему, увидев его, нужно с такой радостью пищать, поэтому лишь растерянно оглянулась в поисках сама не зная кого. И вдруг её будто окатило мощной волной испепеляющего жара. Вокруг сутулого мальчика в дурацких очках толпились призраки. Чёрные и светлые, они дёргали его за руки и волосы, хватались за полы мантии, выли и плакали — истошно, горько, безнадёжно. Он стоял в окружении всех этих видений и совсем их не замечал, он выглядел счастливым и немного испуганным, разговаривал негромко с высоким рыжеволосым мальчиком и не обращал ни малейшего внимания на демонов будущего, роящихся вокруг него. Парвати видела его жизнь — как на ладони. Череду потерь и горя, бессмысленных битв и проигранных сражений, ярких вспышек счастья, и поглощающую всё это вечную, непрерывную борьбу с чем-то тёмным, сильным, запредельно могущественным. Парвати видела и его победу — ценой погибших друзей и искалеченных душ, ценой жгучей боли и утраченной юности. У неё потемнело в глазах. Слишком много черноты было вокруг этого худого мальчика, который восторженно разглядывал всё вокруг себя. Парвати наощупь нашла ладонь Лаванды и крепко её сжала. Она почти не помнила, как их, первокурсников, вели широкой тропой к озеру, как они садились в небольшие аккуратные лодочки, почти не слышала, о чем рассказывала ей Лаванда. Ей было ужасно больно, и хотелось плакать, но когда она подняла свои полные слёз глаза к величественному замку — не увидела ничего кроме огня и огромного черепа с выползающей изо рта змеёй — над самой высокой башней. В замке жила смерть. — С тобой всё хорошо? — встревоженно шептала, видно, уже не в первый раз, Лаванда, всматриваясь в её глаза. — По маме скучаю, — только и смогла выдавить Парвати в ответ. Не пугать же подругу, которую и знаешь-то всего лишь несколько часов, рассказами о смерти, огне и демонах. Не рассказывать же ей… что за Гарри Поттером следует по пятам его взрослая копия с окровавленными руками и искажённым от боли лицом. Лаванда понимающе кивнула. У неё тоже была лучшая мама в мире, и она знала, что такое скучать. Распределение прошло быстро и предсказуемо. Драко отправился в Слизерин, Падма — в Рэйвенкло. Идя к столу «воронов», сестра бросила полный отчаянья взгляд на Малфоя, и ещё один, полный жгучей обиды, на Парвати. Гарри Поттер вместе со своим рыжим другом отправились в Гриффиндор, за ними же последовала и Лаванда. Когда тяжёлая древняя шляпа упала ей на глаза, в голове воцарилась тишина. — Мне кажется, я смогу ему помочь. Гарри Поттеру, — прошептала Парвати едва слышно. Шляпа тяжело вздохнула: — У вас проклятый дар, мисс Патил. Вы не сможете изменить будущее, хоть и видите его. Но вы можете попытаться. Гриффиндор! И зал накрыла волна аплодисментов, и за гриффиндорским столом ей широко улыбалась Лаванда, и демоны вновь отступили на шаг, давая ей дорогу. Парвати шла быстро и уверенно, не оглядываясь назад, не глядя на монстров и привидений за спиной, и ей казалось, что Великий Шива идёт рядом с ней, защищая ото всех и вся, благословляя на великую войну. Теперь у неё была цель. Помочь Гарри Поттеру. И уберечь Лаванду. Если, конечно, получится. А когда поздним вечером Парвати ложилась в свою мягкую постель, уже задёрнув полог — на кровать к ней вдруг резко приземлилась Лаванда. — Я тоже по маме скучаю, — прошептала она свой самый большой секрет. — Мы с ней часто вдвоём спим, чтобы было кого обнимать. Можно я с тобой сегодня посплю? Только сегоднечка! На новом месте мне всегда снятся кошмары. Парвати замерла на мгновение, но потом кивнула неуверенно — и демоны, уже выползающие из теней, жмурясь от лавандового света, отступили. А когда Лаванда забралась к ней под одеяло и обняла её тонкими ручками, Парвати вдруг почувствовала, словно в груди осторожно раскрывает крылья пёстрая бабочка. Она спасёт Лаванду. А Лаванда, возможно, спасет её.